Не растут у нас Гоголи как грибы.
Ну, возможно, плодородный слой иссяк, или по какой другой причине.
Но меня уж который год просто ни с того ни с сего мучит мысль о том, что Меньшов, автор всенародно любимых хитов – у которого все до единого фильмы были всенародными хитами – не нашёл денег на свою последнюю картину «Большой вальс».
Что он, за которым продюсеры и телеканалы вкупе с Министерством культуры должны были в очередь строиться – не нашли ему требуемой суммы.
Хрен знает кому на хрен знает что – нашли, а ему – нет.
Он умер в режиссерском молчании, не сняв с 2000 года, после «Зависти Богов», ни одного фильма.
И не то, чтобы я была пылкой поклонницей кинематографа Меньшова, но меня потрясает сам этот факт: как это так, режиссеру, который не совершил ни одного (!), ни единого промаха, каждый «выстрел» которого попал точно в целевую аудиторию – не найти денег на кино?
И Саша Рогожкин умер в «режиссерском молчании».
Я понимаю: у него была совершенно иная человеческая и творческая ситуация, чем у Меньшова.
Я понимаю, что после истории с «Кукушкой» что-то в нём надломилось, а жизнь не замедлила начать «добивать».
Но и тут между «Игрой», снятой аж в 2008, и смертью режиссера прошло 13 лет фактического молчания. Он сам о себе говорил: «Я реализовался процентов на 10».
Обладатель всех мыслимых и немыслимых призов и номинаций, снявший в том числе и всенародные хиты.
Третья ситуация – не похожая ни на первую ни на вторую – с Вадимом Абдрашитовым.
После «Магнитных бурь» – с 2003 года – ничего. Тоже умер в «режиссерском молчании».
Да, не видел вокруг себя достаточного по масштабу материала.
Могу понять – его.
Но чтобы не увивались за ним, подсовывая то одно, то другое, то третье – «а вдруг понравится» – этого не понимаю.
Ну, вот как это: ходит живой и здоровый мастер люкс-класса, преподает, в каких-то жюри сидит – и никто его не обхаживает, никто за ним не увивается, не звонит, не уговаривает. Никому не надо.
За артистами средней руки увиваются, предлагая им неслыханные гонорары за смену, под фильмы, о которых забудут прямо в день их выхода на экран – а вот за этими, которые и обогатить могут, и прославить – никто.
Ну, вот, их больше, фактически, не осталось, – великих мастеров прошлых поколений.
Но я так по-прежнему и не понимаю. Нет.

Вокруг много разных людей.
Одни любят готовить, другие не готовят никогда и в их доме нет практически никаких продуктов.
Одни каждый день вывешивают фото своих зверей – другие не выносят никаких животных в доме.
У одних полон дом детей – другие чайлдфри (не всегда по своей воле).
И еще много-премного всякого прямо противоположного.
И мне всегда казалось, что настоящий классический либерализм, это – когда в жизни всему есть место и когда каждый живет, как ему нравится.
И я не понимаю, почему сегодняшний либерализм превратился во что-то вроде советской тётки на лавочке у подъезда, для которой всё, что не такое, как она себе представляет, всё, что не совпадает с её понятийной системой – неправильное, опасное, враждебное и требующее искоренения.
Разумеется, под лозунгами нравственности, морали и общественного блага.
P.S. И тут же – кстати – и цитатка всплыла, от Кати Мень:
«...Ты замужем?» – спросил о. Андрей.
«Ну да».
«А дети есть?»
«Есть кое-что» (я всегда опасаюсь в таких беседах, не уверена, двое – это дети или нет).
«А теперь представь демократию в своей семье».
Я представила.
«Бардак?».
«Бардак, батюшка».
«А то, что не годится в семье, не годится нигде», – приговорил мой попутчик».

Кто еще не видел – настоятельно рекомендую.
Прекрасный спектакль!
Там заняты Башмет с ансамблем – надо, чтоб совпала их занятость с занятостью Полины и других актеров.
Потому и идёт спектакль крайне редко, потому и подсказываю, что надо хватать, пока есть – потом не скоро будет.

Священник Илья Павлов:

Дорогие друзья!

31 октября, в четверг, в храме при Академии Штиглица будет отмечаться память Святого Апостола и Евангелиста Луки – НАШ ПРЕСТОЛЬНЫЙ ПРАЗДНИК.
Всех, кто имеет возможность – приглашаем разделить с нами радость праздничной службы и приложиться к нашей храмовой святыне - иконе Святого Апостола и Евангелиста Луки с ЧАСТИЦЕЙ ЕГО МОЩЕЙ.
Напоминаем: адрес храма - СПб, Соляной переулок, 13.
Проход через охрану (говорите, что идете в храм). Необходимо иметь при себе документы, удостоверяющие личность.
Вход в храм - под главной лестницей справа.

В программе престольного праздника:

09:00 – Входные молитвы. Проскомидия. Литургия.
12:00 – Праздничный концерт.
12:30 – Братская трапеза (фуршет).

У тех, кто не может присутствовать на службе – можно подать записки на литургию и внести пожертвование на организацию праздника. Записки можно подать виртуально – прислать имена на WhatsApp, на номер +7-921-756-51-02. Пожертвования можно прислать на карту Сбербанка 5469 9802 8813 9963.

Я не могу сказать, что когда-то была или сейчас стала плаксива.
Но и сказать, что я такой прямо кремень – совсем бесслёзный – я тоже не могу.
Особливо, в кино или в театре поплакать от полноты чувств – это меня хлебом не корми, только повод дай.
А в быту – в общем, не очень.
Если серьезное горе, или уж сильно-пресильно обидят, или сильно-пресильно обманут.
Но я как-то даже и не припомню, чтоб я прослезилась от растроганности.
Это Павлов был как раз мастер.
Он от обид становился железным-каменным, аж брови страстались и скулы заострялись, а от растроганности сразу носом хлюпать начинал.
Ему хорошие слова прям опасно было говорить – если не планируешь увидеть его плачущим. Я в этом смысле всегда была значительно «суше».
Но всё с каждым когда-нибудь случается впервые.
Вот вдруг сейчас узнала, что человек, которого я люблю, и который поступил нехорошо, чем меня очень огорчил, – молча, не делая никаких деклараций, – взял, и, как мог, исправил свой поступок.
И я расчувствовалась и захлюпала носом...

У меня была институтская подруга.
Вернее, приятельница.
У кого в студенчестве их нет – но у меня, как-то так получилось – институтские приятели были, в основном, худпосты, актеры, режиссеры, экономисты. А среди театроведов, моих соучеников, их почти не было. То есть, отношения со «своими» у меня были вполне приветливые, но не близкие. А дружила и тусовалась я среди «чужих».
С одной девочкой с Макарьевского курса мы познакомились и подружились во время «шефской» поездки в Дом ветеранов сцены имени М. Г. Савиной на Петровском острове. Никто из театроведов не поехал, а я, первокурсница, поехала.
И вот там макарьевцы-третьекурсники – девочка и мальчик – показывали престарелым актерам этюд «сбор яблок в саду».
Они старательно «собирали яблоки», а я сидела среди престарелых актеров и слушала их комментарии громким шёпотом.
Комментарии были не лестные. Мне за девочку Лену и мальчика Мишу было обидно. Когда мы ехали в автобусе назад, я сказала им, что «старые маразматики всё еще думают, что они – суперзвёзды, а они – просто старые маразматики».
Мальчик Миша был из старинной актерской семьи, и он горячо меня поддержал.
Девочка Лена была провинциалка из Ленобласти, и она мне сказала, что нет, что они даже в доме престарелых – всё равно звёзды.
Мы с ней поспорили, и с тех пор стали приятельствовать.
Мальчик часто сидел с гитарой у почтового ящика под лестницей в Главном здании института на Моховой, играл на гитаре и пел, считался одним из самых способных мальчиков у Макарьева, его звали Миша Боярский.
Девочку звали Лена Драпеко.
Через некоторое время они окончили институт и прославились – Миша, сыграв в театре им. Ленсовета Трубадура в «Бременских» и Петруччио в «Укрощении строптивой», а сразу за тем – в «Старшем сыне» Виталия Мельникова.
Лена, сыграв Лизу Бричкину в фильме «А зори здесь тихие».
С Мишей нас пути как-то потом развели, а с Леной мы с тех пор поддерживали отношения – не слишком часто и не слишком плотно, но поддерживали.
«Уплотнились» наши с ней отношения, когда нас обеих пригласили от Ленинграда на Московский Международный кинофестиваль.
Иногороднюю творческую молодёжь тогда селили в гостиницу Россия по двое в номер (не именитых иностранцев, кстати, тоже, и ничего – никто не жаловался). И нас поселили с Ленкой, и кто-то, смеясь, обозвал нас «сокамерницами», но сокамерницами мы с ней пробыли недолго: через день кто-то из её влиятельных друзей без шума перевёл её в отдельный номер, хоть она и продолжала «числиться» в моём, и потому ко мне никого не подселяли.
Но мы с ней продолжали «тусоваться» вместе, и это она тогда познакомила меня с кучей московских актёров, в т.ч. Нонной Мордюковой, Станиславом Садальским, Александром Кайдановским, Лидией Федосеевой-Шукшиной, Анатолием Кузнецовым, и молодым режиссёром Кареном Шахназаровым.
Когда случилась перестройка, она стала Президентом только что созданной Ленинградской Гильдии актёров кино. Я к тому времени успела стать довольно известным и модным кинокритиком, а муж мой был Главным редактором Мастерской Первого фильма, возглавляемой Германом.
Его пригласили в жюри первого актерского фестиваля «Созвездие», а я была членом ленинградской делегации, и что-то как-то Лена со мной заговорила об «общественной деятельности».
Но я к общественной деятельности относилась тогда (и сейчас продолжаю!) несколько высокомерно.
Потом Лена решила баллотироваться в самый первый Совет народных депутатов РФ.
И мне предлагала – я снова со смехом отказалась, но согласилась быть её «доверенным лицом».
Лену выбрали депутатом, она завертелась в вихре политики, и наши пути с ней, в общем, разошлись. Просто, ходили теперь разными дорожками, но приятельство и приязнь с тех пор сохранили – несмотря на то, что мы с ней почти не видимся, и встречаемся только изредка на каких-то фестивалях.
Я не люблю, когда при мне о Лене говорят плохо: по-прежнему считаю её отличной актрисой, загубившей карьеру политикой, и умным, толковым, хорошим человеком, очень много успевшим сделать для питерских актёров в трудные времена.
Сегодня у Лены день рождения, и я её от души поздравляю.

Когда человек – идиот, он, вернувшись после долгого отсутствия в Москву, на каждый телефонный звонок и на каждую записку бодро отвечает «Да!».
Потом у человека возникает ощущение плотной загруженности на ближайшие 10 дней, но отчетливо он помнит только про два дня, остальные в тумане, и он не помнит не только, на что он согласился, но и когда ему нужно будет отвечать за базар.
Ну, не записал.
Пробежав глазами записки, часть картины он восстановил, но та, что была по телефону – не восстанавливается, и кому перезвонить, чтобы переспросить – человек тоже не понимает.
И потому теперь он паникует от того, что завтра начнут звонить люди и требовать обещанного, а человек совершенно не готов платить по счетам обязательств, которые только что взял на себя в приступе слабоумия и отваги, но не записал, что и кому пообещал...
Когда человек – идиот, он одновременно заказывает телячье филе (ну, телятинки ему захотелось, человеку-то) и свежие же бараньи язычки – потому что планирует гостей.
А еще творожка зерненого человеку захотелось, и другой всякой всячины, и он всё это себе заказал, и ему принесли.
Оно стоит в холодильнике, красивое такое – есть всё это человек совершенно не хочет, а оно ведь через день станет не свежее.
В Черногории покупалось в магазине, и потому лишнего не набиралось и дублирующего тоже не набиралось, и глаза были не завидущие, зато была привычка купить, съесть, и завтра снова пойти и купить.
А тут полный холодильник – непонятно зачем, просто потому что так положено.
Вот где у этого человека была голова, он задумался только сейчас, глядя на нежнейшее филе и на хорошенькие такие, не мороженые, язычки.
Жрать глазами, нажимать кнопочку заказа, и совершенно не хотеть есть. И не хотеть готовить.
Очень, очень плохой московский синдром.

Манипулятивное.

У меня в Черногории на случай холода висит тёмно-синий в беленьких звёздочках толстенный мохнатый халат из велсофта, и подаренные другом из Вологды красивые валеночки. Это было очень смешно, когда мне пришла посылка в Бар, а в ней, значит, эти валеночки, а на дворе примерно +40 и любая одежда – вообще, любая – ужасно в тягость.
А тут – валенки.
Но в осенне-зимний период, когда в квартире не топят (в ЧГ практически все дома без отопления), а на дворе слякоть и холодно, а я курю и потому у меняя окна и балкон всё равно всегда открыты – я прям очень счастливая в этом своём халатике и валенках, а что выгляжу при этом как чучело – так и плевать.
Хотя я всегда уважала людей, которые дома ходят в красивой домашней одежде.
Не в старых джинсах и свитерах, в которых уже впадлу выйти из дому, а именно в специально домашней – но красивой.
Какие-то там отдельные комфортные домашние брючки, курточки и тэдэ.
Вот к некоторым дамам придешь - прям куколки, нарядные, не то, что я, чучело.
При этом для меня самой никогда ничего комфортнее халата с пижамными штанами не существовало в принципе.
Тёплого зимой, легкого летом.
Хоть это и жутко не комильфо.
Потом мне подарили мягкий и лёгкий узбекский костюм – платье со штанами – какое-то время они были у меня симпатичной домашней одеждой, но тоже сильно на любителя.
Не понимаю, зачем, – без сознания, была, что ли, когда покупала, – но привезла себе из-за границы бархатные чёрные брюки-палаццо.
Широченные, практически шаровары. То есть, на талии и бедрах по размеру, а в штанины можно меня целиком затолкать, и тесно не будет.
Перекладывала их с места на место, не понимая, что с ними делать, – их даже подарить некому.
Вчера, вернувшись с занятий на ВКСР, страшно продрогла (у меня же и тут балкон открыт и еще одна форточка), влезла в свой любимый серенький халат (кто его впервые видит, думает, что я на улицу собралась – он на шубу похож значительно больше, чем на халат, и Vozhagova Daria его постоянно выстёбывает, тем более, что он не просто серенький, а еще и в бледно-розовых сердечках – и можете смеяться).
Так вот, влезла я в этот свой шубный халат (пушистый велсофт толщиной в мою руку) – а навстречу, откуда ни возьмись, вдруг вывалились эти мои бархатные шаровары, даже еще с неоторванной биркой.
Я их и напялила на себя. Бирку оторвала.
Сразу стало тепло и комфортно.
И вот знаете, я выгляжу во всем этом уже даже и не как чучело. А как огородное пугало.
Но мне в этом во всём чудо как хорошо и комфортно, а вижу себя только я – мне сойдёт. И прям возмечтала о красивых валеночках, как мои черногорские.
Однако в голову уже лезут интересные мысли: а не плюнуть ли, и не перестать ли переодеваться для гостей?
Всё равно красивой и нарядной как куколка в домашней одежде мне не бывать – мне в нарядном дома неудобно.
И вообще, откуда мне знать, может, потенциальные гости захотят-таки посмотреть на меня во всей энтой красе?

У Алешковского Alexei Aleshkovskiy на странице подрезала: там у него видео, где какой-то священник говорит, что
"Мужчина, вступающий в брак, должен помнить: женщина - это тяжело и дорого. Мужчина должен понимать, что завести женщину - это как завести сразу 20 собак".
Ну, словечко "завести" отдельно доставило, но, в конце концов, говорим же мы "завести ребенка", почему нельзя "завести себе женщину"?
Хотя очень смешно, конечно - это еще вопрос, кто кого себе завел.
Но вот насчет 20 собак - это батюшка помелочился.
Подумаешь, 20 собак!
😝

Свобода выбора, это – когда хочешь – идёшь.
Когда не хочешь – стоишь и ждёшь трамвая.
Но обязательно помнишь, что там, где нет рельсов, – трамвай маловероятен.

День рождения Папанова.
102.
Эта цифра не укладывается у меня в голове – как это, мой современник – и 102 года?
Но потом вспоминаю, что папе моему в новом году будет уже 105, потом вспоминаю, сколько мне, и, в общем, начинаю что-то осознавать.
Я всё время ищу в современном актёрском мире людей, с чертами тех, кто был украшением нашей культурной жизни, и не нахожу. Допускаю. что это проблемы моей личной оптики. Но одно знаю точно: сегодня практически нет всенародно любимых актёров.
Вот так, чтоб и «тётя Маня» знала и любила, и академик, и дворник, и композитор, и либерал, и консерватор...
Нету сегодня таких.
И еще совсем нет таких, чтобы одновременно были и Лёлик из «Бриллиантовой», и генерал Серпилин, и чтоб и там и там – абсолютная достоверность...
Написала этот текст 2 года тому назад, к юбилею.
Но у этих моих текстов есть одно печальное свойство: они теперь уже не теряют актуальности, ибо с их персонажами ничего нового не произойдёт.
*****

ВЕРНОСТЬ СЕБЕ

100-летие Анатолия Дмитриевича Папанова.
Актёра грандиозного, масштабного, всенародно любимого.
Человека умного, тонкого, образованного. Скромного, благородного, порядочного.
Удивительная, конечно, вещь: пришёл в театральный институт 19-летний парень-фронтовик – в солдатской шинели, некрасивый, с палкой (миной на фронте оторвало пол-ступни), с ужасающим выговором (который так и не удалось исправить даже выдающимся мастерам сценречи), и поступает на актёрский в ГИТИС – под честное слово, что хромоту обещает исправить.
Взяли, поскольку тогда, в 43-м, катастрофически не хватало мальчиков на курсе.
Не знаю, будут ли сегодня в ГИТИС принимать таких парней… Думаю, что нет. А тем, тогдашним, спасибо, что приняли.
Там же, в институте, женился на сокурснице. Это не факт личной биографии, это поступок, поменявший всю жизнь, потому что после окончания ГИТИСа его уговаривали во МХАТ, и в Малый театр, но, он, не желая расставаться с женой, уехал в Клайпеду, создавать новый театр, куда распределили весь их курс. Кроме него, на которого подали заявки сразу два главных драмтеатра страны…
В 1948 году он поступил в Московский Театр сатиры, куда его позвал режиссёр Андрей Гончаров, и где он отыграл 39 лет. До конца своей жизни.
Эта личная черта Папанова-человека всегда была крайне важной: верность.
42 года с одной женщиной и 39 лет в одном театре.
В театре, где ему в первые годы было плохо и неуютно. Где он 6 лет выходил на сцену в ролях «Кушать подано».
Вот, спрашивается, зачем дёрнули из Клайпеды актёра, игравшего ведущий репертуар? Чтобы он за эти 6 лет отчаяния, тоски, потери веры в себя начал бухать? И первую главную роль получил случайно – потому что актер заболел, а Папанов его роль знал наизусть?
И в конце жизни он в «Сатире» снова мучился, снова его глодала неудовлетворенность, и снова его звали в Малый и МХАТ, а он отвечал «Ну, не могу я как-то… предать!»
Это только из нашего сегодняшнего дня кажется, что он всегда был знаменит и обожаем.
Мне казалось, что Папанов всегда был старый. Что он никогда не был молодым. И я думаю, это чувство было не только у меня.
А он и умер-то неожиданно и внезапно в 64 года – в общем, совсем-совсем не старым человеком…
Его кинематографическая карьера, в сущности, началась, когда ему было за 40, в возрасте, когда многие кинозвёзды уже потихоньку начинают гаснуть. А сорок лет в середине 60-х – это была вовсе не молодость, как сейчас, это была тогда очень серьезная зрелость.
Скульптор в фильме «Приходите завтра» – его первая большая роль в кино, роль с судьбой в кадре и за кадром, роль с личной интонацией и с личной болью о собственной судьбе в искусстве. Я всякий раз поражаюсь тому, насколько этот его скульптор походил на самого Анатолия Дмитриевича. Папанов был точно такой же – порядочный, добрый, умный… Одновременно и застенчивый, и вспыльчивый. Совсем непохожий на артиста.
Ну, а на следующий год эта бомба замедленного действия, наконец, рванула.
Роль судьбы сыграл Константин Симонов, который увидел Папанова в театре и заявил режиссеру Столперу, готовившемуся к съемкам фильма «Живые и мертвые»: «Серпилин – только он!».

Генерал Серпилин, который всё простил советской власти и Сталину – годы позора, пыток, лагерей. Который прошёл страшное окружение первых месяцев войны, когда командование бросило его армию в котле…
Таких генералов до него в нашем кино не было.
Папанов так пронзительно, так искренне сыграл человека, в самом деле непреклонно, без пафоса и громких слов, живущего по принципу: «Раньше думай о Родине, а потом – о себе!». Мы увидели этого Серпилина и полюбили его мгновенно, сразу, всей страной.
Анатолий Папанов подошёл к своей славе зрелым человеком, хлебнувшим лиха и неудач, и потому принявший её именно как подарок судьбы, а не как что-то само собою разумеющееся. И он всю жизнь помнил, кому он был обязан этой ролью, поменявшей в его жизни всё.
Тема немногословного, но непреклонного интеллигента – не по профессии, а по душе – всю жизнь была с Папановым, до самого конца.
Это и многодетный доктор Бондаренко из фильма « Дети Дон Кихота», и бухгалтер Дубинский из «Белорусского вокзал», и чеховский доктор Самойленко («Плохой хороший человек»), и начальник треста Иванов («День приёма по личным вопросам»), и самый терпеливый, самый преданный муж на свете из «Времени желаний», и зэка «Копалыч» из «Холодного лета пятьдесят третьего».
Папановские интеллигенты часто были нелепы, а временами и просто смешны.
Владимир Дмитриевич из «Времени желаний» просто хотел тихого семейного счастья – и постоянно трогательно об этом намекал своей деятельной жене, которая мечтала его осчастливить. Но у неё были свои представления о счастье…
Смешной и добрый доктор Самойленко, пожилой провинциальный миротворец, внезапно обнаруживал такое тонкое понимание и «сложного» Лаевского и «прямого как палка» фон Корена, каким никто вокруг не мог похвастать…
А волевой и жёсткий начальник треста даже ради интересов дела почему-то никак не мог переступить через какого-то там пожилого инженера и его судьбу. Спотыкался об эту судьбу как о камень.
Они все были сделаны из какого-то особенного человеческого материала, который казался мягким и податливым, но об который можно было руку в кровь разбить, ни на миллиметр не сдвинув их с места.
А параллельно – в прямом смысле параллельно – гарцевали ослепительные папановские прохиндеи всех мастей!
Удивительно ли, что тех, тихих, непреклонных, любили тихо и сдержанно, а этих – буквально обожали, со всей силой нашего народного умения влюбляться именно в прохиндеев и аферистов.
Ну, что тут рассказывать, если по опросам отечественной кинопублики обаяшка-жулик Жорж Милославский оказался самым любимым персонажем из всей громадной кинобиографии Леонида Куравлева!
Точно так же и с Папановым. И отставной полковник, тесть Семён Василич из «Берегись автомобиля», чьё бессмертное «Вор должен сидеть в тюрме!» мигом пошло в народ; и Лёлик из «Бриллиантовой руки» с отклеившимся усом: «Будет тебе кофэ, будет и какава!»; и величественный гоголевский Городничий, и незабвенный «Гигант мысли, отец русской демократии» Киса Воробьянинов!
Ну да, ну да, Папанов это умел блистательно!
Это вообще уму непостижимо, как и откуда из застенчивых книгочеев Куравлёва и Папанова вырывалась вдруг наружу эта мошенническая удаль и лихость, эти восхитительные ужимки и прыжки, эти ухмылки и движения бровями, от которых просто – «отвал башки»!
Они же разили всех наповал, без разбора! Это ж ведь не одни подростки, которым только бы поржать, – это ж ведь и умудренная столичная профессура тоже впадала в неистовство восторга от их дивных жуликов!
Тут ведь не скажешь: «Удачно попал в образ!». Тут такая густая сочная игра, такое мастерство перевоплощения, которого даже коллеги-гении понять не могли, и во время съемок «Берегись автомобиля» втихаря ходили к Рязанову жаловаться на Папанова, что «своим паясничаньем он разрушает цельный интеллигентный облик картины!».
Не скажу кто. Пусть останется секретом. Но ведь было же. Было!

Хорошо, что Рязанов оказался человеком, не склонным выслушивать актёрские ябеды и соглашаться с ними: он понимал, что его для картины хорошо, а что плохо. И тесть Семён Василич, восклицающий «Свободу Юрию Деточкину!», сделался народным любимцем ничуть не менее, чем сам Деточкин, чем Максим Подберезовиков или Дима Семицветов.
Впрочем, тайное всегда становится явным, и этот укол обиды Папанов тоже вынес молча…
Озвученные его голосом мультфильмы добавили к его из без того огромной славе ноты уже почти истерические.
Волк из «Ну, погоди!», которого Папанов озвучивал 25 лет подряд, обожаемый всей страной, от мала до велика, стал буквально его проклятьем.
А всё же самой пронзительной ролью Папанова – и его последней ролью – стал заключенный Скоробогатов, зэка «Копалыч», из «Холодного лета пятьдесят третьего».
Само лицо, сам облик Папанова и личный его характер как-то удивительно гармонично соединились в этом человеке.
Бывший зэка Серпилин, сыгранный за двадцать лет до того, был моложе. И получил шанс на новую судьбу. Зэка Скоробогатов не получил такого шанса. Но вновь – ни озлобления, ни жажды мщения за погубленную жизнь. Внутренняя готовность вопреки любой несправедливости оставаться собой. Верность себе, и непонятно на чем основанная вера в человека. Седая голова, глубокие морщины. Печальный взгляд из-под круглых интеллигентских очков… Стоп-кадр: последний в его жизни кадр.
Как бы это объяснить, чтоб было понятнее… Он умер в возрасте сегодняшней Мадонны. Или Гэри Олдмана.
А успел он за эту свою не самую долгую жизнь невероятно много.
Больше 50 ролей в театре.
Больше 100 ролей в кино.
Сегодня даже среди тех 25-летних, кто родился уже после его смерти, нет никого, кто не видел бы его, не знал бы его, не любил бы хотя бы одну его роль.
Это и называется – «долгая память» о человеке: когда его невозможно забыть.

https://spbvedomosti.ru/news/culture/vernost-sebe-ispolnyaetsya-100-let-so-dnya-rozhdeniya-anatoliya-papanova/?

Анатолий Дмитриевич Папанов.

Желание ищет пути, а нежелание – причины...
В свое время я не смогла попасть на премьеру «Генриха IV» в БДТ.
Так получилось.
А я ужасно ждала этот спектакль – с Борисовым, Юрским, Копеляном, Стржельчиком, Лебедевым в главных ролях – и страшно хотела на него попасть.
Попала только через несколько месяцев после премьеры.
А пока ждала – прочла все шекспировские хроники – чтобы быть морально готовой к спектаклю, да еще всё, что нашла про Болингброка, Фальстафа, Генриха V и т.д.
А много лет спустя я поступила в аспирантуру к Аниксту и писала шекспироведческую диссертацию. Вероятно, именно потому, что из-за несвоевременной встречи со спектаклем серьезно к нему готовилась и «заболела» Шекспиром…
Однажды я стояла в очереди за билетами в кинотеатр «Кинематограф» на фильм «Нетерпимость» Гриффита.
«Кинематограф» – это такой питерский аналог московского «Иллюзиона» был, только лучше.
Билетов мне не досталось, зато я слушала людей в очереди, и потом с расстройства психанула, пошла в буку, купила себе двухтомный учебник по истории зарубежного кино (Комарова и Колодяжной), и вызубрила его наизусть, начав с «Нетерпимости».
Фильмы, про которые там писалось, я тогда еще не видела – но для меня открылся мир немыслимых чудес.
Спустя несколько лет я писала дипломную работу про Гриффита, в которого по той книжке влюбилась навсегда, а немое кино (и вообще – история кинематографа) – с той самой поры навек стало моей страстью…
И то, что я куда-то не попала, имело для моей жизни прямо-таки фатальные последствия.
Однажды мы с Павловым из вредности за день обошли весь Прадо – зал за залом. Мы шли и шли, без передышки, даже без перерыва на обед, – с момента открытия до момента, когда мы с ним оказались последними выходящими посетителями музея.
Мы потом по каталогу проверяли – ничего не пропустили, и не бегом, а «облизывая» каждую картину. Просто потому, что иначе у нас не получалось бы попасть еще в пару столь же прекрасных мест, а хотелось. У нас было мало времени, нам надо было много успеть, и выбор был такой: потратить на Прадо два дня – значит, не пойти в другие важные для нас музеи и места. И мы начали идти по Прадо в 9 утра, а вышли из музея ровно в 9 вечера, ни разу не присев и стесав себе ноги по колено.
Однажды во Флоренции меня к себе «не пускал» Микеланджело. Как только мы приходили – Капелла Медичи и Галерея Академии по разным причинам оказывались закрыты.
Но мы ходили туда несколько дней подряд, как на работу, и попали-таки.
Я это всё к тому, что мне никто и никогда ничего не приносил на тарелочке с голубой каемочкой. Ни знания, ни степени, ни работу, ни прочие подарки судьбы.
Я – вместе с большинством людей моего поколения – выдирала их для себя когтями и зубами, движимая жаждой этих знаний, этой работы, этих впечатлений и этих открытий.
Я очень много сегодня слышу жалоб на то, что кого-то затирают, кого-то не продвигают, кому-то недодают в учебе или по работе, – но не испытываю к жалующимся ни малейшего сочувствия.
Потому, что если вам чего-то «недодают», значит, вы просто не очень хотели взять, и если вам жизнь не в жизнь без Сикстинской Капеллы или Давида – значит, жертвуйте всем, чем можете, огородами на собаках пробирайтесь туда, где они находятся, и смотрите на них, впитывайте их в себя.
И если у вас нет билета на шекспировскую премьеру в БДТ, открывайте многотомник Шекспира и читайте.
А потом, глядишь, и билеты сами подтянутся.
Еще и уговаривать станут.
А раз вы не попали туда, куда рвётся ваше сердце, не увидели то, что вам было необходимо увидеть, не прочли то, без чего вы чувствуете себя «недо…» – недополучившим, недообразованным, недолюбленным – значит, вам и не очень надо было получать, образовываться, быть любимым, и т.д.
Иначе бы вы из кожи выпрыгнули, последнюю бы рубашку с себя сняли, – но получили бы искомое.
Потому что нет ничего мощнее и непобедимее, чем сила желания, чем жажда.