Подкаст «Чистота понимания» — совместный проект с Семёном Ураловым о явлениях и событиях, с которыми мы сталкиваемся ежедневно и которые необходимо обсуждать.

Тема выпуска: Реванш в холодной войне.

У нас в гостях – политический обозреватель Дмитрий Куликов.

В выпуске обсудили тему пропаганды и идеологии. Какая она должна быть в XXI веке - в эпоху цифровых технологий и глобальной взаимосвязанности?

Проанализировали исторический контекст холодной войны и сравнили его с современной геополитической ситуацией. Как менялись инструменты влияния на общественное мнение? Какую роль играют социальные сети и интернет в распространении идеологий?

Приятного просмотра!

vk | youtube
#Чистота_понимания | #ЧП | #ВПФ

Аудиоверсия подкаста «Чистота понимания».

Тема выпуска: Реванш в холодной войне.

С Дмитрием Куликовым обсудили тему пропаганды и идеологии. Какая она должна быть в XXI веке – в эпоху цифровых технологий и глобальной взаимосвязанности?

Проанализировали исторический контекст холодной войны и сравнили его с современной геополитической ситуацией. Как менялись инструменты влияния на общественное мнение? Какую роль играют социальные сети и интернет в распространении идеологий?

Видео • vk | youtube | telegram

#Чистота_понимания | #ЧП | #ВПФ

В порядке развлечения.

На днях мне пишет один из членов областного правительства НовОбласти, почему-то обращаясь на Вы, хотя мы давно на ты, что меня и "Ушкуйник" собираются проверять компетентные органы. Смотрю внимательно аккаунт, с которого написано — подделка, но довольно мастерская. Стало интересно. Веду диалог как с настоящим министром. "Министр" сообщает, что мне сейчас позвонит сотрудник органов с таким-то именем и фамилией и просит оказать содействие.

Через какое-то время звонит "сотрудник". Веду с ним опять-таки долгую беседу, изо всех сил изображая жертву — ну, как смог. В конце концов он мне присылает скриншот картинки с запросом на проверку того факта, что я... финансировал ВСУ.

Перезванивает. Говорю ему вежливо, что в средней полосе России, в отличие от южнорусских земель, никогда не говорят "у нас был разговор за вас". О вас, про вас и т.д. Так что, говорю, скажите своим руководителям, чтобы вам лексику подправили, а то как-то даже стыдно... за вас.

Теперь прагматика. Это типовой скрипт — "вход" в коммуникацию они стараются осуществить не с "холодного" контакта, а от кого-то, кто уже известен человеку и вызывает доверие; в идеале вообще какой-нибудь его руководитель. И только вторым ходом переключают на "звонаря", который уже и ведёт собственно развод в телефонном режиме. Звонарь конкретно мне попался довольно слабенький, логику держал плохо, явно волновался и плавал в деталях. Но у них есть и более подкованные кадры, думаю.

Так что всем на будущее: не ленитесь верифицировать коммуникацию даже от давно знакомых людей, включая разное начальство. Перепроверяйтесь, не допускайте, чтобы вас изолировали от других коммуникаций. Если вам пишет какой-нибудь руководитель — не поленитесь перезвонить к нему в приёмную и уточнить, точно ли это был он.

Есть такое понятие vergüenza, не очень точно переводящееся на русский как «испанский стыд». Нанюханный агрессивный бомж в Овальном кабинете, который позволяет себе под камеры хамить главе ядерной державы — это ровно тот случай. Не очень понятно, как они вообще это терпят, я даже не про Трампа, а тупо про Юнайтед Стейтс.

С утра, на свежую голову, я подумал вот что.

Ведь это было то, о чём десятилетиями мечтали некоторые наши ультрапатриоты. Простой криворожский пацик прямо в Белом Доме в лицо высказывает этим треклятым пиндосам всё, что о них думает. И при этом вся Европа и даже часть Америки ему рукоплещет — так их, ишь вообразили себя хозяевами планеты. Типа, никакому Путину никогда не хватило бы смелости вести себя так в Сияющем Городе На Холме, "а наш мальчик таки смог" ((с)анекдот про ксендза и раввина).

Последний аналогичный пример — Хрущёв, стучавший ботинком по трибуне ООН. Но Хрущёва в результате вынесли ногами вперёд коллеги по Политбюро, и не в последнюю очередь именно за подобные художества — противостояние противостоянием, но есть приличия, которые надо бы соблюдать. А в Киеве на это скажут — патамушта вы рабы, лалала, а мы вольные козаки. Важный момент вчерашнего перформанса — это, конечно, вопрос журналиста про костюм.

Я начинаю понимать, почему в серьёзных странах возраст лидеров сейчас 70+. Именно моё поколение политиков, к которому принадлежат и Зеленский, и Макрон, и Каллас, и много кто ещё по длинному списку — это такие сорокалетние недоросли, и это не про политиков как таковых — это про социум в целом; взрослеть стало почему-то намного труднее, чем полвека назад, слишком уж многое за то, чтобы оставаться шаловливым ребёнком до пенсии (которую всё равно рано или поздно отменят).

В общем, "отцы и дети". И важнейшее из умений нашего времени — умение взрослеть.

В рамках проекта "Нейроленин" продолжаю штудировать труды вождя мирового пролетариата и строить онтологическую карту-граф всепобеждающего учения. Делается это для того, чтобы накормленная датасетом его ПСС нейросеть давала ответы на вопросы не только в его стиле (на уровне лексики и синтаксиса), но и опираясь на его константы мышления — на уровне идеологии.

И вот сегодня у меня "на рабочем столе" самый сложный фрагмент онтологии — классовая теория и классовая борьба.

Напомню, Маркс так и не дал адекватного определения того, что он понимал под словом "класс", равно как и Энгельс. Они оба пользовались этим словом так, как будто все и без того в курсе, что оно означает и какую сущность описывает. Единственный более-менее внятный критерий, позволяющий проводить разграничение — это собственность. В этом смысле генеральная разделительная черта между господствующими классами и эксплуатируемыми — наличие у первых собственности на средства производства. Причём такого производства, которое носит общественный характер: этим она отличается, к примеру, от личной собственности у промежуточной прослойки ("мелкой буржуазии"), которая, хоть и обладает нередко какой-никакой собственностью, в том числе и на "орудия труда", которыми зарабатывает себе на жизнь, но при этом живёт только своим трудом, не привлекая наёмный.

Собственно господствующие классы также неоднородны: кроме крупной буржуазии, контролирующей капитал, есть ещё аристократия и духовенство, у которых источник их господства либо наследственный, либо сакральный, но суть та же самая — эксплуатация низших классов.

Пролетариат — главный для них класс — появляется только при развитии капиталистических отношений, но по типу отношения к собственности он ничем не отличается от рабов при рабовладельческом строе или крепостных при феодальном: они в некотором смысле "не принадлежат себе". "Нечего терять, кроме своих цепей". Но у промышленного пролетариата, при всём его угнетённом положении — для выживания он вынужден продавать нанимателю своё время и свой труд, становясь частью механизма извлечения прибыли, от которой он заведомо отчуждён — есть то, чего не было у рабов и у крепостных: прививаемый фабричным способом производства навык самоорганизации и коллективного действия. И именно здесь, по замыслу бородатых классиков, лежит главный залог будущего успеха социалистической революции: как только такая самоорганизация приобретёт политическое измерение, возникнет "профсоюз" и тем более "партия" — эксплуататорам конец: "капитализм сам вырастил себе могильщика".

Ленин, в своих ранних работах — начиная прямо с 1894, с критики "друзей народа" и заканчивая "Развитием капитализма в России" (1899) — самоопределяется в отношении капитализма: он как бы против него, но не так, как народники (для которых это путь к народным страданиям), а наоборот — чем больше в отсталой России будет всякого капитализма, тем быстрее созреют условия для партии трудящихся и для социалистической революции. Тем интереснее его последующий поворот в споре с Плехановым, который настаивал, что правильная, кошерно-халяльная социалистическая революция должна начаться в самых развитых странах. А вот Ленин в какой-то момент выдвинул тезис, что наоборот — в отсталой России, где капитализм вроде бы ещё слаб, а рабочий класс тем более — шансов "перепрыгнуть" этап накопления капитала и сразу перейти к социализму куда больше. Вот этот поворот его мысли я сейчас и разбираю.

Понятно, что Ленин в первую очередь был человеком действия, и поэтому подход Плеханова — сидеть и ждать, пока для социалистической революции в "отсталой" России "созреют условия" — ему был отвратителен именно вот этим "сидеть и ждать". Но он не мог просто взять и сказать: а мы не хотим никого ждать, ему нужна была теория. Но поскольку никто никакой годной теории не предложил, он попытался изобрести её сам. И эти поиски толкнули его в сторону прикладной геополитики.

Собственно, тут и родилась концепция, которая в наиболее оформленном виде звучит "империализм как высшая стадия капитализма". Он предлагает рассматривать национальные экономики и общества не сами по себе, а в их динамическом экономическом взаимодействии друг с другом. И делает главный вывод: капитализм есть явление всемирное, а эксплуатация работает так: после того, как в "развитых" странах достигнут предел возможностей промышленной технологии, капитал толкает свои правительства на ограбление стран менее развитых. Соответственно, и социалистическую революцию надо понимать не как делаемую отдельно в России или Германии против соответственно российского или германского капитализма, а как делаемую в любой точке мира против мирового же капитала. И если так, тогда всю плехановщину с "условиями" можно отбросить — социалистическую революцию можно и нужно делать в России прямо сейчас, потому что она не против "царизма", так как тот сам лишь орудие мирового капитала, а против этого самого мирового капитала, который и есть главное зло.

Отсюда понятна его позиция в Циммервальде в 1915-м. Что вся эта мировая война — в некотором смысле иллюзия: хотя капиталистические хищники разных стран и стравили свои народы друг с другом в этой всемирной мясорубке, тем не менее их классовые интересы абсолютно одинаковы: спор в конечном счёте идёт лишь о том, чей именно капитал — немецкий, британский, французский, австрийский или русский — будет грабить и эксплуатировать колониальную периферию. Соответственно, и победа ни одной из сторон ничего не даст эксплуатируемым классам в странах-победительницах: наоборот, им станет только хуже. Но зато, рассудил он, эта схватка предоставляет шикарную возможность развернуть полученное "массами" оружие против своих угнетателей — "превратить империалистическую войну в гражданскую". Что и удалось реализовать на практике уже в 1917-м.

Для меня как для реконструктора здесь важнее всего то, что он не столько строил теорию, сколько искал годную теоретическую опору для практического действия, нащупывал тот архимедов рычаг, с помощью которого можно перевернуть мир — и в конце концов таки нащупал. Он не был и не хотел быть серьёзным мыслителем, по некоторым текстам даже складывается ощущение, что он был бы не против, если бы какие-то идеи или подходы кто-то дал себе труда проработать более фундированно и глубоко, потому что у него самого нет на это времени — его целиком отнимает партийная деятельность. Когда он попытался попробовать себя на ниве более фундаментальной философской тематики — "Материализм и эмпириокритицизм" — вышел достаточно убогий памфлет, который стыдно читать, потому что в нём больше сквернословия, чем собственно философии.

Но есть одна вещь, которая делает его на голову сильнее и предшественников, и последователей именно как теоретика. Как ни странно, это юридическое образование. Он мыслил и формулировал строгими правовыми категориями, был юристом до мозга костей. Вершина его творчества — "Государство и революция" — текст, написанный в Разливе летом 17-го, за пару месяцев до октябрьского переворота, содержащий не только обоснование "диктатуры пролетариата" (опять-таки, в строгом правовом смысле слова "диктатура"), но и де-факто опровержение идей Маркса и Энгельса об "отмирании государства". Он чуть ли не единственный из всей этой толпы "социал-демократов" ощущал материю власти на кончиках пальцев — наверное, именно поэтому, в отличие от толпы сменяющих друг друга временщиков 17-го, смог не только взять власть в ходе переворота, но и удержать её и даже переучредить государство на новых основаниях.

Мою задачу это сильно облегчает, кстати: правовой язык — он сам по себе достаточно строгий и легко ложится в формальную онтологию, пригодную в качестве основания для алгоритма нейросети. Скажем, Троцкого с его любовью к цветистым метафорам, Сталина с его занудным "догматическим богословием" или Гитлера с его бесстыжим популистским враньём положить в такую алгоритмическую модель было бы куда труднее. А тут уже понятно, "что делать".