За последние дни, мотаясь между Москвой-полигоном-Новгородом-полигоном-Москвой за рулём, надиктовал несколько разных обрывочных мыслей диктофону. Сейчас, по мере их превращения в текст, буду выкладывать в виде постов.
Про народный ВПК.
Никакое техническое устройство, даже избавленное от детских болезней, идеально сделанное, серийное и тд, не является конечным продуктом для фронта. Как учат нас гуру американского маркетинга, люди покупают не дрели, а дырки в стене. В этом смысле конечным продуктом является комбинация из:
- Самого устройства вместе с упаковкой-периферией-ремкомплектом-расходниками- транспортным контейнером,
- Обученного специалиста или расчёта, способного его применять в рамках отработанных пользовательских сценариев
- Командира, способного отдавать специалисту или расчёту команду на применение в соответствии с общим алгоритмом боя, с пониманием особенностей и ограничений тактики применения
- Системы технической и эксплуатационной поддержки, которая позволяет оперативно консультировать пользователей и осуществлять текущий и капитальный ремонт
Вот это всё можно считать конечным продуктом. Это азбука, которой часто пренебрегают конструкторы, даже больших предприятий официального ВПК, которые исходят из того, что их зона ответственности закончилась в тот момент, когда они отдали готовое изделие военной приёмке.
В свою очередь, у МО нет достаточных собственных компетенций превращать изделие в такой комплект, особенно в новых сферах, таких как беспилотники и окопный РЭБ. И именно поэтому многое из современного, в особенности технически сложного оружия или не используется, или используется на 10-20% от своих возможностей.
Никакое техническое устройство, даже избавленное от детских болезней, идеально сделанное, серийное и тд, не является конечным продуктом для фронта. Как учат нас гуру американского маркетинга, люди покупают не дрели, а дырки в стене. В этом смысле конечным продуктом является комбинация из:
- Самого устройства вместе с упаковкой-периферией-ремкомплектом-расходниками- транспортным контейнером,
- Обученного специалиста или расчёта, способного его применять в рамках отработанных пользовательских сценариев
- Командира, способного отдавать специалисту или расчёту команду на применение в соответствии с общим алгоритмом боя, с пониманием особенностей и ограничений тактики применения
- Системы технической и эксплуатационной поддержки, которая позволяет оперативно консультировать пользователей и осуществлять текущий и капитальный ремонт
Вот это всё можно считать конечным продуктом. Это азбука, которой часто пренебрегают конструкторы, даже больших предприятий официального ВПК, которые исходят из того, что их зона ответственности закончилась в тот момент, когда они отдали готовое изделие военной приёмке.
В свою очередь, у МО нет достаточных собственных компетенций превращать изделие в такой комплект, особенно в новых сферах, таких как беспилотники и окопный РЭБ. И именно поэтому многое из современного, в особенности технически сложного оружия или не используется, или используется на 10-20% от своих возможностей.
Много было откликов (в тч в личку) на моё брошенное вскользь в посте про народный ВПК замечание о том, что идёт соревнование двух моделей: колониальной венчурно-франшизной у украинцев и суверенно-феодальной у нас. И я понял, что про это надо высказаться как-то подробнее.
Очень важно здесь попробовать подойти безоценочно. То есть абстрагировавшись от установки, что колониальная это заведомо плохо, а суверенная заведомо хорошо. Понятно, что мы и так в этом уверены, иначе бы были на другой стороне. Но сейчас я, безотносительно к моральному выбору, скажу об относительных преимуществах и дефицитах обеих моделей.
Во-первых, они бывают объективные и субъективные. Про субъективные я уже делал заход, когда писал о колониальных элитах, что субъективно, с точки зрения «рядового элитария», быть колониальной элитой намного лучше и приятнее, чем быть элитой суверенной. В первом случае ты главная звезда танцпола, у тебя есть всё, тебе можно всё, и тебе не указ никто в стране. Где-то далеко «там» есть, конечно, хозяева, но они на любые твои здешние художества будут смотреть сквозь пальцы. Плюс ты при соблюдении определённых правил имеешь доступ к благам и сервисам их имперского центра, у тебя там, в довольстве и безопасности, семья-недвижимость-капиталы, а здесь ты тоже можешь выстроить забор вокруг усадьбы, предаваться престижно-статусному потреблению и наслаждаться бесконечным превосходством над согражданами и в качестве жизни, и в степени свобод.
У суверенных элит всё куда тоскливее. Ты мало что можешь в плане жизненных благ — у тебя куча ограничений. Ты дохрена чего должен — у тебя куча обременений и обязанностей. Тебя постоянно рекрутирует начальство на решение разных сложных государственных задач. И ещё всё время пасёт, а при заступах — наказывает. И пасёт не только начальство, но и тутошняя бдительная общественность. Ты — служивый; высокопоставленный, да, но служивый. И не только перед сувереном, но и перед согражданами регулярно вынужден держать ответ: а не слишком ли ты оборзел, будучи элитарием. Потому что колониальных элитариев их заморский центр, наоборот, всячески поощряет борзеть (это соответствует его управленческой парадигме), а суверенный — заинтересован в том, чтобы его «лучшие люди» были образцовыми для остальных и всячески демонстрировали, что место на вершине «социального баобаба» занимают по праву, а не патамушта «так склалось».
Ну и да, в любой момент опричники нагрянут, не без этого тоже.
Очень важно здесь попробовать подойти безоценочно. То есть абстрагировавшись от установки, что колониальная это заведомо плохо, а суверенная заведомо хорошо. Понятно, что мы и так в этом уверены, иначе бы были на другой стороне. Но сейчас я, безотносительно к моральному выбору, скажу об относительных преимуществах и дефицитах обеих моделей.
Во-первых, они бывают объективные и субъективные. Про субъективные я уже делал заход, когда писал о колониальных элитах, что субъективно, с точки зрения «рядового элитария», быть колониальной элитой намного лучше и приятнее, чем быть элитой суверенной. В первом случае ты главная звезда танцпола, у тебя есть всё, тебе можно всё, и тебе не указ никто в стране. Где-то далеко «там» есть, конечно, хозяева, но они на любые твои здешние художества будут смотреть сквозь пальцы. Плюс ты при соблюдении определённых правил имеешь доступ к благам и сервисам их имперского центра, у тебя там, в довольстве и безопасности, семья-недвижимость-капиталы, а здесь ты тоже можешь выстроить забор вокруг усадьбы, предаваться престижно-статусному потреблению и наслаждаться бесконечным превосходством над согражданами и в качестве жизни, и в степени свобод.
У суверенных элит всё куда тоскливее. Ты мало что можешь в плане жизненных благ — у тебя куча ограничений. Ты дохрена чего должен — у тебя куча обременений и обязанностей. Тебя постоянно рекрутирует начальство на решение разных сложных государственных задач. И ещё всё время пасёт, а при заступах — наказывает. И пасёт не только начальство, но и тутошняя бдительная общественность. Ты — служивый; высокопоставленный, да, но служивый. И не только перед сувереном, но и перед согражданами регулярно вынужден держать ответ: а не слишком ли ты оборзел, будучи элитарием. Потому что колониальных элитариев их заморский центр, наоборот, всячески поощряет борзеть (это соответствует его управленческой парадигме), а суверенный — заинтересован в том, чтобы его «лучшие люди» были образцовыми для остальных и всячески демонстрировали, что место на вершине «социального баобаба» занимают по праву, а не патамушта «так склалось».
Ну и да, в любой момент опричники нагрянут, не без этого тоже.
А теперь об объективных отличиях колониальной венчурно-франшизной и суверенной моделей.
Сначала про колониальную. Собственно, слова «венчур» и «франшиза» — они являются указателями на то, что тебе имперский центр регулярно отгружает набор готовых организационных решений и управленческих практик, оформленных в виде пошаговых инструкций, отработанных и отлаженных — просто бери и внедряй. Делай как велено, и будет тебе штатный, расчётный прирост эффективности. Понятно, что он никогда не будет превосходить эффективность «Амбера», поскольку является всего лишь одним из его отражений с разной степенью ухудшающего искажения, но для сельской местности, в которой ты находишься, у тебя точно будет всё работать лучше, чем у разных там диких соседей. Она даст тебе кратный рост качества и в сравнении со своими собственными — кривыми-косыми, неотрефлексированными, интуитивными, кривыми-косыми традиционными практиками.
А в суверенной модели… ты, блин, вынужден всё время изобретать. Тебе приходится придумывать. Внешнего источника эталонов «как надо», «как правильно» у тебя нет, он по ту сторону, всё, что ты можешь — это, посмотрев «из-за бугра», как оно у них там делается, попробовать это скопировать самостоятельно, но всегда есть риск, что ты чего-то недопоймёшь в силу общей необразованности, где-то напортачишь и получится пресловутый деревянный аэродром из легенды про карго-культ. Либо второй вариант — делать самому, но тогда ты должен сделать вообще по-другому, ассимметрично, и это «по-другому» оправдывает себя только тогда, когда оно работает лучше, когда оно превосходит типовые франшизные решения у колониалов.
Но я сказал не просто «франшизная», а «венчурно-франшизная». Теперь к венчуру. Венчур — все это смотрят в основном в плоскости инноваций, а полезнее бы — в плоскости кадрового отбора. Ты берёшь тысячу «личинок», кидаешь их в питательную среду, и смотришь — какие выживут и покажут потенциал к росту. Это предельно жестокая история, где из сотни выживает один, но она позволяет в режиме дарвиновского отбора находить самых сильных и делать на них ставку. Итак, франшиза — это набор инструкций для копирования образцов, а венчур — это, соответственно, отбор кадров для их имплементации из туземной молодёжи.
Основания превосходства: венчурно-франшизной модели: на уровне управления у тебя набор стандартов, на уровне кадров у тебя воронка с постоянным отсевом — абсолютное большинство «умерло», один пришёл к успеху. Для туземного юношества, выросшего в мифологической реальности, где каждый верит, что вот этот один счастливчик это именно он — самое то.
Сначала про колониальную. Собственно, слова «венчур» и «франшиза» — они являются указателями на то, что тебе имперский центр регулярно отгружает набор готовых организационных решений и управленческих практик, оформленных в виде пошаговых инструкций, отработанных и отлаженных — просто бери и внедряй. Делай как велено, и будет тебе штатный, расчётный прирост эффективности. Понятно, что он никогда не будет превосходить эффективность «Амбера», поскольку является всего лишь одним из его отражений с разной степенью ухудшающего искажения, но для сельской местности, в которой ты находишься, у тебя точно будет всё работать лучше, чем у разных там диких соседей. Она даст тебе кратный рост качества и в сравнении со своими собственными — кривыми-косыми, неотрефлексированными, интуитивными, кривыми-косыми традиционными практиками.
А в суверенной модели… ты, блин, вынужден всё время изобретать. Тебе приходится придумывать. Внешнего источника эталонов «как надо», «как правильно» у тебя нет, он по ту сторону, всё, что ты можешь — это, посмотрев «из-за бугра», как оно у них там делается, попробовать это скопировать самостоятельно, но всегда есть риск, что ты чего-то недопоймёшь в силу общей необразованности, где-то напортачишь и получится пресловутый деревянный аэродром из легенды про карго-культ. Либо второй вариант — делать самому, но тогда ты должен сделать вообще по-другому, ассимметрично, и это «по-другому» оправдывает себя только тогда, когда оно работает лучше, когда оно превосходит типовые франшизные решения у колониалов.
Но я сказал не просто «франшизная», а «венчурно-франшизная». Теперь к венчуру. Венчур — все это смотрят в основном в плоскости инноваций, а полезнее бы — в плоскости кадрового отбора. Ты берёшь тысячу «личинок», кидаешь их в питательную среду, и смотришь — какие выживут и покажут потенциал к росту. Это предельно жестокая история, где из сотни выживает один, но она позволяет в режиме дарвиновского отбора находить самых сильных и делать на них ставку. Итак, франшиза — это набор инструкций для копирования образцов, а венчур — это, соответственно, отбор кадров для их имплементации из туземной молодёжи.
Основания превосходства: венчурно-франшизной модели: на уровне управления у тебя набор стандартов, на уровне кадров у тебя воронка с постоянным отсевом — абсолютное большинство «умерло», один пришёл к успеху. Для туземного юношества, выросшего в мифологической реальности, где каждый верит, что вот этот один счастливчик это именно он — самое то.
Теперь мне надо объяснить в очередной раз слово «феодальный» по отношению к современной российской модели. Я про это подробно писал раньше, но если на пальцах, то так.
Оценочность, то есть негатив, берётся из ушибленности нашего сознания формационной теорией им.Маркса-Энгельса и имплицитно присущим ей «прогрессизмом». Поэтому для нас «феодальный» значит по определению плохой, архаичный («несовременный»), сплошная несправедливость (наследственная иерархия и т.д.), неравенство и т.д. Плюс у нас ещё есть меритократическая установка, что наверх «по идее» должны как-нибудь отбираться именно лучшие, а вместо этого наверх отбираются те, кому повезло родиться в правильной семье (в идеале — чьи родители в правильный спортзал ходили в 70-х). И это тоже, получается, плохо. Ну и да, смаку добавляет то, что в любой феодальной модели эти клятые феодалы, гады такие, склонны всячески унижать и доминировать над худородным быдлом. Право первой ночи, Салтычиха, всякие такие пакости.
Поехали разбираться. Во-первых, я в какой-то момент решил перестать пользоваться формационной теорией в качестве сколь-либо годной рабочей модели. Как минимум, она никак не объяснила мне, например, катастрофу античных империй — даже какой-нибудь Гиббон про это рассказал мне куда больше, чем тов.Энгельс. Если по их лекалам, там должна была случиться какая-нибудь феодальная революция, где прогрессивные феодалы смели архаичных рабовладельцев, примерно как прогрессивные буржуа смели архаичных феодалов в Европе Нового времени. Ничего похожего в истории не было. А было другое. Империи действительно рухнули от комплекса внешних и внутренних причин, и дальше несколько сотен «тёмных веков» — когда на их руинах начали складываться всякие раннефеодальные образования. И всё Средневековье — да и значительную часть Нового времени — по объективным показателям «уровня развития производительных сил» Европа так и не достигла уровня Рима эпохи Антонинов. То есть европейский «феодализм» именно по объективным показателям был не шагом вперёд, а шагом назад по сравнению с культурной-зрелой-просвещённой Античностью.
То есть феодализм случился не в качестве более «прогрессивной» по сравнению с рабовладельческим строем модели, а скорее именно как нечто «естественным образом» выросшее именно в посткатастрофном ландшафте рухнувшей цивилизации.
И я утверждаю, что нечто похожее на «феодализм» — это никакая не «формация»: это то, что всегда вырастает на пепелищах рухнувших империй.
Ключевой «движок» такой посткатастрофной социальной организации — это именно персональная лояльность: вассала — сюзерену, крестьян — лорду и т.д. Почему именно она становится ключевой опорой? Потому что все более сложные формы оказываются в кризисе или вовсе исчезают. Закон в империи работал — теперь не работает. Религия в империи работала — теперь не работает. Традиция, мораль, всё остальное — куда там: сплошное падение нравов. И тогда всё падает на уровень личных отношений человек-человек: самое понятное и потому более надёжное.
Оценочность, то есть негатив, берётся из ушибленности нашего сознания формационной теорией им.Маркса-Энгельса и имплицитно присущим ей «прогрессизмом». Поэтому для нас «феодальный» значит по определению плохой, архаичный («несовременный»), сплошная несправедливость (наследственная иерархия и т.д.), неравенство и т.д. Плюс у нас ещё есть меритократическая установка, что наверх «по идее» должны как-нибудь отбираться именно лучшие, а вместо этого наверх отбираются те, кому повезло родиться в правильной семье (в идеале — чьи родители в правильный спортзал ходили в 70-х). И это тоже, получается, плохо. Ну и да, смаку добавляет то, что в любой феодальной модели эти клятые феодалы, гады такие, склонны всячески унижать и доминировать над худородным быдлом. Право первой ночи, Салтычиха, всякие такие пакости.
Поехали разбираться. Во-первых, я в какой-то момент решил перестать пользоваться формационной теорией в качестве сколь-либо годной рабочей модели. Как минимум, она никак не объяснила мне, например, катастрофу античных империй — даже какой-нибудь Гиббон про это рассказал мне куда больше, чем тов.Энгельс. Если по их лекалам, там должна была случиться какая-нибудь феодальная революция, где прогрессивные феодалы смели архаичных рабовладельцев, примерно как прогрессивные буржуа смели архаичных феодалов в Европе Нового времени. Ничего похожего в истории не было. А было другое. Империи действительно рухнули от комплекса внешних и внутренних причин, и дальше несколько сотен «тёмных веков» — когда на их руинах начали складываться всякие раннефеодальные образования. И всё Средневековье — да и значительную часть Нового времени — по объективным показателям «уровня развития производительных сил» Европа так и не достигла уровня Рима эпохи Антонинов. То есть европейский «феодализм» именно по объективным показателям был не шагом вперёд, а шагом назад по сравнению с культурной-зрелой-просвещённой Античностью.
То есть феодализм случился не в качестве более «прогрессивной» по сравнению с рабовладельческим строем модели, а скорее именно как нечто «естественным образом» выросшее именно в посткатастрофном ландшафте рухнувшей цивилизации.
И я утверждаю, что нечто похожее на «феодализм» — это никакая не «формация»: это то, что всегда вырастает на пепелищах рухнувших империй.
Ключевой «движок» такой посткатастрофной социальной организации — это именно персональная лояльность: вассала — сюзерену, крестьян — лорду и т.д. Почему именно она становится ключевой опорой? Потому что все более сложные формы оказываются в кризисе или вовсе исчезают. Закон в империи работал — теперь не работает. Религия в империи работала — теперь не работает. Традиция, мораль, всё остальное — куда там: сплошное падение нравов. И тогда всё падает на уровень личных отношений человек-человек: самое понятное и потому более надёжное.
Прошу, что называется, «извинить за неровный почерк» — это всё-таки слабо обработанная расшифровка диктофонных записей с дороги.
Так вот, продолжая. Спартак Никаноров хорошо различал «спроектированные» и «сложившиеся» системы. Это абстрактная растяжка: всякая реальная система в какой-то степени осознанно спроектирована, а в какой-то «сложилась». Но когда компетенция «проектирования» деградирует почти в ноль, система почти всегда получается в гораздо большей степени именно «сложившейся». Так случилось и с постсоветской Россией.
Кстати, на полях, если уж говорить о том, как в своё время масонство видело свою историческую миссию, то это ровно о том, как с помощью архитектурно-строительного инструментария постепенно заменять «сложившиеся» системы спроектированными — и через это улучшать жизнь общества. Ну типа люди и раньше собирались вместе и молились где-то: но вот мы построим красивый храм, и теперь всё будет упорядочено и на уровне организации пространства, и на уровне организации социальных ритуалов. Люди и раньше селились и жили возле крепости у большого базара на перекрёстке дорог: но вот мы построим на этом месте красивый город с правильными улицами, площадями, парками и централизованными водопроводом-канализацией — и получится совсем другое качество жизни. И так далее.
После 91-93 у «постсоветского пространства» была примерно следующая развилка. Либо идти в чужую проектность в качестве её периферии — и тогда получается та самая колониальная франшизно-венчурная модель. Либо пытаться что-то вырастить-соорудить самим — и тогда получается суверенно-феодальная. В этом смысле нет никакого конфликта «России» с «Украиной»: есть спор двух организованных кусков одного пространства, какой из этих двух путей лучше, и сегодняшней «России» столько же «Украины», сколько внутри самой «Украины».
При этом если сегодняшняя Украина — это колониальная франшиза с элементами суверенного феодализма, то сегодняшняя Россия — это скорее суверенный феодализм с элементами колониальной франшизы. Черту провести невозможно, она никак ни по границам 1991-го, ни по нынешней ЛБС. Она в голове каждого из обитателей этого пространства, и при этом ещё и непрерывно двигается.
Так вот, продолжая. Спартак Никаноров хорошо различал «спроектированные» и «сложившиеся» системы. Это абстрактная растяжка: всякая реальная система в какой-то степени осознанно спроектирована, а в какой-то «сложилась». Но когда компетенция «проектирования» деградирует почти в ноль, система почти всегда получается в гораздо большей степени именно «сложившейся». Так случилось и с постсоветской Россией.
Кстати, на полях, если уж говорить о том, как в своё время масонство видело свою историческую миссию, то это ровно о том, как с помощью архитектурно-строительного инструментария постепенно заменять «сложившиеся» системы спроектированными — и через это улучшать жизнь общества. Ну типа люди и раньше собирались вместе и молились где-то: но вот мы построим красивый храм, и теперь всё будет упорядочено и на уровне организации пространства, и на уровне организации социальных ритуалов. Люди и раньше селились и жили возле крепости у большого базара на перекрёстке дорог: но вот мы построим на этом месте красивый город с правильными улицами, площадями, парками и централизованными водопроводом-канализацией — и получится совсем другое качество жизни. И так далее.
После 91-93 у «постсоветского пространства» была примерно следующая развилка. Либо идти в чужую проектность в качестве её периферии — и тогда получается та самая колониальная франшизно-венчурная модель. Либо пытаться что-то вырастить-соорудить самим — и тогда получается суверенно-феодальная. В этом смысле нет никакого конфликта «России» с «Украиной»: есть спор двух организованных кусков одного пространства, какой из этих двух путей лучше, и сегодняшней «России» столько же «Украины», сколько внутри самой «Украины».
При этом если сегодняшняя Украина — это колониальная франшиза с элементами суверенного феодализма, то сегодняшняя Россия — это скорее суверенный феодализм с элементами колониальной франшизы. Черту провести невозможно, она никак ни по границам 1991-го, ни по нынешней ЛБС. Она в голове каждого из обитателей этого пространства, и при этом ещё и непрерывно двигается.
Улица из «Слова пацана» — это, образно говоря, то место, где оказалось примерно всё население СССР после 1991. Ну и, ещё более образно говоря, это место очень похоже на то, где оказалось население примерно всей Западной Римской Империи после того, как германцы сначала прорвались за лимесы, а потом и взяли Рим.
По дальнейшей истории Западной Европы - благо у них всё это происходило гораздо медленнее, на протяжении нескольких веков, а у нас буквально на жизни одного (моего) поколения — мы можем проследить, как это работает и что происходит потом.
Сначала хозяева положения — кочующие банды, где единственный работающий принцип — личная лояльность. Потом банды «оседают» в укреплённых пунктах, объявляют себя «хозяевами» тех или иных территорий, как-то институализируют свой статус. Потом снова начинает работать институт рода, худо-бедно налаживается наследование статусов. Начинает всё более набирать значение институт религии — «хозяевам» нужна сакральная легитимность в дополнение к силовой, а «низам» надо во что-то верить и чем-то руководствоваться в жизни. Дальше правители в промежутках между войнами друг с другом и приструнением вассалов начинают постепенно пытаться налаживать какой-то порядок: суд, законы, налоги. Понятно, что это всё не для всех, очень сильно зависит от статуса по социальной лестнице. В упорядоченном мире оживают ремёсла и бурно растёт торговля, возникают центры накопления капитала. Они категорически не совпадают с феодально-вассальной иерархией: возникает много тех, у кого есть статус, но нет денег, и столько же тех, у кого есть деньги, но нет статуса. Они становятся непримиримыми антагонистами. Статусные пытаются отжимать ресурс у нестатусных, те ищут способа сопротивляться.
Путинская Россия где-то с середины нулевых — это уже вполне себе зрелый феодализм, абсолютизм. Фронда олигархов подавлена, «Государство это Он» («Есть Путин — есть Россия»(с)В.Володин), вотчин больше нет, есть только поместья; бояр и тем более удельных князей тоже не осталось, только дворяне; правила более-менее работают, но. Есть феодально-силовая элита. Есть значимые потоки денег, более-менее взятые ею под контроль. Тут и там возникают другие потоки, «бесхозные» — «дворяне» ходят на них в административные набеги. Есть городская буржуазия, от крупной до мелкой, она ведёт себя в точности так же, как та средневековая — буянит и требует представительства, равенства и воюет с «коррупцией» (читай — феодалами) и инородцами (читай — мигрантами). И есть враги, внешние и внутренние. СВО это буквально как осада Ля-Рошели при Людовике: «гугеноты», поддерживаемые «англичанами». Мушкетёры короля против гвардейцев кардинала — ну, тут понятно. Даже Д’Артаньян из недавно присоединенной, а до того долго мятежной Гаскони — это примерно как нынешний Апти Алаутдинов.
Ну и Версали строят все кому не лень, как без них.
По дальнейшей истории Западной Европы - благо у них всё это происходило гораздо медленнее, на протяжении нескольких веков, а у нас буквально на жизни одного (моего) поколения — мы можем проследить, как это работает и что происходит потом.
Сначала хозяева положения — кочующие банды, где единственный работающий принцип — личная лояльность. Потом банды «оседают» в укреплённых пунктах, объявляют себя «хозяевами» тех или иных территорий, как-то институализируют свой статус. Потом снова начинает работать институт рода, худо-бедно налаживается наследование статусов. Начинает всё более набирать значение институт религии — «хозяевам» нужна сакральная легитимность в дополнение к силовой, а «низам» надо во что-то верить и чем-то руководствоваться в жизни. Дальше правители в промежутках между войнами друг с другом и приструнением вассалов начинают постепенно пытаться налаживать какой-то порядок: суд, законы, налоги. Понятно, что это всё не для всех, очень сильно зависит от статуса по социальной лестнице. В упорядоченном мире оживают ремёсла и бурно растёт торговля, возникают центры накопления капитала. Они категорически не совпадают с феодально-вассальной иерархией: возникает много тех, у кого есть статус, но нет денег, и столько же тех, у кого есть деньги, но нет статуса. Они становятся непримиримыми антагонистами. Статусные пытаются отжимать ресурс у нестатусных, те ищут способа сопротивляться.
Путинская Россия где-то с середины нулевых — это уже вполне себе зрелый феодализм, абсолютизм. Фронда олигархов подавлена, «Государство это Он» («Есть Путин — есть Россия»(с)В.Володин), вотчин больше нет, есть только поместья; бояр и тем более удельных князей тоже не осталось, только дворяне; правила более-менее работают, но. Есть феодально-силовая элита. Есть значимые потоки денег, более-менее взятые ею под контроль. Тут и там возникают другие потоки, «бесхозные» — «дворяне» ходят на них в административные набеги. Есть городская буржуазия, от крупной до мелкой, она ведёт себя в точности так же, как та средневековая — буянит и требует представительства, равенства и воюет с «коррупцией» (читай — феодалами) и инородцами (читай — мигрантами). И есть враги, внешние и внутренние. СВО это буквально как осада Ля-Рошели при Людовике: «гугеноты», поддерживаемые «англичанами». Мушкетёры короля против гвардейцев кардинала — ну, тут понятно. Даже Д’Артаньян из недавно присоединенной, а до того долго мятежной Гаскони — это примерно как нынешний Апти Алаутдинов.
Ну и Версали строят все кому не лень, как без них.
У нас даже свой галантерейщик Бонасье имеется. Целую фракцию в Госдуме возглавляет )))
Мысль из интервью Дугина Карлсону — что процесс «освобождения» индивида от «предписанных идентичностей» не завершён освобождением от пола, и следующий шаг на этом пути — расчеловечивание, освобождение от предписанной идентичности «человек».
Ну типа начиналось всё невинно — с оккамовского номинализма, с постановки под сомнение любых «родовых» признаков индивида, точнее, объявлением их всего лишь продуктом спекулятивного разума (отсюда пресловутая бритва, придуманная, к слову, через много веков после смерти Оккама). А закончилось вона чем.
Мне сразу стало интересно, какие непосредственные последствия отказа от идентичности «человек». Ну, про инклюзивный каннибализм я уже рассказал в своей лекции в ЭФКО — типа, люди людей не едят, но если ты теперь не человек, то почему нет? И права человека, опять же, можно не давать, если ты не человек (вот небратья уже пошли в ту сторону). Но интересно продолжить ряд, конечно.
Из смешного — людены Стругацких ведь тоже отказались от идентичности «человек», даже на уровне самоназвания (люден=нелюдь), хотя Горбовский задним числом таки отказал им в этом праве.
Богатая тема, надо ещё подумать.
Ну типа начиналось всё невинно — с оккамовского номинализма, с постановки под сомнение любых «родовых» признаков индивида, точнее, объявлением их всего лишь продуктом спекулятивного разума (отсюда пресловутая бритва, придуманная, к слову, через много веков после смерти Оккама). А закончилось вона чем.
Мне сразу стало интересно, какие непосредственные последствия отказа от идентичности «человек». Ну, про инклюзивный каннибализм я уже рассказал в своей лекции в ЭФКО — типа, люди людей не едят, но если ты теперь не человек, то почему нет? И права человека, опять же, можно не давать, если ты не человек (вот небратья уже пошли в ту сторону). Но интересно продолжить ряд, конечно.
Из смешного — людены Стругацких ведь тоже отказались от идентичности «человек», даже на уровне самоназвания (люден=нелюдь), хотя Горбовский задним числом таки отказал им в этом праве.
Богатая тема, надо ещё подумать.
И ещё я думаю, что у Карлсона остался вопрос, ответа на который он не получил от Дугина, главным образом потому, что не смог его правильно сформулировать. Это вопрос о том, как так получилось, что учение (либерализм), которое всегда было за свободу самовыражения и против разного рода цензуры и репрессий, стало теперь само главным источником цензуры и репрессий и блокирования любых альтернативных мнений. В какой момент и почему «что-то пошло не так»? Понятно, что у этой трансформации может быть конъюнктурно-политическое объяснение, но хорошо бы дать философское.
Forwarded from Прямое действие⚡Z
Просто Такер Карлсон хороший журналист, хорошо знающий свое дело. Освещает важный международный конфликт со всех возможных сторон.
Точно так же он мог бы взять интервью с каким-нибудь крупным украинским философом. Например, с эээ... ну... эээ... сейчас... минуту... ладно, не будем о грустном.
Точно так же он мог бы взять интервью с каким-нибудь крупным украинским философом. Например, с эээ... ну... эээ... сейчас... минуту... ладно, не будем о грустном.
Telegram
Александр Пелевин Z
Внезапно, Такер заслонировался до натурально СОЛЯРНЫХ величин, вот это мощь. Обязательно гляну на днях.
Ответ Дугина получился немного в стиле Валлерстайна — чтобы либерализм корректно работал (на защиту свобод, а не на их ограничение) — надо, чтобы вместе с ним на планете существовал где-нибудь оформленный «тоталитаризм» (коммунизм, фашизм или они оба), с которым он борется; а в их отсутствие он сходит с катушек и начинает сам перерождаться в тоталитаризм — либо, в версии АГД, «открывать свою подлинную тоталитарную сущность». Тут рядом ходит известный дискурс про «свободу от и свободу для», с которым сразу же обозначился Холмогоров.
Я пробую смотреть на это глазами Карлсона — и ничего не понимаю. Когда всякое там начальство — неважно, своё или чужое — начинает учить меня жизни, мой внутренний либерал делает стойку и я говорю: а не пошли бы вы лесом. Но вот начальству вроде бы отбили все руки кого-либо чему-либо учить, и тут вдруг вылезает откуда-то чернокожая лесбиянка и говорит, что теперь начальство это она, а ты, абьюзер, заткнись и обтекай — я говорю ей то же самое. Меня так воспитывали, ещё Вольтер с Дидеротом. Ну то есть не понимаю, почему теперь, раз вместо начальства она, мне нельзя по-прежнему быть либералом, каким я всю жизнь и был с самого рождения.
Если уже смотреть глазами не Карлсона, а Чадаева, то тут ключевая история — как раз в традиции. Ведь коммунизм — это изначально вполне годная идея справедливости, оторванная от традиции и превратившаяся в систему принуждения и насилия. Нацизм — это изначально вполне годная идея «народной общности», оторванная от традиции и превратившаяся в систему массового геноцида и человекоубийства. Как только либерализм оторвали от традиции — вполне себе благопристойной, до некоторых пор — он тоже явил некое человеконенавистническое мурло. Получается, традиция — это такой важный предохранитель, удерживающий любую политическую теорию и основанную на ней систему от впадения в крайние проявления. Ну то есть такие папа с мамой, которые даже если и умерли, перед ними может всё равно становиться стыдно, когда тебя заносит. А убери их — стыдно вообще не становится никогда, ибо стыдиться не перед кем и нечего.
Я пробую смотреть на это глазами Карлсона — и ничего не понимаю. Когда всякое там начальство — неважно, своё или чужое — начинает учить меня жизни, мой внутренний либерал делает стойку и я говорю: а не пошли бы вы лесом. Но вот начальству вроде бы отбили все руки кого-либо чему-либо учить, и тут вдруг вылезает откуда-то чернокожая лесбиянка и говорит, что теперь начальство это она, а ты, абьюзер, заткнись и обтекай — я говорю ей то же самое. Меня так воспитывали, ещё Вольтер с Дидеротом. Ну то есть не понимаю, почему теперь, раз вместо начальства она, мне нельзя по-прежнему быть либералом, каким я всю жизнь и был с самого рождения.
Если уже смотреть глазами не Карлсона, а Чадаева, то тут ключевая история — как раз в традиции. Ведь коммунизм — это изначально вполне годная идея справедливости, оторванная от традиции и превратившаяся в систему принуждения и насилия. Нацизм — это изначально вполне годная идея «народной общности», оторванная от традиции и превратившаяся в систему массового геноцида и человекоубийства. Как только либерализм оторвали от традиции — вполне себе благопристойной, до некоторых пор — он тоже явил некое человеконенавистническое мурло. Получается, традиция — это такой важный предохранитель, удерживающий любую политическую теорию и основанную на ней систему от впадения в крайние проявления. Ну то есть такие папа с мамой, которые даже если и умерли, перед ними может всё равно становиться стыдно, когда тебя заносит. А убери их — стыдно вообще не становится никогда, ибо стыдиться не перед кем и нечего.
Один знакомец, в прошлом крупный чиновник, пришёл тут в очередной раз меня жизни учить. Говорит: хватит уже тебе заниматься дронами, есть у нас в стране без тебя кому ими заниматься. Иди и занимайся уже идеологией, вот тут куда острее кадровый голод и тут ты больше всего нужен. Поскольку за последнюю неделю с такими тезисами пришло аж трое очень разных людей, то решил немного выложить в канал то, что пришлось ему объяснять.
У моего способа мышления есть ограничения. Я не могу и не умею быть «чистым философом». Тут причина в том, что мои дедушки и бабушки все крестьяне или рабочие (только один дед-железнодорожник с высшим техническим), а родители — инженеры, и вся родня тоже рабоче-крестьянская. Я вырос в среде людей, которые работают руками, и впитал их картину мира как базовую. Поэтому любое знание о любой сфере, полученное «из книжек», подсознательно воспринимается как неполное, неработающее, слишком абстрактное. Про такое можно загонять любые телеги, где ограничиваешься лишь фантазией и владением языком, но это будет именно гонево, и ты сам внутри себя про это знаешь.
Почему я могу говорить о выборах и партийной политике? Потому что работал в штабах на нескольких десятках кампаний на протяжении трёх десятилетий. Почему могу говорить о работе правительства, АП или Госдумы? Потому что работал и там, и там, и там. Почему могу рассуждать о региональной власти? Потому что работал в нескольких регионах в составе разных губернаторских команд, да и сейчас работаю. Почему могу говорить про IT? Потому что делал сложные коммерческие решения своими руками. Почему НЕ могу говорить о финансах, макроэкономике или криптовалютах? Потому что никогда этим не занимался.
То же самое про «народный ВПК». «Донская сеть» в Новочеркасске, полигон в НовОбл, технопарк в Новгороде, серийное производство разных изделий для фронта (номенклатура пока невелика, но стремительно расширяется). То же самое про войну дронов. Управлять беспилотником, настраивать глушилки, учить бойцов, ездить за ленту, отсматривать видео, читать рапорта, разбирать боевые ситуации с командирами — только тогда я могу говорить хотя бы сам себе, что что-то в этом понимаю.
Я не смогу верить даже сам себе в любых публичных рассуждениях про войну, если не буду участником процесса. У меня нет такого высокого навыка абстрагирования, который есть у настоящих профессиональных гуманитариев. Я в этом смысле крестьянин. «Понимать руками» — только тогда можно что-то хоть с какой-то долей ответственности формулировать и в словах.
У моего способа мышления есть ограничения. Я не могу и не умею быть «чистым философом». Тут причина в том, что мои дедушки и бабушки все крестьяне или рабочие (только один дед-железнодорожник с высшим техническим), а родители — инженеры, и вся родня тоже рабоче-крестьянская. Я вырос в среде людей, которые работают руками, и впитал их картину мира как базовую. Поэтому любое знание о любой сфере, полученное «из книжек», подсознательно воспринимается как неполное, неработающее, слишком абстрактное. Про такое можно загонять любые телеги, где ограничиваешься лишь фантазией и владением языком, но это будет именно гонево, и ты сам внутри себя про это знаешь.
Почему я могу говорить о выборах и партийной политике? Потому что работал в штабах на нескольких десятках кампаний на протяжении трёх десятилетий. Почему могу говорить о работе правительства, АП или Госдумы? Потому что работал и там, и там, и там. Почему могу рассуждать о региональной власти? Потому что работал в нескольких регионах в составе разных губернаторских команд, да и сейчас работаю. Почему могу говорить про IT? Потому что делал сложные коммерческие решения своими руками. Почему НЕ могу говорить о финансах, макроэкономике или криптовалютах? Потому что никогда этим не занимался.
То же самое про «народный ВПК». «Донская сеть» в Новочеркасске, полигон в НовОбл, технопарк в Новгороде, серийное производство разных изделий для фронта (номенклатура пока невелика, но стремительно расширяется). То же самое про войну дронов. Управлять беспилотником, настраивать глушилки, учить бойцов, ездить за ленту, отсматривать видео, читать рапорта, разбирать боевые ситуации с командирами — только тогда я могу говорить хотя бы сам себе, что что-то в этом понимаю.
Я не смогу верить даже сам себе в любых публичных рассуждениях про войну, если не буду участником процесса. У меня нет такого высокого навыка абстрагирования, который есть у настоящих профессиональных гуманитариев. Я в этом смысле крестьянин. «Понимать руками» — только тогда можно что-то хоть с какой-то долей ответственности формулировать и в словах.
Из Новочеркасска пишут, что на плетение масксетей в первые праздничные выходные аншлаг, что радует очень. Майские — не только для себя
А давайте я уже как одновременно и как завзятый технофрик, уже какое десятилетие из дому выходящий минимум с пятью гаджетами, и отпетый мракобес-патриархал с духоскрепной капустой в несуществующей бороде, поясню немного за прогресс. А то достало уже всё это нытьё про «назад в избу».
Несколько банальностей для начала.
1. Изобретения и их внедрение сами по себе не имеют никакого отношения к идее «прогресса». «Прогресс» — это (довольно сомнительная) эсхатологическая концепция, рассказывающая нам о том, что мир неуклонно движется на пути от тёмного прошлого к светлому будущему, и главным его двигателем выступает так называемая «наука» и порождаемые ею «технологии», единственный смысл существования которых — «делать жизнь лучше». Изредка случающиеся «эксцессы», вроде изобретения атомной бомбы или, если в более древние времена, почти поголовное (на 95%, по некоторым оценкам) вымирание тогдашнего человечества вследствие одомашнивания скота и «подхвата» людьми живущих на этом самом скоте бактериологических инфекций (оспа, тиф и т.д.) — игнорируются как случайные сбои.
2. Появление концепции «прогресса» связано с гипотезой о том, что различные формы организации общества способны или ускорять, или, наоборот, замедлять поток благотворных (конечно же!) инноваций. В этот момент «прогрессу» уже атрибутировано качественное свойство: люди, системы, решения, движения могут описываться как «прогрессивные» и непрогрессивные — например «реакционные».
3. В условиях конкуренции стран и даже цивилизаций обладание теми или иными технологиями (особенно военными) оказывается решающим фактором: например, почти полутысячелетняя эра господства «белого человека» — это в первую очередь огнестрел и океанское мореходство. Поэтому изначально это не про то, как «сделать жизнь лучше», а про то, как всех убить и ограбить.
4. Всякая серьёзная новая технология — это нагрузка на прочность «общественной ткани». Одни люди получают преимущество над другими просто потому, что у них «эта штука» есть, а у других её нет: они ничем не лучше, не умнее, не добрее и т.д. Социум получает удар по механизмам поддержания гармонии в нём. Именно эта мысль стала основанием решения китайского императора уничтожить «Золотой флот» Чжэна Хэ: китайская цивилизация невероятно дорого, долго и кроваво платила за этот выбор, но зато сейчас на китайцах в остальном мире нет клейма убийц и колонизаторов, как на европейцах.
5. Технологии не зло сами по себе, но они совершенно точно всегда опасность, причём чаще всего моральная «искушение». Их так и нужно понимать: и как потенциальный источник благ и возможностей, и как потенциальный источник угроз. Причём риски есть всегда: и когда они у твоих врагов, и когда они у тебя самого. Прогрессист — это техноманьяк, для которого ось «хорошо-плохо» совпадает с осью «новое-старое», и с криком «прогресс не остановить» он кидается на «ретроградов». И, кстати, даже в этом тезисе он неправ: прогресс иногда очень даже можно остановить и повернуть вспять — порой так гибли целые цивилизации (катастрофа Бронзового века).
6. Пишу эти строки возле Софии Новгородской, где лежат мощи местного архиепископа Иоанна, летавшего в 11 веке верхом на бесе в Иерусалим поклоняться Гробу Господню. Вот так и надо с технологиями, даже когда они «бесовские»: седлать их — и направлять на благое дело. Но ни в коем случае не позволять, чтобы бесы седлали тебя и вели тебя туда, куда надо им, а не тебе.
Потому что главное, что у нас есть и без чего нас нет — это всё-таки не «тёплый сортир», а свобода воли.
Несколько банальностей для начала.
1. Изобретения и их внедрение сами по себе не имеют никакого отношения к идее «прогресса». «Прогресс» — это (довольно сомнительная) эсхатологическая концепция, рассказывающая нам о том, что мир неуклонно движется на пути от тёмного прошлого к светлому будущему, и главным его двигателем выступает так называемая «наука» и порождаемые ею «технологии», единственный смысл существования которых — «делать жизнь лучше». Изредка случающиеся «эксцессы», вроде изобретения атомной бомбы или, если в более древние времена, почти поголовное (на 95%, по некоторым оценкам) вымирание тогдашнего человечества вследствие одомашнивания скота и «подхвата» людьми живущих на этом самом скоте бактериологических инфекций (оспа, тиф и т.д.) — игнорируются как случайные сбои.
2. Появление концепции «прогресса» связано с гипотезой о том, что различные формы организации общества способны или ускорять, или, наоборот, замедлять поток благотворных (конечно же!) инноваций. В этот момент «прогрессу» уже атрибутировано качественное свойство: люди, системы, решения, движения могут описываться как «прогрессивные» и непрогрессивные — например «реакционные».
3. В условиях конкуренции стран и даже цивилизаций обладание теми или иными технологиями (особенно военными) оказывается решающим фактором: например, почти полутысячелетняя эра господства «белого человека» — это в первую очередь огнестрел и океанское мореходство. Поэтому изначально это не про то, как «сделать жизнь лучше», а про то, как всех убить и ограбить.
4. Всякая серьёзная новая технология — это нагрузка на прочность «общественной ткани». Одни люди получают преимущество над другими просто потому, что у них «эта штука» есть, а у других её нет: они ничем не лучше, не умнее, не добрее и т.д. Социум получает удар по механизмам поддержания гармонии в нём. Именно эта мысль стала основанием решения китайского императора уничтожить «Золотой флот» Чжэна Хэ: китайская цивилизация невероятно дорого, долго и кроваво платила за этот выбор, но зато сейчас на китайцах в остальном мире нет клейма убийц и колонизаторов, как на европейцах.
5. Технологии не зло сами по себе, но они совершенно точно всегда опасность, причём чаще всего моральная «искушение». Их так и нужно понимать: и как потенциальный источник благ и возможностей, и как потенциальный источник угроз. Причём риски есть всегда: и когда они у твоих врагов, и когда они у тебя самого. Прогрессист — это техноманьяк, для которого ось «хорошо-плохо» совпадает с осью «новое-старое», и с криком «прогресс не остановить» он кидается на «ретроградов». И, кстати, даже в этом тезисе он неправ: прогресс иногда очень даже можно остановить и повернуть вспять — порой так гибли целые цивилизации (катастрофа Бронзового века).
6. Пишу эти строки возле Софии Новгородской, где лежат мощи местного архиепископа Иоанна, летавшего в 11 веке верхом на бесе в Иерусалим поклоняться Гробу Господню. Вот так и надо с технологиями, даже когда они «бесовские»: седлать их — и направлять на благое дело. Но ни в коем случае не позволять, чтобы бесы седлали тебя и вели тебя туда, куда надо им, а не тебе.
Потому что главное, что у нас есть и без чего нас нет — это всё-таки не «тёплый сортир», а свобода воли.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Кусок моего интервью Первому Севастопольскому, где разбираем важные моменты из интервью Дугина Карлсону
Я Первомай в целом никогда не любил. Всё-таки это про работу, а я как-никак председатель Клуба мужчин-бездельников. Но тут недавно в одном разговоре — он ещё будет выложен в серии ВПФ — набрели на важное различение, после чего в голове как-то встало всё на места.
Мысль такая. Работа и труд — очень разные вещи. При том, что на внешнем плане это вроде как одно и то же: ты что-то такое делаешь, на рабочем месте, с рабочим инструментом в руках. Но работа — это когда в результате единственное, что меняется — возникает продукт; а в тебе самом не меняется ничего. Труд же — это в первую очередь преодоление себя. Да, для этого тоже нужно произвести продукт, и как следует, но всё же главный результат труда (в отличие от работы) — это новый ты сам. Смысл трансформации — превратить себя не-сделавшего в себя-сделавшего.
Именно поэтому «от работы кони дохнут», а труд — священен: «жизнь надо мерить не годами, а трудами», как моя деревенская бабушка говорила. Тот, кто «работает, но не трудится» — он просто раб. Но, с другой стороны, трудиться, не работая — невозможно.
Так что с днём труда, друзья.
Мысль такая. Работа и труд — очень разные вещи. При том, что на внешнем плане это вроде как одно и то же: ты что-то такое делаешь, на рабочем месте, с рабочим инструментом в руках. Но работа — это когда в результате единственное, что меняется — возникает продукт; а в тебе самом не меняется ничего. Труд же — это в первую очередь преодоление себя. Да, для этого тоже нужно произвести продукт, и как следует, но всё же главный результат труда (в отличие от работы) — это новый ты сам. Смысл трансформации — превратить себя не-сделавшего в себя-сделавшего.
Именно поэтому «от работы кони дохнут», а труд — священен: «жизнь надо мерить не годами, а трудами», как моя деревенская бабушка говорила. Тот, кто «работает, но не трудится» — он просто раб. Но, с другой стороны, трудиться, не работая — невозможно.
Так что с днём труда, друзья.
По поводу выставки трофейной техники. По крайней мере «Леопард» у нас на полигоне уже с полгода как есть свой собственный. Сделан из труб, обтянут масксетью, но с соблюдением всех габаритов. На нём пилоты тренируются в уязвимые места попадать. Сейчас в качестве прицепа катается, но есть идея внутрь вместо шасси засунуть полноценный ездовой дрон, чтоб сам ездил без буксира.
Редкий случай трогательного единодушия Арестoвича с Ольшанским. На Марс, ага. Вот только единственный, кто сейчас ещё не забыл про Марс у них там — это… нынешний работодатель Такера Карлсона. И им обоим по какой-то причине куда интереснее с Дугиным, чем с просветлёнными творцами «руськой» идентичности.