А ещё, конечно, отдельная ирония истории, она же насмешка судьбы, в том, что профессиональный актёр В.Зеленский бунтует сегодня против столь недвусмысленно предписанной ему роли damsel in distress, «девы в печали», она же невинная жертва злодейского уркаганата, по бессмертному канону «Снаффа» Пелевина. Казалось бы, он всей конституцией своего образа предназначен к тому, чтобы, размазывая слёзы, буквально умолять на коленях развитый мир прийти на помощь свободе и демократии в маленькой, но гордой суверенной стране. На ломаном английском, сбиваясь, хватаясь за сердце и показывая кадры, как седенькая харьковская бабушка морщинистыми трясущимися руками сжимает облезлый калашников, глядя на северо-восток из окон своей квартиры в хрущёвке. Эти кадры обошли бы весь мир, он был бы звездой всех новостных сюжетов, а в следующем году ему бы дали Нобеля. А он чего? Вот же мудак, думает, наверное, Виктория Нуланд, прекрасно владеющая соответствующей лексикой из языка страны-агрессора.

Доброе позднее утро ))

По поводу недавней фразы Лаврова о том, что России надо больше тратить денег на «мягкую силу». Поднялся вал предсказуемых комментариев — что, опять платить денег всяким там политологам, пропагандистам и прочим жуликам, осваивающим бюджеты на продвижение идей «русского мира»? Кормить всяких «пророссийских политиков» в чужих странах, из которых каждый первый кинет и перевербуется? Сама тональность этих комментариев — признак глубокого интеллектуального кризиса, чтоб не сказать деградации.

Главный парадокс: soft power хорошо работает не тогда, когда ты продвигаешь «свою повестку». А тогда, когда у тебя есть что предложить из того, что нужно всем. Когда есть что сказать по темам, которые волнуют каждого вне зависимости от принадлежности к конкретной стране, этносу или культуре. Почему на Западе так боялись «коммунистической пропаганды» в своё время? Потому что вопросы имущественного неравенства, угнетения, эксплуатации — это универсальные вопросы. Легко заметить, что сегодняшний soft power в западном исполнении — тоже серфит на проблемах, не имеющих национальных границ: будь то коррупция, нарушения свобод, экология или даже права меньшинств, национальных или половых.

В пределе, это всегда разговор об образе жизни. Если угодно, конкуренция этих образов. Во время киевского «евромайдана» все у нас дружно стебались по поводу «кружевных трусиков и Евросоюза»; а ведь имелась в виду очень конкретная вещь: у небратьев сложился устойчивый стереотип, что пусть сколько угодно облезлый и полинялый, но всё ещё работающий европейский эталон благополучия это то, что им нужно, а у восточных соседей нет вообще никакого — сплошные воспоминания об общем славном прошлом, будь то стихи Пушкина или победа в войне середины прошлого века.

Мало кто исследовал всерьёз этот вопрос, но даже поверхностное исследование показывает, как радикально выросли доля и вес гуманитарных дисциплин в общей структуре образования на Западе в последнее время. Несколько лет назад я комментировал публичную дискуссию об этом между Старком и Хеннесси, двумя ректорами Стенфорда в разные годы: один упирал на то, что они должны готовить технарей, то есть суперпрофессионалов в своей области, а другой — говорил о том, что университет это универсализм знания; и для построения миллиардной корпорации в айти-сфере надо быть не столько гениальным программистом, сколько очень хорошим психологом, антропологом и маркетологом. T-shaped education, так это звучит в их терминах.

Нынешние гуманитарные факультеты западных вузов конвейерно производят людей, как будто бы бесполезных — всяких специалистов в cultural studies, gender studies, literary studies и тому подобных дармоедов. Они ничего не производят по жизни, кроме букв, и среди них куда больше проповедников и евангелистов «повесточки», чем учёных и исследователей. Но тем не менее вместе весь этот гудящий улей представляет из себя целую гуманитарную машину, по-своему технологичную и обладающую гигантской гравитацией. Когда тысяча человек напишет пять тысяч научных работ о ситуации с правами геев в недоразвитых странах, классификации видов дискриминации, правовых аспектах регулирования однополых браков и формах социальной адаптации ЛГБТ-людей, от этого так запросто не отмахнёшься дежурными шуточками в стиле Путина про интересы демографии. Факультеты liberal arts работают на уровне более фундаментальном, чем любая «пропаганда» и «пиар»: они формируют для целых поколений картину мира, и никакая пропаганда и никакой пиар не сработают, если они ей противоречат или даже в неё не вписываются.

И в этом смысле, сколько ни вкладывай в российский «soft power», толку не будет — до тех пор, пока у нас в стране гуманитарные дисциплины находятся в том состоянии, в котором они находятся. Ну то есть удел лузеров, которым не хватило мозгов на нормальную профессию, или, наоборот, мажоров, для которых диплом «экономиста» или «юриста» это просто способ быстро занять позицию, на которую пристроит любящий папочка.

А, да. И ещё нарисую тут рядом иероглиф «Институт Философии». Просто так, не забывать чтоб.

На полях «переговоров о безопасности».

Лавров у нас настолько популярный министр, что даже украсил собой иконостас списка ЕР. Если кто его и критикует, то в основном те, кто в целом «против власти». Развёрнутой и содержательной критики МИДа с позиции pro не помню. А я вот решил сделать такое интеллектуальное упражнение: посмотреть на работу нашего внешнеполитического ведомства глазами… аудитора, задача которого — подготовить доклад в Кремль о проблемах в работе этой структуры. Разумеется, здесь будет не доклад и даже не его черновик, а просто заметки по теме.

1. Если брать по строго формальным критериям, направление за последние полтора десятка лет неуспешно. На 2004 год Россия — член «Большой Восьмёрки», участник «Антитеррористической коалиции», её суверенитет в границах её территории признан всеми странами мира, а на юбилей Победы 9 мая 2005 года в Москву приехали лидеры более чем 70 стран. Сейчас Россия под санкциями, в конфликтах, с непризнанными территориями, практически разрушенной системой международных договоров и крайне скудным набором союзников. Можно сколько угодно говорить, что это всё результат целенаправленной подрывной деятельности наших врагов, они же партнёры, а также расплата за Грузию, Сирию, Украину и т.д., но должно же быть какое-то объяснение устойчивой успешности этой их деятельности, и беспомощности нашего противодействия.

2. Сама по себе система МИДа — довольно тяжёлое наследие советского периода. В силу привилегированности, которую обеспечивал «выездной» статус, международная карьера была уделом «мажоров» — детей советской элиты, которые шли в МГИМО по протекции. В самом МИДе наиболее «блатными» управлениями всегда были североамериканское и западноевропейское, вторыми по престижности — ближне- и дальневосточное, в то время как, скажем, страны СНГ или Восточной Европы всегда были «третьим сортом», куда отправляли неудачников. Во многом поэтому процессы, шедшие в бывших соцстранах и приведшие в итоге к формированию там «антироссийского пояса» от Прибалтики до Болгарии, от Польши до Грузии и т.д., не встретили никакой осмысленной контрстратегии с российской стороны.

3. Российский МИД примерно никак не адаптировался к технологиям «мягкой силы», которые за это время научились использовать «партнёры», в том числе задействовав многие из старых советских наработок. В то время как американцы и британцы, копируя советские образцы, выстраивали всё более тесное взаимодействие своих дипкорпуса, спецслужб и НКО, у нас к «службам» в дипкорпусе по-прежнему брезгливо относились как «соседям». А по поводу «третьего сектора» министр Лавров ещё в 2016-м позволял себе в интервью фразы типа «я что, тоже должен был каким-то политологам платить, чтобы на сайты писали?» Россотрудничеством до совсем недавнего времени рулила сестра депутата-эмигранта Митрофанова, и занималось оно главным образом организацией концертов, как гастрольное бюро. Впрочем, одну уступку «веяниям времени» МИД всё-таки сделал, заведя у себя «свою Псаки» в виде блогерши Захаровой, которая, впрочем, тоже работает скорее на внутреннюю аудиторию.

4. Площадки типа Валдайского форума, куда я перестал ездить года четыре назад, превратились в довольно занудный ритуал. Всегда одни и те же люди, всегда одни и те же слова, номенклатурный дух. Но главная проблема даже не в этом: не было даже попыток всерьёз идти в вопросы глобальной повестки, царил исключительно жанр самопрезентации в стиле «все трансгендеры, а мы Д’Артаньяны». Эти мероприятия традиционно «вытаскивал» сам Путин, который и сегодня умеет оставаться интересным и небанальным в такого типа коммуникации. Но складывалось ощущение, что он там вообще единственный, с кем там имеет смысл о чём-то говорить.

Резюмируя — конечно, патриотическое сердце трепещет всякий раз, когда слышит ДБ, но если отбросить нарциссизм и посмотреть на МИД с точки зрения практической пользы для государства, вывод будет, дипломатически говоря, неоднозначным. Такую вот крамолу написал.

Фамилия «Ельцин» у нас дома звучала ещё в начале 80-х. Свердловскгражданпроект проектировал модернизацию очистных сооружений водоснабжения и канализации Свердловска, а центральный институт Гипрокоммунводоканал, разработчик большинства собственно инженерных решений, осуществлял авторский надзор за их практическим воплощением. Главным инженером проекта в Свердловске была Наина Иосифовна Ельцина, а главным специалистом ГКВК, курирующим инженерную составляющую проекта из Москвы — мой отец, Виктор Алексеевич Чадаев.

«Её муж — секретарь обкома. И он очень любит власть. Она жаловалась — идёт с тяжёлыми сумками из магазина домой, он едет мимо на обкомовской «Волге» — и едет мимо; боится, что если остановится и заберёт её, люди будут говорить: вот, он возит жену на служебной машине».

Когда Ельцин пришёл в Москву на московский горком, его семья поселилась в доме на 2-й Тверской-Ямской. Сразу за этим домом была районная поликлиника №36, а за поликлиникой — 128-я школа, в которой я учился. Наша соседка по дому и мамина подруга работала в поликлинике терапевтом, и взахлёб рассказывала, как Ельцин приходил к ней на приём и сидел в очереди, как обычный посетитель. Потом такие же рассказы были от других соседей, видевших его то в 12-м троллейбусе, то в 30-м трамвае — особенно их стало много, когда его сняли с должности.

Вживую я сам первый раз его увидел в январе 1991-го, на закладке восстанавливаемого Казанского собора на Красной площади. Я был тогда чтецом-алтарником в церкви Большого Вознесения, а на службу к Казанскому был отправлен церковным начальством, чтобы ходить в толпе с ящиком для пожертвований на строительство — и, наверное, где-то сохранились кадры, как Ельцин и Попов кладут в мой ящик доставаемые из карманов «павловки» под камеру.

Следующий, и уже последний раз — только в 1998-м, уже когда я работал у Немцова. И увидел тоже в церкви — на захоронении в Петропавловке екатеринбургских останков: Церковь тогда не признала их подлинными, эксперты в комиссии переругались, и службу служил не патриарх, а всего лишь местный протоиерей; но Ельцин на церемонию всё же приехал. Это было 18 июля — ровно за месяц до «августовского кризиса» и отставки правительства Кириенко.

А между этими двумя точками были сентябрь и октябрь 93-го, когда я был в Белом Доме и пусть чуть-чуть, но поучаствовал в нашей тогдашней скоротечной гражданской войне — на проигравшей стороне. «Почему мы проиграли?» — всё время спрашивал я потом у своего учителя, уже экс-депутата ВС РФ В.В.Аксючица. И он дал мне формулу ответа: «русский монархический инстинкт». В Ельцине русские люди увидели какого ни на есть сумасбродного, но царя, а в парламенте — чужую и страшную многоголовую гидру. «А хорошо ли то, что они именно так увидели?» — спрашивал я, но ответа не было.

Собственно, нет его у меня и сейчас. Ельцин — большая фигура, сложная, противоречивая, она ещё долго будет поляризовать общество на своих сторонников и противников. Но я-нынешний думаю про него так: когда он приходил, государства, считай, не было — в том числе и его предшествующими усилиями, конечно; но тем не менее. А когда уходил — оно уже снова было; и продемонстрировало недюжинную выживаемость и способность к экспансии. Всё остальное — оценки, зависящие от позиции, а это — факты.

У меня есть давнее guilty pleasure: я ещё со студенческих времён люблю читать современную украинскую прозу, именно на украинском языке. В былые, более спокойные времена, даже выбирался иногда во Львов на тамошнюю книжную ярмарку, и всегда уезжал с полным рюкзаком.

Я даже и сейчас люблю украинский язык (кроме искусственно-официозной версии, возобладавшей в нынешнем украинском эфире), в том числе и галицийские диалектизмы — например, львовское «файно» мне на слух «бiльш подобається», чем полтавское «гарно». Это никак вообще не связано с политическими и прочими взглядами — по украинскому вопросу я в целом вполне обычный ватник и крымнаш. Однако благодаря пройденному вузовскому курсу украинского могу на нём читать, писать и говорить — не особо хорошо, но точно лучше, чем многие представители нынешнего украинского элитариума. Когда-то даже выучил наизусть первую главу «Енеїды» Котляревского, кою и по сей день считаю выдающимся образчиком… русской литературы.

И, надо сказать, некоторые грамматические формы, которые есть в украинском — мне нередко хочется перенять для русского. Например, когда у нас говорят «будет делать» или «должен сделать», по-украински грамотно сказать в одно слово «робитиме», и этот постфикс для будущего времени, в турецком стиле, в общем-то элегантнее, чем наша двухсоставная конструкция. Более того: украинский, поскольку он только сейчас осваивает многие сферы, в которых ранее не применялся, сейчас пребывает в стадии творческого конструирования — там появляется много заново создаваемых форм и конструкций, и в лексике, и в грамматике, и входят в оборот.

Тем не менее, было бы интересно предположить — вот представьте, в порядке альтернативной истории. Была бы там в постсоветские годы всё та же «многовекторность», планомерно перетекающая в «европейскую ориентацию» и прочее «вступление в НАТО», всё та же Украина-Не-Россия, тот же церковный раскол, та же борьба киевского истеблишмента с региональными баронами за унитарное государство, та же «декоммунизация», даже та же «политика памяти» в духе Вятровича… но без «языковой политики»?

Вопрос непраздный, потому что сейчас тот же Орбан в своём конфликте с Украиной активно поднимает тему уже венгерского языкового меньшинства. Рискую предположить, что в этом случае не ушли бы ни Крым, ни Донбасс, и, возможно, уже была бы куда более глубокая евроинтеграция — даже к НАТО, наверное, они были бы в этом сценарии куда ближе, чем сейчас. А ругаться на Путина, империализм и «руку Москвы» прекрасно можно и на русском, у нас тут у самих толпа специалистов по этому занятию.

Ну то есть, не может ли так выйти, что вся эта нынешняя рос-укр заваруха, в которую в итоге втянулось уже чуть ли не полмира — является следствием именно настойчивого желания части (видно же, что только части) идеологов украинского нацбилдинга сделать «соловїну» непременно единственным языком создаваемой ими страны?

В библиотечку начинающих политологов: идеальная схема комментария примерно на любое событие.

Увидев в совместной декларации Путина и Си Цзиньпина несколько абзацев про демократию как общечеловеческую ценность, подлежащую всяческой защите, я, конечно, заинтересовался, как описывается «демократия» у китаеязычных. Ну, там как будто бы всё просто — два иероглифа: 民主, mínzhǔ — «народ» и «власть» (но, кстати, 主 это кроме всего прочего ещё и «бог», то есть «господь», во всех монотеистических религиях).

Но дальше я полез в китайскую википедию — смотреть, а что там-то написано в соответствующей статье. И буквально во втором абзаце натыкаюсь на следующий текст:

王道。《春秋》等儒家经典思想，君主应以王道统治人民，须由民意，即下方人民支持；与也许更重要之天意，即能反映民意之形而上之天之意志，来保证其正当。

Примерный русский перевод (мой, поэтому кривоватый) такой.

«Царский путь». Классическая летопись эпохи "Весны и осени" (автором которой считается Конфуций) пишет, что монарх […] должен быть поддержан общественным мнением, то есть людьми внизу; и — что, возможно, более важно — волей небес. То есть его роль в том, чтобы метафизически соединять волю народа с волей небес, и это делает его легитимным.

Над фразой 反映民意之形而上之天之意志 я завис конкретно, пришлось порыться в словарях, чтобы хоть как-то разобраться в нюансах этой формулировки про волю народа и волю небес. И всё равно думаю, что много людей более меня понимающих в языке Конфуция предложат лучший перевод.

Но мой немудрящий вывод из этого блиц-погружения такой: они там у себя в Китае всё-таки что-то совсем другое, чем мы, понимают под словом «демократия». То есть mínzhǔ, конечно.

По состоянию на 6 февраля механически фиксирую: инфосреда с начала года почти без передышек живёт только внешней повесткой. Единственный, кто хоть как-то сумел вклиниться в бесконечный дриблинг между Астаной, Киевом, Женевой и Пекином — это Рамзан Ахматович, да будет доволен им Аллах. Если б не он, мы за уже отмотанную долю 2022-го и не вспомнили б, что кроме борьбы за мир во всём мире, у одной седьмой части суши есть ещё какие-то свои внутренние темы и проблемы для обсуждений.

Кому интересно — свёл в единый лонгрид все публиковавшиеся здесь на канале и в других местах тексты про «рабочую модель» распада СССР. Теперь это гигантский черновик, лежащий на сайте. https://chadayev.ru/blog/2022/02/07/raspad-sssr-rabochaya-model-2/

Пишут, что Макрон в ночи, после шестичасовых переговоров с Путиным и невиданной ночной пресс-конф ещё и прогулялся по Красной Площади от Four Seasons до Василия Блаженного и обратно.

Я смотрел на кадры их встречи с Путиным в Кремле, на фоне стоящего в кабинете бронзового Александра II. Интересно, что камеры показали Александра, а Петр Великий, который стоит в углу напротив, в кадр не попал. Царь-Освободитель, конечно, не лучший фон именно для русско-французских переговоров — ведь именно при нём Горчаков «выращивал» Бисмарка и «второй рейх» как противовес империи Наполеона III, чтобы изменить расклад сил в Европе после крымского унижения. И вырастил, и изменил… на нашу голову. Это уже следующий, Александр III, когда стало ясно, что на континенте набирает мощь новый гегемон, вновь развернулся от прогерманской к профранцузской политике, заложив основы для будущей Антанты.

Макрон, как известно, начинал карьеру в качестве секретаря философа Рикёра. И я бы, честно говоря, на его месте не по Красной площади прогуливался, а, например… заявился бы в ВШЭ с публичной лекцией. О чём-нибудь гуманитарном и европейском. Соль тут в том, что кампус ВШЭ стоит на Покровском бульваре, и в состав его входит, в частности, тот самый особняк Дурасова, в котором квартировал Наполеон I в недолгий период своего пребывания в Москве в 1812 году: насколько я знаю, там даже сохранилась историческая лестница, с которой он выходил любоваться пожаром в покорённом городе.

Но мне кажется, что при всей своей амбициозности Макрон всё-таки до такой работы с цитатами не дотягивает. Иначе не стал бы, едва прилетев в Киев, рассказывать про то, что именно он и именно вчера уговорил Путина не нападать на Украину. Я, конечно, понимаю, выборы, то-другое. Но когда ты глава именно Франции, грех не вспомнить, как именно Бонапарт публично обосновывал вторжение в том же 1812 году — необходимостью решить польский вопрос. Там была тогда риторика, в чём-то до смешного похожая на нынешнюю: прогрессивная Европа, объединившая усилия против варварской имперской России, должна принудить её к тому, чтобы она перестала угнетать польский народ, который уже сделал свой европейский выбор…

Единственное «маленькое» отличие — англосаксы тогда были по другую сторону. Но стравливать одних континентальных вождей с другими — как тогда, как всегда, как и сейчас — было и остаётся их самым любимым развлечением.

Вообще, раз уж пошла такая пьянка, хорошо бы Путин на какой-нибудь встрече с очередным следующим Макроном пробросил идею про единую Евразию от Парижа до Пекина. Без всяких там мореплавающих.

«Во время работы над фильмом «Последний жулик» Высоцкий находился в Риге и писал к фильму стихи для песен. Тогда же в этом городе объявился маньяк, заманивавший маленьких девочек, декламируя им стихи. И некоторые из стихотворений принадлежали Высоцкому.

Поэта приказали задержать. Он, узнав об этом, поехал не домой, а к другу. Там и отсиживался, пока шло следствие. Правда, Высоцкого смогли все-таки задержать у трапа самолета, так как он хотел улететь в Одессу. С помощью высокопоставленных покровителей дело удалось замять.

Коллеги артиста подтвердили, что он находился на съемочной площадке, хотя и не попал в кадры, в то время, когда орудовал маньяк. Потом все же слухи об этих «изнасилованиях» проникли в народ, и ему еще долго приходилось «отмывать доброе имя»».

Вот же блин. А я-то был уверен, что Сорокин свою «охоту на Высоцкого» из головы придумал. Оказывается, это откуда-то из жизни история.

Про Олимпиаду и допинг-скандалы, но чуть в сторону. Я принадлежу к числу тех — пока что немногих — кто считает, что «спорт больших достижений» это в целом крайне разрушительная для любого общества институция. Лучше всех об этом написал ещё Ефремов в «Часе быка». Узкая когорта «звёзд», больше шоуменов, чем спортсменов, подготовка которых начинается чуть ли не с колыбели, наверх прорывается один из десятков тысяч, и даже этот один — заложник пузомерок «международных соревнований», где всё решает бюрократия с помощью правил и ограничений, особенно так называемых «допинговых». Ну и миллионы, которые смотрят с диванов эти соревнования, вместо того, чтобы самим взять лыжи или коньки и побегать на них около дома.

Да, я люблю дворовый футбол и не люблю чемпионатов — хоть национальных, хоть мировых. Я люблю кататься на сноуборде и никогда в жизни не смотрел никаких горнолыжных или сноубордических соревнований. Я когда-то в школьные годы занимался в секции фигурного катания — научился кататься и сразу же перестал ходить, и в мыслях не имея становиться «профессиональным спортсменом». То же было и с секцией плавания, и с секцией бокса, и с секцией велоспорта. Великов у меня, кстати, даже и сейчас аж четыре разных, но гоночного среди них нет.

Общество, где спорт это удел профессионалов-«звёзд» — это общество неравенства и эксплуатации. Напомню, спорт придумали в своё время англичане именно как занятие для аристократии. В эпоху «восстания масс» он, наоборот, превратился в социальный лифт для детей из низов, но с тем самым жестоким отбором «один из десятков тысяч»; и для низов это стало чем-то типа лотереи — кто-то купил билетик и выиграл миллион, а кто-то отдал ребёнка в секцию и из него вырос чемпион; и в обоих случаях он такой один из тысяч и тысяч, а остальным не повезло.

Говоря жёстко. Ну да, слепой не видит, как русским мстят за десятилетия регулярных унижений на «олимпийском» фронте Холодной войны, выкидывая с этой ярмарки национальных тщеславий; равно как верно и то, что _весь_ мировой спорт сегодня это куда больше шоубиз, фармакология и юриспруденция, чем тот самый давно умерший олимпийский состязательный дух. Но если бы у нас действительно была своя философия и свой нравственный стержень, мы бы ни за что не согласились участвовать в этом балагане под флагом «команды ROC» и терпеть эти махинации с пробирками. Мы бы ушли со всех олимпиад и чемпионатов, и провозгласили альтернативную спортивную философию на уровне страны — спорт для всех. И деньги, которые тратятся на профессиональных спортсменов, перераспределили бы на детский и массовый спорт и физкультуру — в каждом дворе, в каждом городе и посёлке. Я мечтаю, что когда-нибудь так и случится.

Анекдот «гусары, молчать!» слышали?

Вообще, после сегодняшнего шоу Трасс-Лавров, где британская министерша отказалась признавать суверенитет России над Ростовом и Воронежем, я, пожалуй, снимаю все свои высказанные недавно претензии к Лаврову и его ведомству. Просто, увы, проблема в том, что общаться всё чаще ему приходится с идиотами.

У меня была одно время помощница, которая после вуза начинала карьеру санитаркой в дурдоме (а потом, уже спустя много лет после работы у меня, доросла до позиции аж целого министра в Мособласти — впрочем, сейчас не знаю где работает). И она очень интересно рассказывала про то, как надо общаться с «пограничниками» — короткими рублеными фразами, не более шести-семи слов во фразе, с чётким порядком слов и максимально простым смыслом, который должен дойти даже до совсем «сумеречного» сознания. И когда так приходится формулировать регулярно, из года в год, поневоле случается профдеформация.

Отдельный интересный вопрос — откуда на всех этих ответственных постах в странах-лидерах развитого капиталистического мира так много — и с каждым годом всё больше — таких вот «пограничников»?

Касательно Жириновского. Все понимают, как он нужен стране, в каком-то смысле незаменим — хотя бы в качестве кандидата на выборах-2024. Да и в качестве лидера партии — как говорил президент, «есть Жириновский — есть ЛДПР, нет Жириновского…» Но болезнь, увы, почти точно основательно подорвёт его силы, и будет морально неправильным тащить силком пожилого и слабого человека под эти софиты — а то ведь, не дай Бог, получится как с Градским.

Я думаю, это тот самый правильный случай, когда можно смело поэкспериментировать и воспользоваться мощью современных цифровых технологий. Взять нейросетку, натренировать её на грандиозном корпусе речей, книг, выступлений и комментариев Владимира Вольфовича, потом положить это всё в 3D-модель, которую заставить озвучивать это всё его фирменным голосом. Сделать даже его полноценную NFT-копию. И объявить этот получившийся ИИ-постхуманус лидером партии ЛДПР, буквально избрать на съезде — тем самым застолбив за партией образ самой современной, продвинутой инновационной из всех российских политических сил. И дальше в этом качестве выдвигать в президенты. С аргументами, что ИИ всегда будет говорить правду, не подвержен коррупции, не страдает никакими пороками и в то же время полностью воспроизводит полюбившиеся миллионам сограждан образ и риторику нашего выдающегося политика.

А если проканает, то… ну, вы поняли.

Ну и, завершая день… есть кое-что общее в двух громких сюжетах актуалки: демонстрация бездонной эрудиции британской министершей Трасс и осознание значительной частью нашего политкласса незаменимости захворавшего Жириновского.

Те люди, которые у нас любят ностальгировать по святым 90-м, когда была демократия, а сейчас её нет — они ведь должны понимать, что Жириновский все эти годы и был и остаётся — и по сути, и в сознании большинства — живым воплощением этой самой демократии; самым-самым ярким и характерным. И в каком-то смысле последовавшее на рубеже веков молчаливое согласие этого самого большинства на то, чтобы «всё решали» настоящие полковники, а не «эти клоуны из телевизора» — если угодно, «свободный антидемократический выбор народа» — во многом был выбором «от противного»; буквально во всех смыслах этого слова. Говорил и повторю: в декабре 93-го мемом стала фраза «Россия, одумайся, ты одурела» — так вот: с 99-го и далее она, в этой логике, в каком-то смысле действительно одумалась и поумнела.

Но достаточно посмотреть на Трюдо, Джонсона, Трампа — собственно, они ведь все из того же самого фрик-шоу, что и наш дорогой Владимир Вольфович. В этом смысле — да, конечно, Путину при всех «но» намного удобнее иметь дело с Байденом — он хотя бы не клоун. Но Байдены, как мамонты — вымирающий вид. И то, как его протаскивали — консолидированной волей элит, ломавшей через коленку трамповский популизм — это, конечно, было тоже антидемократическим выбором народа.

То есть я хочу сказать нечто в духе товарища Валлерстайна. С многопартийной демократией обнаружилась вот какая проблема: оказалось, что для своей корректной работы она жизненно нуждается в том, чтобы была холодная война и был «другой полюс», на котором есть Страшный Враг, настоящий и убедительный. А если враг оказывается недостаточно страшным или недостаточно врагом, выборная демократия беззащитна перед скатыванием в адский трэшовый карнавал по Бахтину, с «майским королём», садящимся в своей картонной короне на трон короля настоящего, но только теперь уже навсегда. Иначе говоря, фрики-популисты выносят «ненародных» политиков в одни ворота.

И ровно то же самое было бы у нас, если бы карнавал-демократии не «прикрутили фитилёк». Не было бы никакого «красно-коричневого реванша», которым нас (а на самом деле себя) пугали ельцинисты в 96-м в газете «Не дай Бог!». А был бы — даже в случае победы Зюганова тогда — бесконечный балаган сменяющих друг друга Немцовых, Анпиловых, Лебедей, Марычевых и т.д., неотличимых не только на экране, но и в жизни от своих двойников из программы «Куклы». И вместо нынешних безликих «технократов» во власти везде сидели бы лучезарные интеллектуалы наподобие министерши Трасс.

У нас всё проще: примаковский «разворот над Атлантикой» был ещё и разворотом-возвратом к ситуации, когда в роли Страшного Врага вновь выступает Запад; в этом смысле именно он был поворотным пунктом движения от фриков к полковникам. То есть джинна популизма удалось, хоть и с потерями, загнать обратно в бутылку.

А вот «у них» с врагом по-прежнему большая проблема: на эту роль уже несколько поколений тамошних стратегов опять-таки пытаются назначить путинскую Россию (по крайней мере с тех пор, как стало ясно, что бушевская «ось зла» не зашла), но и путинская Россия ну никак не встаёт на положенное ей место Главного Зла. Прямо вот недотягивает по куче параметров. Самая сильная идея из новых была назначить на эту роль Китай, один или опять-таки за компанию с Россией, но и это по разным причинам не срастается.

И вот «элитам» приходится снова и снова смотреть на то, как отупевший от потоков информационного дерьма из сетей массовый избиратель вновь и вновь голосует за клоунов, а дальше потом выстраивать с этими клоунами сложные схемы отношений — мол, вы тут делайте вид, что вы главные, но ради бога ни во что не лезьте. Но клоуны — они тоже ребята непростые: за нас, типа, люди голосовали, куда, мол, вы от нас денетесь и где других найдёте. И, о ужас — элитам приходится-таки считаться с тем, что клоуны — это теперь в определённых границах и над ними власть тоже.