Пока я болею, (и конца этому как-то не предвидится), вышел материал BURO, где в том числе и я порекомендовала две книжки на лето. С Викрамом Сетом все ясно, главная новинка года, толстый роман на все времена, действительно очень большая, продуманная и многофигурная история, а вот к Юрию Слепухину мне всегда хочется привлечь побольше внимания, такой он хороший и непыльный. «Киммерийское лето» – это просто превосходная беллетристика, практически мексиканская (в самом лучшем смысле) драма про семейные тайны, первую любовь, предательство и вот это чувство, которое обычно достигает своей остроты к шестнадцати годам, а потом притупляется о взрослую жизнь – чувство, что только ты знаешь, как хорошо и правильно, а не эти сухие, далекие взрослые. Очень рекомендую, прекрасный золотой роман и незаслуженно забытый автор.

Года четыре назад я читала одну книгу, которую полдороги искренне ненавидела. Текст пускал пузыри прилагательных, то и дело скатывался в подмышечную, тельную телесность, пенисы какие-то ненужные то и дело там растерянно крутились в поисках севера, и вообще в тексте было слишком много текста, а интрига – размером, как мне казалось, с бородавочку, была какой-то слишком уж выжеванной, вымученной, выковырянной из пупка. Все сплошь хандра да сплин, да проблема полового прозревания в условиях театрального коллектива.

Роман назывался «Упражнение на доверие».

И он в самом деле оказался тем самым упражнением на доверие, потому что что-то не давало мне бросить книгу, какая-то пружина, спрятанная внутри, которая вот-вот должна была распрямиться и эгегей, канальи, и я очень рада, что тогда доверилась автору и дочитала, потому что ровно на половине истории роман ударился оземь, сделал невероятный технический кульбит, который может себе позволить (и провернуть) только очень хорошо и очень экономно пишущий человек, и история из пупочно-кишочной стала идеальным, блестящим, тонким романом без единого лишнего слова (и пениса).

Роман Сьюзен Чой «Упражнение на доверие» – книга о том, как мы рассказываем истории, и как мы перерабатываем наше прошлое, наши тайны и драмы в нечто более, скажем так, лучшее, более удобоваримое и презентабельное – выйдет у нас в издательстве этой осенью, в переводе (как всегда, блестящем) Сергея Карпова.

Александра Борисенко попросила меня рассказать, что есть еще три, кажется, дня, чтобы подать документы на магистерскую программу «Литературное мастерство» в рамках которой можно будет учиться на специализации «Художественный перевод». Есть восемь бюджетных мест. Помимо, собственно, перевода (рабочий язык – английский) учат редактированию и, как бы это лучше выразиться, – контексту: читают курсы по зарубежной англоязычной литературе и современной критике, потому что без умения видеть даже в простом тексте слои, уровни и взаимосвязи хорошего переводчика не бывает.

От себя могу сказать, что чем больше я погружаюсь в работу издательства, тем больше вижу, что обучение художественному переводу, а более того – принципам редактуры – как-то совсем необходимо. С одной стороны, конечно, перевод очень сильно завязан на встроенном или хорошенько натренированном чувстве родного языка, и за двадцать лет работы с художественными переводами я видела много текстов, где все было в целом ладно с точки зрения именно что перевода и понимания смысла, но совершенно безнадежно с позиций ритма, тона и стиля русского языка. Но, с другой стороны, как бы мне самой ни хотелось считать перевод неким неконтролируемым, приступообразным занятием, (надо же как-то оправдать свой стиль работы), перевод – это ремесло, у которого есть принципы, формулы, шаблоны и обкатанные технологии, и без знания этих формул перевод всегда будет немножко вышиванием на досуге. Продвижение ремесленной стороны перевода, укоренение в общем сознании того, что это не хобби, а работа, для которой требуются определенные навыки, быстрее, я надеюсь, приблизит нас к изменению в лучшую сторону взаимоотношений переводчика и издателя (увеличение гонораров с одной стороны, и – с другой – большая застрахованность от ситуаций, когда переводчик задерживает сдачу перевода на год, а потом понимает, что у него как-то совсем нет настроения переводить что-то там, о чем он и сообщает издательству, реальный случай, умноженный на десять, с которым сейчас издатель ничего не может сделать, потому что никто, конечно, не будет требовать неустойки и подавать в суд, потому что все всё понимают, за такие деньги, и так далее).

Ну и в любом случае, единственный совет, который я всегда даю людям, желающим попробовать свои силы в художественном переводе – это пойти и сначала ему поучиться. Не обязательно в магистратуру, сейчас есть и короткие курсы, где просто можно понять, что это за занятие, потому что, как правило, реальный художественный перевод оказывается совсем не тем, чем он рисуется в некотором романтическом отдалении. На самом деле это вечное отделение гороха от чечевицы, ковыряние в «корпусе», проверка-перепроверка, обязательное выяснение какого-нибудь способа производства шнурков или обжига плитки и, если повезет, вспышки-периоды полного совпадения с дыханием чужого таланта, который на секунду-другую становится твоим.

Слушала недавно книгу Зализняка «Из заметок о любительской лингвистике», которая во многом воспринимается, конечно, как своего рода «Похвала глупости» нашего времени и которую я очень рекомендую всем, у кого во время обучения не было базового курса лингвистики, или хотя бы «языкоза» или какой-нибудь сравнительной грамматики с непременной реконструкцией в праиндоевропейский уровень бобра, гуся и уж за давностью лет не помню, какой живности – тут очень хорошо и ясно по ходу дела объяснены какие-то внешне сложные для непосвященных понятия вроде морфем и словоформ, и вообще это просто хороший пример увлекательной науки без академической снисходительности.

Но пока слушала, много, конечно, думала о том, что многие высказывания из этой книги можно применить и к сфере художественного перевода, которая зачастую кажется условно доступной для понимания и критики только потому, что имеет дело с казалось бы интуитивно нам понятным предметом. Далее цитата:

«Школьная традиция, к сожалению, такова, что все такие вопросы остаются за рамками обучения. В школе обучают грамматике и орфографии родного языка и элементам иностранного, но не дают даже самых первоначальных представлений о том, как языки изменяются во времени. И в значительной части случаев этих представлений нет и у людей с высшим образованием, в частности, у школьных учителей. Между тем именно к этой сфере относится множество вопросов, которые вызывают интерес у самых разных людей.

В результате для удовлетворения живого интереса к вопросам, связанным с языком, большинству людей приходится довольствоваться случайными сведениями, которые им довелось прочесть или услышать по радио или телевидению.

Многие же пытаются получить ответы на эти вопросы путем собственного размышления и догадок. При этом значительная часть таких людей даже и не знает, что есть специальная наука, занимающаяся этими вопросами, или во всяком случае над этим не задумывается. Свободное владение родным языком порождает у них ощущение, что все необходимое знание о предмете им тем самым уже дано и остается только немного подумать, чтобы получить правильный ответ.

Так рождается то, что можно назвать любительской лингвистикой».

Прочитала несколько относительно новых (для нас) переводных книжек, которые вышли еще в прошлом веке. Не все могу однозначно рекомендовать, кроме, наверное, дачного автофикшена фон Арним, в котором совершенно прекрасным образом ничего не происходит, только что-нибудь все время цветет и героиня изредка целуется с деревьями.

У нас в конце сентября должен выйти вот такой ⬇️ роман об итальянских девяностых и о девочке по имени Гайя, которая взрослеет натурально как подорожник, пробиваясь через асфальт чужих мнений и ожиданий. Там очень много звука, света, внутренней ритмизованной ярости, которая буквально толкает историю вперед, мой любимый, в общем, тип текста, который читается в такт с дыханием. Над романом отлично поработали все, и переводчица, и редактор, и корректоры, и моя заместительница Даша Горянина, которая взяла этот проект под свой полный контроль.
Мне показалось, что "Вода в озере" заинтересует читателей, которым понравился "Сезон отравленных плодов" Веры Богдановой, тут и вполне узнаваемые девяностые и нулевые, не слишком уж, на самом деле, отличающиеся от наших, и то же самое сочетание острого счастья и ужаса, летнего воздуха и внутренней тьмы, поэтому мы попросили Веру написать нам отзыв на обложку, и очень рады, что она согласилась.

Сложная семейная драма в декорациях итальянских трущоб.

На берегу древнего озера Браччано живёт семья: отец-инвалид, четверо детей и мать, на плечах которой лежит судьба каждого. Антония знает, каким жестоким бывает мир, и воспитывает в своей единственной дочери стойкость и решительность.

Так Гайя учится быть сильной, не жаловаться, читать книги, нырять в озеро, даже если течение утягивает на дно, прятать от мамы телефон в обувной коробке, а своё отчаяние — там, где его никто и никогда не сможет найти.

Роман Джулии Каминито стал призёром престижных итальянских премий Campiello, Strega и Strega off. Над российской адаптацией работали переводчица Анна Князева и редактор Марина Козлова.

Обложка Виктории Лебедевой.

Кроме того, на обложке вас будет ждать отзыв Веры Богдановой 💛

Оформление: твёрдый переплёт, soft-touch, УФ-лак, белая бумага.

Выход книги запланирован на конец сентября.

После «Щегла» мало какой свой перевод я любила так, как этот. Это такой текст, в котором переводчику одновременно можно почувствовать себя и свободно – исходная игра со звуком, ритмом, созвучностью и соразмерностью фраз предполагает огромную свободу движений, которую допускает сама щедрость и эластичность русского языка – и в то же время включиться в авторскую работу и следовать законам текста. Это смешной роман и роман горький, роман о мелких наркоторговцах и странах, которые торговали целыми континентами, роман о колониализме и колоноскопии, о лишних людях, которые всего лишены и о прозаиках-призраках, но, главное, это роман о человеке, оказавшемся между границ и граней с двумя сознаниями и двумя душами, и на каждой из этих душ у него скребут кошки.

Друзья, совсем скоро у нас выйдет книга лауреата Пулитцеровской премии Вьет Тхань Нгуена "Преданный"
Перевод с английского: Анастасия Завозова.

📖 Продолжение романа "Сочувствующий", получившего Пулитцеровскую премию в 2016 году. Человек "с двумя сознаниями" приезжает в Париж начала 80-х. Город Огней и соблазняет его, и мучает, здесь ему придется ходить по тонким граням между двумя мирами — интеллектуальной богемой и преступным сообществом — и между двумя самыми близкими своими людьми. Свойственное перу Нгуена сочетание саспенса и философии создает особую атмосферу, где преданность и предательство то противоборствуют, то оказываются сторонами одной медали.

Страница книги на нашем сайте: https://www.corpus.ru/products/vet-than-nguen-predannyj.htm

На новый роман Себастьяна Барри я решила не делать заявку, хотя мало кого из ирландских писателей я люблю так же сильно. Мой перевод его романа The Secret Scripture – звено в долгой саге о семействе Макналти – одна из трех самых любимых моих работ, наряду с, разумеется, «Щеглом», и вот теперь еще «Преданным», потому что Барри удивительно умеет выстраивать отличимые, слышимые голоса, вплетать историю в живой устный формат, при этом всегда уступая дорогу своим героям, не дыша им в затылок, не мешая им барахтаться в происходящей с ними (и обычно с Ирландией) тьме, пока они не достигают ирландского хэппи-энда, то есть в какой-то момент, между глотками черноты, приучаются дышать поровнее.

Короче, продавать Барри, как вы уже поняли, довольно непросто.

Но в предыдущих его романах всегда была вот эта неброская, но режущая элегантность формулировок, звучность голосов, динамичный сюжет, как например в «Бесконечных днях», (вот за какой роман, кстати, он должен был получить Букера) или хотя бы расцветающие на последней страницы розы. Предыдущие его романы существовали в одном измерении с надеждой и светом, хоть и стояли почти всегда к ним вполоборота, а то и вовсе – спиной.

Свежий же Барри, с очередной невестящейся номинацией на Букер, – Old God’s Time – это роман-битум. Четкая элегантность стиля обернулась бесконечно черным потоком сознания, по поверхности которого не идут даже пузыри, дышать там нечем и некому, все уже давно умерло от столкновения с насилием, с насильственным прерыванием детства, и главный герой тихо ведет свой репортаж со дна этой душевной топи, перекатывая в голове воспоминания о любимых покойниках, и постепенно все больше и больше сживаясь со своей внутренней смертью. Это роман, в котором ничего не происходит, потому что все уже произошло, но всякая позолота воспоминаний тут стерлась, осталась свиная кожа травмы, и ту главный герой уже протер до дыр. Казалось бы, ничего не изменилось, Барри все так же темен, все так же оставляет героев почти ни с чем, разве что с морем, с видом из окна, с последним хорошим поступком, но отчего-то новый роман больше не держится стойко в одной плоскости, он весь разваливается на фарш из тлена, ползет из какой-то внутренней писательской мясорубки, и к концу романа ты уже капец какой веган, и как-то очень хочется, не знаю, одуванчиков.

(Но все равно Барри нужно читать, только, наверное, не этот роман или не в эти времена. Нет ничего лучше «Бесконечных дней» по сочетанию сюжета и тональности, нет ничего лучше голосов в «Скрижалях судьбы» и просто нет ничего лучше его романа The Whereabouts of Eneas McNulty.)

Мы купили права на издание романа Барбары Кингсолвер 'Demon Copperhead', потому что я, разумеется, не могла пройти мимо толстой книги с фундаментом из Диккенса, ну и потому что Кингсолвер удалось на этом фундаменте выстроить совершенно самостоятельный роман – с удивительно отчетливым голосом мятущегося подростка, которому в жизни пришлось хлебнуть столько, что никакого хлебала не хватит – и при этом не скатиться в беспросветку и, выражаясь языком Бахтина, абсолютный топографический телесный низ. У Диккенса есть вот это волшебное свойство – оставлять и героям, и читателю лучик надежды посреди темноты, не превращать фокальные точки сюжета в фекальные, и Кингсолвер повторяет эту старинную магию, потому что такого утешительного и исполненного света романа я уже давно не читала.

#HOTnews

Немного трясутся ручки, потому что новость эта действительно важная и откладывали мы её слишком долго (можете заметить по гордым лицам и летним образам на фото). Но вот наконец пришёл момент объявить о бриллианте нашей коллекции — о книге, которую Настя прочитала в оригинале в прошлом году и в которую бесповоротно влюбилась.

Роман талантливейшей американской писательницы Барбары Кингсолвер «Demon Copperhead» выйдет в нашем издательстве.

Вот, сказали! Теперь можно выдохнуть.

И рассказать чуть подробнее.

Мы охотились за правами на книгу ещё до того, как она получила Пулитцеровскую премию и Women's Prize for Fiction, а потом это стало приятной (очень-очень приятной) неожиданностью. А ещё история вошла в июльские бестселлеры NYT, что снова доказывает, какая она впечатляющая.

Это роман-переосмысление Чарльза Диккенса и его «Дэвида Копперфильда» — пронзительно-саркастическая история о борьбе маленького мальчика с безжалостным миром, где есть место зависимостям, насилию, порокам и угнетению. История, которую нужно читать с передышками и которая не отпустит вас до самого конца.

Пока что рано говорить о сроках издания. Скажем лишь, что мы подойдём к выбору переводчика и редактора со всей тщательностью и точно вас не разочаруем. Претенденты, к слову, у нас уже есть 😉

#currentbook

Дочитала роман Дэвида Хоупена The Orchard, (который в русском издании совершенно верно называется «Пардес»), и могу сказать, что если вы вдруг искали роман, который был бы похож на «Тайную историю» не по букве, а по духу, то это он, потому что Хоупен явно понял, как и на чем работает роман Тартт. Вся проблема с жанром темного академического романа в том, что жанр этот – как пресловутый синий свитерок из «Дьявол носит Prada» – ушел в масс-маркет только внешней своей частью, осенней дымной тоской, подростковой претенциозностью, чуть расфокусированной твидовой эстетикой, в то время как Тартт, в общем-то, написала роман о юных людях в различной степени переломанности, которые всеми силами стремятся изменить само зерно, саму структуру реальности, чтобы выйти из нее в новое, другое будущее и стать там другими, целыми людьми. И герои Тартт, и совсем гормонально бушующие герои Хоупена верят в то, что где-то там, в книгах, в неразобранном еще, непонятом другими людьми слое древнего текста есть путь к спасению, дорога в другой мир, и эта дорога если и не сделает их богами, то обновит и очистит, даст волшебную таблетку от всех проблем, и эта наивная, истовая вера героев в то, что там, за стенами и словами языка всеобщей премудрости прячется ключ от их собственной неустроенности, объединяет эти два романа лучше, чем любая внешняя растиражированная эстетика. Тартт строит свой классический уже роман на классической филологии, Хоупен – на толковании Танаха, и хотя у меня есть много вопросов и читательских претензий к роману Хоупена (он менее структурирован, чем ТИ, его герои по сути маются дурью и ремня на них нет), но Хоупен сумел понять, как устроена «Тайная история» и воспроизвести этот механизм в своем романе: все дело в знании, а не в твиде или туманной сепии, и когда у автора есть из чего сделать интеллектуальную основу романа, тогда роман катится вперед сам, действительно становится темным университетским романом, даже если дело происходит в бесстыдно солнечной Флориде, а вместо утонченных интеллектуалов, вроде Генри Винтера, тут сплошные задроты и/или школьные хулиганы. Еще раз повторюсь, что роман – выкрученная, сыроватая история о гормональном бесиве не до конца пророщенных взрослых с явными реверансами в сторону ур-текста Тартт (на первой странице есть слова про fatal flow, в середине спрятана толстенная, придыхательная отсылка к «Щеглу») – мне скорее не понравился, я уже слишком выросла из историй о подростковом ангсте, но я не могу не отметить то, что Хоупен написал действительный оммаж «Тайной истории», поняв суть этого романа, который изначально, напомню я вам, назывался «Бог иллюзий», и это ровно он и есть – очередное письмо к боженьке Константину Макарычу, который у героев обоих этих романов только один и остался.

Тоже написала про нового Пелевина, и хоть не могу сказать, что как-то полюбила новый роман, поняла, что люблю всю вот эту ежегодную ритуальную суету и хоровод рецензий, Пелевин все-таки наша скрепочка.

«...Пелевин — это наш, родной, книжный аналог песни про третье сентября. Из строго литературной сферы его романы перекочевали в область мемов и сезонных примет, а точнее – пространство карнавального бытования, где не всякий старожил упомнит древние ритуалы чтения, положившие начало традиции, однако все, смутно или осознанно, с наступлением августа ждут анонсов в сми и явления очередной истошно кэмповой обложки, чтобы уже перевернуть календарь и начать подготовку к отопительному сезону. Выходи его новый роман еще попозже, и у читателя складывалось бы, наверное, стойкое ощущение, что кто-то далекий, но близкий снова написал ему: «Снег идет. С первым днем зимы!», разве что использовав для этого немного больше слов.

Птицы улетают на юг, горят костры рябин, Россия —наше отечество, вышел новый Пелевин.

Добро, Олегович, ино еще побредем».

#currentbook

Чтобы немного разнообразить свой русский язык, села читать «Забытую сказку» Маргариты Имшенецкой, в которой, конечно, не обошлось без затяжного барского всхлипа о России, которую мы потеряли, с верными слугами, вечно спящими на полу у кроватки их благородий и прочими конфетками-бараночками. Однако же, когда Имшенецкая отвлекается от пахнущей самоварными углями, снежком да ладаном центральной драмы, среди сусальности текста вдруг проскакивают живые, бойкие анекдотцы, ценные именно своей невзначайностью.

«Петербуржцы Москву деревней обзывают. Петербуржец — щеголь столичный, накрахмаленный, повадка у него суховатая, господская. У нас в Москве самовар со стола не сходил, приходи, когда хочешь, даже, когда хозяев дома нет, чаю напьешься. Ну а в Питере по приглашению, а ежели невзначай зайдешь, то горничная (страх, как они были вымуштрованы) скажет «дома нет», либо «пожалуйте в гостиную», а уж если в обеденное время, сиди и жди, когда кончат, а иногда чашечку чая вынесут. Оно, конечно, грех так хаять, и в Питере с московским духом люди были. Бывало, приедешь, — не знают, куда посадить, чем угостить, как ублажить. По театрам, концертам, ресторанам затаскают, ну как есть, как у нас, в Москве.

Любила я в Питере моды посмотреть, купить последнюю новинку, уж очень они, дамы петербургские, черный цвет уважали. Шляпы, платья с большим вкусом были. Цены были аховые, заграничные, и вещи были отменные. Москва-купчиха любила все кондовое, да крепко сшитое. Бархат, шелк, меха не хуже питерских, но и бабушкин добротный салоп в большом почете был. Кружева тончайшие, ручной работы еще девок крепостных, с лучиной вышивавших, рисунком и исполнением поражали. А белье расшитое, иль скатерть самотканка! Руками тканая, не фабричная, художником была сенная девушка-крестьянка. Вы когда-нибудь видели ее узор, которому лет сто, а может больше? А вышивки на полотне тончайшем? А шаль прабабки? Ну да что и говорить, этого добра, предмета женских вздохов, тряпичниц ненасытных, были у нас полны московские купеческие сундуки, таких диковин старины… Питер был другой. Там царь жил, двор, аристократия, высокий чиновный класс, от Великого Петра там повелись моды запада и вкус».

Очень люблю, когда переводчик и книга находят друг друга. С романом, о котором пишет Ксения, у нас произошел бытовой издательский кошмар, за него сначала взялся другой переводчик, однако – продержав текст у себя полгода – отказался переводить, сославшись на занятость (да, такое случается и довольно часто и нет, издательство с этим, как правило, ничего не может поделать). Но теперь я вижу, как Ксения пишет и думает об этом романе, просторном, полном тишины и воздуха, и понимаю, что все было не зря, и наш большой американский роман просто дождался своего переводчика.

Интересный стиль: никаких "подумал" и "почувствовал", только слова и действия у героев. Короткие главки-события из жизни персонажей. Никаких указаний о том, когда происходят события, разве что под конец появляются зацепки, и оказывается, что это не 60-е или 70-е, а гораздо ближе, возможно, 90-е даже! Американская глубинка. Тишь, гладь и кипящие страсти. Чувства и мысли как фигура умолчания, как отсутствующее, но подразумеваемое в нарративной практике. Они начинают звенеть в воздухе, когда читаешь. Любопытно. Надеюсь, у меня получится это передать. Перевод тишины, перевод пробелов между словами.

Ну что же, вот наши большие новости. Мы наконец-то отправили в печать первые четыре книги авторов, пишущих сразу на русском языке. Три из них попали к нам из самотека, поэтому сразу скажу, что посылать нам рукописи стоит и, более того, мы их даже читаем.

Мне впервые пришлось работать с русскоязычными авторами, и это, конечно, оказался незабываемый и очень эмоциональный опыт, хотя бы потому, что во время работы ты всегда в тесном контакте с автором. При создании переводной книги всегда немного работаешь на расстоянии условно потрескивающего телефонного провода, через оператора, и на другом конце иногда совсем глухо. А тут – один и тот же текст читаешь по три-четыре раза, меняешь сцены, обсуждаешь слова в прямом эфире, узнаешь буквально, что хотел сказать автор. Поэтому мы все очень благодарны нашим первым авторам за то, что они выбрали нас, за их поддержку, доверие и адекватность и, конечно, за их истории. Мы очень в них верим и надеемся, что эти книги понравятся и вам.

Кариночка в канале нашего издательства сегодня подробно рассказывает об этих книжках, а я, пользуясь случаем, еще хочу сказать, что без восхитительно сумасшедших людей, с которыми мне повезло работать, у нас ничего бы не получилось.

Катечка написала о нашей книжке, и мне захотелось немного рассказать о том, как мы ее выбирали, потому что мы еще пока можем себе позволить выбирать каждый роман отдельно, тем более, если это роман про Джейн Остен. С Джейн Остен как опорной героиней современной массовой культуры есть ведь какая проблема. Как и у любого успешного корпуса текстов, написанного чрезвычайно мифологизированным автором, у романов Остен есть опосредованная сфера бытования (потерпите немного, просто до того, как меня отчислили из аспирантуры, я собиралась писать диссертацию о том, как современная жанровая литература интерпретирует и осваивает остеновский канон) – так вот, опосредованная сфера бытования, она же пересказ и перепев, а также всевозможное вбоквеллианство, также известное как фан-фикшен.

Фан-фикшен, разумеется, естественная и неотъемлемая часть литературного процесса, своего рода скоростная подготовка почвы к дальнейшему развитию и росту тренда, тут, в общем, и говорить нечего, но в случае с Джейн Остен и ее вселенной, множественные поделки из ее природного материала очень быстро переродились в самостоятельный и очень коммерционализированный жанр, что тоже неплохо, но для издателя, который любит олдовенькую, трушную Джейн, может представлять определенную трудность, потому что надо перечитать очень много "Дней и ночей в Пемберли" и прочих книжек про сорта мистера Дарси, чтобы найти что-то, похожее на роман Кэтлин Флинн.

Мы, например, в прошлом году рассматривали свежую серию детективов, где Джейн Остен ведет расследование – в итоге там оказалась очередная гормоналочка эпохи Бриджертонов, переложенная скоростной нарезкой из википедийной биографии Остен, badly done, Emma! Badly done indeed!, поэтому книжка, которую придумала писательница, состоящая в JA SNA (Jane Austen Society of North America) сразу показалась нам как-то понадежнее. По крайней мере Джейн Остен там вряд ли будет думать о сексе и свержении патриархата, и так оно и оказалось. Там вообще такой хороший формат: современные мысли думают современные герои, Лиам и Рейчел, которых отправили в прошлое воровать дописанный, но уничтоженный роман Остен, (а кто бы не своровал дописанных "Уотсонов", извините), а Джейн Остен там ведет себя как умный, прекрасный, живой и любопытный, но человек другого времени, который и жаждет признания, но все равно очень зависит от ригидной структуры общества и мнения условной леди Кэтрин де Бург.

«Проект "Джейн Остен"», в общем, книжка довольно редкая, там нашлось место и беззастенчивому литературному фанатству, и бойкому сюжету, и приятному попаданчеству и даже кое-какой любвишке, но все это как-то аккуратно уложено в достоверную среду, без торчащих исторических ниток и обязательной сексуальной объективации Джейн Остен, которую за эти двести с лишним лет многие авторы уже порядком заобъективировали. Другое дело, что мы теперь никак не можем найти что-то похожее, чуть что, и открываются виды на порядком вылежанный сеновал современных идей, но это, конечно, уже совсем другая история. Не наша.