Forwarded from Заметки по психоанализу (Julia Gordetskaya)
П. Марти не переставал повторять, что «психосоматическим является не заболевание, а человеческое существо во всей его полноте» (Marty, 1980).
Из книги «Шрамы бессознательного» И. Адомникэй. Пер. с фр. Екатерины Юсуповой-Селивановой. Научно-издательский центр «Социосфера», 2024.
#ПьерМарти
Из книги «Шрамы бессознательного» И. Адомникэй. Пер. с фр. Екатерины Юсуповой-Селивановой. Научно-издательский центр «Социосфера», 2024.
#ПьерМарти
Есть расхожее недопонимание: глобализация и глобализм — это не одно и то же.
Глобализм — это идеология субъективных способов адаптации под объективную глобализацию, принцип действия которой заключается в объективном смешении культур. В основе лежит такая психическая особенность: «попробуй не думать о белом медведе». Ты не можешь сознательно стать несознательным, не можешь забыть что-либо, постоянно напоминая себе об этом. Это же Парменид и имел в виду своим «бытиё есть, а небытия нет», то есть всё, что ты можешь помыслить, — есть. Ты не можешь отгородиться от мира, чтобы не знать о нём, а узнавая, становишься носителем его культуры.
Просвещение универсализировало национальные культуры. Но это не значит, что этого могло не быть, ибо дважды два равно четыре по независящим ни от кого причинам. Узнавание об этом — вопрос времени. Это процесс такой же, как растворение молока в чае, — рано или поздно всё перемешается. И это значит, что искать рецепты в прошлом почти бессмысленно. Они именно своей неработоспособностью привели нас эволюционно сюда, где от них не осталось и следа.
Западный характер глобализма заключается в том, что Запад просто выступил катализатором, просто был первым. И далее вошли в резонанс субъект-объектная структура любого языка и структура героического эпоса, который Запад разгоняет из каждого утюга. Он привил всему миру нарциссизм, который заключается в чрезмерной объективности. Мы о себе мыслим в категориях голливудских блокбастеров, построенных по одному сценарному шаблону: главный герой спасает мир и тем самым всегда находится в центре сюжета как выгодополучатель победы. Это стало массовым неврозом: люди бросаются с крыши от несоответствия своей судьбы этому шаблону. Повседневная черта этой проблемы — это токсичное позёрство, стремление казаться больше, чем ты являешься на самом деле. И это так захлёстывает, что никто уже особо и не задумывается, кем он является на самом деле.
Разницу между глобализмом и глобализацией можно проиллюстрировать вариативностью путей похода в магазин. Логика необходимости похода — объективна как глобализация. Но вариативность путей этого похода субъективны как глобализм.
Что чем называть: глобализацией — субъективность и глобализмом — объективность, или наоборот — это вопрос согласования имён. Но непонимание разницы — это уже содержательная проблема мысли.
Глобализм — это идеология субъективных способов адаптации под объективную глобализацию, принцип действия которой заключается в объективном смешении культур. В основе лежит такая психическая особенность: «попробуй не думать о белом медведе». Ты не можешь сознательно стать несознательным, не можешь забыть что-либо, постоянно напоминая себе об этом. Это же Парменид и имел в виду своим «бытиё есть, а небытия нет», то есть всё, что ты можешь помыслить, — есть. Ты не можешь отгородиться от мира, чтобы не знать о нём, а узнавая, становишься носителем его культуры.
Просвещение универсализировало национальные культуры. Но это не значит, что этого могло не быть, ибо дважды два равно четыре по независящим ни от кого причинам. Узнавание об этом — вопрос времени. Это процесс такой же, как растворение молока в чае, — рано или поздно всё перемешается. И это значит, что искать рецепты в прошлом почти бессмысленно. Они именно своей неработоспособностью привели нас эволюционно сюда, где от них не осталось и следа.
Западный характер глобализма заключается в том, что Запад просто выступил катализатором, просто был первым. И далее вошли в резонанс субъект-объектная структура любого языка и структура героического эпоса, который Запад разгоняет из каждого утюга. Он привил всему миру нарциссизм, который заключается в чрезмерной объективности. Мы о себе мыслим в категориях голливудских блокбастеров, построенных по одному сценарному шаблону: главный герой спасает мир и тем самым всегда находится в центре сюжета как выгодополучатель победы. Это стало массовым неврозом: люди бросаются с крыши от несоответствия своей судьбы этому шаблону. Повседневная черта этой проблемы — это токсичное позёрство, стремление казаться больше, чем ты являешься на самом деле. И это так захлёстывает, что никто уже особо и не задумывается, кем он является на самом деле.
Разницу между глобализмом и глобализацией можно проиллюстрировать вариативностью путей похода в магазин. Логика необходимости похода — объективна как глобализация. Но вариативность путей этого похода субъективны как глобализм.
Что чем называть: глобализацией — субъективность и глобализмом — объективность, или наоборот — это вопрос согласования имён. Но непонимание разницы — это уже содержательная проблема мысли.
10 категорий Аристотеля выражают в большей мере некую структурность, пространственность. Философия, можно сказать, начинается с общего ракурса на время и её «предметом» является не просто бытиё, а его модусы, без знания о которых нет знания и о бытии.
У данности бытия есть модусы актуального, возможного/потенциального, случайного и забытого. В этом смысле описание последовательности развёртывания вопрошания выглядит примерно так:
- «Что?» — данность того, что есть. Это модус актуальности бытия.
- «Как?» — возможность быть данности иной. Это модусы возможного/потенциального, случайного и забытого. Этот вопрос о том, каковы обстоятельства у «что», которые позволяют ему быть. На самом деле он про состояние объекта, только в силу обусловленности частного общим состояние объекта диктуется его средой, поэтому какова среда — таково и состояние объекта в ней. И прежде всего именно среда позволяет чему-то быть или не быть.
- «Какой?» — конкретика, появляющаяся в сравнении данного с иным, чтобы ответить на вопрос о том, какова данность и инаковость, поскольку это вопрос лежит на их границе и раскрывает их свойства.
О данности мы знаем после рассуждения на втором круге, который закрепляет данность как основание, после чего кажется, что именно с этого основания мы и стартуем.
Перед нашим взором — вся полнота бытия. Но распознаём мы в нём лишь что-то, и богатство этого прямо зависит от распознавательной способности внутреннего мира. Стартуем мы со условной слепоты, а всё сущее познаётся в сравнении. Это сравнение показывает какую-то разницу чего-то с чем-то, а всякое уточнение оказывается уточнением модусов бытия. Стартуя с пустоты и слепоты к полноте, мы сначала цепляемся за различия, которые структурируют нам местность, создавая её карту паутиной границ вещей, которая и задаёт им свойства. И поэтому мы, можно сказать, быстро проскальзываем цепочку вопросов, которые слипаются в невнятное немое восприятие, но если его эксплицировать, то это будет нечто последовательное: сначала вопрос «какое», который при анализе вскрывает своё основание — вопрос «как», который при анализе вскрывает своё основание «что», а затем воспроизводство шаблона распознавания будет обратным: «что → как → какое» и снова «что», но уже обогащённое, обобщённое [1].
Вопросы типа «где», «куда», «когда» — уже требуют богатых обстоятельств, которых ещё нет в концептуальной пустоте. Они появятся после того, как появляется базовая структура времени и пространства, расчерчивающая всё на «то и это», на «будет, не будет, было, не было», на множество выступов ландшафта бытия, которые вместе создают богатство мелких локальных возможностей, которые можно оформлять в сложные уточняющие вопросы, типа «куда».
[1] https://t.me/clouded_edges/591
У данности бытия есть модусы актуального, возможного/потенциального, случайного и забытого. В этом смысле описание последовательности развёртывания вопрошания выглядит примерно так:
- «Что?» — данность того, что есть. Это модус актуальности бытия.
- «Как?» — возможность быть данности иной. Это модусы возможного/потенциального, случайного и забытого. Этот вопрос о том, каковы обстоятельства у «что», которые позволяют ему быть. На самом деле он про состояние объекта, только в силу обусловленности частного общим состояние объекта диктуется его средой, поэтому какова среда — таково и состояние объекта в ней. И прежде всего именно среда позволяет чему-то быть или не быть.
- «Какой?» — конкретика, появляющаяся в сравнении данного с иным, чтобы ответить на вопрос о том, какова данность и инаковость, поскольку это вопрос лежит на их границе и раскрывает их свойства.
О данности мы знаем после рассуждения на втором круге, который закрепляет данность как основание, после чего кажется, что именно с этого основания мы и стартуем.
Перед нашим взором — вся полнота бытия. Но распознаём мы в нём лишь что-то, и богатство этого прямо зависит от распознавательной способности внутреннего мира. Стартуем мы со условной слепоты, а всё сущее познаётся в сравнении. Это сравнение показывает какую-то разницу чего-то с чем-то, а всякое уточнение оказывается уточнением модусов бытия. Стартуя с пустоты и слепоты к полноте, мы сначала цепляемся за различия, которые структурируют нам местность, создавая её карту паутиной границ вещей, которая и задаёт им свойства. И поэтому мы, можно сказать, быстро проскальзываем цепочку вопросов, которые слипаются в невнятное немое восприятие, но если его эксплицировать, то это будет нечто последовательное: сначала вопрос «какое», который при анализе вскрывает своё основание — вопрос «как», который при анализе вскрывает своё основание «что», а затем воспроизводство шаблона распознавания будет обратным: «что → как → какое» и снова «что», но уже обогащённое, обобщённое [1].
Вопросы типа «где», «куда», «когда» — уже требуют богатых обстоятельств, которых ещё нет в концептуальной пустоте. Они появятся после того, как появляется базовая структура времени и пространства, расчерчивающая всё на «то и это», на «будет, не будет, было, не было», на множество выступов ландшафта бытия, которые вместе создают богатство мелких локальных возможностей, которые можно оформлять в сложные уточняющие вопросы, типа «куда».
[1] https://t.me/clouded_edges/591
Сомнение — это форма отрицания. Два самых фундаментальных глагола «быть» и «делать» можно подвергнуть ещё более фундаментальному их отрицанию: «не быть» и «не делать». Путь радикального сомнения — это доведение этого отрицания до возможного конца.
Пространственно-временная точка присутствия сама по себе безъязыка. У кота тоже есть богатое представление о мире, но его богатство мимолётно поскольку ему не чем его зафиксировать и передавать самому себе же будущему, чтобы долго помнить и на этом строить новые представления. Он не владеет такой формой речи, которая может заскакивать на саму себя, производя описание описания и порождая символическое пространство с его возможностями.
Радикальное сомнение — это экзистенциальный жест ощущения разницы между собой и не собой. Но без речевой процедуры, помогающей ему сбыться, вписывающей это событие в историю событий и обеспечивающей память о произошедшем, этот жест рассеется как сон. Поэтому кот не может довести это сомнение до радикального, ему не чем его калибровать и зафиксировать результаты.
Но есть и формальная сторона темы. Можно показать её словами, она будет более-менее понятна и без переживания. Так же, как всем понятно, что дважды два четыре, но не понятно почему.
Бывают люди, которые заявляют, что сомневаться можно вообще во всём, поэтому и Декарта они не принимают всерьёз. Но с радикальным сомнением тогда возникает парадокс аналогичный парадоксу лжеца [1]: Если ты усомнился в самом акте сомнения, значит это сомнение было «сомнительным» с точки зрения результативности. То есть ты считаешь возможным усомниться в том, что ты усомнился, а значит и твоё сомнение в отношении своего сомнения — тоже сомнительно. Так оказывается, что за наивным утверждением, что у сомнения нет предела — скрывается неспособность его произвести, хотя на словах утверждается его абсолютность.
Радикальное сомнение — это метод применения фундаментального глагола отрицания ко всему, кроме самого этого отрицания. Но речевая практика лишь выражает протоколы переживаний. Недостаточно просто произнести слова, они должны что-то значить.
В начале было слово и слово было у бога и слово было «нет».
[1] https://ru.wikipedia.org/wiki/Парадокс_лжеца
Пространственно-временная точка присутствия сама по себе безъязыка. У кота тоже есть богатое представление о мире, но его богатство мимолётно поскольку ему не чем его зафиксировать и передавать самому себе же будущему, чтобы долго помнить и на этом строить новые представления. Он не владеет такой формой речи, которая может заскакивать на саму себя, производя описание описания и порождая символическое пространство с его возможностями.
Радикальное сомнение — это экзистенциальный жест ощущения разницы между собой и не собой. Но без речевой процедуры, помогающей ему сбыться, вписывающей это событие в историю событий и обеспечивающей память о произошедшем, этот жест рассеется как сон. Поэтому кот не может довести это сомнение до радикального, ему не чем его калибровать и зафиксировать результаты.
Но есть и формальная сторона темы. Можно показать её словами, она будет более-менее понятна и без переживания. Так же, как всем понятно, что дважды два четыре, но не понятно почему.
Бывают люди, которые заявляют, что сомневаться можно вообще во всём, поэтому и Декарта они не принимают всерьёз. Но с радикальным сомнением тогда возникает парадокс аналогичный парадоксу лжеца [1]: Если ты усомнился в самом акте сомнения, значит это сомнение было «сомнительным» с точки зрения результативности. То есть ты считаешь возможным усомниться в том, что ты усомнился, а значит и твоё сомнение в отношении своего сомнения — тоже сомнительно. Так оказывается, что за наивным утверждением, что у сомнения нет предела — скрывается неспособность его произвести, хотя на словах утверждается его абсолютность.
Радикальное сомнение — это метод применения фундаментального глагола отрицания ко всему, кроме самого этого отрицания. Но речевая практика лишь выражает протоколы переживаний. Недостаточно просто произнести слова, они должны что-то значить.
В начале было слово и слово было у бога и слово было «нет».
[1] https://ru.wikipedia.org/wiki/Парадокс_лжеца
Forwarded from Егор Чернышов
Это в целом интересная тема, что за фаза становления человека, при которой ещё нет достаточных оснований для утверждений. Ибо как-то метафорически визуально это кажется похоже на дырку от бублика. Аналогичная метафора есть у Лакана в виде колец Борромео. Почему колец? А потому, что он работая с отклонениями только и сталкивался с неполноценным субъектом, неполноценность которого заключается в том, что в нём вокруг пустого места при воспитании естественным путём свивается клубок сценариев поведения, но внутри там пусто.
Это не очень хорошая метафора, она не содержит в себе логики заполнения пустого места. Тут можно другую метафору использовать, опять же уже не раз используемую — молния. Для осуществления разряда нужно некое проникновение двух полюсов друг к другу. Свершение этого проникновения и создаёт разряд, в том числе и молнии. И как-то так можно было бы иначе обрисовать, что происходит. Давление налепляющихся впечатлений снаружи — это один полюс напряжения, а внутри другой полюс, и когда препятствие меж ними становится по силе преодоления меньше, чем сила проникновения, то происходит разряд. Это можно и иначе обрисовать, но просто с разрядом такая особенность, что например метафора какого-нибудь раздавленного яйца для вылупления тоже годится, у неё тоже всё есть, внутреннее, внешнее, необходимость преодоления скорлупы чтобы сомкнуть внутреннее с внешним, но она какая-то житейская и затягивает в сказку, минуя принцип действия.
Молния тоже так себе, но с ней по крайней мере абстрактнее можно размышлять, и например, заметить в чём одна из главных, если не единственная причина проблем становления субъекта заполнением этой дырки от бублика. Рассуждения построенные не прямо, огибают её и как бы сглаживают давление, защищая внутреннюю пустоту. Вообще, может быть можно всё таки именно этот процесс лучше описывать через яйцо, потому что логика такая же, ты сперва должен созреть для вылупления. Но в чём созревание заключается? Тут вот проблема, потому что естественным путём это не происходит. Нужно как коран призывает идти прямым путём и ориентироваться на жизнь дальнюю, а не ближнюю. Переводя на язык логики, думать надо дедуктивно и последовательно, и уже этого достаточно, чтобы заговорить о достаточных основаниях, и уже этого достаточно, чтобы их найти в центре, там где пока пусто, но само проникновение туда с помощью этого рассуждения, заполняет, метафорически опять же говоря, пустоту новым содержанием, помещая туда самого индивида как точку нетождества.
Но сделать это можно только с помощью языка, поскольку это какие-то утончённые рассуждения с одной стороны, а с другой требуется как раз то, что вроде как невозможно без языка, но возможно в языке — рефлексия, заглядывание в зады собственного присутствия. Это возможно только с помощью языка потому, что язык это такая форма следов собственного присутствия, которая заскакивая на себя может описывать их так же как всё остальное, достигая какого-то предела абстракции и поэтому может конвертировать субъект в объект и наоборот, то есть рассматривать субъективное как объективное.
В общем состояние, при котором люди идут на митинг толком не понимая, чего хотят — это состояние яйца неготового для вылупления, или состояние вакантного места для субъекта, где пока вместо него дырка от бублика, сотканного из идеологических нитей вокруг, которые плотно прижаты и не так-то просто чем-то пробиться внутрь смыкая внутреннее с внешним, непросто пробить эту скорлупу наследственных моделей мышления и поведения, чтобы прикрепить их энергию активности к центральному месту.
Это не очень хорошая метафора, она не содержит в себе логики заполнения пустого места. Тут можно другую метафору использовать, опять же уже не раз используемую — молния. Для осуществления разряда нужно некое проникновение двух полюсов друг к другу. Свершение этого проникновения и создаёт разряд, в том числе и молнии. И как-то так можно было бы иначе обрисовать, что происходит. Давление налепляющихся впечатлений снаружи — это один полюс напряжения, а внутри другой полюс, и когда препятствие меж ними становится по силе преодоления меньше, чем сила проникновения, то происходит разряд. Это можно и иначе обрисовать, но просто с разрядом такая особенность, что например метафора какого-нибудь раздавленного яйца для вылупления тоже годится, у неё тоже всё есть, внутреннее, внешнее, необходимость преодоления скорлупы чтобы сомкнуть внутреннее с внешним, но она какая-то житейская и затягивает в сказку, минуя принцип действия.
Молния тоже так себе, но с ней по крайней мере абстрактнее можно размышлять, и например, заметить в чём одна из главных, если не единственная причина проблем становления субъекта заполнением этой дырки от бублика. Рассуждения построенные не прямо, огибают её и как бы сглаживают давление, защищая внутреннюю пустоту. Вообще, может быть можно всё таки именно этот процесс лучше описывать через яйцо, потому что логика такая же, ты сперва должен созреть для вылупления. Но в чём созревание заключается? Тут вот проблема, потому что естественным путём это не происходит. Нужно как коран призывает идти прямым путём и ориентироваться на жизнь дальнюю, а не ближнюю. Переводя на язык логики, думать надо дедуктивно и последовательно, и уже этого достаточно, чтобы заговорить о достаточных основаниях, и уже этого достаточно, чтобы их найти в центре, там где пока пусто, но само проникновение туда с помощью этого рассуждения, заполняет, метафорически опять же говоря, пустоту новым содержанием, помещая туда самого индивида как точку нетождества.
Но сделать это можно только с помощью языка, поскольку это какие-то утончённые рассуждения с одной стороны, а с другой требуется как раз то, что вроде как невозможно без языка, но возможно в языке — рефлексия, заглядывание в зады собственного присутствия. Это возможно только с помощью языка потому, что язык это такая форма следов собственного присутствия, которая заскакивая на себя может описывать их так же как всё остальное, достигая какого-то предела абстракции и поэтому может конвертировать субъект в объект и наоборот, то есть рассматривать субъективное как объективное.
В общем состояние, при котором люди идут на митинг толком не понимая, чего хотят — это состояние яйца неготового для вылупления, или состояние вакантного места для субъекта, где пока вместо него дырка от бублика, сотканного из идеологических нитей вокруг, которые плотно прижаты и не так-то просто чем-то пробиться внутрь смыкая внутреннее с внешним, непросто пробить эту скорлупу наследственных моделей мышления и поведения, чтобы прикрепить их энергию активности к центральному месту.
Грамматика — это карта пространства местоимений, геометрия которого порождает систему правил отношений между ними, формируя разные языки:
- отношение по оси «Я—ТЫ» порождает императивный язык;
- отношение остальных осей порождает разновидности декларативного языка.
Общепринятая система 1-го, 2-го и 3-го лица единственного и множественного числа либо недостаточна, либо недопонята, поскольку 1-е лицо как минимум ещё может быть:
- участником или свидетелем событий, то есть иметь активный или пассивный режим;
- локализованным в пределах внутреннего мира или выходящим за его пределы, что порождает разницу коммуникации и мышления.
Не выходить и выходить за пределы внутреннего, это значит, что активность:
- либо протекает в пространстве мысли, в котором она тоже может быть в роли участника и свидетеля, но чисто умозрительных явлений, где может быть некая виртуальная этика и некая логика объяснения (которое отличается от описания);
- либо вырывается за пределы внутреннего во внешнее (и наоборот, врывается из-за пределов внешнего) и порождает этику, политику, восприятие (логику описания) и опыт поведения.
- отношение по оси «Я—ТЫ» порождает императивный язык;
- отношение остальных осей порождает разновидности декларативного языка.
Общепринятая система 1-го, 2-го и 3-го лица единственного и множественного числа либо недостаточна, либо недопонята, поскольку 1-е лицо как минимум ещё может быть:
- участником или свидетелем событий, то есть иметь активный или пассивный режим;
- локализованным в пределах внутреннего мира или выходящим за его пределы, что порождает разницу коммуникации и мышления.
Не выходить и выходить за пределы внутреннего, это значит, что активность:
- либо протекает в пространстве мысли, в котором она тоже может быть в роли участника и свидетеля, но чисто умозрительных явлений, где может быть некая виртуальная этика и некая логика объяснения (которое отличается от описания);
- либо вырывается за пределы внутреннего во внешнее (и наоборот, врывается из-за пределов внешнего) и порождает этику, политику, восприятие (логику описания) и опыт поведения.
Общий принцип компетентности и некомпетентности.
У предметной области есть субъект, который с ней взаимодействует порождая прямые и обратные связи. Через которые он прощупывает само пространство этой области и узнаёт его устройство, его закономерности. Из которых строит себе теорию предметной области, которая ложится в основу поступков в рамках этой области. Теория даёт ему предсказательную силу и проактивность — действие на опережение.
Некомпетентность же в этой связи, наоборот, расценивает всё как вкусовщину: не как необходимость, а как опциональность; не как контрольные параметры, а как свободные. Это значит, что человек не знает оснований для мнения в этой предметной области, и значит, не имеет понимания её устройства и закономерностей и не может строить предположения, а просто тычет пальцем в небо.
У предметной области есть субъект, который с ней взаимодействует порождая прямые и обратные связи. Через которые он прощупывает само пространство этой области и узнаёт его устройство, его закономерности. Из которых строит себе теорию предметной области, которая ложится в основу поступков в рамках этой области. Теория даёт ему предсказательную силу и проактивность — действие на опережение.
Некомпетентность же в этой связи, наоборот, расценивает всё как вкусовщину: не как необходимость, а как опциональность; не как контрольные параметры, а как свободные. Это значит, что человек не знает оснований для мнения в этой предметной области, и значит, не имеет понимания её устройства и закономерностей и не может строить предположения, а просто тычет пальцем в небо.
Коллективная деятельность с точки зрения механики процессов неотличима от любых других процессов, ибо в основании лежит набор абстракций:
- последовательность
- параллельность
- слияние
- ветвление
Там, где есть ветвление, слияние и последовательность, там есть и возможность зацикленности. Которая может выступать как проблемой, так и решением.
Проблемой это может быть, например, когда для получения справки «А» нужно предъявить справку «Б», а для получения справки «Б» нужно предъявить справку «А».
Решением это может выступать как итеративность самого процесса производства. Современный мир производства имея стадию поддержки весь устроен итеративно: собирается обратная связь от потребителей и на её основе вносятся коррективы в производство, чтобы изменить продукт. Производства, которые так не делают — отстают в развитии.
- последовательность
- параллельность
- слияние
- ветвление
Там, где есть ветвление, слияние и последовательность, там есть и возможность зацикленности. Которая может выступать как проблемой, так и решением.
Проблемой это может быть, например, когда для получения справки «А» нужно предъявить справку «Б», а для получения справки «Б» нужно предъявить справку «А».
Решением это может выступать как итеративность самого процесса производства. Современный мир производства имея стадию поддержки весь устроен итеративно: собирается обратная связь от потребителей и на её основе вносятся коррективы в производство, чтобы изменить продукт. Производства, которые так не делают — отстают в развитии.
Компетентное руководство организовывая коллективную деятельность опирается на понимание некоторых фундаментальных принципов:
- человеком не рождаются, а становятся в социальных условиях;
- это автоматически означает несамодостаточность человека и выражается в том, что потребности его сильно превышают его способности самому удовлетворять эти потребности, поэтому человек обречён на коллективную деятельность по своей природе;
- обречённость на коллективную деятельность порождает необходимость цепляться за синхронизирующие её факторы, которыми может выступать всё, что угодно: люди, звери, вещи, идеи...
- коллективная деятельность подразумевает результат «вскладчину», который строится на общественном разделении труда, как множестве разных компетенций связанных производственными процессами в единую систему;
- поэтому нет варианта «всех разогнать и сделать всё самому», и нет универсального рыночного варианта «само как-то всё сложится» — этим нужно управлять, а для этого иметь теорию этой предметной области, которая обеспечит тебе предсказуемость течения событий и позволит действовать наперёд потенциальным проблемам: как минимум устранять циклические зависимости, пустоты безответственности или конфликты заползания одной зоны на другую, когда за одно и тоже отвечают два и больше человек.
Всё это при правильном понимании ставит перед фактом, что построение теории управления требует опираться на некого посредника, синхронизирующего коллективную деятельность. Этот посредник — разные системы правил, которые прежде всего нацелены на автоматизацию обстоятельств всякого дела.
Автоматизацию обстоятельств, а не людей.
- человеком не рождаются, а становятся в социальных условиях;
- это автоматически означает несамодостаточность человека и выражается в том, что потребности его сильно превышают его способности самому удовлетворять эти потребности, поэтому человек обречён на коллективную деятельность по своей природе;
- обречённость на коллективную деятельность порождает необходимость цепляться за синхронизирующие её факторы, которыми может выступать всё, что угодно: люди, звери, вещи, идеи...
- коллективная деятельность подразумевает результат «вскладчину», который строится на общественном разделении труда, как множестве разных компетенций связанных производственными процессами в единую систему;
- поэтому нет варианта «всех разогнать и сделать всё самому», и нет универсального рыночного варианта «само как-то всё сложится» — этим нужно управлять, а для этого иметь теорию этой предметной области, которая обеспечит тебе предсказуемость течения событий и позволит действовать наперёд потенциальным проблемам: как минимум устранять циклические зависимости, пустоты безответственности или конфликты заползания одной зоны на другую, когда за одно и тоже отвечают два и больше человек.
Всё это при правильном понимании ставит перед фактом, что построение теории управления требует опираться на некого посредника, синхронизирующего коллективную деятельность. Этот посредник — разные системы правил, которые прежде всего нацелены на автоматизацию обстоятельств всякого дела.
Автоматизацию обстоятельств, а не людей.
То, что в итоге является посредником в самом общем виде и есть язык. Язык — это посредник между людьми в их коллективной деятельности.
Но в специальных обстоятельствах — и язык специальный. И называется спецификацией.
Спецификация — это и есть этот язык-посредник для междисциплинарного общения. С помощью него два специалиста из разных предметных областей взаимодействуют друг с другом.
Спецификация связывает две смежные предметные области и поэтому состоит из правил конвертации их входов и выходов друг для друга.
Спецификация лежит на границе между областями и этапами процесса, и не может поэтому состоять из концепций не смежных областей: не может прыгать через ступени развития назад/вперёд, или в сторону в социальном конвейере. Ибо спецификация и есть граница двух областей, которая соединяет их в целый производственный процесс или обеспечивать слияние и ветвление этих процессов.
Но в специальных обстоятельствах — и язык специальный. И называется спецификацией.
Спецификация — это и есть этот язык-посредник для междисциплинарного общения. С помощью него два специалиста из разных предметных областей взаимодействуют друг с другом.
Спецификация связывает две смежные предметные области и поэтому состоит из правил конвертации их входов и выходов друг для друга.
Спецификация лежит на границе между областями и этапами процесса, и не может поэтому состоять из концепций не смежных областей: не может прыгать через ступени развития назад/вперёд, или в сторону в социальном конвейере. Ибо спецификация и есть граница двух областей, которая соединяет их в целый производственный процесс или обеспечивать слияние и ветвление этих процессов.
Нехватка языковых возможностей часто не связана с нехваткой слов. Как раз наоборот, язык в целом избыточен на выразительные способности, благодаря этому он и способен ощупывать что угодно с разных сторон.
Нехватка слов часто связана с нехваткой их новизны. Потому что новизна вспышки прозрения объективируясь, (выражаясь языком Хайддегера) становится наличным, а затем подручным. Не всё из наличного становится подручным, то но, что становится, норовит стать забытиём — незаметным сползанием в бывшее до степени слияния с ним, а затем и с его непроглядным горизонтом.
Слово «забытиё» — это не просто инерция грамматических формальностей, которые порождают комбинаторикой всякое небытиё, подбытиё, предбытиё и прочее подобное. Оно просто ещё оказалось не так застаскно и может поработать; ещё не успело смазаться, притупиться для использования как указатель.
Но можно, например, заменить его словом «решение». И вдруг окажется, что это слово не обладает новизной и привлекательностью, оно прилипло к телу повседневности и кажется банальщиной. И чтобы оно заработало, его надо отодрать от бытовухи и заточить как карандаш.
И если вдуматься: что такое решение? Решение оказывается компенсаторной реакцией на давление какой-то проблемы и стремится к такой трансформации обстоятельств, чтобы больше такой проблемы не было. Решение проблемы — это раз и навсегда найденный выход из сложившейся ситуации. Второго раза выход искать не надо, он уже найден. Ты не можешь воспроизвести своё пребывание второй раз. Неповторимость неповторима по своей логической природе. Решение запечатывает логическую дыру стяжкой сопоставления чего-то с чем-то, уравнивая на весах соответствия вычисления с результатом, определение с термином. Решение — это то, что сбывается и навсегда оставляет этот факт в истории.
Забытиё — это то, что не просто было, но стало и перестало.
Нехватка слов часто связана с нехваткой их новизны. Потому что новизна вспышки прозрения объективируясь, (выражаясь языком Хайддегера) становится наличным, а затем подручным. Не всё из наличного становится подручным, то но, что становится, норовит стать забытиём — незаметным сползанием в бывшее до степени слияния с ним, а затем и с его непроглядным горизонтом.
Слово «забытиё» — это не просто инерция грамматических формальностей, которые порождают комбинаторикой всякое небытиё, подбытиё, предбытиё и прочее подобное. Оно просто ещё оказалось не так застаскно и может поработать; ещё не успело смазаться, притупиться для использования как указатель.
Но можно, например, заменить его словом «решение». И вдруг окажется, что это слово не обладает новизной и привлекательностью, оно прилипло к телу повседневности и кажется банальщиной. И чтобы оно заработало, его надо отодрать от бытовухи и заточить как карандаш.
И если вдуматься: что такое решение? Решение оказывается компенсаторной реакцией на давление какой-то проблемы и стремится к такой трансформации обстоятельств, чтобы больше такой проблемы не было. Решение проблемы — это раз и навсегда найденный выход из сложившейся ситуации. Второго раза выход искать не надо, он уже найден. Ты не можешь воспроизвести своё пребывание второй раз. Неповторимость неповторима по своей логической природе. Решение запечатывает логическую дыру стяжкой сопоставления чего-то с чем-то, уравнивая на весах соответствия вычисления с результатом, определение с термином. Решение — это то, что сбывается и навсегда оставляет этот факт в истории.
Забытиё — это то, что не просто было, но стало и перестало.
Речь и язык соотносятся друг с другом примерно так же, как зрение и зримое. Чтобы увидеть, нужно смотреть. Зрение, зримое и незримое можно концепуализовать отдельно друг от друга. На одно и то же можно смотреть разным зрением меняя угол или дистанцию, а одно и то же зрение можно направлять на разное. И всегда есть предел видимости, за которым мерещится незримое.
Что первично, речь или язык? Язык — это то, откуда проистекает речь. Но так же и то, что производится речью. В концептуальной пустоте первый жест был бы и речью и языком, второй — только речью. Что-то было сказано и стало основанием для последующего сказывания, разделив язык и речь: основание сказывания и само сказуемое.
Связь между двумя высказываниями есть только в том случае, если одно высказывание говорит о другом. Этим отличается случайный набор элементов от элементов речи: высказывания выстроены так же, как этажи здания, где каждый следующий основывается на предыдущем. Слова не просто идут одно после другого, но другое вследствие первого. Утверждения утверждаются на основаниях, созданных из других утверждений.
Язык порождается не просто речью, но множеством речей, поскольку производится речью сказывающейся на основе ресурсов уже сказанного. Траектория зрения двух глаз пересекается в фокусе, где и обнаруживается зримое. Когда мы производим речь, то язык и речь так же стекаются в концептуальном фокусе понятия, совмещая сказанное и сказуемое.
Что первично, речь или язык? Язык — это то, откуда проистекает речь. Но так же и то, что производится речью. В концептуальной пустоте первый жест был бы и речью и языком, второй — только речью. Что-то было сказано и стало основанием для последующего сказывания, разделив язык и речь: основание сказывания и само сказуемое.
Связь между двумя высказываниями есть только в том случае, если одно высказывание говорит о другом. Этим отличается случайный набор элементов от элементов речи: высказывания выстроены так же, как этажи здания, где каждый следующий основывается на предыдущем. Слова не просто идут одно после другого, но другое вследствие первого. Утверждения утверждаются на основаниях, созданных из других утверждений.
Язык порождается не просто речью, но множеством речей, поскольку производится речью сказывающейся на основе ресурсов уже сказанного. Траектория зрения двух глаз пересекается в фокусе, где и обнаруживается зримое. Когда мы производим речь, то язык и речь так же стекаются в концептуальном фокусе понятия, совмещая сказанное и сказуемое.
Для устной речи не удаётся найти полные аналоги явлениям контекста и подтекста. Поскольку текст пишется используя геометрию чистого листа, оставляя перед глазами писателя свои следы, связность которых порождает фактуру пространства контекста.
Устная же речь производится на основе языка, обстоятельств и словесно-интонационной природы её произнесения. Язык для речи состоит из концептуальной структуры и её потенциалов реструктуризации. Для состоятельности речи в ней должно быть соответствие: слов и интонации, произносимого с произнесённым, обстоятельствам её произнесения.
Для письма обстоятельства находящиеся за пределами белого листа — не существуют. Текст не может до них дотянуться сам. Письменность в целом существует только в своём мире чистого листа. Только в самых своих примитивных формах граничащих с изображением, текст может бледно указывать на конкретные явления жизни за пределами своего мира (например, надпись на двери «вход воспрещён»).
Устная речь может быть более рабочим означающим, заменяя указание пальцем произнесением имени. Она может быть этической, императивно и переформативно возникать в криках и междометиях, перетекая от вовлечённости в отвлечённость и обратно.
Можно сказать, что разница между устной и письменной речью в том, что текст самодостаточен, он инкапсулирует в себе субъекта, контекст и сюжет, но в устной речи — ты и есть сюжет текста, который пишется в процессе её производства всем богатством твоего присутствия: интонацией, мимикой, жестами...
Разница между устной и письменной речью — это другая постановка вопроса о разнице между геометрической и алгебраической нотацией.
Устная же речь производится на основе языка, обстоятельств и словесно-интонационной природы её произнесения. Язык для речи состоит из концептуальной структуры и её потенциалов реструктуризации. Для состоятельности речи в ней должно быть соответствие: слов и интонации, произносимого с произнесённым, обстоятельствам её произнесения.
Для письма обстоятельства находящиеся за пределами белого листа — не существуют. Текст не может до них дотянуться сам. Письменность в целом существует только в своём мире чистого листа. Только в самых своих примитивных формах граничащих с изображением, текст может бледно указывать на конкретные явления жизни за пределами своего мира (например, надпись на двери «вход воспрещён»).
Устная речь может быть более рабочим означающим, заменяя указание пальцем произнесением имени. Она может быть этической, императивно и переформативно возникать в криках и междометиях, перетекая от вовлечённости в отвлечённость и обратно.
Можно сказать, что разница между устной и письменной речью в том, что текст самодостаточен, он инкапсулирует в себе субъекта, контекст и сюжет, но в устной речи — ты и есть сюжет текста, который пишется в процессе её производства всем богатством твоего присутствия: интонацией, мимикой, жестами...
Разница между устной и письменной речью — это другая постановка вопроса о разнице между геометрической и алгебраической нотацией.
Сознание и личность соотносятся как частное и общее. Личность сюжетна, но на длительных интервалах. Сознание сиюминутно. Это, конечно, всё с изрядной долей метафоричности, так как языковые формы конвенциональны и многие вещи ещё недосогласованы, поэтому с ними трудно управляться в рассуждениях. Но принцип действия таков, что у индивида есть пространственно-временная координата присутствия. Она же является точкой сборки сознания как стечения впечатлений. И это инвариант измерения сюжетности, которая уже складывается из разницы разных впечатлений. Поэтому же мы не можем непрерывно внимать чему-либо и помнить каждое мгновение. Мы помним ощутимую разницу, а благодаря ей складываем кадры сюжета собственной жизни.