Собрала себе и вам компактный плейлист для йоги/винопития/лёгкой уборки. Странное ощущение от этого сентября – как будто лето закончилось и сразу началось снова, надо прожить этот момент)

Благодарю уважаемую читательницу за донат и комментарий к нему. Рада, что вам понравился пост🧡 На фото – моя любимая Исида из Египетского зала Эрмитажа.

Видео на воскресный вечер – лекция Максима Борисовича Атаянца «Рим. Три скорости времени», приуроченная к выставке «Три времени Рима. Античность. Возрождение. Барокко» в ГМИИ им. Пушкина.

(На крышечке Пантеона – пупочка от кастрюли!)

Помню как на «После импрессионизма» в ГМИИ Боннара показывали в одном зале с Борисовым-Мусатовым – формально отличное решение, но на месте оказалось, что всегдашняя дрожащая рассыпчатость Боннара не смотрится рядом с Мусатовым. Его цельное, мерно покачивающееся пространство не смыкались с витражностью Боннара, Боннар был не убедителен, проигрывал. Подумала тогда, что скорее посмотрела бы на него рядом с ажуром Бродского.

Меня исцеляет живопись и театр (округлим – всё визуально-пластическое), зал с утрехтскими караваджистами в Эрмитаже, Персей и Андромеда Рубенса, момент перед началом спектакля после третьего звонка, когда в зале гаснет свет.

Разбитое сердце, утраченные иллюзии, тяжелые жизненные потери, обрушение личных связей может исцелить все-таки только живопись. Живопись, а не наука, своим зазеркальным огнем обнаруживает в человеке все лучшее, возвращает человеку все лучшее, если только он будет к ней, к живописи, внимателен. Таковы поздние, 1930-х-1940-х годов, картины великих символистов: Пьера Боннара, Павла Кузнецова, Эдварда Мунка; картины, написанные нежно, как неоконченные симфонии, картины, не понятые ни современниками, ни нами, но сохранившие в себе великую силу, если уметь воспринять их

Пьер Боннар
Пейзаж в Ле-Канне, 1938