Чувствую себя в первый раз в жизни так: кроме истощения, цынги, нервов — такой сердечный припадок, что не спал уж две ночи.
из письма Зоргенфрею В.А., 29.05.1921, Петроград, 40 лет
из письма Зоргенфрею В.А., 29.05.1921, Петроград, 40 лет
Получил два твоих письма, милая крошка. Мама тебе уже писала о том, как при Жене пришли Георгий Иванович и Вяч. Иванов и как говорили. А я гуляю и пишу много (критику). 1 июня буду обедать у Жени и гулять с ним. Мне тоскливо без тебя; я думаю, что тебе будет приятно вот это стихотворение, которое, в сущности, исчерпывает все, что я могу написать тебе. Мне оно нравится, но я его написал только сию минуту — ночью, усталый. И переписал на первую страницу новой тетради. Напиши мне о нем, моя родная. Пусто без тебя.
Саша.
На твой вопрос отвечаю, что Лидия Дмитриевна здесь (Таврическая, 25). Я, наверное, пойду скоро к ним — очень люблю их обоих. Но тут у меня сложнейшие планы и комбинации — литературные, в зависимости от Горького, Андреева, Бори, парижан и пр. Буду тебе излагать, когда приеду. Хочется приехать, но не знаю — когда. Драма плохо пишется.
Л. Д. Б.
Ты отошла, — и я в пустыне
К песку горячему приник.
Но слова гордого отныне
Не может вымолвить язык.
О том, что было, не жалея,
Твою я понял высоту: Да.
Ты — родная Галилея
Мне — невоскресшему Христу.
И пусть другой Тебя ласкает,
Пусть множит дикую молву:
Сын Человеческий не знает,
Где приклонить Ему главу,
1907. Весна
Александр Блок.
письмо Любови Блок, 30.05.1907, Петербург, ночь (белая), 26 лет
Саша.
На твой вопрос отвечаю, что Лидия Дмитриевна здесь (Таврическая, 25). Я, наверное, пойду скоро к ним — очень люблю их обоих. Но тут у меня сложнейшие планы и комбинации — литературные, в зависимости от Горького, Андреева, Бори, парижан и пр. Буду тебе излагать, когда приеду. Хочется приехать, но не знаю — когда. Драма плохо пишется.
Л. Д. Б.
Ты отошла, — и я в пустыне
К песку горячему приник.
Но слова гордого отныне
Не может вымолвить язык.
О том, что было, не жалея,
Твою я понял высоту: Да.
Ты — родная Галилея
Мне — невоскресшему Христу.
И пусть другой Тебя ласкает,
Пусть множит дикую молву:
Сын Человеческий не знает,
Где приклонить Ему главу,
1907. Весна
Александр Блок.
письмо Любови Блок, 30.05.1907, Петербург, ночь (белая), 26 лет
Всю ночь вода трудилась без отдышки.
Дождь до утра льняное масло жег.
И валит пар из-под лиловой крышки,
Земля дымится, словно щей горшок.
Когда ж трава, отряхиваясь, вскочит,
Кто мой испуг изобразит росе
В тот час, как загорланит первый кочет,
За ним другой, еще за этим все?
Перебирая годы поименно,
Поочередно окликая тьму,
Они пророчить станут перемену
Дождю, земле, любви всему,
всему.
Б. Пастернак
Дождь до утра льняное масло жег.
И валит пар из-под лиловой крышки,
Земля дымится, словно щей горшок.
Когда ж трава, отряхиваясь, вскочит,
Кто мой испуг изобразит росе
В тот час, как загорланит первый кочет,
За ним другой, еще за этим все?
Перебирая годы поименно,
Поочередно окликая тьму,
Они пророчить станут перемену
Дождю, земле, любви всему,
всему.
Б. Пастернак
Мама, работы подвигаются, главная задержка — за печами. Печник поехал в Москву искать еще рабочих.
Вчера приехали Ирина (жена Николая) с двумя детьми — славная, и дети славные, и Аннушка. Тетя проехала в Сафоново. Сегодня Ефим привез летники и сам их сажает — настоящим садовничьим способом. Обещает научить этому весной Николая. Я все время на постройке. Очень мне нравятся все рабочие, все разные, и каждый умнее, здоровее и красивее почти каждого интеллигента. Я разговариваю с ними очень много. Одно их губит — вино, — вещь понятная. Печник (старший) говорит о «печной душе», младший — лирик, очень хорошо поет. Один из маляров — вылитый Филиппо Липпи и лицом, и головным убором, и интересами: говорит все больше о кулачных боях. Тверские каменщики — созерцатели природы. Теперь работают 14 человек, и еще придут новые. — Пристройку мы подождем обшивать (и переход к ней с комнатой), только потолки обошьем. В доме уже стелют полы, которые были склеены раньше (в посту).
Люба хозяйничает, завтра привезут капусту. Все уже в цвету на лугах, что может цвести — пестрое. Жарко, приготовляется, пожалуй, засуха, в саду на нижней дорожке блекнет трава. Луг под садом зарос такой травой, что пни пропали. — Пиши, в воскресенье от тебя не было письма. Не почувствовала ли ты себя хуже после отъезда Любы? Господь с тобой, целую.
Саша.
письмо от 31 мая 1910, Шахматово, 29 лет
Вчера приехали Ирина (жена Николая) с двумя детьми — славная, и дети славные, и Аннушка. Тетя проехала в Сафоново. Сегодня Ефим привез летники и сам их сажает — настоящим садовничьим способом. Обещает научить этому весной Николая. Я все время на постройке. Очень мне нравятся все рабочие, все разные, и каждый умнее, здоровее и красивее почти каждого интеллигента. Я разговариваю с ними очень много. Одно их губит — вино, — вещь понятная. Печник (старший) говорит о «печной душе», младший — лирик, очень хорошо поет. Один из маляров — вылитый Филиппо Липпи и лицом, и головным убором, и интересами: говорит все больше о кулачных боях. Тверские каменщики — созерцатели природы. Теперь работают 14 человек, и еще придут новые. — Пристройку мы подождем обшивать (и переход к ней с комнатой), только потолки обошьем. В доме уже стелют полы, которые были склеены раньше (в посту).
Люба хозяйничает, завтра привезут капусту. Все уже в цвету на лугах, что может цвести — пестрое. Жарко, приготовляется, пожалуй, засуха, в саду на нижней дорожке блекнет трава. Луг под садом зарос такой травой, что пни пропали. — Пиши, в воскресенье от тебя не было письма. Не почувствовала ли ты себя хуже после отъезда Любы? Господь с тобой, целую.
Саша.
письмо от 31 мая 1910, Шахматово, 29 лет
Не сразу отвечаю Вам на письмо, в чем очень извиняюсь. Это происходит оттого, что я приготовлялся к экзамену истории русского права, а собраться с мыслями в такое беспокойное время очень трудно. Сегодня наконец я выдержал этот экзамен (получил у Латкина 3) — предпоследний; остается еще одна статистика, которая, однако, задержит нас с мамой в городе еще за 22 мая.
Что касается подробностей учебных волнений, то я знаю о них также большею частью по газетам (самое точное?). Частные же слухи до такой степени путаны, сбивчивы и неправдивы, а настроение мое (в основании) так отвлеченно и противно всяким страстям толпы, — что я едва ли могу сообщить Вам что-нибудь незнакомое. Потому же, между прочим, а также по некоторой свойственной моему духу неподвижности, я за эту зиму ни разу не посетил ни судебных, ни дворянских, ни городских учреждений. Впрочем, я наверстаю это в будущем; ибо подобное провождение времени не чуждо и привлекательно для меня и заключает в себе поэтическое, философское и актерское. Теперь же трудно вводить еще и это в круг совершающихся событий; тем более что весна почуяла свою силу и отозвалась на моем настроении в высшей степени. Пора свести городские счеты и временно перейти в созерцательность. — Мама благодарит Вас за поздравление.
письмо отцу, 02.06.1901, Петербург, 20 лет
Что касается подробностей учебных волнений, то я знаю о них также большею частью по газетам (самое точное?). Частные же слухи до такой степени путаны, сбивчивы и неправдивы, а настроение мое (в основании) так отвлеченно и противно всяким страстям толпы, — что я едва ли могу сообщить Вам что-нибудь незнакомое. Потому же, между прочим, а также по некоторой свойственной моему духу неподвижности, я за эту зиму ни разу не посетил ни судебных, ни дворянских, ни городских учреждений. Впрочем, я наверстаю это в будущем; ибо подобное провождение времени не чуждо и привлекательно для меня и заключает в себе поэтическое, философское и актерское. Теперь же трудно вводить еще и это в круг совершающихся событий; тем более что весна почуяла свою силу и отозвалась на моем настроении в высшей степени. Пора свести городские счеты и временно перейти в созерцательность. — Мама благодарит Вас за поздравление.
письмо отцу, 02.06.1901, Петербург, 20 лет
🌻 Ван Гог теперь в Telegram!
В этом канале всё о жизни и творчестве гения, который опередил своё время и изменил мир искусства.
Погрузись в водоворот красок и мир Винсента Ван Гога:
t.me/vangogh_onelove
В этом канале всё о жизни и творчестве гения, который опередил своё время и изменил мир искусства.
Погрузись в водоворот красок и мир Винсента Ван Гога:
t.me/vangogh_onelove
Нет ни слезы, ни дерзновенья.
Всё тот же путь — прямей стрелы.
Где ваши гордые стремленья,
Когда-то мощные орлы?
Ужель и сила покидает,
И мудрость гасит светоч свой?
Ужель без песни умирает
Душа, сраженная тоской?
1900
Всё тот же путь — прямей стрелы.
Где ваши гордые стремленья,
Когда-то мощные орлы?
Ужель и сила покидает,
И мудрость гасит светоч свой?
Ужель без песни умирает
Душа, сраженная тоской?
1900
О болезнях писать нестерпимо скучно, но больше не о чем писать. Делать я ничего не могу, потому что температура редко нормальная, все болит, трудно дышать и т. д. В чем дело, неизвестно. Если нервы несколько поправятся, то можно будет узнать, настоящая ли это сердечная болезнь или только неврозы. Нужно понизить температуру. Я принимаю водевильное количество лекарств.
из письма матери, 04.06.1921, Петроград, 40 лет
из письма матери, 04.06.1921, Петроград, 40 лет
В темной комнате ты обесчещена,
Светлой улице ты предана,
Ты идешь, красивая женщина,
Ты пьяна!
Шлейф ползет за тобой и треплется,
Как змея, умирая в пыли…
Видишь ты: в нем жизнь еще теплится!
Запыли!
1907
Светлой улице ты предана,
Ты идешь, красивая женщина,
Ты пьяна!
Шлейф ползет за тобой и треплется,
Как змея, умирая в пыли…
Видишь ты: в нем жизнь еще теплится!
Запыли!
1907
Как из сумрачной гавани,
От родимой земли
В кругосветное плаванье
Отошли корабли, —
Так и вы, мои —
Золотые года —
В невозвратное
Отошли навсегда.
1909
От родимой земли
В кругосветное плаванье
Отошли корабли, —
Так и вы, мои —
Золотые года —
В невозвратное
Отошли навсегда.
1909
Милый Женя, крепко целую тебя. Мы в Сиенне, это уже одиннадцатый город. Воображение устало. На душе еще довольно смутно. Завтра уедем к морю, может быть, купаться. Из итальянских газет я ничего, кроме страшно мрачного, не вычитываю о России. Как вернуться — не понимаю, но еще менее понимаю, как остаться здесь. Здесь нет земли, есть только небо, искусство, горы и виноградные поля. Людей нет. Но как дальше быть в России, я не особенно знаю. Самым страшным и царственным городом в мире остается, по-видимому, Петербург. Мы поедем на Рейн, когда иссякнут деньги, а это случится скоро. Ну, до свидания, всех твоих от души приветствуем мы оба. Хорошо ли служит велосипед?
письмо Иванову Е.П., 07.06.1909, 28 лет
письмо Иванову Е.П., 07.06.1909, 28 лет
Я ли пишу, или ты из могилы
Выслала юность свою, —
Прежними розами призрак мне милый
Я, как тогда, обовью.
Если умру — перелетные птицы
Призрак развеют, шутя.
Скажешь и ты, разбирая страницы:
«Божье то было дитя».
1901
Выслала юность свою, —
Прежними розами призрак мне милый
Я, как тогда, обовью.
Если умру — перелетные птицы
Призрак развеют, шутя.
Скажешь и ты, разбирая страницы:
«Божье то было дитя».
1901
Люба, сегодня я очень устал: ездил через Аладьино и Ивановское в Михалево и вернулся домой мимо Боблова. Все думаю о тебе. Очень скучаю без тебя; кроме беспокойства — всегда пустое место в жизни. Ты не получаешь моих писем; я получаю их — их возвращают из Германии. Но, главное, все еще не вернули.
Прошлое письмо к тебе я написал в очень нервном состоянии. На следующий день пришли опять два письма от тебя, — одно хорошее — о Версале, и без Ремизова и Чулкова. Напиши мне, когда оставишь магазины в покое. Пойми наконец простейшую вещь: что все современное производство вещей есть пошлость и не стоит ломаного гроша, а потому покупать можно только книги и предметы первой необходимости.
из письма Блок Л.Д., 10.06.1911, Шахматово, 30 лет
Прошлое письмо к тебе я написал в очень нервном состоянии. На следующий день пришли опять два письма от тебя, — одно хорошее — о Версале, и без Ремизова и Чулкова. Напиши мне, когда оставишь магазины в покое. Пойми наконец простейшую вещь: что все современное производство вещей есть пошлость и не стоит ломаного гроша, а потому покупать можно только книги и предметы первой необходимости.
из письма Блок Л.Д., 10.06.1911, Шахматово, 30 лет
Я искал голубую дорогу
И кричал, оглушенный людьми,
Подходя к золотому порогу,
Затихал пред Твоими дверьми.
Проходила Ты в дальние залы,
Величава, тиха и строга.
Я носил за Тобой покрывало
И смотрел на Твои жемчуга.
1902
И кричал, оглушенный людьми,
Подходя к золотому порогу,
Затихал пред Твоими дверьми.
Проходила Ты в дальние залы,
Величава, тиха и строга.
Я носил за Тобой покрывало
И смотрел на Твои жемчуга.
1902
Полна усталого томленья,
Душа замолкла, не поет.
Пошли, господь, успокоенье
И очищенье от забот.
Дыханием живящей бури
Дохни в удушливой глуши,
На вечереющей лазури,
Для вечереющей души.
1900
Душа замолкла, не поет.
Пошли, господь, успокоенье
И очищенье от забот.
Дыханием живящей бури
Дохни в удушливой глуши,
На вечереющей лазури,
Для вечереющей души.
1900
Люба, что за странность, что не получаешь моих писем? Я посылаю это заказным, хотя едва ли ты его получишь: вероятно, дошло хоть одно, и ты едешь в Бретань.
Я еду около 25-го в Петербург, хотя не получил от тебя ответа на свои вопросы. Завтра еду в Москву на несколько дней. Жара страшная. Везу Кожебаткину рукописи второй и третьей книги.
Приблизительно с нашего 23-го числа (т. е. с 6 июля) пиши мне в Петербург, — и до 1 июля (13-го).
Твои письма доходят. Прошлое большое письмо опять меня встревожило; но, так как я не надеюсь, что это письмо дойдет, не пишу так (отдельные места, Ремизов, Чулков и пр. — не заграничное).
Беспокоюсь о тебе постоянно. Происходит совершенно неестественная и нелепая вещь; ты ездишь и смотришь, не имея времени углубиться и найти себя; я сижу на месте и питаюсь мыслями, находя и тебя, и себя, и то, что нас обоих кроет и соединяет.
Уезжай на океан, купайся, смотри на воду и думай. Мне временами невыносимо тяжело, что ты с Ремизовыми, а особенно — что тебя видел Чулков и что ты, вероятно, слушала его двусмысленности. Когда я думаю о тебе особенно хорошо и постоянно, как теперь, мне особенно больно видеть тень легкомыслия в тебе.
В сущности, я пишу тебе так нервно, потому что уже потерял терпение от нелепости положения (что ты ездишь, а я сижу). Кроме того, проклятые письма мои не доходят, и ты теряешь связь со мной. Господь с тобой.
А. Б.
письмо жене, 13.06.1911, Шахматово, 30 лет
Я еду около 25-го в Петербург, хотя не получил от тебя ответа на свои вопросы. Завтра еду в Москву на несколько дней. Жара страшная. Везу Кожебаткину рукописи второй и третьей книги.
Приблизительно с нашего 23-го числа (т. е. с 6 июля) пиши мне в Петербург, — и до 1 июля (13-го).
Твои письма доходят. Прошлое большое письмо опять меня встревожило; но, так как я не надеюсь, что это письмо дойдет, не пишу так (отдельные места, Ремизов, Чулков и пр. — не заграничное).
Беспокоюсь о тебе постоянно. Происходит совершенно неестественная и нелепая вещь; ты ездишь и смотришь, не имея времени углубиться и найти себя; я сижу на месте и питаюсь мыслями, находя и тебя, и себя, и то, что нас обоих кроет и соединяет.
Уезжай на океан, купайся, смотри на воду и думай. Мне временами невыносимо тяжело, что ты с Ремизовыми, а особенно — что тебя видел Чулков и что ты, вероятно, слушала его двусмысленности. Когда я думаю о тебе особенно хорошо и постоянно, как теперь, мне особенно больно видеть тень легкомыслия в тебе.
В сущности, я пишу тебе так нервно, потому что уже потерял терпение от нелепости положения (что ты ездишь, а я сижу). Кроме того, проклятые письма мои не доходят, и ты теряешь связь со мной. Господь с тобой.
А. Б.
письмо жене, 13.06.1911, Шахматово, 30 лет
Милый Георгий Иванович. С прошлой почтой получил я Ваше письмо и очень ему обрадовался. Меня уже тянет в Петербург, но раньше 1 июля не приеду, надо высидеть. Здесь очень пышно, сыро, жарко, мой дом утонул в цветущей сирени, даль зовет, и я, кажется, таки допишу "Песню судьбы". Я написал много отвратительных стихотворений и одно приличное, но лучше прочту его Вам сам. А то, которое Вы просили - плохое, потому не посылаю тоже.
За "Архивариуса"* спасибо, я его раньше прочел, здесь получается - "Речь". Мне очень нравится, а Марья Андреевна** говорит, что его сжатость доказывает настоящее мастерство. "Слова" я так и не получаю, жалко, Штильман*** надул.
Романтическому корреспонденту**** ответить не умею, так как он продолжает уверять, будто я - Дора. Я хотел бы убедить его в том, что я - Ксения и что у меня большие синие глаза с поволокой и волосы - с синеватым отливом. Но так как я заранее убежден, что он этому не поверит, то кажется переписка наша прервется.
Жаль, что штанов Вы не приобрели. Советую; бывают вполне терпимые - от 6 до 8 рублей с полтиною.
Вот свинья - Петроний*****. Но ведь не стоит писать больше писем в редакцию, это повлечет за собою новые нарекания. Андрей Белый больше не едет мириться. А ведь умная у него статья обо мне и занятная, хотя я и не согласен с ней.
Здесь новостей не бывает. Полная тишина. Иногда лежу на берегу реки, солнце жжет, дождь обливает. Относительно спиртных напитков чувствую, будто я "записавшись", но только выдерживаю положенный срок, чтобы не нарушить обета.
Очень советую Вам прочесть "Корабль" Д'Аннунцио. Целую Вас крепко и люблю. Пожалуйста, поцелуйте от меня руку Надежды Григорьевны.
Любящий Вас Ал. Блок
письмо Чулкову Г., 14 июня 1908
Примечания Г. Чулкова
* "Архивариус" - мой рассказ. Впоследствии вошел в первый том собр. соч. изд. "Шиповник".
** Мария Андреевна Бекетова, тетка А. А. Блока, написавшая воспоминания о поэте, небезызвестная переводчица.
*** Григорий Николаевич Штильман, юрист и публицист, писал внутреннее обозрение в "Вопросах жизни", впоследствии состоял одним из редакторов газеты "Слово".
**** "Романтическим корреспондентом" Блок называет, кажется, одного из молодых поэтов, который расточал А. А. Блоку свои нежные признания в весьма странной форме, похожей на мистификацию.
***** Петроний - псевдоним одного из ближайших сотрудников "Весов".
За "Архивариуса"* спасибо, я его раньше прочел, здесь получается - "Речь". Мне очень нравится, а Марья Андреевна** говорит, что его сжатость доказывает настоящее мастерство. "Слова" я так и не получаю, жалко, Штильман*** надул.
Романтическому корреспонденту**** ответить не умею, так как он продолжает уверять, будто я - Дора. Я хотел бы убедить его в том, что я - Ксения и что у меня большие синие глаза с поволокой и волосы - с синеватым отливом. Но так как я заранее убежден, что он этому не поверит, то кажется переписка наша прервется.
Жаль, что штанов Вы не приобрели. Советую; бывают вполне терпимые - от 6 до 8 рублей с полтиною.
Вот свинья - Петроний*****. Но ведь не стоит писать больше писем в редакцию, это повлечет за собою новые нарекания. Андрей Белый больше не едет мириться. А ведь умная у него статья обо мне и занятная, хотя я и не согласен с ней.
Здесь новостей не бывает. Полная тишина. Иногда лежу на берегу реки, солнце жжет, дождь обливает. Относительно спиртных напитков чувствую, будто я "записавшись", но только выдерживаю положенный срок, чтобы не нарушить обета.
Очень советую Вам прочесть "Корабль" Д'Аннунцио. Целую Вас крепко и люблю. Пожалуйста, поцелуйте от меня руку Надежды Григорьевны.
Любящий Вас Ал. Блок
письмо Чулкову Г., 14 июня 1908
Примечания Г. Чулкова
* "Архивариус" - мой рассказ. Впоследствии вошел в первый том собр. соч. изд. "Шиповник".
** Мария Андреевна Бекетова, тетка А. А. Блока, написавшая воспоминания о поэте, небезызвестная переводчица.
*** Григорий Николаевич Штильман, юрист и публицист, писал внутреннее обозрение в "Вопросах жизни", впоследствии состоял одним из редакторов газеты "Слово".
**** "Романтическим корреспондентом" Блок называет, кажется, одного из молодых поэтов, который расточал А. А. Блоку свои нежные признания в весьма странной форме, похожей на мистификацию.
***** Петроний - псевдоним одного из ближайших сотрудников "Весов".