Эх, а меня по жизни окружают люди явно попроще, которые для обозначения загадочных ситуаций слово "эпидерсия" употребляют без "э", и то только для того, чтобы не говорить "хуйня" при женщинах и детях.

Если вы думаете, что комментарии в интернете несут только зло, то это не так. Я вот только что расширил словарный запас, вычитав в одном из читательских отзывов на свой текст слово «эпидерсия» (жарг. загадочная, непонятная, часто неприятная, нежелательная вещь или ситуация)

- О, а у меня есть Пикуль!
- И у меня есть Пикуль.
- А у меня много Пикуля!
- И у меня много Пикуля.
- Хм. То есть у вас достаточно Пикуля? Хватает? Пикуля-то? А?
- Вполне.
- И вам больше Пикуля не надо?
- Пожалуй, что нет.
- Значит вы, так сказать, пикуледостаточные?
- Пикулеизбыточные скорее уж.
- Какое у нас с вами пикулепонимание образовалось! У меня есть - и у вас есть, мне не надо - и вам не надо! Куда ж мне
его девать-то...

Отличное предложение, надо брать, я считаю

- Вот скажи мне - что у нас сейчас за времена? А?

- Ты за сталинизм? Или из тех, кто Сталина хает? Нехристь демократская! Кто родину за копейку продаст! Как Иуда Христа продал, так и они Сталина продали! Мразные западные проститутки!

- Геи кругом, понимаешь? Жопоёбы. Европа под гнетом педерастии, говорят. А у нас разве в жопу не ебутся?

- Америка жрёт в три горла и не знает, что ей недолго осталось. А русский человек - он, по-твоему, силён? Силён своей верой? Своим отечеством? Духом русским? Литературой? Или и у нас ничего не осталось - ни истории, ни духа, ни солнца над головою - всё изгадили, во всё плюнули! Пелена на глазах, пелена.

- Сталин нужен. Или Христос с херувимами и ядерным оружием. Я лишь тем и живу, а мне уж восемьдесят годков. Мечта моя такая, чтоб сгинули все. Педерасты, наркоманы, сатанисты, террористы, демократы, коммунисты, вся ублюдочность человеческая. После и самому помереть не жалко.

- Так что у нас за времена-то сейчас? А, сынок?

Астрофизики среди нас. Часть вторая

- А есть Эйнштейн не в четырех, а в одной книге? И чтоб написано было, как в другое измерение попасть, мне туда надо.

- Я читала книгу о темной материи. Представляете, ее не могут увидеть, потому что она - темная! Темная, понимаете? Невероятно!

- Раньше дети мечтали космонавтами быть, а теперь денег заплатил и в космос полетел. Такую мечту опошлили.

- У Гитлера есть летающие тарелки. НЛО к ним упало. К немцам. Ну, в войну. А теперь они в Антарктиде. Ну, немцы. И Гитлер. Хотя он умер, наверное, старый уже.

- Раньше шутили, что Китаю, чтобы выйти в открытый космос, надо миллион китайцев друг другу на плечи поставить, а сейчас они хлопок на луне растят. Это вам не кеды шить, это прогресс!

- У нас по Солнечной системе космический корабль летает. Ненашенский. Ненашенский в смысле совсем ненашенский. Откуда-то оттуда прилетел. И бдит.

Дэйвид Бауви? Фуфел, спекулянт и звезда в кавычечках! Тоже мне, нашли идола! Кобзона лучше послушай, интеллектуал рафинированный!

Ну ладно Толстой, Достоевский. Но Пруст! После Пруста и правда нужно жениться.

Я редко прихожу в магазин вовремя. Да, ТЦ открывается в девять, и да, без десяти минут я вроде как должен стоять у входа, переминаясь с ноги на ногу, с безудержным желанием снабдить весь мир книгами и дать каждому алкашу денег на опохмел за очередной томик Пикуля. Вот кто-кто, а Валентин Саввич определенно вставал в ранищу и сонным людям втюхивал свои бесконечные опусы, ничем другим я не могу объяснить их наличие на полках в каждой квартире этого города.
Я не Пикуль и в девять часов могу вполне себе мирно спать. Книжная революция это, несомненно, важно, но с утра я плохо соображаю. А ещё вредный и злой, но это всегда, не только утром.
Только не подумайте, что я ленивый, мне просто нужно иногда спать. Сплю я по 5-6 часов в сутки. А после сна могу час накручивать круги по квартире, пытаясь понять, кому так понадобился с самого утра в магазине, что он мне столь настойчиво названивает. Трубку я вряд ли сниму - при всей своей зловредности я довольно гуманен и стараюсь не использовать утреннее нечленораздельное мычание для нанесения психологических травм незнакомым людям посредством телефонных разговоров.
В магазин я прихожу в одиннадцатом часу. И работать прекращаю около двенадцати ночи уже дома. Итого получаем - 5-6 часов на сон, 13-14 часов на работу и 1 час на утреннюю ненависть к человечеству. Естественно, это время включает в себя также потребление еды и прочие физиологические потребности. Да, ненавидеть человечество можно сидя на унитазе (это, кстати, лучшее место для подобного чувства), а есть во время работы. При жёстком ограничении количества часов в сутках быстро учишься сочетать и гораздо более несочетаемые вещи. В любом случае, остаётся ещё целых 3-4 часа на чтение перед сном. Днём я, конечно, тоже читаю – просматриваю статьи, листаю свежедобытые книги, иногда пробегаю глазами новости. Но ночь - это время настоящей художественной литературы. Той самой, из-за которой хочется изо дня в день, из года в год вставать с кровати, ненавидеть весь мир и при этом наивно мечтать его изменить. Хотя бы с помощью хороших книг. Хотя бы самую его малость.
Поэтому прежде, чем набрать мой номер, поглядите на часы. Не звоните книжнику с утра. Дайте ему поспать.

Обожаю этот стандартный вопрос-приветствие «Ну, как бизнес?». Запомните, бизнес – это когда «Господин гендиректор, кажется, нашей компании пора выходить на IPO». А когда «Господин гендиректор, можно я две книжки по тридцать рублей за полтинник возьму, мне на проезд не хватает?», то это не бизнес, это хуйня какая-то.

Есть такие люди (обычно это мужчины в возрасте от 35 до 45), которых можно охарактеризовать словосочетанием «коллекционер невероятный». Они приходят в магазин, устало бродят, вздыхают и расстроено восклицают – «Это всё не то!».
Этакий королевский осетр, случайно приплывший на нерест в речку-срачку, а теперь оскорбленный и сомневающийся.
Спросишь, что «осетр» ищет, и получишь в ответ взгляд, полный негодования – «Да откуда у ВАС может быть ХОТЬ ЧТО-ТО, что нужно МНЕ?» Как такое в голову придти может, эй?
И вот он страдает, брезгливо обходя стороной кучи «мусора», фыркая, бормоча «Боже, что за хлам!», бросая в мою сторону фразы из разряда «Я собираю только первые прижизненные издания, только с автографом автора и только с иллюстрациями одного единственного художника, и чтоб всё было сразу в одной книге, иначе какой смысл? Ах, как я несчастен».
Попытки с ним заговорить провальны. Да и о чем ему со мной говорить? Ведь я не способен понять тоски истинного коллекционера, который ужасным обманом был затянут в жуткий подвал с горами книг, где всё-всё не то. Осетр ноет, я скучаю.
Но ведь одних вздохов, всхлипов и упавшего голоса недостаточно, чтобы показать, как прекрасен он, и как ужасно несправедлив мир вокруг. И вот он поворачивается и осторожно начинает – «Знаете, хотя откуда вам знать, но в энном году энным издательством была выпущена энная книга, которую я уже много лет не могу найти ни в каком виде. И хоть это не совсем мой профиль, но книга мне очень нужна. Она невероятно редкая...» Он что-то продолжает говорить об ее уникальности, но я уже не слушаю. Если верить в предназначение и судьбу, то, похоже, моя доля бить "осетров" веслом по голове. И молча вручаю ему величайшую реликвию на свете, предварительно извлеченную из горы «на выброс». Взрыв эмоций, руки дрожат, голос срывается. О Боже, алмаз среди говна! Как так! Откуда? Осетр растерян, пришиблен, озадаченно листает редчайший том, выпущенный в энном году энным издательством невъебэнным тиражом. Крутит его так и сяк. А сколько стоит? Как пятьдесят? Мечта всей жизни за пятьдесят рублей? Это тогда какой же он осетр? Чехонь он сушёная тогда! Царапина! Царапина на корешке! О, нет, он совсем забыл сказать, что берет книги только в идеальном состоянии. Поэтому увы. Очень жаль. Он сразу понял, что что-то не так, и книга не может стоить полтинник. Главное, в момент душевного горя успеть вклиниться с предложением «Ну забирайте за тридцать тогда». Нет, нет и нет! Перестаньте! Ужасная царапина! И хоть на самом деле она маленькая и видна только под определенным углом к свету, но рана на сердце от неё огромна! Ах, как он несчастен. Всё не то. Горю нет предела. Отдает книгу и поспешно прощается. А то мало ли, ещё без царапины найдут, совсем нехорошо выйдет.

Быть владельцем книжного магазина – это как застрять на первых минутах голливудского фильма, когда главный герой, задолбанный всеми и вся, неистово стучит руками по рулю. Только без возможности в конце, победив невзгоды, оказаться крутым парнем с кучей денег, домом в Пасадене и без идиотов вокруг. Бесконечный цикл от "Эта история о лучшем книжном магазине города" до "Сука, да как так то?!", повторяющийся порой по десять раз на день. А у тебя даже руля нет. Посидел, зубами поскрипел, выдохнул и по-новой. Так себе кино, если честно.

Решил Иван книгу написать. «Дай, думаю, напишу! Федор Михайлович писал, Лев Николаевич писал, даже Николай Васильевич, чудак-человек, и тот писал – вон сколько их томов в шкафу стоят! А почему писали? Потому что мысль у них была, и надобность эту мысль свою донести. И у меня имеется. Мысль с надобностью».
Сидит Иван, над листком склонился, а как писать, не знает. Вроде мысль – есть, надобность – есть, пример – есть, а сюжета нет. А нужен страсть как. Мысль без сюжета - это же так, пара строчек, а с сюжетом – книга весом в килограмм. А если меньше, то что толк бумагу марать? Ведь любой дурак знает, чем книга тяжелее, тем уважаемей автор. «Серьезное произведение!», скажут. И если и читать не будут, то хоть посмотрят почтительно.
Сидит Иван, голову ломает, а мысль-то свербит, на волю просится. Волнуется Иван. Так и с ума сойти можно, тома начать жечь. Прям как Николай Васильевич. Только Николаю Васильевичу было что жечь, а перед Иваном пустой лист лежит, и его жги не жги, а никакого литературного величия Ивану это не принесет. Лишь вонять будет, да проветривать придется.
Думал Иван, гадал, страдал неистово, и, по прошествии часов трёх мучительных раздумий, решил рассказать о том, как он собственно книгу-то пишет. Мол, вот сел, вот подумал, вот записал, а вот перечитал написанное. После ещё написал, что прочитал, перечитал заново и об этом опять в литературной форме уведомил. И так хорошо дело у него пошло, и так творчество его увлекло, что Иван за две недели аж полтора килограмма бумаги извел.
А мысль свою сократил и в названии поставил, чтоб каждому ее видно было.
Отнес издателю, тот название прочёл, мысль прочувствовал, труд двухнедельный полистал и говорит «Очень это знаете ли оригинальный подход!». Руку Ивану пожал и денег пачку целую сунул. Ну, а дальше как по маслу - напечатали, издали, несомненный фурор, приемы, туда зовут, сюда приглашают, «Ах, приходите!» - «Ах, право не стоит!», а сам приходит и вина дорогого к обеду требует. Ведь пока задаром потчуют и гений литературный его уважают, то чего же и не прийти.
Конечно, и на премию номинировали. За особую глубину мысли и новаторство. Победил единогласно. Во время Ивановой благодарственной речи присутствующие в зале от умиления рыдали, а после аплодировали стоя пятнадцать минут и громко восхищались...
Пятый свой роман Иван сжёг. Трехкилограммовый труд горел долго, сильно коптил, но неминуемо сближал автора с классиками. За шестую книгу с описанием постраничного сожжения задаток ему на тот момент уже выдали.

По моему скромному наблюдению, большинство любителей эзотерики - люди чрезвычайно озлобленные. И если задуматься, этому есть логичное объяснение - сожрать тонну навоза ради сладкого зёрнышка истины, которого ты и не заметишь за навозным послевкусием - я бы тоже злой был.
Хотя, я и так злой, без эзотерики. Зерно, наверное, горьким оказалось.

Тот случай, когда воздействие наркотиков и гомосексуализма на Джимми Пейджа оказалось всё же недостаточным для того, чтобы он стал колдуном.

Я разлил чай. Нет, не по фарфоровым чашечкам, а по кафельному полу. У меня бывает. Ловкость и внимательность не мои сильные стороны. Книги, как правило, при этом не страдают, страдаю я. Во-первых, чай приходится наливать заново и опять ждать, когда он остынет. Во-вторых, лужа. Иногда на мне, но и когда на полу, тоже неприятно.
Сижу. В подвале холодно, над кружкой и лужей парит. Надо бы вытереть, да и вообще бы прибраться, но сначала завершить до сих пор не начатое чаепитие. В вопросах приборки не стоит торопиться. В конце концов, лужа в состоянии и сама высохнуть. Пусть уже физические законы поработают, а я пока отдохну.
Шаги с присвистом, шляпа, плащ, очки, рост два с лишним и дыра в ботинке. Спортивная сумка через плечо. Интеллигент поддато-бомжеватого вида, но смотрит с достоинством и откуда-то с высоты не только своего роста, но и принципов.
- Книги принимаете?
- Принимаю.
- У меня редкие!
- У всех редкие.
- Я их дёшево не отдам!
Молча смотрю на него. Отпиваю чай. Сжигаю язык. Новый термос слишком хорош. Вместо взгляда, полного ещё большего достоинства, демонстрирую интеллигенту перекошенную рожу с нотками тяжелого безумия в глазах. Интеллигент заметно вздрагивает и ставит сумку на пол.
Здесь нужно сделать небольшое отступление и сказать, что у меня рядом со столом стоит сейф. Большой такой. Денег в нём нет. Да и откуда у книготорговца деньги, да ещё и в таком количестве, чтобы их в сейф складывать? На сейфе у меня лежат свежеприбытые книги, которые я потом на нём же и фотографирую. А ещё он на метр отгораживает меня от посетителей. Незаменимая штука. Чайная лужа (вы ведь не забыли про неё?) находится с моей стороны, интеллигент с раритетами с другой. Раритеты выкладываются на сейф, интеллигент молчит, я молчу, тишина, только дом от проезжающего поезда метро потряхивает. Последним из сумки извлекается нечто завёрнутое в пакет, газетку и тряпочку.
- Вот за эту книгу мне предлагали 500 рублей, но я её не отдал!
Молчу. Смотрю в монитор. Редкими у интеллигента пока что оказались только зубы. Где-то высоко раздается шубуршание разворачиваемого шедевра. И внезапное:
- Ыть!!!
Причем «ыть» не простой, а паникующий, на вдохе. Когда человек высоко над вами говорит «ыть» на выдохе, значит он вам сейчас по голове чем-то ударит. «Ыть» же, произнесенный на вдохе, означает, что он вам на голову сейчас что-то уронит. Не смотря на то, что в любом случае есть шанс получить по башке, звучат оба «ытя» совершенно по разному.
К счастью, заветный метр сейфа всё ещё оберегал меня и, когда мгновение спустя с потолка прилетела толстая небольшого формата книжечка в мягкой обложке, она ударилась о стопку раритетов, раскрылась, разлетелась на несколько частей и приземлилась в лужу. Следующие секунд десять мы вместе с Ытем наблюдали, как остатки перестроечной малотиражной краеведческой книги поглощают мой чай.
- У вас тут лужа.
- Да, я знаю.
- Мне за неё пятьсот рублей давали, а я не взял...
Собираю загубленую редкость с пола и подаю ему.
- Что ж, надо было брать.