Размышление об интеллектуальном ландшафте.
Культурный слой общества собирает, перерабатывает, производит и передает знание как друг другу, там и окультуриваемым слоям. Это сеть с живыми узлами и эмергентными свойствами, проявляющимися от совокупности интенсивного и экстенсивного сообщения между узлами.
Соответственно сети не равны между собой по тому, сколько узлов в них объединены и сколько информации они преобразуют в знание. Некоторые сети лучше прочих по «объему контента», производимого и произведенного.
Университет аккумулирует (или аккумулировал, речь сейчас пойдет про девятнадцатый век) в себе не все, так большинство (универсальность!) категорий «умников», как образованных, так и образуемых, и подключает их в общественную сеть, наделяя рангами и паролями.
Соответственно каждый университетский город можно считать жирным и важным узлом в сети, связанным (в идеале) со всеми другими университетами, академиями и коллегиями между собой, а равно с тупиковыми узлами, напитываемых информацией-культурой из более высокоранговых.
Возвращаемся к нашим многомерзлым регионам последних пары веков и их более просветленным солнцем соседям.
Гегель – рожден и гимназическое образование получил в Штутгарте. Из Штутгарта он переезжает в семинарию в Тюбинген, прикрепленную к университету там же – примерно 20 километров расстояния (там же контактирует с Гельдерлином и Шеллингом). Закончив теологическое образование, Гегель переезжает на работу репетитором в Берн – примерно 125 километров от Тюбингена; университета нет (появится через 40 лет после Гегеля), но хоть есть гимназия.
Несколько лет спустя Гельдерлин перевозит знакомого к себе во Франкфурт-на-Майне – переезд за 300 километров; собственного университета нет, но рядом Гейдельбергский (~70 км), Марбургский (~70км в другом направлении), есть и Вюрцбургский (~100км), а также есть Гельдерлин (~700 м).
Дальнейший переезд – в университет в Йену, по рекомендации Шеллинга, за 220+ километров. Помимо университетской Йены, рядом (~60км) расположены университеты Лейпцига и Галле, а также Шеллинг, пока тот не переезжает в Вюрцбург.
Засвидетельствовав Мировую Душу в треуголке и выкрикнув в мир свой шедевр на звание мастера, а до того хорошо нахлебавшись внутриакадемических трений за кафедры, да еще успев настругать себе Людовичка вне брака – ну дела! – Гегель вновь перевозит свой церебральный узел культурной сети Германии на новые места, пока монетизируя свой культур в должности то редактора газеты в Бамберге, то директора гимназии в Нюрнберге (в 20 км университет Эрлангена, можно дойти пешком за день). Дальнейшие переезды в университеты Гейдельберга и Берлина могут быть излишней демонстрацией.
Осталось продемонстрировать, сколько узлов культурной сети было в России того времени, и на каком расстоянии они находились: Московский, Дерптский (своя атмосфера), Виленский (крупнейший и богатейший в Европе! – закрыт за наличие студенческой жизни, вскоре мутировавшей в повстанческую), Харьковский (тогда еще все страдающий нехваткой студентов), Казанский, Санкт-Петербургский. Что их объединяет?
Убрав Дерптскую аномалию – среднее расстояние в 700 километров от ближайшего узла сети, которое занимает, в культурном отношении, большое ничего. Межпланетные колонии, многонедельный перелет между которыми идет в вакууме. Что такое 700 километров? Это расстояние от гор Швейцарии до островов Фризляндии, то есть почти что западные рамки немецкого мира вовсе.
Культурный слой общества собирает, перерабатывает, производит и передает знание как друг другу, там и окультуриваемым слоям. Это сеть с живыми узлами и эмергентными свойствами, проявляющимися от совокупности интенсивного и экстенсивного сообщения между узлами.
Соответственно сети не равны между собой по тому, сколько узлов в них объединены и сколько информации они преобразуют в знание. Некоторые сети лучше прочих по «объему контента», производимого и произведенного.
Университет аккумулирует (или аккумулировал, речь сейчас пойдет про девятнадцатый век) в себе не все, так большинство (универсальность!) категорий «умников», как образованных, так и образуемых, и подключает их в общественную сеть, наделяя рангами и паролями.
Соответственно каждый университетский город можно считать жирным и важным узлом в сети, связанным (в идеале) со всеми другими университетами, академиями и коллегиями между собой, а равно с тупиковыми узлами, напитываемых информацией-культурой из более высокоранговых.
Возвращаемся к нашим многомерзлым регионам последних пары веков и их более просветленным солнцем соседям.
Гегель – рожден и гимназическое образование получил в Штутгарте. Из Штутгарта он переезжает в семинарию в Тюбинген, прикрепленную к университету там же – примерно 20 километров расстояния (там же контактирует с Гельдерлином и Шеллингом). Закончив теологическое образование, Гегель переезжает на работу репетитором в Берн – примерно 125 километров от Тюбингена; университета нет (появится через 40 лет после Гегеля), но хоть есть гимназия.
Несколько лет спустя Гельдерлин перевозит знакомого к себе во Франкфурт-на-Майне – переезд за 300 километров; собственного университета нет, но рядом Гейдельбергский (~70 км), Марбургский (~70км в другом направлении), есть и Вюрцбургский (~100км), а также есть Гельдерлин (~700 м).
Дальнейший переезд – в университет в Йену, по рекомендации Шеллинга, за 220+ километров. Помимо университетской Йены, рядом (~60км) расположены университеты Лейпцига и Галле, а также Шеллинг, пока тот не переезжает в Вюрцбург.
Засвидетельствовав Мировую Душу в треуголке и выкрикнув в мир свой шедевр на звание мастера, а до того хорошо нахлебавшись внутриакадемических трений за кафедры, да еще успев настругать себе Людовичка вне брака – ну дела! – Гегель вновь перевозит свой церебральный узел культурной сети Германии на новые места, пока монетизируя свой культур в должности то редактора газеты в Бамберге, то директора гимназии в Нюрнберге (в 20 км университет Эрлангена, можно дойти пешком за день). Дальнейшие переезды в университеты Гейдельберга и Берлина могут быть излишней демонстрацией.
Осталось продемонстрировать, сколько узлов культурной сети было в России того времени, и на каком расстоянии они находились: Московский, Дерптский (своя атмосфера), Виленский (крупнейший и богатейший в Европе! – закрыт за наличие студенческой жизни, вскоре мутировавшей в повстанческую), Харьковский (тогда еще все страдающий нехваткой студентов), Казанский, Санкт-Петербургский. Что их объединяет?
Убрав Дерптскую аномалию – среднее расстояние в 700 километров от ближайшего узла сети, которое занимает, в культурном отношении, большое ничего. Межпланетные колонии, многонедельный перелет между которыми идет в вакууме. Что такое 700 километров? Это расстояние от гор Швейцарии до островов Фризляндии, то есть почти что западные рамки немецкого мира вовсе.
Россия до информационного века - это стегозавр, длиной до 9 метров, но мозгом размером с персик, и примкнувшими к нему еще двумя-тремя грецкими орешками, разделенными по 3 метра каждый.
Чудище обло, огромно, но не шустро.
Чудище обло, огромно, но не шустро.
Шотландия имела 4 древних университета. От Глазго до Эдинбурга примерно 70км, далее до Сэнт-Эндрюса 50км (по прямой через залив; морем дальше, но и быстрее чем по земле), далее до Абердина еще 100 вдоль берега.
Эти странные люди с пятачка размером с половину Московской области одарили мир от Девида Юма и Адама Смита до Джеймса Ватта.
Из перечисленной тройки только Адам Смит получил университетское образование, но Девид Юм работал в библиотеке Эдинбургского, а Генри Белл нашел место в обсерватории Глазго — где его опекали три профессора, и его личный друг Адам Смит.
Эти странные люди с пятачка размером с половину Московской области одарили мир от Девида Юма и Адама Смита до Джеймса Ватта.
Из перечисленной тройки только Адам Смит получил университетское образование, но Девид Юм работал в библиотеке Эдинбургского, а Генри Белл нашел место в обсерватории Глазго — где его опекали три профессора, и его личный друг Адам Смит.
Конечно, лишь количество узлов сети не определяет ее качество. Особенно в информационный век, где проблема не найти знание среди ничего, а найти его среди океана шума в сети узлов, производящих, накапливающих и пересылающих мусор по кругу.
Иногда страна обладает вроде бы большой и разветвленной нервной сетью, но по дендритам в ней крутится – хорошо бы еще перезвон английской или французской сети – а то ведь какой-нибудь американский «объективизм» или испаноамериканский «краусисмо», а там и до бразило-советского карвальизма-дугинизма недалеко.
Непомерное раздутые и несколько метисизированные выселки Европы, античной и нововременной, вообще схожи в интеллектуальном плане; в их попытках расширить, углубить и улучшить изыскания дорогих старших дядюшек и прочих покоренных хмырей, но в итоге подсаживании на некий адаптированный и локализированный под климат продукт, вызывающий у дядюшек легкое недоумение следующие 500 лет.
Что приводит к обидному выводу для автора мема «дебилятор Краузе» из самых восточных выселков Европы, и производимому уже им продукту. Тюлень не пингвин, но пингвин скорее тюлень, чем павлин.
Иногда страна обладает вроде бы большой и разветвленной нервной сетью, но по дендритам в ней крутится – хорошо бы еще перезвон английской или французской сети – а то ведь какой-нибудь американский «объективизм» или испаноамериканский «краусисмо», а там и до бразило-советского карвальизма-дугинизма недалеко.
Непомерное раздутые и несколько метисизированные выселки Европы, античной и нововременной, вообще схожи в интеллектуальном плане; в их попытках расширить, углубить и улучшить изыскания дорогих старших дядюшек и прочих покоренных хмырей, но в итоге подсаживании на некий адаптированный и локализированный под климат продукт, вызывающий у дядюшек легкое недоумение следующие 500 лет.
Что приводит к обидному выводу для автора мема «дебилятор Краузе» из самых восточных выселков Европы, и производимому уже им продукту. Тюлень не пингвин, но пингвин скорее тюлень, чем павлин.
Алиментарный аспект интеллектуальной истории: долгая нехватка йода вызывает угасание ума и памяти, вплоть до буквального кретинизма у недополучивших йода в утробе; йод наиболее редкий галоген, и вообще сравнительно редкий элемент; содержание йода в растениях и животных зависит от (и так редкого) содержания его в почвах, и коррелирует с близостью к морю.
Если почвы региона бедны йодом, и местные жители не имеют привычки потреблять морепродукты, то высока вероятность, что регион населяют потомственные низковатые дебилы, и даже остроумные высокие завоеватели-колонисты из йодированного региона тупеют в поколениях в йододефицитном.
Не иначе как климат провинции проклят.
Разумность жителей континентальных и холмистых-гористых регионов, не освоивших доступный импорт сушёной/солёной рыбы, сомнителен вплоть до изобретения йодированной соли.
С поправками и на иные факторы пригодности для жизни: вроде инсоляции на уровне, не вызывающем у аборигенов постоянный сплин* со вспышками смертоубийства.
*Нехватка йода коррелирует с депрессивным настроением.
Если почвы региона бедны йодом, и местные жители не имеют привычки потреблять морепродукты, то высока вероятность, что регион населяют потомственные низковатые дебилы, и даже остроумные высокие завоеватели-колонисты из йодированного региона тупеют в поколениях в йододефицитном.
Не иначе как климат провинции проклят.
Разумность жителей континентальных и холмистых-гористых регионов, не освоивших доступный импорт сушёной/солёной рыбы, сомнителен вплоть до изобретения йодированной соли.
С поправками и на иные факторы пригодности для жизни: вроде инсоляции на уровне, не вызывающем у аборигенов постоянный сплин* со вспышками смертоубийства.
*Нехватка йода коррелирует с депрессивным настроением.
Чего же более в краю, где семьдесят лет убивали за очки, и тридцать сверху считали очёчки чуть ли не деклассированием.
Лондонская Школа Экономики уже подумала за папуасов.
В нормальных условиях из массы народились бы отвечающие на запрос органы, но в полуколонии со скальпированием накопленных благ каждые ~10 лет жирок срезают, листья в салат обрывают.
Лондонская Школа Экономики уже подумала за папуасов.
В нормальных условиях из массы народились бы отвечающие на запрос органы, но в полуколонии со скальпированием накопленных благ каждые ~10 лет жирок срезают, листья в салат обрывают.
Forwarded from На обломках Карфагена
Людям не нравится думать. Они ждут готовые образцы суждений. Но среди готовых образцов часто не затрагиваются очень многие важные вопросы. Несколько моих предыдущих постов было о них. Об этих вопросах. Но политическая мысль России в кризисе.
Россияне не понимают и не знают, в каком обществе они хотят жить. Дискуссии на эту тему не ведутся. В ряде случаев они вообще воспринимаются, как что-то предосудительное.
Нет дискуссий по поводу того, какое поведение должны отсекать законы общества. Что считать преступлением,а что нет.
Как поощрять желательное поведение и какое признать нежелательным.
У общества нет ни юридической, ни политической грамотности. Нет понимания, что совершенно не решен вопрос о власти. Какой она должна быть. Все движется по заданной плохими практиками инерции.
Нет дискуссий по поводу критериев, на основе которых общественные институты будут признаваться хорошо устроенными.
Общество очень сильно просело в плане общественного сознания и его готовности защищать те или иные ценности.
Вообще, если быть честными, у нас нет ничего, кроме вбросов и вялой реакции.
Россияне не понимают и не знают, в каком обществе они хотят жить. Дискуссии на эту тему не ведутся. В ряде случаев они вообще воспринимаются, как что-то предосудительное.
Нет дискуссий по поводу того, какое поведение должны отсекать законы общества. Что считать преступлением,а что нет.
Как поощрять желательное поведение и какое признать нежелательным.
У общества нет ни юридической, ни политической грамотности. Нет понимания, что совершенно не решен вопрос о власти. Какой она должна быть. Все движется по заданной плохими практиками инерции.
Нет дискуссий по поводу критериев, на основе которых общественные институты будут признаваться хорошо устроенными.
Общество очень сильно просело в плане общественного сознания и его готовности защищать те или иные ценности.
Вообще, если быть честными, у нас нет ничего, кроме вбросов и вялой реакции.
Человек относится к языку, как рыба относится к воде. Рыба проживает всю свою рыбью жизнь в воде, дышит искрой в воде, и сама на восемь десятых состоит из воды. Но живет рыба не просто в воде, а в водоеме, как человек живет в культуре, залитой языком и населенной мыслящей на нем живностью.
Человек без языка, вырванный из культуры – даже не ущербная обезьяна, но уже просто сушеная рыба. Продукт, готовый к употреблению.
Малый язык подобен лесному озеру на некотором удалении от хутора. Он может быть глубоко очарователен, но никогда не будет собственно глубок, и там не приходится ожидать ни дельфинов, ни китов – всё больше стайки жующих червей в иле ершей. Говорят, есть озера, где из рыбы живет одна только щука, питающаяся своими же мальками, и в и таком вырожденном состоянии культурная система такого малого народа может жить тысячи лет, как живут щучьи озера в Канаде.
Озера могут жить десятки тысяч лет, но в любом случае однажды заилятся, заболотятся или высохнут, оставив за собой то лесок, то солончак, и немного рыбьих скелетов. Это лишь временные пристанища малых капель мирового океана языка вообще, который их питает и в который они же стекают.
Великий язык подобен морю, как необъятными размерами, так и разнообразием обитателей им питаемых и порождаемых. Некоторые из ранее великих морей давно мертвы, и мы наблюдаем лишь гигантские скелеты из сухих песков прямиком под музейное стекло. Некоторые мертвы в том смысле, что не порождают новых жителей – но на их дне дремлют некие уцелевшие обитатели, из древних первопредков жизни, что вечно спят и видят всё те же сны, к которым может прикоснуться знающий пути ныряльщик.
Некоторые моря обманчиво велики, поскольку суть не моря, а запруды, хитроумно залитые чужим умыслом в подходящих котловинах – с прорывом дамбы, некогда блистательная морская гладь неожиданно быстро утекает прочь, оставив за собой лишь костлявую грязь и возню в ней. Это касается необычных и необъятных культур там, где шелестели волны триста лет, но воды слиняли за три дня.
Человек без языка, вырванный из культуры – даже не ущербная обезьяна, но уже просто сушеная рыба. Продукт, готовый к употреблению.
Малый язык подобен лесному озеру на некотором удалении от хутора. Он может быть глубоко очарователен, но никогда не будет собственно глубок, и там не приходится ожидать ни дельфинов, ни китов – всё больше стайки жующих червей в иле ершей. Говорят, есть озера, где из рыбы живет одна только щука, питающаяся своими же мальками, и в и таком вырожденном состоянии культурная система такого малого народа может жить тысячи лет, как живут щучьи озера в Канаде.
Озера могут жить десятки тысяч лет, но в любом случае однажды заилятся, заболотятся или высохнут, оставив за собой то лесок, то солончак, и немного рыбьих скелетов. Это лишь временные пристанища малых капель мирового океана языка вообще, который их питает и в который они же стекают.
Великий язык подобен морю, как необъятными размерами, так и разнообразием обитателей им питаемых и порождаемых. Некоторые из ранее великих морей давно мертвы, и мы наблюдаем лишь гигантские скелеты из сухих песков прямиком под музейное стекло. Некоторые мертвы в том смысле, что не порождают новых жителей – но на их дне дремлют некие уцелевшие обитатели, из древних первопредков жизни, что вечно спят и видят всё те же сны, к которым может прикоснуться знающий пути ныряльщик.
Некоторые моря обманчиво велики, поскольку суть не моря, а запруды, хитроумно залитые чужим умыслом в подходящих котловинах – с прорывом дамбы, некогда блистательная морская гладь неожиданно быстро утекает прочь, оставив за собой лишь костлявую грязь и возню в ней. Это касается необычных и необъятных культур там, где шелестели волны триста лет, но воды слиняли за три дня.
Задолго до царя Мавсола выдающиеся люди были озабочены тем, чтобы их выдающесть продолжала довлеть над ими приниженными или попользованными людишками. Плотное тело господина давно истлело, но его тело символическое продолжает свидетельствовать о власти и могуществе, некогда перенесенных на лицо господина, а ныне перенесенных на усыпальницу.
Самый известный мавзолей на планете - египетские Пирамиды, чего же более? Неудивительно, что до сих пор цари масонской веры строят себе зиккуратики и мавзолеища, следуя примеру богов-императоров речного царства.
Тем страннее выглядит новое поверие — ритуальная заморозка трупа, с продолжающимися тратами на охлаждение. Положим, трупы богатых египтян не просто лишь сушились, и процедуры также включали расходы на смолы, масла и бальзамы — но эти расходы были единоразовыми; жрецы же хладной веры требуют регулярных взносов.
Почему же тогда трупные холодильники расположены где угодно, кроме, например, вечно холодных горных вершин, или склепы не выбиваются мексиканской рукой крепкой киркой в аляскинской вечной мерзлоте? К примеру, Алькор находился в Калифорнии, а в дальнейшем переехал с трупами в Аризону. Превосходная идея для столетнего холодильника - из Астрахани да в Каракумы.
Калифорнийским потомкам уморозившегося богача будет неудобно лететь на Аляску? Да как этим выродкам может быть жалко долларов на такое-то Событие, прикоснуться к мразной надежде на воскрешение во плоти?!
Почему бы тогда громко, властно и символично не заявить всем мимо проходящим высеченной в скале эпитафией на новокалифорнийском, что тут действительно прохлаждаются самые выдающиеся сердца и мозги континента, остановись, жуколюд, и познай свое место?
Какой-то очень странный отзвук что царского мавзолея, что христианской надежды на телесное воскрешение; ни тем, ни другим нежеланный наследник, тень от тени.
Масонские сатрапы хотя бы всё правильно делают в аспекте давящего величия посмертного лица суверена.
Самый известный мавзолей на планете - египетские Пирамиды, чего же более? Неудивительно, что до сих пор цари масонской веры строят себе зиккуратики и мавзолеища, следуя примеру богов-императоров речного царства.
Тем страннее выглядит новое поверие — ритуальная заморозка трупа, с продолжающимися тратами на охлаждение. Положим, трупы богатых египтян не просто лишь сушились, и процедуры также включали расходы на смолы, масла и бальзамы — но эти расходы были единоразовыми; жрецы же хладной веры требуют регулярных взносов.
Почему же тогда трупные холодильники расположены где угодно, кроме, например, вечно холодных горных вершин, или склепы не выбиваются мексиканской рукой крепкой киркой в аляскинской вечной мерзлоте? К примеру, Алькор находился в Калифорнии, а в дальнейшем переехал с трупами в Аризону. Превосходная идея для столетнего холодильника - из Астрахани да в Каракумы.
Калифорнийским потомкам уморозившегося богача будет неудобно лететь на Аляску? Да как этим выродкам может быть жалко долларов на такое-то Событие, прикоснуться к мразной надежде на воскрешение во плоти?!
Почему бы тогда громко, властно и символично не заявить всем мимо проходящим высеченной в скале эпитафией на новокалифорнийском, что тут действительно прохлаждаются самые выдающиеся сердца и мозги континента, остановись, жуколюд, и познай свое место?
Какой-то очень странный отзвук что царского мавзолея, что христианской надежды на телесное воскрешение; ни тем, ни другим нежеланный наследник, тень от тени.
Масонские сатрапы хотя бы всё правильно делают в аспекте давящего величия посмертного лица суверена.
Пелевин как-то написал, что суть государства в России — "перерабатывать солнечную энергию в народное горе". В этом он был прав, но не только лишь в этом — суть любой тиранической власти в переработке солнечной энергии в горе подчиненных, чьи слезы смазывают и питают эрос тирана в его стремлении к славе и престижу.
Forwarded from Χάων
Только французик из тепленького солнечного Парижика, захрустнув круассан под эспрессо, мог сказать, что суть государства в разрядке энергетического избытка в Версальские дворцы и Мешикские окровавленные пирамиды.
В наших же краях сарматско-андрофагских хоть бы чуть погреться у лучины, пока то дождь, то пурга, то свинцовые небеса...
В наших же краях сарматско-андрофагских хоть бы чуть погреться у лучины, пока то дождь, то пурга, то свинцовые небеса...
Забавным образом два конца Евразии, Франция и Китай, уподобились друг другу без намерения к тому и подражания.
По широте Франция соответствует Маньчжурии, а не Великой Китайской равнине — но западные побережья континентов теплее восточных на той же широте, так что смягченный океанический климат Франции куда как ближе китайской равнине.
Франция долгое время была самым густонаселенным и быстрорастущим регионом Европы; без раннего падения рождаемости после Революции, на территории континентальной Франции к концу ХХ века должно было бы жить триста миллионов человек. Китай, до совсем недавних пор, был самым густонаселенным регионом планеты, и уж точно ничто не сместит его в Восточной Азии.
Китай является цивилизатором и культурным образцом Восточной Азии, во всяком случае, до взрыва новоевропейской культуры — взрыва, питаемого и оформляемого, большую часть Нового времени, Францией. История модерна в Европе неотделима от Франции и ее революции.
Еще до революции во Франции народился и окреп государственный бюрократический аппарат нового типа, находящийся в регулярных сношениях с сословием "интеллектюэлей", производящим, обновляющим и распределяющим письменную культуру — единую общую высокую культуру, под чей столичный зонтик добровольно-принудительно заметается дюжина локальных "низких" культур, как единая имперская бюрократия, рекрутируемая через стандартизированные экзамены кэцзюй, с единым вэньянем и единым неоконфуцианским дискурском скрепляла Китай воедино, перехлестом от чего доставалось культурки и всякой мелочи с манией величия вроде Кореи, Вьетнама и Японии.
У обоих был период блестяще самодовольного "ансьен режима", деконструируемый со страстным применением насилия "мы новый мир построим"-породой революционеров, похоже, откатывающихся к бесконечному повторению того же самого иным манером.
Латинский язык в будущей Франции ужался до аналитической односложной речи и письмом все более и более удаляющимся от фонетического принципа. Китайский не имел фонетического письма и всю обозримую и реконструируемую историю был аналитичен и односложен, лишь сравнительно недавно сдвинувшись к двусложности. Оба языка страдают обилием омонимов, хотя разрешают эти проблемы иным манером, и оба имеют заметно отличающиеся регистры письменной и устной речи.
В шутку может померещиться, что в закромах ума Мировой Души есть некий идеал Франкитая или Китаефранции, к которому по спирали подвигаются некоторые народы с разных концов Земли.
По широте Франция соответствует Маньчжурии, а не Великой Китайской равнине — но западные побережья континентов теплее восточных на той же широте, так что смягченный океанический климат Франции куда как ближе китайской равнине.
Франция долгое время была самым густонаселенным и быстрорастущим регионом Европы; без раннего падения рождаемости после Революции, на территории континентальной Франции к концу ХХ века должно было бы жить триста миллионов человек. Китай, до совсем недавних пор, был самым густонаселенным регионом планеты, и уж точно ничто не сместит его в Восточной Азии.
Китай является цивилизатором и культурным образцом Восточной Азии, во всяком случае, до взрыва новоевропейской культуры — взрыва, питаемого и оформляемого, большую часть Нового времени, Францией. История модерна в Европе неотделима от Франции и ее революции.
Еще до революции во Франции народился и окреп государственный бюрократический аппарат нового типа, находящийся в регулярных сношениях с сословием "интеллектюэлей", производящим, обновляющим и распределяющим письменную культуру — единую общую высокую культуру, под чей столичный зонтик добровольно-принудительно заметается дюжина локальных "низких" культур, как единая имперская бюрократия, рекрутируемая через стандартизированные экзамены кэцзюй, с единым вэньянем и единым неоконфуцианским дискурском скрепляла Китай воедино, перехлестом от чего доставалось культурки и всякой мелочи с манией величия вроде Кореи, Вьетнама и Японии.
У обоих был период блестяще самодовольного "ансьен режима", деконструируемый со страстным применением насилия "мы новый мир построим"-породой революционеров, похоже, откатывающихся к бесконечному повторению того же самого иным манером.
Латинский язык в будущей Франции ужался до аналитической односложной речи и письмом все более и более удаляющимся от фонетического принципа. Китайский не имел фонетического письма и всю обозримую и реконструируемую историю был аналитичен и односложен, лишь сравнительно недавно сдвинувшись к двусложности. Оба языка страдают обилием омонимов, хотя разрешают эти проблемы иным манером, и оба имеют заметно отличающиеся регистры письменной и устной речи.
В шутку может померещиться, что в закромах ума Мировой Души есть некий идеал Франкитая или Китаефранции, к которому по спирали подвигаются некоторые народы с разных концов Земли.
"История в школе нужна только для того, чтобы юноши помнили: настанет их черед умирать за Родину. Да, битва при Садовой и школьный учитель. Если школьный учитель учит другому - юноши не идут на фронт. Государство гибнет. Если учит правильно - государство живёт. "
https://t.me/governorsjew/7917
Если учитель не зазомбирует человекоединицу в наиболее внушаемом и глупом возрасте запрыгнуть в мясорубку головой вперед, то она не пойдет в мясорубку, как только обретет опыт и мозг — и будет в этом целиком права! Но тогда Государство гибнет... и поделом?
Понятно же, что восемнадцатилетка со взором горящим и от мины ногами отлетающими — не брадатый древнегреческий гражданин, защищающий свою личную землю с рабами и женами от покушений настолько же личных конкурентов, или записавшийся в ЧВК Чайковский на полгода-полтора за долгой драхмой в замес в Персии или Египте.
Ох не для того массовая печать сделала возможной для прынцев массовую вербальную интоксикацию людей способных читать, но не способных поскрести ногтем до второго слоя.
Омерзительность ситуации такова, что долгое время (до сих пор?) государства, не мобилизующие массой людей в возрасте "отвага и слабоумие" в пехоту, могут этой же пехотой быть сметены, как Наполеон подмял под себя всё и всех до гюбриса просто космического. Что они и сделали, и естественное право как-то не нарушилось, эти режимы довольно долго жили и не тужили, да и ныне...
Если государство не гарантирует даже жизнь гражданину, то гражданину оно глубоко не нужно — это государство недоговороспособно в общественном договоре. Если государство активно прожирает граждан, чтобы спасти больше-граждан, это даже не тирания — это просто моровое поветрие.
https://t.me/governorsjew/7917
Если учитель не зазомбирует человекоединицу в наиболее внушаемом и глупом возрасте запрыгнуть в мясорубку головой вперед, то она не пойдет в мясорубку, как только обретет опыт и мозг — и будет в этом целиком права! Но тогда Государство гибнет...
Ох не для того массовая печать сделала возможной для прынцев массовую вербальную интоксикацию людей способных читать, но не способных поскрести ногтем до второго слоя.
Омерзительность ситуации такова, что долгое время (до сих пор?) государства, не мобилизующие массой людей в возрасте "отвага и слабоумие" в пехоту, могут этой же пехотой быть сметены, как Наполеон подмял под себя всё и всех до гюбриса просто космического. Что они и сделали, и естественное право как-то не нарушилось, эти режимы довольно долго жили и не тужили, да и ныне...
Если государство не гарантирует даже жизнь гражданину, то гражданину оно глубоко не нужно — это государство недоговороспособно в общественном договоре. Если государство активно прожирает граждан, чтобы спасти больше-граждан, это даже не тирания — это просто моровое поветрие.
Telegram
Умный еврей при губернаторе
Про учебник истории.
Чего не понимают многие - и ни один из "либералов". Тит Ливий нас научил. История нужна ТОЛЬКО для воспитания юношества. Больше ни для чего. Высшая точка работы истории- рассказ для детей.
История в школе нужна только для того, чтобы…
Чего не понимают многие - и ни один из "либералов". Тит Ливий нас научил. История нужна ТОЛЬКО для воспитания юношества. Больше ни для чего. Высшая точка работы истории- рассказ для детей.
История в школе нужна только для того, чтобы…
1171-1176
γνώμην, Κύρνε, θεοὶ θνητοῖσι διδοῦσιν ἄριστον
ἀνθρώποις: γνώμη πείρατα παντὸς ἔχει.
ὢ μάκαρ, ὅστις δή μιν ἔχει φρεσίν: ἦ πολὺ κρέσσων
ὕβριος οὐλομένης λευγαλέου τε κόρου:
ἔστι δὲ ταῦτα βροτοῖσι κακῶν τῶν οὔτι κάκιον:
πᾶσα γὰρ ἐκ τούτων, Κύρνε, πέλει κακότης.
Боги, Кирн, дают смертным благо мысли,
мыслью человек все пределы объемлет.
О, как блажен, у кого внутри она есть! сколь она лучше
гордости гибельной и вредоносного пресыщения;
пресыщенье — зло для смертных, хуже и нет,
ибо отсюда, Кирн, идет все злое.
γνώμην, Κύρνε, θεοὶ θνητοῖσι διδοῦσιν ἄριστον
ἀνθρώποις: γνώμη πείρατα παντὸς ἔχει.
ὢ μάκαρ, ὅστις δή μιν ἔχει φρεσίν: ἦ πολὺ κρέσσων
ὕβριος οὐλομένης λευγαλέου τε κόρου:
ἔστι δὲ ταῦτα βροτοῖσι κακῶν τῶν οὔτι κάκιον:
πᾶσα γὰρ ἐκ τούτων, Κύρνε, πέλει κακότης.
Боги, Кирн, дают смертным благо мысли,
мыслью человек все пределы объемлет.
О, как блажен, у кого внутри она есть! сколь она лучше
гордости гибельной и вредоносного пресыщения;
пресыщенье — зло для смертных, хуже и нет,
ибо отсюда, Кирн, идет все злое.