между приговым и курехиным
Группа «Коллективные действия» — это отдельное событие в истории московского концептуализма, сильно мною любимое. Ранее я уже ссылался на проект «Пока все дома у Антона», где речь шла про Д.А. Пригова. Сейчас же у них вышла новая серия с Андреем Монастырским…
Андрей Монастырский снова в кадре коллекционера Антона Козлова.
В новой серии художник и поэт рассказывает о многообразии собственной творческой практики на примере работ из знаменитой серии «Золотые линии». Сама эта серия логично продолжает поиски Монастырского в плоскости московского концептуализма, объединяя одновременно даосские медитативные практики и работу с «пустотой», с обстоятельствами вне самого предмета искусства. Монастырский описывает это так: художественная практика складывается вокруг эстетического импульса, который впоследствии как бы склеивает работу воедино.
Но главное, что удается вынести после просмотра нового выпуска «Пока все дома у Антона» — что любая попытка интерпретации Андрея Монастырского всегда остается лишь удобной для понимания формулой, за которой теряется еще множество других мерцающих значений и коннотаций.
Смотрим вместе
В новой серии художник и поэт рассказывает о многообразии собственной творческой практики на примере работ из знаменитой серии «Золотые линии». Сама эта серия логично продолжает поиски Монастырского в плоскости московского концептуализма, объединяя одновременно даосские медитативные практики и работу с «пустотой», с обстоятельствами вне самого предмета искусства. Монастырский описывает это так: художественная практика складывается вокруг эстетического импульса, который впоследствии как бы склеивает работу воедино.
Но главное, что удается вынести после просмотра нового выпуска «Пока все дома у Антона» — что любая попытка интерпретации Андрея Монастырского всегда остается лишь удобной для понимания формулой, за которой теряется еще множество других мерцающих значений и коннотаций.
Смотрим вместе
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Андрей Монастырский — про Алексея Кручёных и то, как можно бороться с архивами
Forwarded from Дружок, это Южинский кружок
На самом деле, человек может, говоря о своей личной традиции, объединить, к примеру, Батая и Эволу — несовместимых личностей. И более того, каждый из этих авторов также неоднозначен — Эвола, к примеру, был "крайним консерватором", занимался сексуальной магией и в то же время читал лекции в СС. Вульгарный постмодернизм — это просто подмена истинных организмов, имеющих сложную структуру, на плоское упрощение. Любой организм сложен. Несколько объединенных организмов — еще более сложная схема. Постмодернизм, напротив, упрощает все до предела и лишь потом соединяет. Другое дело, что постмодернизм, с его желанием сопоставить, пусть искаженно и отчужденно, несопоставимое — симптоматичное явление. Это проявление совершенно здорового инстинкта усталости от схем. Он вполне естественен и появился в свое время. Все происходит в свое время, все подчиняется определенной логике циклов. Исходя из этой логики, постмодернизм был необходим.
Сергей Курехин, интервью журналу Элементы
Сергей Курехин, интервью журналу Элементы
Дмитрий Пригов. «50 капелек крови в абсорбирующей среде», 1990 год
Forwarded from между приговым и курехиным
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Литературоведческий анализ стихотворения Андрея Монастырского «Я слышу звуки» от самого автора. Здесь помимо очевидных преимуществ боди-арта, как формы доступной визуализации, есть важная ремарка про то, чем вообще занимается это стихотворение. А именно: про перенос обстоятельства чтения в пространство искусства. Не предмет искусства переносится в жизнь или в музей, но обстоятельства чтения становятся предметом эстетической беседы. Короче говоря, полнейший Джон Кейдж.
Forwarded from Между The Rolling Stones и Достоевским
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
После Америки и последних гастролей «Звуков Му» Мамонов дебютировал в качестве театрального актера – и как вроде бы наконец-то вырвался из оков прошлого. На сцене ни группы, ни инструментов. Петь тоже не надо.
Но призраки горби-рока настигали его даже в Московском драматическом театре им. Станиславского.
Ловите фрагмент спектакля «Лысый брюнет», где неожиданно возникает Бортничук с той же самой игрой света и тени, которую они возили в Штаты.
Но призраки горби-рока настигали его даже в Московском драматическом театре им. Станиславского.
Ловите фрагмент спектакля «Лысый брюнет», где неожиданно возникает Бортничук с той же самой игрой света и тени, которую они возили в Штаты.
Павел Пепперштейн:
«Я начал рисовать чрезвычайно рано, еще в период так называемого загончика — речь о детской кроватке с деревянными ограждениями в форме прутиков. Моим первым словом, по утверждению родителей, было слово «кан», что значило «карандаш». Я требовал, чтобы мне дали карандаш, причем определенный. Это был огромный, толстый карандаш с красивой мрамористой поверхностью, который меня очень привлекал. Схватив его, я немедленно начинал осуществлять какие-то каракули на обоях сквозь, собственно говоря, прутья загончика, и это была моя первая рисовальная активность».
На фото: маленький Паша и Паша постарше.
«Я начал рисовать чрезвычайно рано, еще в период так называемого загончика — речь о детской кроватке с деревянными ограждениями в форме прутиков. Моим первым словом, по утверждению родителей, было слово «кан», что значило «карандаш». Я требовал, чтобы мне дали карандаш, причем определенный. Это был огромный, толстый карандаш с красивой мрамористой поверхностью, который меня очень привлекал. Схватив его, я немедленно начинал осуществлять какие-то каракули на обоях сквозь, собственно говоря, прутья загончика, и это была моя первая рисовальная активность».
На фото: маленький Паша и Паша постарше.
ДРУГИМИ ГЛАЗАМИ
Минул год. Как минута молчанья прошел.
Подбивает бабки по радио какая-то сука оттуда.
Слышно плохо. Бумага под карандашом
сухо скрипит и кашляет. На бюллетене. Простуда.
Простота отношений дыма дневного с душой
первобытная — только вдохнешь, и хватит
за горло. Некто слишком большой
в необъятном байковом сумасшедшем халате,
за спиною вопрос — и дышит, и дышит мне в спину.
— Что, — говорю, — не спится? А кому говорю — не знаю.
Сырые волны эфира пахнут служебной псиной,
лает собачья туча над песками Синая.
Слава богу, хоть Бог не уловлен, и даже церковь,
белая, как решето, от остатков муки
непросеянной, что-то бубнит не то. Наклоняется сверху
больной и лающий голос. Лицо появляется в люке
ноябрьского неба. Слышу: года как не было,
а у нас наверху, не прошло
и минуты, и воздух настолько разрежен,
что не разрешено вздохнуть ни взглянуть на число:
числа всегда почему-то одни и те же —
третье, седьмое, десятое, и в периоде вечная тройка
с петлей посредине, с двумя парусами тугими.
В завтра всплывая, вижу: занесенная снегом стройка.
Все другое. Да и глаза мои стали другими.
Виктор Кривулин
Минул год. Как минута молчанья прошел.
Подбивает бабки по радио какая-то сука оттуда.
Слышно плохо. Бумага под карандашом
сухо скрипит и кашляет. На бюллетене. Простуда.
Простота отношений дыма дневного с душой
первобытная — только вдохнешь, и хватит
за горло. Некто слишком большой
в необъятном байковом сумасшедшем халате,
за спиною вопрос — и дышит, и дышит мне в спину.
— Что, — говорю, — не спится? А кому говорю — не знаю.
Сырые волны эфира пахнут служебной псиной,
лает собачья туча над песками Синая.
Слава богу, хоть Бог не уловлен, и даже церковь,
белая, как решето, от остатков муки
непросеянной, что-то бубнит не то. Наклоняется сверху
больной и лающий голос. Лицо появляется в люке
ноябрьского неба. Слышу: года как не было,
а у нас наверху, не прошло
и минуты, и воздух настолько разрежен,
что не разрешено вздохнуть ни взглянуть на число:
числа всегда почему-то одни и те же —
третье, седьмое, десятое, и в периоде вечная тройка
с петлей посредине, с двумя парусами тугими.
В завтра всплывая, вижу: занесенная снегом стройка.
Все другое. Да и глаза мои стали другими.
Виктор Кривулин
Илья и Эмилия Кабаковы. Серия «Под снегом», 2004 год.
Слово Кабакову:
«Я бы вообще не стал делать эту серию со снегом, если бы в ней сразу же не проявились противоположности в виде дыр, прорывающих поверхность снега. Под проталинами всегда имеется нечто прочное, твердое. Мы знаем, что снег — явление временное, пусть и длительное, но рано или поздно оно кончится и обнаружится земля, на которой он лежит. Под снегом мы всегда подразумеваем плоть, прочность земли, поскольку живем не в Антарктиде, не на льдине, а на земле, на которую выпал снег. Таким образом, снег — покрытие, завеса, закрывающая до поры до времени стабильную нашу планету. Работа с прогалинами как раз говорит о том, что никакой прочной опоры под ногами у нас нет. Под снегом обнаруживается невероятная дыра, какое-то пространство, идущее в разных направлениях с разными тенденциями. Меня привлекла идея дырок в снегу по ассоциации с другой пеленой — с облаками. Когда человек летит на самолете и при приземлении видит в дырах куски земли, у него вспыхивают всевозможные ассоциации с чем-то прошлым, родным, известным, но бесконечно далеким. Даль, которая открывается за снегом, в сущности и решила вопрос об исполнении серии».
Слово Кабакову:
«Я бы вообще не стал делать эту серию со снегом, если бы в ней сразу же не проявились противоположности в виде дыр, прорывающих поверхность снега. Под проталинами всегда имеется нечто прочное, твердое. Мы знаем, что снег — явление временное, пусть и длительное, но рано или поздно оно кончится и обнаружится земля, на которой он лежит. Под снегом мы всегда подразумеваем плоть, прочность земли, поскольку живем не в Антарктиде, не на льдине, а на земле, на которую выпал снег. Таким образом, снег — покрытие, завеса, закрывающая до поры до времени стабильную нашу планету. Работа с прогалинами как раз говорит о том, что никакой прочной опоры под ногами у нас нет. Под снегом обнаруживается невероятная дыра, какое-то пространство, идущее в разных направлениях с разными тенденциями. Меня привлекла идея дырок в снегу по ассоциации с другой пеленой — с облаками. Когда человек летит на самолете и при приземлении видит в дырах куски земли, у него вспыхивают всевозможные ассоциации с чем-то прошлым, родным, известным, но бесконечно далеким. Даль, которая открывается за снегом, в сущности и решила вопрос об исполнении серии».