Благовещение Пресвятой Богородицы. Андрей Рублев.

Однажды мы сидели втроем с Авдотьей Смирновой и с моим мужем, и разговаривали о кино.
Мы с Павловым говорили ей про то, что даже в очень хороших современных фильмах как-то не получается, как в кино былых времен – чтобы в кадре было много всего – людей и предметов, и это всё бы жило своей независимой жизнью, как в реальности. И что сегодня в кино по кадру находится исключительно то, что так или иначе работает на сюжет.
А в жизни так не бывает.
Потому что если у тебя разворачивается личная драма, то в поле твоего обозрения, как назло, непременно зачем-то попадут вполне счастливые люди.
И если вы сидите за столом, то вокруг этого стола будут находиться предметы, которые никакого отношения к вашему застолью не имеют, а стоят они там просто потому, что всегда там стояли.
Что микромир и макромир всегда полны лишнего, и это лишнее только оттеняет правдивость необходимого.
И почему люди, снимающие кино, этого не понимают – загадка.
Дуня тогда, подумав, ответила: «Потому что именно этим отличаются люди, для которых культура – естественная среда обитания, от людей, которые очень стараются «создавать культуру».
Мне тогда это очень на сердце легло.
Это было очень точно: человек, который живет внутри культуры и человек, который ощущает себя «творцом культуры». Первый – прост, естествен, и мир для него полон самостоятельных событий, красок и звуков, а у второго всё подчинено идее, созданию смыслов, и, в конце концов, авторское усердие и старание оказывается куда виднее, чем собственно живой мир на экране.
Да и вообще, «творить культуру» значительно утомительнее, чем просто жить внутри культуры и вместе с ней.

БЛАГОВЕЩЕНИЕ
Сергей Аверинцев.


Вода, отстаиваясь, отдает
осадок дну, и глубина яснеет.

Меж голых, дочиста отмытых стен,
где глинян пол и низок свод; в затворе
меж четырех углов, где отстоялась
такая тишина, что каждой вещи
возвращена существенность: где камень
воистину есть камень, в очаге
огонь — воистину огонь, в бадье
вода — воистину вода, и в ней
есть память бездны, осененной Духом, —

а больше взгляд не сыщет ничего, —
меж голых стен, меж четырех углов
стоит недвижно на молитве Дева.
Отказ всему, что — плоть и кровь; предел
теченью помыслов. Должны умолкнуть
земные чувства. Видеть и внимать,
вкушать, и обонять, и осязать
единое, в изменчивости дней
неизменяемое: верность Бога.

Стоит недвижно Дева, покрывалом
поникнувшее утаив лицо,
сокрыв от мира — взор, и мир — от взора;
вся сила жизни собрана в уме,
и собран целый ум в едином слове
молитвы.
Как бы страшно стало нам,
когда бы прикоснулись мы к такой
сосредоточенности, ни на миг
не позволяющей уму развлечься.
Нам показалось бы, что этот свет
есть смерть. Кто видел Бога, тот умрет, —
закон для персти.
Праотец людей,
вкусив и яд греха, и стыд греха,
еще в Раю искал укрыть себя,
поставить Рай между собой и Богом,
творенье Бога превратив в оплот
противу Бога, извращая смысл
подаренного чувствам: видеть все —
предлог, чтобы не видеть, слышать все —
предлог, чтобы не слышать; и рассудок
сменяет помысл помыслом, страшась
остановиться.
Всуе мудрецы
об адамантовых учили гранях,
о стенах из огня, о кривизне
пространства: тот незнаемый предел,
что отделяет ум земной от Бога,
есть наше невнимание. Когда б
нам захотеть всей волею — тотчас
открылось бы, как близок Бог. Едва
достанет места преклонить колена.

Но кто же стерпит, вопрошал пророк,
пылание огня? Кто стерпит жар
сосредоточенности? Неповинный,
сказал пророк. Но и сама невинность
с усилием на эту крутизну
подъемлется.
Внимание к тому,
что плоти недоступно, есть для плоти
подобье смерти. Мысль пригвождена,
и распят ум земной; и это — крест
внимания. Вся жизнь заключена
в единой точке словно в жгучей искре,
все в сердце собрано, и жизнь к нему
отхлынула. От побелевших пальцев,
от целого телесного состава
жизнь отошла — и перешла в молитву.

Колодезь Божий. Сдержана струя,
и воды отстоялись. Чистота
начальная: до дна прозрачна глубь.
И совершилось то, что совершилось:

меж голых стен, меж четырех углов
явился, затворенную без звука
минуя дверь и словно проступив
в пространстве нашем из иных глубин,
непредставимых, волей дав себя
увидеть, — тот, чье имя: Божья сила.
Кто изъяснял пророку счет времен
на бреге Тигра, в огненном явясь
подобии. Кто к старцу говорил,
у жертвенника стоя. Божья сила.

Он видим был — в пространстве, но пространству
давая меру, как отвес и ось,
неся в себе самом уставы те,
что движут звездами. Он видим был
меж голых стен, меж четырех углов,
как бы живой кристалл иль столп огня.
И слово власти было на устах,
неотвратимое. И власть была
в движенье рук, запечатлевшем слово.

Он говорил. Он обращался к Ней.

Учтивость неба: он Ее назвал
по имени. Он окликал Ее
тем именем земным, которым мать
Ее звала, лелея в колыбели:
Мария! Так, как мы Ее зовем
в молитвах: Благодатная Мария!

Но странен слуху был той речи звук:
не лепет губ, и языка, и неба,
в котором столько влажности, не выдох
из глуби легких, кровяным теплом
согретых, и не шум из недр гортани, —
но так, как будто свет заговорил;
звучание без плоти и без крови,
легчайшее, каким звезда звезду
могла б окликнуть: "Радуйся, Мария!"

Звучала речь, как бы поющий свет:

"О, Благодатная — Господь с Тобою —
между женами Ты благословенна" —

Учтивость неба? Ум, осиль: Того,
Кто создал небеса. Коль эта весть
правдива, через Вестника Творец
приветствует творение. Ужель
вернулось время на заре времен
неоскверненной: миг, когда судил
Создатель о земле Своей: "Добро
зело", — и ликовали звезды? Где ж
проклятие земле? Где, дочерь Евы?
И все легло на острие меча.

О, лезвие, что пронизало разум до
сердцевины. Ты, что призвана:
как знать, что это не соблазн? Как знать,
что это не зиянье древней бездны
безумит мысль? Что это не глумленье
из-за пределов мира, из-за грани
последнего запрета?
Сколько дев
языческих, в чьем девстве — пустота
безлюбия, на горделивых башнях
заждались гостя звездного, чтоб он
согрел их холод, женскую смесив
с огнем небесным кровь; из века в век
сидели по затворам Вавилона
служанки злого таинства, невесты
небытия; и молвилась молва
о высотах Ермонских, где сходили
для странных браков к дочерям людей
во славе неземные женихи,
премудрые, — и покарал потоп
их древний грех.
Но здесь — иная Дева,
в чьей чистоте — вся ревность всех пророков
Израиля, вся ярость Илии,
расторгнувшая сеть Астарты; Дева,
возросшая под заповедью той,
что верному велит: не принимать
языческого бреда о Невесте
превознесенной. Разве не навек
отсечено запретное?
Но Вестник
уже заговорил опять, и речь
его была прозрачна, словно грань
между камней твердейшего, и так
учительно ясна, чтобы воззвать
из оторопи ум, смиряя дрожь:
"Не бойся, Мариам; Ты не должна
страшиться, ибо милость велика
Тебе от Бога".

О, не лесть: ни слова
о славе звездной: все о Боге, только
о Боге. Испытуется душа:
воистину ли веруешь, что Бог
есть Милостивый? — и дает ответ:
воистину! До самой глубины:
воистину! Из сердцевины сердца:
воистину! Как бы младенца плач,
стихает смута мыслей, и покой
нисходит. Тот, кто в Боге утвержден,
да не подвижется. О, милость, милость,
как ты тверда.
И вновь слова звучат
и ум внимает:
"Ты зачнешь во чреве,
И Сын родится от Тебя, и дашь
Ему Ты имя: Иисус — Господь
спасает".
Имя силы, что во дни
Навиновы гремело. Солнце, стань
над Гаваоном и луна — над долом
Аиалон!
"И будет Он велик,
и назовут Его правдиво Сыном
Всевышнего; и даст Ему Господь
престол Давида, пращура Его,
и воцарится Он над всем народом
избрания, и царствию Его
конца не будет".

Нет, о, нет конца
отверстой глуби света. Солнце правды,
от века чаянное, восстает
возрадовать народы; на возврат
обращена река времен, и царство
восстановлено во славе, как во дни
начальные. О, слава, слава — злато
без примеси, без порчи: наконец,
о, наконец Господь в Своем дому —
хозяин, и сбываются слова
обетований. Он приходит — Тот,
чье имя чудно: Отрок, Отрасль — тонкий
росток процветший, царственный побег
от корня благородного; о Ком
порой в загадках, а порой с нежданным
дерзанием от века весть несли
сжигаемые вестью; Тот, пред Кем
в великом страхе лица сокрывают
Шестикрылатые —

Но в тишине
неимоверной ясно слышен голос
Отроковицы — ломкий звук земли
над бездной неземного; и слова
текут — студеный и прозрачный ток
трезвейшей влаги: Внятен в тишине,
меж: голых стен, меж четырех углов
вопрос:
"Как это будет, если Я
не знаю мужа?"
— Голос человека
пред крутизной всего, что с человеком
так несоизмеримо. О, зарок
стыдливости: блюдут ли небеса,
что человек блюдет? Не пощадит —
иль пощадит Незримый волю Девы
и выбор Девы? О, святой затвор
обета, в тесноте телесной жизни
хранимого; о, как он устоит
перед безмерностию, что границ
не знает? Наставляемой мольба
о наставлении: "как это будет?" —

Дверь мороку закрыта. То, что Божье,
откроет только Бог. На все судил
Он времена: "Мои пути — не ваши
пути". Господне слово твердо. Тайну
гадания не разрешат. Не тем,
кто испытует Божий мрак, себя
обманывая сами, свой ответ
безмолвию подсказывая, бездне
нашептывая, — тем, кто об ответе
всей слезной болью молит, всей своей
неразделенной волей, подается
ответ.
И Вестник говорит, и вновь
внимает Наставляемая, ум
к молчанию понудив:
"Дух Святой —
тот Огнь живой, что на заре времен
витал над бездной, из небытия
тварь воззывая, возгревая вод
глубь девственную, — снидет на Тебя;
и примет в сень Свою Тебя, укрыв
как бы покровом Скинии, крыла
Шехины простирая над Тобой,
неотлучима от Тебя, как Столп
святой — в ночи, во дни — неотлучим
был от Израиля, как слава та,
что осияла новозданный Храм
и соприсущной стала, раз один
в покой войдя, — так осенит Тебя
Всевышнего всезиждущая сила".

О, сила. Тот, чье имя — Божья сила,
учил о Силе, что для всякой силы
дает исток. Господень ли глагол
без силы будет? Сила ль изнеможет
перед немыслимым, как наша мысль
изнемогает?
Длилось, длилось слово
учительное Вестника — и вот
что чудно было:
ангельская речь —
как бы не речь, а луч, как бы звезда,
глаголющая — что же возвещала
она теперь? Какой брала пример
для проповеди? Чудо — о, но чудо
житейское; для слуха Девы — весть
семейная, как искони ведется
между людьми, в стесненной теплоте
плотского, родового бытия,
где жены в участи замужней ждут
рождения дитяти, где неплодным
лишь слезы уготованы. И Дева
семейной вести в ангельских устах
внимала — делу силы Божьей.
"Вот
Елисавета, сродница Твоя,
бесплодной нарицаемая, сына
в преклонных летах зачала; и месяц
уже шестой ее надеждам".
Знак
так близок для Внимающей, да будет
Ей легче видеть: как для Бога все
возможно — и другое: как примера
смирение — той старицы стыдливо
таимая, в укроме тишины
лелеемая радость — гонит прочь
все призраки, все тени, все подобья
соблазна древнего. Недоуменье
ушло, и твердо стало сердце, словно
Господней силой огражденный град.

И совершилось то, что совершилось:

как бы свидетель правомочный, Вестник
внимал, внимали небеса небес,
внимала преисподняя, когда
слова сумела выговорить Дева
единственные, что звучат, вовеки
не умолкая, через тьму времен
глухонемую:
"Се, Раба Господня;
да будет Мне по слову Твоему".

И Ангел от Марии отошел.

Лазарева суббота.

Последняя суббота перед началом Страстной недели...
Краткий миг между Великим постом и Страстной седмицей.
Пытаюсь завершить незавершенные дела, пытаюсь разобраться с собой и миром, пытаюсь спешно вырастить в себе хоть какой-то запас терпения и позитива, растраченный почти полностью...
Потому что по опыту знаю, как трудно будет всю Страстную.
Как будут "крутить бесы", как будут одолевать самооправдания и лень, жалость к себе, раздражение на всё и вся, гордыня...
И как трудно будет со всем этим в себе бороться, и сколько сил на это уйдет.
И вот они уже начались - и поблажки себе, и вкрадчивый внутренний голос, убеждающий в том, что "другие еще хуже"...
Честное слово, если бы каждый читающий эти строки, знал, сколько раз мне хотелось высказаться по поводу всего вокруг - "всласть и наотмашь"! Сколько раз я остановила "летящий снаряд" в полёте...
И сколько раз потом сама себя за это похвалила, хотя в тот момент сердце просто рвалось на куски и внутри всё кричало "не могу молчать!".
Но я промолчала, сохранив в своей жизни вещи, куда более важные, чем сиюминутная справедливость.
Да-да, есть такие вещи, - более важные, чем справедливость.
Любовь и дружба, например.
Да и собственно жизнь, в конце концов, тоже поважнее справедливости.
С Праздником, дорогие мои!
************************
Воскрешение Лазаря
Митрополит Антоний Сурожский, 23 апреля 1967 г.
Мы стоим на грани страстных дней, и на этой грани, в образе Лазаря и его воскресения, встает перед нами большая, радующая нас надежда: Господь крепче смерти, Господь победил ее – не только в том прямом смысле, в котором эта победа явлена телесным воскрешением Лазаря, но еще и в другом, который, может быть, еще непосредственнее относится к нам изо дня в день.
Бог создавал человека другом Себе; эта дружба, которая существует между нами и Им, еще углублена, сделана еще более тесной в Крещении нашем. Каждый из нас является другом Божиим, как назван был Лазарь; и в каждом из нас когда-то этот друг Божий жил: жил дружбой с Богом, жил надеждой, что эта дружба будет углубляться, расти, светлеть. Иногда это бывало в очень ранние дни нашего детства; иногда позже, в юношеские годы: в каждом из нас жил этот друг Христов.
А потом, в течение жизни, как цветок завядает, как истощается в нас жизнь, надежда, радость, чистота, – истощилась сила этого друга Господня. И часто-часто мы чувствуем, что в нас, словно во гробе, где-то лежит – нельзя сказать “покоится”, а именно лежит, страшной смертью пораженный, – четверодневный друг Господень, тот, который умер, к гробу которого сестры боятся подойти, потому что он уже разлагается телом...
И над этим другом как часто сетует наша душа, как часто сетуют и Марфа и Мария: та сторона нашей души, которая по своему призванию, по своим силам и возможностям способна молчать у ног Господних, слушая каждое Его слово, делаясь живой и трепетной от каждого животворящего слова Господня, и та сторона нашей души, подобная Марфе, которая способна была бы в правде и чистоте, с вдохновением творить в жизни дела Божии, которая могла бы быть не встревоженной служанкой, не мятущейся Марфой, какой мы часто бываем по образу растерявшейся Марфы евангельской, а трудолюбивой, творческой, живой Марфой, способной превращать своими руками, своей любовью, своей заботой все самое обыкновенное вокруг нас в Царство Божие, в явление любви человеческой и любви Божией. Итак, эти две силы в нас, бесплодные, зашедшие в нас в тупик Марфа и Мария, сила созерцания и сила творчества, сетуют над тем, что умер друг Господень Лазарь.
И минутами близко-близко к нам подходит Господь, и мы готовы, как Марфа, воскликнуть: Господи, зачем Тебя не было здесь в момент, когда решалась борьба между жизнью и смертью, в момент, когда Лазарь еще был жив – только поражен насмерть, и мог бы быть удержан в этой жизни! Если бы Ты был здесь, он не умер бы... – И слышим Его слово: Веришь ли ты, что он воскреснет? – И мы тоже, как Марфа, готовы сказать: Да, Господи, – в последний день...

Но когда говорила Марфа, она сказала это с такой надеждой: Я всегда веровала, что Ты – Господь, и я верую, что Лазарь воскреснет в последний день!.. А мы говорим это печально, грустно: Да, в последний день воскреснет, когда уже, как говорит Великий канон, кончится жизни торжество, когда уже будет поздно на земле творить, когда будет поздно жить верой и надеждой и ликованием нарастающей любви...
Но Господь и нам говорит, как ей; говорит нашей безнадежности, как сказал ее совершенной надежде: Я – воскресение и жизнь! И если кто в Меня верует, если бы и мертв был – воскреснет...
И тут хочется вспомнить еще другое: Марфа не знала, что за три дня до этого Христос Своим ученикам говорил, что насмерть болен Его друг, не знала, что Он дал ему умереть, чтобы он воскрес, но уже богатый таким опытом, такой победой Божией, что уже ничто не могло его поколебать...
Пришел Господь и повелел Лазарю встать из мертвых: вот образ для нас.
В каждом из нас он лежит – умерший, побежденный, окруженный нашим сетованием, часто безнадежным.
А сегодняшнее Евангелие, на самой грани страстных дней, нам говорит: Не бойтесь! Я – воскрешение и жизнь! Тот друг Господень, который в вас жил, который в вас есть, который кажется безнадежно мертвым, от одного слова Моего может воскреснуть – и поистине воскреснет!
И вот войдем в страстные дни с этой надеждой, с уверенностью, что мы идем к Пасхе, к переходу от временного к вечному, от смерти к жизни, от нашей пораженности к победе Господней. Войдем в страстные дни с трепетом о том, как нас возлюбил Господь и какой ценой Он нам дает жизнь, войдем уже теперь с надеждой, со светом и с радостью грядущего воскресения. Аминь.

Воскрешение Лазаря.

Я, в отличие от большинства людей из так называемого "патриотического сегмента", ко всем вернувшимся "испуганным патриотам" отношусь спокойно.
Ну, во-первых, почему "так называемого".
Потому что я вообще не очень понимаю, что это такое - наш "патриотический" сегмент общества.
Если сегмент либеральный мне хорошо понятен, если его границы, его структура, сам его публичный стиль мне отчетливо видны - и я буквально по первым двум фразам их определяю (хотя среди них есть и свои "упоротые", и свои "интеллигенты с тихой грустью"), но принадлежность их к т.н. "либеральной тусовке" всегда совершенно очевидна.
А вот насчет патриотов, перегрызшихся меж собою на предмет кто патриотичнее, и патриотично ли ругать свои родные косяки - правительственные, армейские, социальные и проч, или надо всё восхвалять с утра до вечера - они промеж себя всё еще не решили, так что я, которая как бы тоже из этого сегмента, предпочитаю держаться от их раздоров в стороне...
И вот, в отличие от них от всех, повторяю, я не беснуюсь, когда кто-то из "испуганных патриотов" сперва сбежал, а потом вернулся.
И вот почему.
Это всё, как правило, известные и богатые люди, которым улыбнулась удача, и они стали звездами.
Не всегда - по таланту и труду. Чаще даже нет.
Но речь не об их таланте, а об их популярности.
Вот, этим бывшим юным девочкам и мальчикам общество внушило, будто они - небожители. Не такие, как все. Без всяких на то серьезных оснований.
Довольно вспомнить, как, сколько и откуда пробивалась к своим вершинам та же Алла Пугачева. Да она такие огонь, воду и медные трубы прошла, через такое процарапывалась - именно благодаря таланту и внутренней силе, - что к ней ведь и вопросов нет.
Ну, эпатируешь - да и эпатируй на здоровье.
Ну, создала себе клиентеллу, стала всероссийской эстрадной бандершей - так ведь не начальство её поставило, она сама (на пару с Иосифом Кобзоном) эту эстрадную мафию создала, где без их согласия и одобрения никто и чихнуть не смел. Вот, сделались такими доном и доньей Корлеоне от отечественного шоубиза, и молодцы.
А все нынешние мальчики-телевички, девочки-актрисульки, и прочие "птенцы" произрастали в профессии, в которую и попали-то дуриком - как эта белобрысая матрёшка с ужасным выговором и совсем без образования, ни лица ни имени которой я даже запомнить не могу, всё время приходится в шпаргалку заглядывать... А, Бортич, вот как её зовут...
Да и Иван Ургант, да и Даниил Козловский - все они, "нечаянно пригретые славой", решившие податься в другие места "на ловлю счастья и чинов" - не имели ни малейшего понятия о том, что откуда произрастает.
Откуда, например, берутся на их счетах деньги: "продюсер платит".
Ага.
Ну, вот сейчас, они могли обратить внимание, что ни американский, ни английский, ни французский продюсер им платить не хочет. Ни много, ни даже мало. Поскольку не за что.
И ужасно удивились.
Им, оказывается, платить были согласны только в "рашке".
А невозобновляемые деньги - даже очень большие - за границей имеют неприятное обыкновение: они тают. И очень быстро тают. Там налоги, знаете ли, большие, и вообще - всё дорого.
Или денег должно быть очень-очень много. У них столько нет.
И надо возвращаться в "рашку", где всё еще согласны платить.
Поэтому несколько телефонных звонков, несложные переговоры "с крышей" или "с папиком" - и можно двигать обратно "нах хауз".
Они все вернулись или вернутся.
Даже те, кто успел наговорить много такого, чего говорить не следовало, но что им как-то, вроде, простили.
А почему я к ним отношусь спокойно и не бьюсь в конвульсиях, как многие из так называемого "патриотического сегмента, - так это понятно.
Потому что эти нувориши от искусства возвращаются не просто так.
Они возвращаются, потому что нигде, кроме как у нас, их "нечаянно" не пригреют - ни слава, ни деньги.
И хоть то уже хорошо, что не только мы, но и они сами теперь поняли свою реальную цену.
Не слишком высокую, прямо скажем.

Хочу напомнить всем, что лекция уже сегодня в 17ч.🥰

Татьяна Шабаева

В Университете Сан-Франциско толпа "трансгендеров" набросилась на пловчиху Райли Гейнс, в том числе её ударили по лицу и в плечо, ей орали всяческие оскорбления. Полиция Сан-Франциско никого не задержала. Райли Гейнс стала известна после того, как выступила против участия мужчины в женских соревнованиях (также она рассказала, как он обнажал свои гениталии в женской раздевалке, откуда женщины-пловчихи не имели права его выгнать).

Я обещала написать, что я думаю по поводу того, как люди Запада дошли до жизни такой. Сразу оговорюсь, что не имею в виду "все люди Запада" или что мы в России не можем дойти до жизни такой. То есть это пост никак не о российском превосходстве, а просто мой взгляд на причины западной деградации последних десятилетий.
Я действительно думаю, что в 1950-е — 1980-е годы двадцатого века частная жизнь на Западе была максимально приближена к тому, что можно назвать идеалом человеческого существования. И главной причиной тому было — существование Советского Союза. Управленческая конкуренция с Советским Союзом. "В СССР нет свободы слова? У нас будет. В СССР нет свободных и честных выборов? Мы сделаем более свободные и честные, чем у них. В СССР нет свободы предпринимательства и частной собственности? Ну, у нас-то это будет непременно!" И так, плюс ещё вовсю используя дешёвые ресурсы вчерашних колоний, Запад выиграл управленческую конкуренцию у Советского Союза. Я бы даже сказала: честно выиграл. Только, добавим, уже на том этапе для выигрыша потребовалось (или, как минимум, этим обосновывалось) сращивание управленческих систем западных стран.

Ну вот. А потом СССР развалился. И, почти как у Бальмонта,
"Святой Георгий, святой Георгий,
И ты изведал свой высший час!
Пред сильным Змеем ты был в восторге,
Пред мёртвым Змеем ты вдруг погас!"
Не стало СССР — не стало и необходимости вести себя прилично. Можно было больше не заботиться о свободе слова, честных выборах и даже о частном предпринимательстве. Сначала-то, конечно, ещё была инерция. Можно считать, что все 90-е была постепенно угасающая инерция. А потом произошла мутная история с врезающимися в небоскрёбы самолётами и началось уже совершенно откровенное закручивание гаек.

А люди — люди за полвека благополучия совершенно успели к нему привыкнуть ("к хорошему быстро привыкаешь"), и привыкли доверять власти, при которой наблюдалось благополучие. Навыки борьбы они растеряли. Тем более всё ухудшалось постепенно. И — очень, очень грамотно, потому что не только технологии производства, но и технологии управления к концу XX века вышли на новый уровень. Теперь человеком можно управлять так, чтобы он боялся шагнуть за установленные ("для вашего же блага", "для вашей же свободы") рамки, да ещё и испытывал чувство вины за неподчинение. И если раньше для этого нужен был Бог ("всякая власть от Бога"), то теперь — больше не нужен. Человек лишается Бога как возможного заступника, но продолжает испытывать чувство вины и страха нарушить рамки, мешающее самостоятельному действию. Идеальное сочетание.
Разумеется, главной ячейкой сопротивления новому порядку оставалась семья. Связи внутри семьи наиболее трудно проконтролировать; вдобавок, семья нацелена в будущее, и образ будущего у неё консервативный ("чтобы дети были благополучны и родили новых детей"). Если у вас образ будущего другой — прогрессорский, — консервативный образ вам не подходит. Соответственно, важной частью установления нового порядка является разрушение семьи. Не думаю, что это является изначальной главной целью, но попутно возникшим обязательным условием — да. Плюс предполагаемый приятный бонус в виде сокращения численности населения. https://vk.com/id49780117?w=wall3978621_3562

Подобно тому, как частные семьи уничтожаются внедрением в них чуждой идеологии и контроля/надзора, так и национальные государства (то есть широко понимаемые национальные семьи) уничтожаются: как утратой национального управления, так и вливанием масс инокультурных мигрантов. Причём как частная семья соглашается на усиление надзора над нею ради социальных выплат — так и широко понимаемая национальная семья соглашается на массовое вливание инокультурных мигрантов, поскольку изначально они представляются как дешёвая, чуть ли не бесплатная рабочая сила (а потом уже — как "необходимая сила, без которой мы не справимся").
Говорю же: это постепенно происходит. Просто в последнее время всё быстрее, а с 2020 года, когда одним махом было отменено сразу несколько базовых прав, — вообще обвалом.
Теперь ещё немного о том, откуда вдруг развелось столько "трансгендеров". Безусловно, в значительной мере они — плод государственной пропаганды, а теперь уже и специально настраиваемой образовательной и законодательной системы. Но дело не только в этом. Дело ещё и в том, что когда человек ничего не может изменить, последнее, что он может изменить — это своё тело. Когда он ни над чем не имеет власти — последнее, над чем он имеет хотя бы какую-то власть, — своё тело. Пропаганда "перемены пола" обращена именно к этому чувству: "изменение пола" представляется как возможность изменить судьбу. И, не имея иных возможностей (или думая, что не имеет), человек клюёт на это. Это последнее, где он может сказать "я имею право сделать, что хочу". Что это "право" умышленно даже не оставлено, а подсунуто ему — об этом человек не думает. https://vk.com/id49780117?w=wall3978621_3562

С Праздником, Православные!
ВЕРБНОЕ ВСКРЕСЕНЬЕ.
ВХОД ГОСПОДЕНЬ В ИЕРУСАЛИМ.
Горький праздник...
...Они встречали великого Победителя, они размахивали пальмовыми ветвями, они ждали, что вот, пусть и не на белом скакуне, а всего-навсего на ослике, но Он пришёл, и всё сейчас устроит, как им хотелось.
И они кричали ему «Осанна в вышних!».
...Не пройдёт и недели, и на все попытки чужеземного правителя спасти Его, они будут с упорством кричать «распни Его, распни!».
Эти же самые тысячи встречавших Его и ликовавших, не отбили Его у недругов, а, напротив, помешали недругам спасти Его.
Христос их полностью разочаровал.
Он не оправдал их ожиданий.
Суть праздника Входа Господня в Иерусалим – во всеобщем непонимании.
«…свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы» (Ин.3:19).
Праздник Входа Господня в Иерусалим – это не просто воспоминание древнего события. Двадцать веков спустя, внешние обстоятельства нашей жизни стали совершенно иными, но сердце человека осталось прежним.
Сегодня перед нами стоит тот же самый выбор, что и два тысячелетия назад, и сегодня как никогда актуальна фраза из «Причти о Великом Инквизиторе» романа Достоевского «Братья Карамазовы»: «Христос, зачем Ты пришел мешать нам?»...

ПРОПОВЕДЬ МИТРОПОЛИТА АНТОНИЯ СУРОЖСКОГО.
Благословен грядый во имя Господне!
Из тропаря праздника.
Праздники бывают разные. Сейчас мы встречаем праздник Входа Господня в Иерусалим; это один из самых трагических праздников церковного года. Казалось бы – все в нем торжество: Христос вступает в Святой Град; встречают Его ликующие толпы народа, готовые из Него сделать своего политического вождя, ожидающие от Него победы над врагом; разве здесь есть что-то трагическое?
Увы, есть! Потому что все это торжество, все это ликование, все эти надежды построены на недоразумении, на непонимании, и та же самая толпа, которая сегодня кричит: «Осанна Сыну Давидову!», то есть, «Красуйся, Сын Давидов, Царь Израилев», в несколько дней повернется к Нему враждебным, ненавидящим лицом и будет требовать Его распятия.
Что же случилось?
Народ Израилев от Него ожидал, что, вступая в Иерусалим, Он возьмет в свои руки власть земную; что Он станет ожидаемым Мессией, Который освободит Израильский народ от врагов, что кончена будет оккупация, что побеждены будут противники, отмщено будет всем.
А вместо этого Христос вступает в Священный Град тихо, восходя к Своей смерти... Народные вожди, которые надеялись на Него, поворачивают весь народ против Него; Он их во всем разочаровал: Он не ожидаемый, Он не тот, на которого надеялись. И Христос идет к смерти...
Но что же остается одним, и что завещает нам Христос Своей смертью?
В течение именно этих дней, говоря народу о том, какова будет их судьба, когда они пройдут мимо Него, не узнав Его, не последовав за Ним, Спаситель Христос говорит: Се, оставляется дом ваш пуст; отныне пуст ваш храм; пуст ваш народный дом; опустела душа; опустели надежды; все превратилось в пустыню...
Потому что единственное, что может превратить человеческую пустыню в цветущий сад, единственное, что может дать жизнь тому, что иначе – пепел, единственное, что может сделать человеческое общество полноценным, единственное, что может помочь человеческой жизни стремиться полноводной рекой к своей цели, – это присутствие Живого Бога, дающего вечное содержание всему временному: Того Бога, Который настолько велик, что перед Ним нет ни великого, ни малого, а в каком-то смысле все так значительно – как перед любовью: самые мелкие, незаметные слова так дороги и значительны, а большие события иногда так ничтожны в таинстве любви.
Оставляется вам дом ваш пуст...
Народ искал земной свободы, земной победы, земной власти; его вожди хотели именно властвовать и побеждать. И что осталось от этого поколения? Что осталось от Римской империи? Что вообще осталось от всех тех, которые имели в руках власть и думали, что никогда она не отнимется у них? - Ничто. Порой – могилы; чаще – чистое поле...

А Христос? Христос никакой силы, никакой власти не проявил. Перед лицом непонимающих Его Он так непонятен: Он все мог, Он мог эту толпу, которая Его так восторженно встречала, собрать воедино, из нее сделать силу, получить политическую власть. Он от этого отказался. Он остался бессильным, беспомощным, уязвимым, кончил как будто побежденным, на кресте, после позорной смерти, среди насмешек тех, могилы которых теперь не сыскать, кости которых, пепел которых давно рассеяны ветром пустыни...
А нам завещал Христос жизнь; Он нас научил тому, что, кроме любви, кроме готовности в своем ближнем видеть самое драгоценное, что есть на земле, – нет ничего. Он нас научил тому, что кроме любви, кроме готовности в своем ближнем видеть самое драгоценное, что есть на земле, – нет ничего. Он нас научил тому, что человеческое достоинство так велико, что Бог может стать Человеком, не унизив Себя. Он нас научил тому, что нет ничтожных людей, тому, что страдание не может разбить человека, если только он умеет любить. Христос научил нас тому, что в ответ на опустошенность жизни можно ответить, отозвавшись только мольбой к Богу: Приди, Господи, и приди скоро!..
Только Бог может Собой заполнить те глубины человеческие, которые зияют пустотой и которых ничем не заполнишь. Только Бог может создать гармонию в человеческом обществе; только Бог может превратить страшную пустыню в цветущий сад.
И вот сегодня, вспоминая вход Господень в Иерусалим, как страшно видеть, что целый народ встречал Живого Бога, пришедшего только с вестью о любви до конца – и отвернулся от Него, потому что не до любви было, потому что не любви они искали, потому что страшно было так любить, как заповедал Христос, – до готовности жить для любви и умереть от любви. Они предпочли, они хотели, жаждали земного. Осталась пустыня, пустота, ничто...
А те немногие, которые услышали голос Спасителя, которые выбрали любовь и уничиженность, которые захотели любить ценой своей жизни и ценой своей смерти, те получили, по неложному обещанию Христа, жизнь, жизнь с избытком, победную, торжествующую жизнь...
Это – праздник, который мы сейчас вспоминаем, который мы сейчас празднуем; это день страшнейшего недоразумения: одним оставляется дом их пуст, другие входят в дом Божий и становятся сами храмом Святого Духа, домом Жизни.
Аминь.

Сегодня во время всенощного бдения накануне Входа Господня в Иерусалим в храме Воскресения Христова в Черногории, в Подгорице замироточила икона Божией Матери. Икона была подарена Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Кириллом в честь освящения храма в 2013 г.

С Праздником!
https://www.youtube.com/watch?v=823krM_MkBk

О выборе. https://www.youtube.com/watch?v=NSgxkQgEyTs