На «Ленфильме» есть легенда про камень. Каравайчук как-то сказал, что для записи ему необходимо принести в тон-студию камень, большой такой валун с залива. Для особого звука. Ну, если Каравайчук сказал — нужно камень, значит, нужно камень. И вот организовали доставку этого валуна с залива, нанимали кран, специальный грузовик, бригаду, привезли его на «Ленфильм». А он пришел, ударил, послушал и говорит — нет, здесь не звучит. Тащите его обратно.

Или вот для какой-то картины Авербаха он должен быть написать музыку, уже сроки подходят, на него наседают — когда же будет музыка, когда… И вот осталось совсем немного времени, и Каравайчук попросил съемочную группу принести из дома хрусталь, какой есть. И вот все принести, он его отобрал, проверил, расставил в студии, где-то налил водички, где-то нет. И карандашиком сыграл музыку для фильма. Сразу. Всю. Гениальную музыку…

«Три степени свободы. Олег Каравайчук», книга Олега Нестерова

Юкио Мисима в роли забальзамированного трупа в японском фильме 1968 года «Черная ящерица». Задолго до изобретения слова «кринж».

Эрик Булатов. Картина и зрители.

Жена Булатова Наташа (рыжие волосы) в роли экскурсовода.

"Grey Pigeon" by Petr Manomov & Zvuki Mu band. 1987

«Я по три раза за ночь встаю — записываю музыку. Шуберт вообще со светом и в очках спал, чтобы не пропустить музыку, если она придет. Сны мне не снятся, а музыка — да.

Я ее постоянно слышу, она вот из дерева может идти или из ложки. У меня сейчас колоссальная проблема — в Комарове постоянно до-диезом гудит железная дорога. И ничего с этим не могу поделать. Даже во сне ее слышу. Вынужден сочинять к этому гудению, под до-диез».

Олег Каравайчук

Владимир Сорокин про Рубинштейна:

«С текстами Льва Рубинштейна я познакомился, как часто случалось в нашем круге московских концептуалистов, раньше, чем с ним самим. В мастерской у Эрика Булатова. Это был уже канонический ‘’Каталог комедийных новшеств’’ 1976 года, ходивший в ‘’концептуалистском самиздате’’: библиотечные карточки с краткими текстами посередине. Одно предложение, прочтение, пауза от перекладывания карточек, еще предложение, прочтение, пауза и — вот оно... новое! Новое! Как у Пригова, Монастырского, Вс. Некрасова, — новое, новое, что раздвигало стены культурного поля, заставляло их камень трескаться под напором. И расширялось страны Поэзии пространство! В трещины били свежие и сильные лучи. Их источник — поэт Лев Рубинштейн. В этих лучах было тепло и светло. И свежо! Остро пахло новым поэтическим озоном. Этот запах ни с чем не спутаешь. От него вскипает кровь, а в мозгу звенят хрустальные сферы обновленных слов...

Его карточки испускали некую семиотическую прозрачность, не оставляющую места для лакун двусмысленности или недосказанности. Цельность светового потока. Концептуальный лаконизм. Чистота внутреннего строя. Эти аккуратные стопки карточек светились новым, сдвигающим старое, семантически и стилистически обветшавшее, выродившееся, ставшее поэтической рутиной. Он умел использовать поэтическую рутину как никто. Рутинное в лучах его поэтики прорастало новыми смыслами, становясь ready made или образами Уорхола. Карточки вызывали восторг и недоумение. Именно такой должна быть новая поэзия.

Своими картотеками, как бульдозерами, Лев Рубинштейн сдвинул замшелый к середине 70-х мирок отечественной подпольной поэзии, безнадежно опирающийся на кости замордованного большевиками Серебряного века. К тому времени в этих костях остался лишь запах поэтической плоти. Но многие, многие еще обсасывали эти кости…»

На фотографии: Андрей Пригов, Дмитрий Пригов, Владимир Сорокин, Лев Рубинштейн, Андрей Монастырский, Мария Константинова, Ирина Нахова. 1984 год

Дмитрий Пригов о коллегах и друзьях:


Не жизнь, не жизнь
А ветка сакуры
Не правда ли, скажи
Словно поездки загород
Когда колышется Фудзи
Над подмосковною землею монастырскою
И ввоздухе осеннем Монастырский
Проносится с коротким звуком: Дзынь
Небесным зайцем

***

Булатов грозный, не губи
Мою погубленную душу!
Но он хвостом лишь крепче бьет
Плотнее прижимая уши
На лапках скрюченных сидит
Его астральное же тело
Уже летит, уж улетело
И сверху строго так глядит
Страшно!
Да всем страшно

***

На дне сомнительных веков
Ввиду потусторонних шествий
С крестцом поросшим мощной шерстью
Ни Кабаков, ни Кабаков
Сидел он лапой тыча в харю
И сокрушался как вдвоем:
А что, товарищ Пригов, хаар ю?
Все жив? А то может и помрем
Для счастья-то

***

Сорокин резвится вдали
Барашком по траве катаясь
Потайных органов земли
Устами острыми касаясь
И вот оттуда как змея
Выходит червь воспроизводства
И говорит: Вот в полный рост я!
— Я знаю, знаю, гибну я —
Отвечает Сорокин

***

Подняв тяжелых два крыла
И подобрав худые ноги
Вот Рубинштейн с лицом орла
Летит над видимым немногим
И точит левый глаз о клюв
И молвит: Вот они — их нету
Уж сорок лет я их ловлю
По обитаемому свету
А их нету

***

Вот количество несчетное
Тараканов бью живьем
А один из них кричит:
Стой, я знаю Звездочетова!
Он мне родственник прямой! —
— Так живи! А этот, рядом
Знает можт кого из наших?
Нет? Так пусть и мрет живьем

Александр Пятигорский — про алкогольную диету Гурджиева: одна бутылка водки и полбутылки арманьяка в течение жизни каждый день.

в метро так сильно пахнет мятой
в метро спускаются солдаты
и едут вниз отваги полны
а эскалатор их подолы
вздымает на чкаловской.
разглажена щека рукой
до белизны щека побрита
и всё. как будто монолиты
какие едут
и сильно-сильно пахнет мятой всё

С международным днем защиты детей!

Эрик Булатов. «Там там по дорогам», 1998 год