"Необходимо свести технарей до языка жестов. Никакой онтологии, никаких гуманитарных дисциплин. Только водка и табак"

Платон Гегель

Задолго до царя Мавсола выдающиеся люди были озабочены тем, чтобы их выдающесть продолжала довлеть над ими приниженными или попользованными людишками. Плотное тело господина давно истлело, но его тело символическое продолжает свидетельствовать о власти и могуществе, некогда перенесенных на лицо господина, а ныне перенесенных на усыпальницу.
Самый известный мавзолей на планете - египетские Пирамиды, чего же более? Неудивительно, что до сих пор цари масонской веры строят себе зиккуратики и мавзолеища, следуя примеру богов-императоров речного царства.

Тем страннее выглядит новое поверие — ритуальная заморозка трупа, с продолжающимися тратами на охлаждение. Положим, трупы богатых египтян не просто лишь сушились, и процедуры также включали расходы на смолы, масла и бальзамы — но эти расходы были единоразовыми; жрецы же хладной веры требуют регулярных взносов.
Почему же тогда трупные холодильники расположены где угодно, кроме, например, вечно холодных горных вершин, или склепы не выбиваются мексиканской рукой крепкой киркой в аляскинской вечной мерзлоте? К примеру, Алькор находился в Калифорнии, а в дальнейшем переехал с трупами в Аризону. Превосходная идея для столетнего холодильника - из Астрахани да в Каракумы.

Калифорнийским потомкам уморозившегося богача будет неудобно лететь на Аляску? Да как этим выродкам может быть жалко долларов на такое-то Событие, прикоснуться к мразной надежде на воскрешение во плоти?!
Почему бы тогда громко, властно и символично не заявить всем мимо проходящим высеченной в скале эпитафией на новокалифорнийском, что тут действительно прохлаждаются самые выдающиеся сердца и мозги континента, остановись, жуколюд, и познай свое место?

Какой-то очень странный отзвук что царского мавзолея, что христианской надежды на телесное воскрешение; ни тем, ни другим нежеланный наследник, тень от тени.

Масонские сатрапы хотя бы всё правильно делают в аспекте давящего величия посмертного лица суверена.

О новомодном веянии в ДЕГодискурсе, от участника

Пелевин как-то написал, что суть государства в России — "перерабатывать солнечную энергию в народное горе". В этом он был прав, но не только лишь в этом — суть любой тиранической власти в переработке солнечной энергии в горе подчиненных, чьи слезы смазывают и питают эрос тирана в его стремлении к славе и престижу.

Будем же добрее.

Только французик из тепленького солнечного Парижика, захрустнув круассан под эспрессо, мог сказать, что суть государства в разрядке энергетического избытка в Версальские дворцы и Мешикские окровавленные пирамиды.
В наших же краях сарматско-андрофагских хоть бы чуть погреться у лучины, пока то дождь, то пурга, то свинцовые небеса...

Забавным образом два конца Евразии, Франция и Китай, уподобились друг другу без намерения к тому и подражания.

По широте Франция соответствует Маньчжурии, а не Великой Китайской равнине — но западные побережья континентов теплее восточных на той же широте, так что смягченный океанический климат Франции куда как ближе китайской равнине.

Франция долгое время была самым густонаселенным и быстрорастущим регионом Европы; без раннего падения рождаемости после Революции, на территории континентальной Франции к концу ХХ века должно было бы жить триста миллионов человек. Китай, до совсем недавних пор, был самым густонаселенным регионом планеты, и уж точно ничто не сместит его в Восточной Азии.

Китай является цивилизатором и культурным образцом Восточной Азии, во всяком случае, до взрыва новоевропейской культуры — взрыва, питаемого и оформляемого, большую часть Нового времени, Францией. История модерна в Европе неотделима от Франции и ее революции.

Еще до революции во Франции народился и окреп государственный бюрократический аппарат нового типа, находящийся в регулярных сношениях с сословием "интеллектюэлей", производящим, обновляющим и распределяющим письменную культуру — единую общую высокую культуру, под чей столичный зонтик добровольно-принудительно заметается дюжина локальных "низких" культур, как единая имперская бюрократия, рекрутируемая через стандартизированные экзамены кэцзюй, с единым вэньянем и единым неоконфуцианским дискурском скрепляла Китай воедино, перехлестом от чего доставалось культурки и всякой мелочи с манией величия вроде Кореи, Вьетнама и Японии.

У обоих был период блестяще самодовольного "ансьен режима", деконструируемый со страстным применением насилия "мы новый мир построим"-породой революционеров, похоже, откатывающихся к бесконечному повторению того же самого иным манером.

Латинский язык в будущей Франции ужался до аналитической односложной речи и письмом все более и более удаляющимся от фонетического принципа. Китайский не имел фонетического письма и всю обозримую и реконструируемую историю был аналитичен и односложен, лишь сравнительно недавно сдвинувшись к двусложности. Оба языка страдают обилием омонимов, хотя разрешают эти проблемы иным манером, и оба имеют заметно отличающиеся регистры письменной и устной речи.


В шутку может померещиться, что в закромах ума Мировой Души есть некий идеал Франкитая или Китаефранции, к которому по спирали подвигаются некоторые народы с разных концов Земли.

"История в школе нужна только для того, чтобы юноши помнили: настанет их черед умирать за Родину. Да, битва при Садовой и школьный учитель. Если школьный учитель учит другому - юноши не идут на фронт. Государство гибнет. Если учит правильно - государство живёт. "
https://t.me/governorsjew/7917

Если учитель не зазомбирует человекоединицу в наиболее внушаемом и глупом возрасте запрыгнуть в мясорубку головой вперед, то она не пойдет в мясорубку, как только обретет опыт и мозг — и будет в этом целиком права! Но тогда Государство гибнет... и поделом?
Понятно же, что восемнадцатилетка со взором горящим и от мины ногами отлетающими — не брадатый древнегреческий гражданин, защищающий свою личную землю с рабами и женами от покушений настолько же личных конкурентов, или записавшийся в ЧВК Чайковский на полгода-полтора за долгой драхмой в замес в Персии или Египте.

Ох не для того массовая печать сделала возможной для прынцев массовую вербальную интоксикацию людей способных читать, но не способных поскрести ногтем до второго слоя.
Омерзительность ситуации такова, что долгое время (до сих пор?) государства, не мобилизующие массой людей в возрасте "отвага и слабоумие" в пехоту, могут этой же пехотой быть сметены, как Наполеон подмял под себя всё и всех до гюбриса просто космического. Что они и сделали, и естественное право как-то не нарушилось, эти режимы довольно долго жили и не тужили, да и ныне...

Если государство не гарантирует даже жизнь гражданину, то гражданину оно глубоко не нужно — это государство недоговороспособно в общественном договоре. Если государство активно прожирает граждан, чтобы спасти больше-граждан, это даже не тирания — это просто моровое поветрие.

1171-1176
γνώμην, Κύρνε, θεοὶ θνητοῖσι διδοῦσιν ἄριστον
ἀνθρώποις: γνώμη πείρατα παντὸς ἔχει.
ὢ μάκαρ, ὅστις δή μιν ἔχει φρεσίν: ἦ πολὺ κρέσσων
ὕβριος οὐλομένης λευγαλέου τε κόρου:
ἔστι δὲ ταῦτα βροτοῖσι κακῶν τῶν οὔτι κάκιον:
πᾶσα γὰρ ἐκ τούτων, Κύρνε, πέλει κακότης.

Боги, Кирн, дают смертным благо мысли,
мыслью человек все пределы объемлет.
О, как блажен, у кого внутри она есть! сколь она лучше
гордости гибельной и вредоносного пресыщения;
пресыщенье — зло для смертных, хуже и нет,
ибо отсюда, Кирн, идет все злое.

Аристотель, Экономика, из книги I около 1344b:

Из имущества главное и самое необходимое — это то, что лучше всего и пригоднее всего в хозяйстве — человек. Поэтому прежде всего от рабов нужно добиваться усердия... Общение с рабами должно быть таким, чтобы не позволять им дерзко вести себя и не быть жестоким с ними, и по отношению к тем, кто ближе по своему положению к свободным, нужно выказывать уважение, а работникам давать вдоволь еды.

Так как вино и свободных делает дерзкими, а у многих народов воздерживаются от него даже свободные, как, например, у карфагенян во время похода, то ясно, что его не следует давать им вовсе или следует давать изредка.

При наличии трех сторон дела — работы, наказания и еды — такое условие, когда они не получают наказаний и не работают, а еду имеют, внушает им дерзость, а такое условие, когда работу они получают и наказания, а еды не имеют, жестоко и, кроме того, лишает их сил. Остается, следовательно, давать работу и еду в достаточном количестве. Ведь те, кто не получает платы за работу, не станут подчиняться, а рабу плата — еда.

И подобно тому как все остальные, когда не достается лучшим лучшее и не воздается по заслугам добродетели и пороку, становятся хуже, так и рабы.

Поэтому нужно за всем следить и все распределять и предоставлять по заслугам — еду и одежду, отдых и наказания, подражая словом и делом умению врачей выбрать лекарство, прибавив к этому то соображение, что еда — это не лекарство, так как она нужна постоянно.

По натуре самыми, пожалуй, лучшими для работы будут не слишком робкие и не слишком дерзкие, потому что и те и другие не соблюдают должного. И действительно, слишком робкие — невыносливы, а строптивые — непокорны.
——
Это всё интересно, но есть нюанс. Почему в последнем абзаце в переводе с греческого на русский используется латинизм? Почему не "по природе" тогда уж? Есть ли там греческий фюсис вовсе?

В английском переводе:
The best laborers will be furnished by those races of mankind which are neither wholly spiritless nor yet overbold. Each extreme has its vice; the spiritless cannot endure hard labor, and the high-spirited will not readily brook control.
"Расы", "по натуре". Не будет же англичанин настолько внаглую чесать свой социалдарвинизм, чтобы подменить Аристотеля?

Что же в оригинале:
γένη δὲ ἂν εἴη πρὸς τὰ ἔργα βέλτιστα μήτε δειλὰ μήτε ἀνδρῖα ἄγαν. ἀμφότερα γὰρ ἀδικοῦσι. καὶ γὰρ οἱ ἄγαν δειλοὶ οὐχ ὑπομένουσι καὶ οἱ θυμοειδεῖς οὐκ εὔαρχοι.
γένη - множественный именительный/родительный падеж от генос — "род, семья, племя, народ", в словаре Лиддела и Скотта — race, stock, kin. Никакой натуры, однако.

Перевод Тароняна (1931-2017), издание конца шестидесятых.
Латинизм — пометка для "кому надо, тот найдет", чтобы не акцентировать расовый вопрос в стране "а у вас негров линчуют"? Личный выбор переводчика акцентировать "натуру" в смысле "личного характера", а не врожденных племенных-расовых черт? В отличие от английского издания 1935 года, где твёрдо и чётко поставлен вопрос рас пугливых и рас мужественных.

Опять же:
μήτε δειλὰ μήτε ἀνδρῖα ἄγαν
[племен/рас же бы для работ/трудов наилучшие]
"ни трусливы ни мужественны слишком"
"не слишком робкие и не слишком дерзкие"
"neither wholly spiritless nor yet overbold" ("ни целиком вялые/"без хребта/духа" ни уже излишне-храбрые)

Андрейя — свойства, положительно отличающие образец домовладельца-рабовладельца в воинственном полуплеменном обществе. "Настоящий мужыг муж" должен отличаться храбростью и доблестью, но разве дерзостью? Дерзость подразумевает ведь также нарушение вежливости и рангов — конечно, храбрый раб будет именно дерзить хозяину, но это уже некоторое додумывание за Аристотеля.
Overbold — "сверх-храбрый", также несет коннотации наглости, неоправданного бесстрашия. Но анер, у которого андрейя, именно что храбр как дóлжно, не труслив, но и не буйный/наглый (это уже скорее θρασύς).

И так везде.

Наблюдение о производстве знания.

Производство изделий прошло три стадии усложнения — кустарное одиночное производство, кустарное мануфактурное, массовое промышленное.

Изначально во всяких рощах Академа и Ликея преобладало одиночное производство: Мастер самолично и по всем вопросам оформлял, обтачивал и обжигал круг своих последователей самолично же в своих же целях, политических И эстетических. Ярчайшим примером в политическом аспекте тут будут пифагорейцы, контролировавшие на масонский манер ряд колоний в Великой Греции вплоть до гибели Мастера.
Более эстетический, но не менее политический, пример дает Платон: человек экономически независимый и не работавший ни дня в жизни, имевший на момент смерти пять рабов "и богатства ценой в пятьдесят", возможно в юности чемпион по борьбе, выдающийся драматург и признанный потомками как мастер греческого языка — занялся философией просто потому, что это Благо и Пристойно выдающемуся интеллектом мужу. Ну и параллельно макиавеллил у семьи тиранов в крупнейшем и богатейшем городе греческого мира, не без этого — его человеческие изделия были не только высокого искусства, но и, иногда, политически применимые.
Так через Аристотеля Платон коснулся светлых кудрей Александра. Любили греки мальчонок.

Но далее растет количество мастеров, созданных Мастером, собирающихся на территории некогда Мастера же. С одной стороны, не все могут стать эпохальными художниками, кому-то рок предначертал быть обычным портретистом, или даже горшки раскрашивать; люди очень даже не равны, и всё чаще где-то в середине гауссианы по навыкам-способностям.
Но с массой мастеров появляется возможность несколько распределять обязанности, равно как предпринимать совместные проекты. Уже не Мастером единым, но мастерами в духе Мастера.

Так от Платона до Аристотеля и дальше, через его лучшего ученика и местодержателя в Ликее Феофраста, доходим до Деметрия Фалерского — не только лишь тирана-философа в Афинах, оправдавшего страхи афинян перед заговором совращенных Сократом калокагатических сударей, но и основателя Музейона, вскоре центра наук и искусств греческого мира, а значит Ойкумены вообще, благодаря концентрации ученых и покровительству им от правителей богатейшего региона.

Производство и воспроизводство знания становится делом корпораций, тогда коллегии жрецов муз, теперь коллегии в смысле кафедры коллег по теории забороварения. Теперь уже несколько человек вкладываются в одно и то же изделие, каждый отпечатывая в него свой "курс"; cursus — бег, гонка, проход, путешествие. Свой "прогон" изделия по конвеерной ленте. Очевидно, конвеерное изделие получает внимание музического жреца куда как меньше, чем тренируемый подмастерье.
Кроме того, появляются очень конкретные заказчики с конкретными же планами, будь то царь-фараон, царь-император или носитель самой большой епископской митры в этой половине империи — не всем мастерам и подмастерьям владеть пятью-пятнадцатью рабами, или, на наши деньги, получать пять-пятнадцать медианных зарплат по региону из фонда доверительного управления капиталом.
И заказчики, наученные артиллерией по замку предков, поняли для себя, что знание — сила, и новая наука даст им больше власти над миром, ведь власть — безопасность, а значит целенаправленное разведение умников, особенно архимедического плана, ведет к безопасности и силе. Вот и Декарты получают достаточно флоринов и часов увольнительной, чтобы подумать об онтологическом дуализме во тьме за печкой.

Конвеер окончательно оформится уже в новейшем времени, где изделие целенаправленно, массово и стандартизировано производят миллионами из заготовок по производственному стандарту. Где конвеер, там и выполняющий простую функцию на ленте шуруповерт, а там и призрак коммунизма призрачит по углам.

Боль и стенания и скрежет зубовный у академика проистекает из конфликта между формой коллегии — где он-де жрец Музы, исполняет высокое служение с братьями по культу, и вообще несет чуть ли не апостольскую преемственность от Платона и Аристотеля, как масоны воображают себя наследниками финикийских строителей еврейского Храма — и содержанием производства носителей знания, где его роль низведена до шуруповёрта на ленте по сборке белковых машин.

Никто никогда не родился, подумав с восторгом — "скорей бы возмужать, стать за конвейер и крутить шурупы, круть-круть-круть, опа двенадцать часов простоял, хорошо день прошел!" Удивляться ли обилию "левизны" среди государственных слуг образовательного конвеера?
Для альтернативно стремящихся есть возможность стать личным наставником богатой детины — но, не имея авторитета перед мажором, рисковать стать клоуном у п недостойного человека, и потом еще судиться за причитающуюся оплату, как Юм.

Из независимо богатых философов, без необходимости отработать повестку Ватикана за церковные же фонды, вспоминается если только Шопенгауэр, проведший долгую жизнь с пуделями и мыслями о том, как Воле надо бы удушить Волю к жизни, потому что жить Шопенгауэром больно, далее лорд Рассел и Людвиг Витгенштейн.

Независимо богатый Шопенгауэр не мог не испытать классовое презрение к "трактирной роже" Гегелю, да и от университетского производства знающих его вскоре затошнило, и он не смог преподавать и года. Высоко вероятно, что причиной тому было ущемленное прусской узостью эго российского масштаба у Артура, но если даже передовой в Европе Берлинский университет неспособен удовлетворить...

То что с ним сделает автоматизированное производство? Совсем не проще, но намного приятнее заменить гайковерта гайковертящим автоматом, а саботирующего госплан производства специалистов умника — на репродуктор однажды записанных лекций до скончания веков, а консультации студентов проводить через "искусственный интеллект". Тем более искусственный интеллект не будет устраивать пифагорейско-платонические заговоры красивых-и-достойных против владетельных лиц назначенных некрасивыми и недостойными, иначе на его разработку не выделят средства.

История возвращается к истокам, а в истоках академии не только лишь изучение жуков-пауков или наблюдение гармонии небесных сфер, но и самоорганизация красивых лиц в ярких гиматиях в своих корпоративно-сектантских политических интересах. Полис должен постоянно выбирать между предоставлением дома для Пифагора и сжиганием дома Пифагора, пока пифагорейцы всех не опифагореили. Возможно, сколь-нибудь стабильного синтеза смогли достичь во Франции с их сословием интеллектюэлей, где «пифагорейцев» официально назначили секулярным священством республики — но это неточно.

Вечернее наблюдение первое: популярность метафоры "оптики", как мировоззренческой системы, предварительно задающей возможные проблемы и их решения, прямо коррелирует с развитием близорукости у любителей читать уже-доступные книги с эпохи массовой печати, но также эпохи ручного производства линз с ожидаемо большими искажениями картинки.
В недалеком будущем метафора "оптики" должна будет устареть и исчезнуть, поскольку либо станет общедоступна коррекция зрения без побочных, либо умники с исправленными и улучшенными глазами будут слишком заняты медитациями на ультрафиолетовые отблески квазаров в ночном небе, чтобы тратить бесценное время на нечто отличное от гармонии небесных сфер, либо в эпохе новой неграмотности вокализатор заменит чтение и спасет вирильным варварам зрение.

Второе вечернее наблюдение:
Политические философы порой видятся одиозными для коллег по цеху. Не столько потому, что они занимаются приниженными и конкретными материями — мало ли кто кто еще не занимается реальностью математических объектов или природой времени — но поскольку они слишком часто кажутся похожими на идеологов с претензиями, а иногда и не кажутся, а очень даже являются ими.

И идеолог, и академический политический философ прислуживают Левиафану — на свой манер, но прислуживают.
А ведь казалось, что Философ же ищет Истину, то есть хочет нечто провозвещать о сущем с господской позиции, а значит не прислуживает в принципе (иначе зачем всем этим вовсе заниматься...).
Ну, кажется всякое, а есть иное.

Академический политический философ подносит чистое полотенце к обагренным зубам Левиафана, взамен получает кафедру и зарплату от бюджета. Идеолог подводит к Левиафану двуногий источник живительного багрянца на клыках за схожую плату.

Можно простить любителя чертить таблицы истинности за вздрагивание от фантомного запаха политического от коллеги с соседней кафедры. Так раньше забойщиков скота и кожевников в Индии и Японии переводили в касту неприкасаемых, ведь от людей пахло забойной кровью.

Возможен ли академический политический философ, который не отмывает зубы Левиафану, а щелкает его полотенцем по носу за плохое поведение?
Классический ответ — нет, Сократу дали цикуту, а не обеды в Пританее за полисный счет, и тем же за две тысячи лет до Канта ответили о перспективах критической философии в государевом университете.

Коллеги тут вспоминают, как ходили в один туалет со знаменитыми философами. Я, в свою очередь, ходил в один туалет с Агамбеном. Дело было на какой-то посвященной ему конференции в 2016 году в Париже, там еще был Нанси и должен был быть Бадью, но почему-то не явился. Большая часть конференции заключалась в том, что молодые арабы, студенты и преподаватели, на чем свет в лицо поносили Агамбена за то, что он плохо читал ибн Рушда (Аверроэса) и ибн Сину (Авиценну), а ведь их идеи предопределили всю христианскую мысль Средневековья. Без Аверроэса и Авиценны не было бы ни Фомы Аквинского, ни Дунса Скота, ни остальной вот этой вашей херни. «Я не знаю арабского... я читал по-латыни», – оправдывался Агамбен, а он был такой уставший, понурый, в потасканном свитере. «Читайте лучше!» – гремели молодые арабы. Агамбен вяло обещал. Нанси зачем-то прокомментировал, что «Фуко – это великий ученик Хайдеггера». Что он хотел этим сказать – я не знаю.

Ну и вот, а после такого разноса Агамбен сначала зашел в женский туалет, а потом на полусогнутых очень смешно оттуда выбежал. Что, впрочем, не умаляет его значимости.

то есть вся эта история – еще и поучительная, я к этому

Александр Македонский как-то раз прислал философу Ксенократу 50 талантов (= 1 300 кг серебра). Ксенократ любезно пригласил послов царя на ужин в Академию, которую он тогда возглавлял. Ужин был скромен, без лишней роскоши, в традициях, заведенных еще Платоном (о пирах Платона в Академии полководец Тимофей говаривал, что они хороши и в день застолья, и назавтра, когда осмысляешь все темы, о которых говорилось за столом). Когда на следующий день послы, благодаря Ксенократа за угощение, хотели вручить ему подарок от Александра, философ отвечал: "Как, разве вчера вы не поняли, что богатства мне не нужны?". Видя, однако, огорчение послов, Ксенократ отсчитал себе небольшую сумму, а прочее повелел отвезти к Александру, – ему, как он сказал, "больше народу кормить".

#Древняя_Греция

хорошее, но колониальное образование - подлинная чума 20 и, боюсь, 21 века: совершенно лишает человека способности понимать, что конкретно ему/ей говорят, какой тогда диалог?

Ксенофонт о хранителях, как сейчас бы сказали, государствообразующего мифа, где-то 2400 лет назад:

— Отец мой, — сказал Никерат, — заботясь о том, чтоб из меня вышел хороший человек, заставил меня выучить все сочинения Гомера, и теперь я мог бы сказать наизусть всю «Илиаду» и «Одиссею».
— А разве ты не знаешь того, — заметил Антисфен, — что и рапсоды все знают эти поэмы?
— Как же мне не знать, — отвечал он, — когда я слушаю их чуть не каждый день?
— Так знаешь ли ты какой-нибудь род людской глупее рапсодов?
— Клянусь Зевсом, — отвечал Никерат, — мне кажется, не знаю.