Выношу отдельным постом, специально для тех, кто про 2 Мировую и про 8 мая. И для Блинкена персонально.
Президент США Ф. Д. РУЗВЕЛЬТ, 6 мая 1942 г, телеграмма генералу Д.Макартуру:
«...С точки зрения большой стратегии... трудно уйти от того очевидного факта, что русские армии уничтожают больше солдат и вооружения противника, чем все остальные 25 государств объединённых наций вместе взятых...»
ГОССЕКРЕТАРЬ США Е. Стеттиниус:
«...Американскому народу не следует забывать, что в 1942 году он был недалёк от катастрофы. Если бы Советский Союз не смог удержать свой фронт, для немцев создалась бы возможность захвата Великобритании. Они смогли бы также захватить Африку, и в этом случае им удалось бы создать свой плацдарм в Латинской Америке...»

МОИ ФРОНТОВИКИ
Собираюсь на Невский проспект, на Бессмертный полк, вместе с моей семьёй.
С живыми и мёртвыми.
Я сегодня пойду по Питеру с ними. Со всеми.
Мой отец, 21-летним лейтенантом, выпускником Сумского артиллерийского училища, попал в часть под Ровно за неделю до войны. Так что на фронт ему уходить не пришлось – фронт сам к нему пришёл.
Их батарею должны были отправлять в летние лагеря на учения. Пушки подготовили к транспортировке. Были сняты, отдельно упакованы, соскладированы прицелы. Упакованы и еще не соскладированы боевые снаряды.
Так и встретили войну 22 июня.
Палили без прицелов в белый свет, как в копеечку, на удачу: попадут – не попадут... Потом научились целиться через ствол - под огнём учились.
Перемещались на восток - «выравнивали линию фронта».
Повоевал папа так вот до 17 августа 41-го, его батарея была «счастливой»: до августа дожили 2 человека. В других – выкосило вчистую.
За день до переформирования папе раздробило ступню, а заряжающему осколок попал под легкое. Заряжающий вытащил лейтенанта в санбат.
Папа выжил, заряжающий умер в санбате. С родителями заряжающего папа поддерживал связь до самой их смерти.
Ордена и медали догоняли его по госпиталям.
Папа каждый раз удивлялся: отступающим особо на награды не расщедривались. Видимо, он не просто так отступал, но про подвиги свои он не рассказывал: говорил «стреляли и стреляли, что рассказывать...».
Он в госпиталях провел что-то больше полутора лет: доктора жалели молоденького лейтенантика 21-го года отроду, и пытались максимально сохранить ему ногу. В результате эту ногу ему резали 16 раз, и дорезали в конце концов почти до паха, он прошел все стадии газовой гангрены и чудом выжил, хотя могли с самого начала оттяпать по колено, и через пару месяцев отец был бы уже здоров.
Откочевав так по госпиталям, отец, после 16 операций, остался 22-летним инвалидом и начал жить сначала...
Мы с братом, малышами, играли его медалями и орденом, а потом потеряли их.
И документы куда-то подевались – родители не особо тщательно свои наградные документы хранили: тогда за них, кажется, ничего не полагалось, а если и полагалось, то они не любители были ходить и требовать льготы: отец был инвалид без ноги, ему каждый год приходилось проходить ВТЭК, и его доктор, смущаясь этой чьей-то глупости, всякий раз горько шутил: «Ну что, нога еще не отросла?».
Отец отшучивался: «Жду!».
Про свой последний бой отец говорил так:
«Всех поубивало, остались вестовой, заряжающий раненый, да я, лейтенант. И так мне показалось обидно и унизительно вот так вот сдохнуть тут без толку и смысла, что мы втроем со злости вытолкали на бруствер эту нашу пушку без прицелов, и прямой наводкой стали жарить, пока нас всех не поубивают. Ну, вестового убило, меня ранило, а заряжающий, который меня до санбата дотащил, умер в санбате от потери крови».
Папа на мои настойчивые расспросы сказал, что из их полка выжили 3 человека – лейтенант (он сам), майор и полковник. Все калеки. Это папины слова, не мои.
А на вопрос, что на войне было самым страшным, папа неизменно отвечал: «Погибать в 41-м, когда не знали, чем всё кончится... В 45-м погибать было обидно, а в 41-м – страшно...».
Он о своих наградах не говорил, а я и не спрашивала....
Из папиного наградного дела, которое я в прошлом году нашла на сайте «Подвиг народа»: «Во время боя личным почином выбросил орудие (батарею) на открытую позицию и расстрелял в упор наступающего противника и его технику; командуя подразделением, уничтожил противника превосходящей силы».
Спасибо огромное тем, кто сделал этот сайт!
Мама в начале 42-го получила похоронку на своего отца, моего деда, и сразу же пошла в военкомат.
Мама моя была очень маленькая, совсем миниатюрная (158 см, 45 кг) ей было 17 и она была очень смешливая - я в этом смысле в неё.
Она начинала смеяться по любому поводу - всегда, взахлёб, до самой старости.
Однажды в День Победы, в застолье (я еще маленькая была, но за стол меня пускали), что-то бабы разговорились про предвоенную обувь, которая казалась им тогда очень красивой.

И вдруг мама моя зашлась от хохота. И рассказала, как ей выдали шинель и сапоги на складе. Ну, шинель, ясен пень, сантиметров 20 тянулась шлейфом по полу - но это можно было обрезать (хотя карманы были в районе колен).
А вот в сапог она вставила сразу две свои тощенькие ноги 34 размера и скакала в этом сапоге по складу (ей восемнадцати не было), а тётка-кладовщица села на пол со смеху и тихо стонала: "Господи, каких только дур воевать посылают!".
Правда, маму никто не посылал, она пошла добровольцем.
Ее по малолетству направили в школу связистов, а в начале 42-го, в возрасте 17 с половиной лет, она попала в полк связи в Москву.
Ездила на фронт – «инструктором по установлению связи», дважды попадала под артобстрел, но прошла всю войну без царапинки.
Самое страшное, как она рассказывала, случилось во время второго артобстрела, когда рядом с ней погиб пожилой боец-связист. Она дурочка еще была, не поняла, что он убит, думала, что ранен, и вытащила тело здоровенного бойца с линии фронта в санбат – 4 километра волокла. Плакала навзрыд – и тащила.
Рост мамы был 158, вес 45. 18 лет. Ребенок.
После этого у нее до конца войны не было месячных и доктора говорили, что детей не будет никогда. Но она родила меня и моего младшего брата – в возрасте уже под 30.
Мама была демобилизована в марте 45-го, рассказывала, что ей, девочке, тыловики потом часто говорили, что она – ППЖ.
Она долго не понимала, что это такое: она была из женского полка, и их от всей этой грязи оберегал пожилой майор, как она потом узнала, профессор-физик Ленинградского университета. Он этим малявкам был отцом. И вот: пожилым она называла человека 45-ти лет...
Для меня есть что-то глубоко символичное в том, что смертельно раненый боец тащил и вытащил своего командира, моего отца, и в том, что крохотная девчонка-сержант, моя мать, тащила и вытащила своего бойца. Их никто не заставлял это делать – никакие заградотряды – только совесть, и всё.
Мамин отец, мой погибший дед, был командиром батальона ополчения, погиб осенью 41-го, ему было 49 лет.
Младший брат отца, Володя, школьником оказался в оккупации, призван был сразу после освобождения Украины, от него пришло 4 письма, последнее откуда-то из Хорватии. Потом пришла похоронка. Место захоронения известно, я там была.
Володя погиб, совершив личный подвиг: тело 20-летнего мальчика было найдено в окружении убитых им шестерых матерых эсэсовцев – так написано в документе, который я тоже нашла на сайте «Подвиг народа».
Думаю, семья об этом так и не узнала; по крайней мере, никто раньше мне об этих подробностях гибели Володи не говорил.
Бабушка, мать отца моего, мне, безмозглому дитю, рассказывала: «Я их всех не смогла на войну проводить: Коля ушел воевать из Туркмении, Ваня - прямо из института, Вася и Саша, где служили, там и войну встретили, девочки (Катя и Нюся) тоже уехали раньше, и только Влодека (Володю) сама провожала... Да видно, рука у меня тяжелая была: все вернулись, а он – нет...». Она не плакала (я вообще железную свою бабушку до сих пор не могу себе плачущей представить). Просто она когда рассказывала, начинала левой рукой бить правую, «тяжёлую»...
Старшие папины братья – Николай и Иван – воевали на Украине, потом их пути разошлись. Дядя Коля довоевал до Секешфехервара, где был ранен и отправлен в тыл, а дядя Ваня дошел до Кенигсберга и там застрял надолго: его там оставили уже как специалиста, а его часть ушла на Берлин, о чем он всегда сокрушался. А брат Александр, на год младше папы, (впоследствии профессор-историк) был призван на срочную службу в 40-м году, в Киевский ВО. Войну там и встретил. Отступал аж до Волги, потом наступал, аж до Берлина. Войну свою закончил в 1947 году. Длинной оказалась его срочная служба.

Одна из сестер отца, самая старшая, Екатерина, директор школы, была откомандирована в РОНО, занималась эвакуацией школ, а потом организацией санитарного поезда, с которым всю войну и ездила – политруком (вспомните фильм «На всю оставшуюся жизнь»), а сестра Анна, тоже учительница, эвакуировалась вместе со своей школой, и в эвакуации возглавила детский дом и школу-интернат для девочек. После гибели Володи, которого все любили, Анна, тётя Нюся, отправилась к сестре Кате и стала санитаркой на том же санпоезде, до конца войны.
А у Юрки отец, танкист, участвовал в Параде Победы на Красной площади (мы еще смеялись всегда, когда по телику хронику этого парада смотрели, пытаясь угадать, в каком он танке сидит). А мать Юрина блокадница была, 14 лет ей было в 41-м.
Я до сей поры не примирилась ни со смертью отца – 34 года тому назад, ни со смертью мамы 12 лет тому.
Они были оба замечательные. С фантастическим чувством юмора и таким же высоким чувством собственного достоинства.
Я люблю и уважаю своих родителей и учителей. И безымянные могилы. И Пискаревское кладбище. И освобождение Освенцима.
Мой папа, которому был 21 год, и моя мама, десятиклассница, 18-летний сержант-инструктор, были дети. И они, дети, выиграли эту войну.
Они все – мои фронтовики, мой личный Бессмертный полк.
Любимые мои – папа, мама, дядя Володя, дядя Коля, дядя Ваня, дядя Саша, тётя Катя, тётя Нюся, мамин папа - дедушка, которого я никогда не видела, – всех вас с Днем Победы!
Спасибо вам, родные мои!
И пожалуйста, простите нас за то, что мы вас не заслуживаем.

Сил нет вывешивать сегодняшние фото, но нас сегодня Бессмертным полком прошло по Невскому больше миллиона!
Питер, ты лучший!

И снова всплывает в ленте непонятный мне вопрос «А что, собственно, такое - русский?».
Мол, в каждом намешано неразберипоймичего, а туда же...
Ну, намешано.
Ну, неразберипоймичего.
И во мне - тоже.
А всё же, я по-прежнему думаю, что русский - это всякий, кто сам себя считает русским.
Кто сам про себя думает, как Бродский, что он русский поэт, что он русский человек. И он - русский.
Всякий, кто - даже владея десятком чужих языков, как родными, - всё равно не может и не хочет без русского языка, без странного русского способа мышления, когда про что ни начни разговор, хоть про рецепты приготовления щей, - всё равно незаметно для себя перейдёшь к «проклятым вопросам»...
Ну, я много чего еще могла бы перечислить, но только это совсем не березки.
Это какая-то странная, малопонятная чужим незлопамятность - когда вчера получившие похоронку бабы, сегодня выносят бредущим по Москве пленным крынку молока, а не кидают в них камнями.
Это какая-то «неразумная упёртость», когда всё уже кажется проигранным, и надо бросать карты на стол, а русские, бубня себе под нос «авотхуйвам», будут нерационально продолжать биться в проигрышной и безнадежной позиции...
Русскость заразна, она - не запись в паспорте, а запись в душе.
Но от неё можно и освободиться - и перестать быть русским.
Ну, вот нельзя стать англичанином и немцем, или перестать быть англичанином и немцем.
А русским можно стать и перестать... И почти у всех желающих получается, даже если они всю жизнь говорят с акцентом, как Екатерина II.
Я читаю многих знакомцев в ленте, и понимаю: они захотели и перестали. А иной иноземец или инородец захотел стать - и стал - хоть и негр, допустим.
Всё это мне странно и непонятно.
Но я это всё люблю.

Ой, блд, сколько воя из-за Бонни и Клайда!
Ну, поставили фото и поставили.
Если специально - то я не удивлена, у меня насчет контингента 1 канала и так иллюзий нет.
Если нечаянно, то у меня ЭТИХ иллюзий тоже никогда не было.
Если что и огорчает, так только то, что среди всех крупных каналов лишь "Культура" поставила в сетку настоящее хорошее кино о войне - "На всю оставшуюся жизнь" Петра Наумыча Фоменко.
По всем остальным - толстомордые мужики в новеньких ладно пригнанных гимнастерках и девахи с маникюром, в макияже и юбочками до трусов, а так же обязательные гады-особисты из современных фильмов про войну.
Чесслово, нафига столько дерьма наснимали за хренову тучу денег?

Из всего ужасного, что сейчас происходит, самое ужасное - это то, что всё происходящее непрерывно снимается на телефоны и практически транслируется онлайн...
Защититься от этого невозможно: оно лезет отовсюду, это присылают, об этом пишут в личку...
Я когда-то, когда еще вела газетную колонку, писала во время чеченских войн, что современное ТВ грубо адаптирует людей к насилию.
Особенно молодых, не имеющих внутренних "средств защиты" от такого контента.
Реальные ужасы и кровь становятся для них чем-то вроде привычки, своего рода наркотика, которого они хотят во всё больших дозах, и то, от чего поколение наших воевавших родителей в ужасе закрывали глаза и отворачивались от телевизора, для их не знавших войны внуков стало едва ли не компьютерной игрой...
Сейчас защитных механизмов у людей еще меньше, а "контента" в прямом не закрытом доступе - завались.
Думаю, что мы сегодня даже не представляем себе, с каким количеством психических травм у мирного населения, живущего вдали от войны (самими травмированными воспринимаемых как норма), нам в результате всего этого придётся столкнуться через некоторое время.
Вьетнамский, афганский, чеченский синдром скоро нам еще цветочком покажется по сравнению с этим...

11 мая в 13.00. кинофестиваль "Виват кино России!" в Санкт-Петербурге начнет свой юбилейный 30-й сезон с большого киношоу и Петровской ассамблеи на Соборной площади Петропавловской крепости, вслед за которым там же состоится большой концерт киномузыки ленинградских-петербургских композиторов Исаака Шварца, Андрея Петрова и Василия Соловьева-Седого в исполнении популярных певцов и актеров кино.
Вход свободный, ждем петербуржцев и гостей города.
Открытие фестиваля 11 мая в 19.00 в Большом Концертном зале "Октябрьский".

Вчера в Санкт-Петербурге открыли 30-й, юбилейный кинофестиваль "Виват кино России!".
Сначала полуденным выстрелом Светланы Крючковой из пушки на Петропавловке, потом - на соборной площади Петропавловской крепости - историческим шоу в честь 350-летия Петра I и концертом киномузыки ленинградских композиторов Исаака Шварца, Андрея Петрова и Василия Соловьева-Седого, в котором приняли участие Дмитрий Харатьян, Сергей Рогожин, Нина Шацкая, Леонид Серебренников, Анна Большова, Сергей Никоненко, Татьяна Рассказова, Эвклид Кюрдзидис, и другие.
А вечером в Большом Концертном зале "Октябрьский" состоялась церемония открытия фестиваля с участием Владимира Хотиненко и Нины Усатовой, Сергея Паршина и Дмитрия Харатьяна, Анны Ковальчук и Андрея Мерзликина, Николая Лебедева и Алексея Гуськова, и многих других известных деятелей кино.
Ну, в общем, самое трудное у фестиваля уже осталось позади. С юбилеем, мой любимый фестиваль!
Теперь можно и выдохнуть...

Вот почему, чем крупнее актер, тем проще с ним работать и общаться?
Почему Крючкова, Гуськов, Балуев, Баринов, Пускепалис - не выёживаются, как мухи на стекле, и в результате у них всё получается так органично, легко и весело?
И почему у них всегда "да" означает именно "да", а не "может быть" и не "я еще подумаю"? И почему у них "нет" означает именно "нет", а не "вы меня еще немного поупрашивайте"?
Почему так не может какой-нибудь актер пупкин, который только и умеет, что щёки надувать?
Это был репортаж с фестиваля "Виват кино России".

Слово и дело.

Я всегда считала и считаю, что слово - это поступок.
Особенно, сказанное публично.
И мне всегда было странно, когда человек, так или иначе огребающий за необдуманные слова (или за обдуманные, но, как ему кажется, высказанные в частном порядке), удивляется и спрашивает: ах, как же так, за что же меня, я же имею право говорить что думаю или что хочу, в своё личное время на своей личной странице...
Я это к тому, что с развитием соцсетей люди вообще разучились отвечать за свои слова, и перестали считать слово поступком.
Я не берусь судить, правильно ли учинять государственные репрессии за слова (в конце концов, сегодня за сказанные слова в т.н. "демократических обществах" карают намного суровее, чем даже, допустим, у нас, в "недемократическом обществе"; и "не так высказавшийся" ныне свободно вылетает с работы "по требованию учащихся или трудящихся").
Но теперь, когда вновь настали времена, в которые за слово приходится отвечать, огромное количество людей страшно удивлено и возмущено.
То есть, когда за слова банят в соцсетях - им это казалось нормальным. Или когда за слова (подчас вполне невинные) на кого-то наваливались толпами, с проклятьями и оскорблениями, это тоже воспринималось как "норм".
И вдруг - какой реприманд неожиданный - слово приравнено к действию, кто бы мог подумать?
Ну, вот, допустим, я, для которой слова всегда и были равны поступкам, привыкла их тщательно взвешивать, привыкла за них отвечать, и всегда знала, что за слова можно серьезно поплатиться. И всегда принимала это как данность, а не как форс-мажор.
И потому, прежде, чем открыть рот или ударить по клавиатуре, или взяться за перо, взвешивала и риск, и свою к нему готовность, и весь комплект возможных последствий.
А когда каждый владелец телефона вдруг стал писателем, - чувство ответственности за слова моментально размылось: что хочу - то и строчу.
Ну, вот, теперь за базар вновь приходится отвечать.
И очень многим придется привыкать к этой мысли.
И любое высказывание (в том числе и художественное) вновь начинает взвешиваться.
Я не стану утверждать, будто мне это нравится. Безответственность - штука, в принципе, приятная, что уж тут душой кривить.
Но и в самом деле, пора бы всем вспомнить, что слово - это поступок.
И вспомнить об этом следует не только обычным гражданам, которые вдруг начали огребать за слова, но и тем, кто с какой-то стати привык себя считать и выше закона, и выше социума. Тем, за чьи слова, подчас, приходится отвечать и расплачиваться всему народу.

Ну и вот, кстати.
Прямо в пандан.
https://vnnews.ru/ne-obizhayte-dobro-my-za-yeto-nogi-otryva/?fbclid=IwAR0oRsaOkk5uHPpgG25GlF79MQY0nWf0sioGIjJHRiwM-lg0DNq2eEOUyg4