А это они двое — мать и старшая дочь. Вот бабушку Шуру я помню очень хорошо — жил у неё каждое лето до 1990-го, когда она умерла. Великий был человек. Историй про неё масса, все и не расскажешь. Самая смешная, наверное, посмертная: у неё деньги были отложены на похороны, и причём в отдельном конверте ещё — на музыку, почему-то хотела, чтобы с музыкой похоронили. А умерла она в декабре. Музыкантов хоть каких-то искали по всему району, нашли троих синяков, один с трубой, другой с гармошкой, третий с барабаном. Их на семь нот хватило: там-там-тадам, там-тадам-тадам-тадам. Самая сложная была задача — удержать их от того, чтобы напились в невменоз ещё до основных событий. Поэтому самогонку прятали за семью замками, и аванса им тоже не давали. Но они, конечно, нашли вариант. Поэтому их родные держали руками, пока они на кладбище шли. Как-то дошли, конечно. Но оркестр этот я до сих пор помню, забыть невозможно — и вид, и звук.

Пока ехал с малой родины в Москву, додумал одну мысль, которой хотел поделиться с каналом.

Мой дядька Геннадий Петрович, когда научил меня делать электропроводку, начал меня с какого-то момента посылать к соседям вместо себя по разным их просьбам по электрике. Но очень жёстко заповедал: денег не бери никогда, будут предлагать — отказывайся. Он, понятно, брал самогонкой, я в свои 11-12-13 брал деревенскими продуктами — яйцами, молоком, салом, квасом. Принцип у меня никакого протеста не вызывал, но было непонятно, и как-то я попросил его объяснить. И он объяснил примерно так: что когда ты делаешь без денег, это ты доброе дело сделал. А они тебе подарок подарили или угостили, это тоже доброе дело уже с их стороны. А когда за деньги, ты просто продал кому-то свою работу. Весь момент, что это именно «доброе дело», тем самым на ноль множится. Я крепко запомнил.

А сейчас вот читаю книжку Грэбера, где он описывает, как североамериканские индейцы выносили свой суд правилам жизни колонизаторов, и там очень много в таком же духе про деньги. И что в связи с этим думаю.

Я никогда в жизни не хотел, чтобы у меня было очень-много-денег. В той системе, в которой я жил все эти годы — а я ведь уже более 30 лет в российской политике — такие взгляды на жизнь некоторая экзотика. Мне, понятное дело, категорически не хотелось быть лохом и быть «хуже людей» (формула бабушки Шуры). Но я всегда хотел, чтобы каждый свой рубль я мог объяснить хоть родным, хоть на площади, хоть любому суду, будь то земному или небесному. Так объяснить, чтобы самому не было стыдно.

Сейчас я, кажется, додумал это до некоторой универсалии. Речь не про равенство или перераспределение. На внутреннем языке я это назвал «здоровая социальная ткань». Ключевой принцип такого здоровья — это когда вознаграждаются только такие дела, которые «миром» признаны как добрые и общеполезные. Если же это не так, ткань неизбежно рвётся — возникает ощущение несправедливости, и не из-за неравенства как такового, а именно из-за жёсткого несовпадения общепринятых моральных установок и фактического распределения благ. Деньги, действительно, по своей природе это обезличенный эквивалент блага, на них не написан их путь, поэтому я понимаю индейцев и понимаю дядю Гену. Но я также понимаю, что такое общество построить крайне трудно, может быть даже невозможно.

И тем не менее. Идея «успеха» — то, с чем никогда бы не согласились мои старшие. Надо по-другому. Может быть, в этом вообще главный скрытый смысл нашего «развода» с Западом: пока мы были в их системе, так даже вопрос нельзя было поставить, потому что «порядок, основанный на правилах» определяли они. А теперь его, по крайней мере, можно обсуждать. Причём без измов — они только путают.

Еду на велике по Краснопресненской набережной, а тут знакомые с НТВ снимают передачу про Белоусова. Пришлось поработать политологом )) на ходу

«Военно-политическая философия» — наш совместный проект с Семёном Ураловым, буквально выросший из стримов на каналах, которые многие из вас помнят. Это подкаст о явлениях и событиях, с которыми мы сталкиваемся ежедневно и которые необходимо обсуждать. Наша задача — понять психологию конфликта, вместе с вами разобраться в происходящих процессах, и что важнее — попытаться всё это объяснить.

Сегодня у нас в гостях эксперт по цифровым технологиям в сфере когнитивных войн Виктор Дробек. И мы продолжаем тему технологий когнитивных войн, которую начали с Сергеем Тиньковым.

В этот раз вместе с Семёном и Виктором обсудим много, что говорится, «практического» с фронтов когнитивной войны: как происходит трансформация «объективного» цифрового сигнала в «субъективную» эмоциональную реакцию, почему люди добровольно отказываются от субъектности, как лидеры мнений сходят с ума, какие процессы в обществе фиксируют наши эксперты КВ, возможно ли создать «искусственный» эмоциональный интеллект. Ну и конкретные проекты и технологии, разумеется, тоже рассмотрим.

Приятного просмотра.

И сразу - аудиоверсия эпизода

*В подкасте упоминаются М. Ходорковский, Л. Соболь, А. Невзоров, внесенные в список иноагентов

По мотивам одной услышанной сегодня лекции. Сейчас будет малосвязный поток сознания, к тому же состоящий из абсолютно бездоказательных, на уровне интуиции, соображений.

1. Один из ключевых шансов, которые нам дала СВО, и который крайне важно не упустить — это шанс раскрепостить способность к институциональному творчеству. Пока не было открытого конфликта с Западом, конструкция сознания, основанная на том, что есть единственно верный современный стандарт архитектуры институтов, а все остальные или устаревшие, или ошибочные (чтобы не сказать аморальные и преступные), выглядела полностью несокрушимой. Притом эта архитектура — плод картины мира просветителей XVIII века, чьи суждения давно превратились в догматический канон, спорить с которым — заведомая ересь и путь на костёр инквизиции. По большому счёту, на ревизию этой архитектуры не дерзнул даже СССР, лишь дополнив её сверху, как вишенкой на торте, ленинской партийной надстройкой.
2. Нужная нам ревизия — это ревизия Гоббса, Локка, Монтескье, Вольтера, Руссо, Франклина. Первым мощным заходом на такую ревизию была немецкая классическая философия, вся линия Канта-Фихте-Шеллинга-Гегеля, впоследствии расколовшаяся на левое (Маркс) и правое (Ницше) гегельянство, но все эти немцы так и оставили нетронутыми ряд краеугольных камней «англо-французской мысли», и на них система удержалась, отбраковав, но и частично интегрировав в себя наследие и «левых», и «правых» гегельянцев.
3. Главное, с чем все эти немцы (и примкнувшие к ним потом отдельные евреи и славяне) за всё время так и не дерзнули спорить — это с просветительской антропологией человекобожия, чудовищной манипулятивной перверсией изначальной христианской идеи Богочеловечества. Именно из этой подмены проистекает в том числе и политическая доктрина ВФР — «конституция» вместо Библии, «идеология» вместо религии, электоральная легитимность взамен сакральной, формализованный закон (lex) взамен высшей справедливости (jus), механическое разделение властей по функции вместо сущностного разделения по целеполаганию (на светскую и духовную), даже «собственность» взамен «владения» (разница в том, что первое право, второе бремя). В итоге всех этих бунтарей в ходе гигантской кровавой разборки ХХ века списали в маргиналы, вернувшись как к абсолютной истине к дедушке Франклину, нарисованному на долларе и символизирующему собой «конец истории».
4. Я был глубоко неправ на «Русском лете», отчитав Глеба Эрвье за слово «оправдание». Ключ к настоящей победе — именно в её оправдании. В каком-то смысле, корни трагедии русской революции лежат в том, что наша армия победила Наполеона на поле боя военной силой, но не смогла и даже не попыталась победить ВФР в умах самих победителей. Александр I что-то такое чувствовал, отсюда Голицын-Кошелев и вся эта попытка «новой религии», закончившаяся демаршем Фотия и в итоге катастрофой на Сенатской площади. В каком-то смысле, судьба династии была предрешена именно там и тогда, всё последующее — затянувшаяся почти на век агония неродившегося субъекта. Говоря в неуклюжих современных терминах, оформилось «поражение в когнитивной войне». Смысл которого очень ясно сформулировал Чаадаев — мы так и не объяснили ни миру, ни, главное, самим себе своего права на ту победу. Которое может проистекать только из оснований собственной картины мира, а её у нас не было.
5. Человекобожие обанкротилось, Франклин на долларе сейчас — это чёрная дыра безразмерного госдолга, который никогда не будет выплачен. Небратьям достался на распродаже предпоследний билет на Титаник, а мы чудом — и то ещё не до конца — избежали шанса взять самый последний. Жулики, начав с обожествления человека, закончили его тотальной отменой и заменой големом ИИ. У нас же всё ещё остался вариант остаться людьми — но только в том случае, если пойдём до конца. Хватит ли смелости? Бог знает.

К предыдущему. В порядке относительно простого упражнения по прикладному институционализму — рассуждение о демократии и монархии.

1. Легитимность монарха — всегда сакральна; монарх — он милостью Божией. Но давайте представим (хе-хе), что Бога никакого нет. Тогда сакрум пересобирается довольно интересным способом — взамен Бога (которого нет) появляется некий «народ» (который почему-то «есть»). Как я уже писал, разумному человеку куда проще допустить, что действительно существует Бог, нежели принять за факт, что действительно существует «народ» — не как абстрактная социологическая категория, а как реально действующий субъект, способный быть каким-то там «источником власти». Но граждане, поставившие Разум на пьедестал, о таких нюансах, разумеется, не задумываются — я художник, я так вижу.
2. Окей, допустим. Тогда осталась чисто техническая задача: придумать процедуру, с помощью которой помянутый «народ» порождает из себя вполне конкретное персонализированное начальство и торжественно вручает ему эту самую полноту власти. Вот её и придумали: называется «выборы». Поскольку изобретали всю эту хрень школяры с закалкой средневековых университетов, они перенесли на эти самые «выборы» родную им механику университетских схоластических диспутов: выходят умники и ex cathedra гвоздят друг друга мощными речугами, а зал то хлопает, то улюлюкает, и вот кому больше хлопают и меньше улюлюкают, тот типа и выиграл.
3. Но это всё корректно работает даже в том же университете при одном важном условии: если слушатели как минимум понимают, о чём вообще идёт спор. Ну, в университете, положим, в целом понимают. А вот на городской площади всё это неизбежно вырождается в ярмарочный балаган, где победу одерживает не столько тот, кто будет более убедителен в аргументах, сколько тот, кто произведёт лучшее эмоциональное впечатление — видом, голосом, жестами, манерами. Соответственно, именно поэтому избирательное право поначалу не было всеобщим, а было исключительно цензовым, и имущественный критерий был важен не сам по себе, а как мера ответственности выбирающих: значение имеет голос лишь тех, кому есть что терять. Но по мере расширения избирательных прав на вообще всех, включая женщин, заключённых и душевнобольных, всё это окончательно свалилось в похабный спектакль самого низкого пошиба.
4. Дальше, понятно, возникает необходимость в разного рода ограничениях. Во-первых, процедуру решили повторять с некоторой регулярностью — типа если поняли, что ошиблись, то в следующий раз переголосуют по-другому. Во-вторых, возник ценз уже на уровне пассивного избирательного права: не допускать в кандидаты абы кого. Апофеоз этого подхода мы видим в современных демократиях, например как у них, когда этот цензовый коридор сузился до двух полоумных дедов, из которых один и то под вопросом, аксиос или не аксиос. Ну или как у нас: один Настоящий Начальник, про которого и так понятно с самого начала, что он победит, и три откровенных петрушки, нужных исключительно ради процедуры и ещё чтоб лупили (но аккуратно) друг друга на сцене резиновыми членами, дабы хоть какое-то шоу всё-таки гоу.
5. Но даже такой балаган — роскошь, которую могут позволить себе относительно суверенные страны. В несуверенных всё ещё проще: берётся буквально ярмарочный клоун, играющий членом на рояле, и средствами современных технологий промывки мозгов прокачивается до 80% рейтинга. Платит за всё местная братва в расчёте отбиться, как в казино, однако реальный контроль получает не она, а внешние хозяева инфраструктуры мозгомойки. Электорат потом утилизируется в специально организованном биореакторе, выморочные активы пилятся между утилизаторами, которым всё это туземное лошьё (выжившая его часть) оказывается ещё и должно по правнуки за поставки средств самогеноцида. Триумф демократии, как он есть.
6. Отсюда мысль: может, предки-то всё же не совсем дураки были? Ну просто в порядке допущения.

Так, друзья и подписчики. У меня застряла партия футорок для пламегасителей, по вопросу можно посмотреть по ранним публикациям. Думал, что справлюсь сам, но не получилось. Надо 270 тр + ещё 40 на антикор. Есть 150 — порядка 100 остаток с предыдущего сбора и 50 моих. Надо, соответственно, ещё 160 насобирать. Реквизиты обычные — 2202202392431585, Сбер. Правда, мне тут Семён Уралов всю плешь проел (и по делу), что на третий год войны с личными карточками на сборы надо завязывать, так что в самое ближайшее время перейду на карточный счёт Ушкуйника, который проверяется вдоль и поперёк всевозможными органами и полностью прозрачен. Туда тоже уже можно, но пока без карточного номера, только по реквизитам, их могу выслать в личку по запросу.

Спасибо, сбор закрыт.

Пост в telegram.org | 22.05.2024 18:50 (UTC+3)
NEWS.ru | Новости 👥 204 098

«Атлант если плечики не расправил, то немного подергивает» ⭕ ⭕️ Политолог Алексей Чадаев в беседе с NEWS.ru, комментируя назначение Белоусова главой Минобороны РФ, назвал такое решение...

IT-пропаганда - текстовая версия

У меня за жизнь было несколько случаев, когда человек, о котором у меня было сформировано «на дистанции» негативное мнение, при личном взаимодействии показывал себя дельным и умным. И наоборот — когда те, кого восхваляли, вообще не оправдывали ожиданий. Именно поэтому я стараюсь не иметь мнения о тех, кого не знаю и с кем не доводилось работать лично. Правда… с удивлением вдруг понял, что, по крайней мере, в сегодняшней российской госсистеме таких ещё поискать. Но в любом случае: чем старше становлюсь, тем осторожнее в оценках по «внешнему» образу.

Я так скажу. Антикоррупционные расследования по разным там генералам — это, конечно, хорошо. Но радоваться будем не тогда, когда кого-то там со звёздами сажают, а тогда, когда на фронте появится надёжная и защищённая цифровая связь. Если путь к этому именно таков — ура и вперёд. Но важно всё же ехать, а не только шашечки-клеточки.

Тезисы о топологии войны и мира

1. Мыслить одной лишь координатной сеткой нельзя. Связность пространства выстроена иначе. Даже в бытовом аспекте: до Перми мне лететь два часа, до Стамбула три, до Дубны ехать по пробкам пять; следовательно, Пермь и Стамбул для меня с точки зрения связности ближе, чем Дубна.
2. Война переосмысляется всякий раз, когда к ней подключается новая среда со своей физикой. Классическое геополитическое противопоставление Суши и Моря основано на том, что бОльшую часть письменной истории человечества ему было доступно только эти две среды — наземная и надводная. Они, да, устроены очень по-разному. Для контроля над первой нужна пирамидальная структура, для контроля над второй — сетка с узлами. Но вот в начале прошлого века добавились ещё две: сначала подводная, а затем и воздушная, и обе очень сильно скорректировали войну. Оказалось, что действуя из другой среды, ты можешь радикально изменять баланс сил в «старых», уже освоенных средах. Потом добавился ещё и космос, и опять сдвиг баланса.
3. Кроме физических пространств, есть ещё и нефизические. Например, в середине века к средам противостояния добавился эфир — мир радиоволн. А потом он расширился ещё и до «киберпространства» — абсолютно виртуальной среды, где бегают от узла к узлу нолики и единички.
4. Наконец, новейшие достижения военной мысли добавили к этому списку ещё один новый домен — домен когнитивной войны. Это ещё более виртуальная среда, чем даже эфир и кибер: её физический носитель — это головы людей и собирающиеся в них так и эдак нейронные цепочки. Но они, эти цепочки, собираются там не только сами по себе, но и в результате работы органов чувств — зрение, слух, обоняние, осязание, вкус; и дальнейшей работы интерпретативной системы, находящейся опять же в голове. И можно, воздействуя на алгоритмы формирования и разрушения таких цепочек, добиться деконструкции вражеских антропоструктур и победить, вообще ничего не делая ни в одной из физических сред.
5. Сушу и море мы ещё как-то можем изобразить на двухмерной географической карте. Уже подводную (да и подземную) и тем более воздушную среду мы корректно на двухмерной карте вообще отобразить не можем — в лучшем случае на трёхмерной модели. А все остальные из перечисленных приходится картировать совершенно иначе, по другим принципам. И удобных способов такого картирования нет пока вообще.
6. Среды вложены одна в другую, они соприкасаются не какими-то там «границами», а буквально всем слоем. Это верно даже применительно к самым «старым» и самым освоенным средам — наземной и надводной. Вода это дорога, с куда меньшими энергозатратами, чем суша, и в этом смысле накопление богатства всегда связано с контролем моря, или по крайней мере рек (как было в древней Руси, где реки и были дорогами буквально).
7. Деконструкция вражеского субъекта — это разрушение связности. В этом смысле на земле важно обрушить пирамиду, на воде — порвать логистику, в киберпространстве — дезактивировать узлы обработки данных, в конитивном слое — разрушить вражескую картину мира.
8. В этом последнем мы сейчас наиболее уязвимы. Сильнее, чем на воде, в эфире, в космосе и кибере. Вообще чудо, что нас до сих пор не раздолбали вдребезги именно оттуда, потому что это даже хуже, чем воевать в условиях, когда у одной стороны есть авиация, а у другой нет. Но вьетнамцы показали путь в ХХв — строить тоннели под землей. Соответственно, нам нужна концепция партизанской и диверсионной когнитивной войны. Понять топологию, картировать её и найти уязвимости. И атаковать. Войны в обороне не выигрываются — это единый закон для всех сред.

А вообще, вот честно, сижу и думаю: Мурз, блин, вот погодил бы ты стреляться ещё хотя бы месяца три, глядишь, уже бы, может, и вовсе передумал. Свербит эта мысль, ничего не могу с собой поделать.

И ещё одно соображение, на сей раз от покойного Павловского. «В России повестку действий власти каждого следующего цикла формирует оппозиция предыдущего». Имеется в виду, что каждый раз после обновления легитимности власть начинает реализовывать именно то, к чему призывали оппозиционеры, при этом никак не меняя статус самих призывальщиков — они как числились врагами режима, так и остаются ими числиться. В предыдущем цикле, особенно под конец, в этой роли были не столько навальнисты, сколько «рассерженные патриоты» — вот сейчас начальство и делает примерно то, о чём они просили, причём, казалось бы, без видимого эффекта, и будучи под непрерывным встречным огнём от штатных охранителей. Но цикл сменился…

Мысли совсем в сторону. По причине сезонной обременённости родительскими заботами задумался вот о чём.

Ахиллесовой пятой и имперской России, и СССР было отсутствие адекватных механизмов воспитания детей сильных мира сего. Конкретно в СССР именно они «разложились» гораздо раньше остальной страны, это начало проявляться ещё при позднем Сталине, а симптоматика была описана ещё аж Троцким в книжке «СССР в 1936 году».

В империи с этим обстояло чуть получше, но именно что чуть. Осталась богатая литература про то, какие с этим были проблемы. Причём даже когда империя принималась целенаправленно этим заниматься: теги Царскосельский лицей, декабристы. В конце концов, ведь и братья Ульяновы — генеральские дети (И.Н.Ульянов действительный статский советник, т.е. генерал-майор). Причём в революционеры шли лучшие из них, большинство же превращалось уже и тогда в праздных мажоров. Ну а про детей постсоветской «элиты» нечего и говорить.

Интегрально — с детьми «верхнего слоя» во все времена у нас всё не лучше, а хуже, чем в целом по стране. Я знаком с этим с детства, поскольку учился в школе №128 на 2-й Тверской-Ямской; со мной в классе учились дети и внуки членов ЦК, секретарей союзных компартий и даже внучка экс-председателя КГБ СССР. Хотя — тогда это было возможно — в том же классе учились и дети люмпенов из соседних коммуналок, и такие, как я, дети обычных советских НТР-ов. Но я с первого класса жил в этой ситуации острейшего разрыва, когда одним детям привозили заграничные штуки, а у других мать-одиночка не могла набрать денег на новую школьную форму, а я был ровно посерёдке — на форму хватало, но вот рюкзаки и ручки-карандаши были только из магазина «Школьник».

Опуская простыню промежуточных рассуждений, сразу тезис. Мало говорить об «институте семьи». Он в традиционном обществе составная часть института рода, и одна из важнейших составляющих в нём — это как раз внутренние механизмы воспитания наследников, с передачей им родовой миссии и родовой этики. То, что это и в XVIII веке работало криво, отражено уже в известной комедии Фонвизина. Но всё же как-то ещё работало. Золотой век русской культуры обусловлен изобилием французских гувернёров-эмигрантов в России в 1790-х гг. Но ведь отцы их нанимали, учили же недорослей. А потом как-то на нет сошло.

Сейчас я обнаружил парадокс: чем дороже платная частная школа, тем хуже там учат. Потому что учителя боятся влиятельных родителей, директора не хотят терять платежеспособных клиентов, а когда образование это «услуга», его, считай, нет. Впрочем, бесплатная ГБОУ СОШ это тоже грустный вариант — в первую очередь из-за контингента учащихся; ладно бы пресловутые «дети мигрантов», но есть в количестве и русские дети, которые до первого класса не видели в жизни вообще ничего, кроме телевизора и дебильных игр в смартфоне-планшете. Остаются «школы с концепцией» — но как правило «с концепцией» чаще всего равнозначно «с придурью». Тут дальше уже к родителям: насколько их собственная придурь комплиментарна светлым педагогическим идеям авторов концепции.

Так сложилось, что я хорошо и близко знаком с историей семьи Арашуковых — тех самых, которые сейчас сидят на пожизненном. Она такова. Первый сын Рауля Арашукова погиб в результате несчастного случая — отец, будучи ещё водителем грузовика, задавил его насмерть. Соответственно, у второго сына всё было на ложечке с горкой — ему можно было всё и никогда ничего не было ни за что: понятная родительская компенсаторика. А по мере того, как отец из водителя стал большим начальником, этого всего стало очень много. А мальчик вырос, почти не видя отца, но будучи максимально щедро одариваем им. В школе он тоже, кстати, почти не учился: диплом о среднем образовании ему купили ещё примерно в его 12 лет. А в 17, добавив год и переделав паспорт, ещё и впридачу мандат депутата ставропольской гордумы.

Морали не будет. Скажу одно: из всех институтов государства важнейшим является образование, а самым высокорисковым — образование детей верхнего слоя. Именно в этой точке мы регулярно теряем страну. И ничего не страхует от того, что эта история не повторится.

К предыдущему. Я не был дитём элиты и не учился в элитных школах. Обычная семья инженеров, обычная советская школа.

Но у меня всё же было одно конкурентное преимущество перед сверстниками — это моя деревенская мама, абсолютно отчаянная перфекционистка, которая, едва я научился ходить и говорить, принялась запихивать меня во все кружки подряд, от лепки до пения, от плавания до хореографии. А потом, уже в школьные годы, решила допом дать мне верховую езду, английский, латынь-греческий, продвинутую русскую словесность (литературная студия), музыку (фортепиано) и бальные танцы. Откуда у неё в голове возник именно такой набор «дополнительных опций», это для меня до сих пор загадка — видимо, кто-то из знакомых объяснил, что примерно этому у нас учили дворян в XIX веке. К тому же поди ещё найди всё вот это в перестроечной Москве конца 80-х, но ведь нашла же, причём в те годы, когда мы и на еде-то экономили.

Главное, у неё было стойкое убеждение, что в школе ничему толком не учат, всё тамошнее, конечно, надо знать назубок (у меня любая четвёрка была поводом для разбора), но того, чего там дадут, совершенно недостаточно. Я выл и стонал от нагрузки, ещё громче возмущались папа и более старшая родня, что ребёнка лишают детства и всё такое, но там была бетонная стена. Оглядываясь назад, я понимаю, что никаких особых способностей, кроме разве что неплохой памяти, у меня не было, но благодаря всей этой интервенции развили на максимуме то, что есть. Мамы уже почти четверть века нет, но я чем дальше, тем больше понимаю, как же мне с ней повезло. А главное, как мало было шансов именно на такое, учитывая их происхождение, окружение, социальную среду и т.д.

Отсюда вывод. Образование начинается дома, и именно на дошкольной и ранней школьной стадии возможность родителей влиять на формирование ребёнка максимальна. Потом она с каждым годом неуклонно падает. А у нас обычно спохватываются именно в средней школе, когда уже видно, что всё идёт куда-то не туда.

Алексей Чадаев поднимает сложнейший вопрос многомерности современной войны.

А меж тем, количество угроз для солдата неисчислимо выросло даже за последние 100 лет. Даже без контура ментальной войны.

Современный солдат должен одновременно наблюдать за:
- большим воздухом (самолеты, вертолеты, мины, снаряды, ракеты)
- малым воздухом (дроны)
- землей (мины)
- стрелковым боем

Это только физические угрозы. Есть еще и ментальные.

Современному солдату надо знать устройство
- оружия и взрывчатых вещества;
- средств связи;
- дронов;
- электромагнитных полей и радиоэлектроники;
- химических и биологических соединений (в самом ближайшем будущем).
- методов воздействия врага на собственное сознание;

Военнослужащий при всем этом должен постоянно находить себе достаточные нравственные основания, чтобы отдать свою жизнь за Отечество. Если вы думаете, что это просто - вы заблуждаетесь.

Контуры в которых ведется современная война - многомерны. И все они должны умещаться в голове одного мужчины средних лет, часто под огневым воздействием противника.

Именно по этому американская DARPA вкладывает миллиарды долларов в автоматизацию процессов войны, и создание сервиса цифрового аутсорсинга управления боем на всех уровнях.

Ключевая задача - разгрузить современного солдата до допустимых когнитивных пределов, с которыми он сможет эффективно выполнять набор примитивных функций.

ЖИВОВZ