Батюшка Лютер был сегодня в ХХС, пообщался с собратьями и лично убедился, что негодование от действий священноначалия у простых священников только нарастает. Даже те, кто раньше были насквозь системны, сейчас уже настроены негативно. Высказать свое недовольство патриархом стало для многих клириков правилом хорошего тона.
Интересно, однако, что это недовольство никак не оформлено, оно остается на уровне разговоров и внутренних переживаний. Ну когда же отцы поймут, что сила в единстве? Одиночек легко запретить в служении, но 500 или даже 100 человек одним махом не запретишь. Только объединившись духовенство может противостоять несправедливости. Но, как назло, никакой поповской солидарности в России нет, каждый сам за себя...

Батюшка Лютер продолжает читать с пристрастием отчет о церковных преобразованиях эпохи патриарха Кирилла (первую часть см. здесь):

Да, в храмах появилась предкрещальная катехизация. А следующим шагом могло бы стать введение обязательной длительной катехизации для взрослых и расширенного огласительного курса бесед для крестных и родителей. И вообще, давно пора отказаться от конвейерного совершения крещений (и прочих таинств и обрядов). «Конвейер» крещений и венчаний может и приносит легкий и быстрый доход, но в долгосрочной перспективе (регулярные поступления от постоянных прихожан) не имеет смысла.

Да, мирян стали более активно привлекать к приходской работе, назначая их на должности катехизаторов и соцработников. Но, по сути, как были миряне безликой массой, которая внутри церкви не имеет ни голоса, ни прав, так они в большинстве своем этой массой и остались. Ведь мало назначить пару новых сотрудников, важно воспитать в людях ответственность за свой приход. А с этим туго.

Читать о том, что «за 10 лет Синодом были одобрены тексты 42 служб и 33 акафистов» вообще горько. В чем смысл составления всех этих новых текстов, если кроме самих составителей новые службы никому не будут понятны и никем не будут оценены по достоинству, а станут очередным благочестивым фоном, подобно постоянно включенному телевизору, или (это касается акафистов) новыми магическими заклинаниями от проблем и недугов?

С п. 5 «Миссия» сейчас так плохо, что это признают даже авторы отчета. Поэтому термин решили максимально расширить и обозвать миссией «почти любое внебогослужебное делание». Поэтому в числе миссионерских проектов перечисляется и предкрещальная катехизация, и приходское консультирование, и центры по реабилитации жертв деструктивных культов, и «Православные добровольцы», и воскресные школы. Ну, ок. А какова цель всего этого? Привести человека в церковь? А для чего? Даже если принять, что все эти деяния являются миссией (что весьма спорно), то главная проблема никуда не уходит. Миссия остается приманкой для того, чтобы вовлечь человека в организацию, а там уже открыть ему постепенно, что не так все гладко в церкви, и вообще, все зыбко: батюшку с твоего прихода завтра могут услать за Можай, а тебя самого постараются подогнать под самый распространенный тип православного прихожанина: ни на что не влияющего, ни за что не отвечающего и никому в церкви не интересного.

Да, бодро рапортуют о достижениях духовного образования, но реально на развитие церковной науки выделяется минимум средств. Успешные проекты типа ПСТГУ - это всегда инициатива снизу (которую сперва будут душить, а потом ловко припишут себе). Но даже не это страшно (нашим ученым не привыкать), а то, что в церкви настоящая наука оказывается невозможной, так как она должна оставаться в жестких рамках традиций. Если на конференциях и можно рассуждать об актуальных вопросах богословской науки (что тоже спорно, но допустим), то ничего не делается для просвещения простого народа и выведения его из состояния «бабушкиной веры» и народной религиозности.

Поговорим немного о проблемах приходского духовенства.

Часто приходится слышать, что приходское духовенство сегодня находится в состоянии крепостной зависимости. Эта горькая аналогия призвана подчеркнуть, что батюшки находятся в бесправном положении (спасибо, кэп!) и полностью зависят от воли и расположения епископа, благочинного, настоятеля, а равно и от пожертвований народа. Это действительно так. Но не стоит забывать, что нормальный человек не станет добровольно ставить себя в ситуацию, которая будет приносить ему страдания. И это наводит на мысль, что «крепостная зависимость» духовенства чем-то компенсируется. А компенсируется она двумя вещами, а вернее, причудливым сплавом из двух мотиваций - духовной и материальной.

Во-первых, духовная мотивация, которая действительно очень высока и может пересилить любой дискомфорт. Она проста: священство - это служение Христу. А если так, то ради такого высокого идеала все можно потерпеть, потому что любой дискомфорт обернется либо уверенностью в получении бонусов на том свете, либо простым ощущением того, что твое поведение соответствует профессиональной этике (основной ее принцип - жертвенное, самоотверженное служение). Ради такой высокой цели можно перетерпеть все что угодно: безденежье, самодурство начальства, семейные кризисы, внутреннее выгорание.

Во-вторых, духовная мотивация у части духовенства подкрепляется вполне материальной: «сейчас я потерплю ради того, чтобы когда-нибудь тоже занять свое место под солнцем». А «место под солнцем», то есть более высокое положение в иерархии, зависит от простых качеств, которые ценятся в любой вертикали: лояльности, работоспособности, встроенности в систему.
Священноначалие ловко играет на двух этих мотивациях, манипулируя с их помощью священниками.

Но и духовенство те еще красавцы. Вместо того, чтобы консолидироваться и сказать свое веское слово, клирики предпочитают выслуживаться, принимая самые невыгодные правила игры.

И дело здесь не только в страхе, что тебя ушлют куда подальше. А еще и в том, что церковь пополняется людьми, у которых часто бывает поражена инициативность, которые предпочитают плыть по течению, называя это течение «волей Божьей». Ведь что значит «следовать воле Божьей»? В самом распространённом понимании это значит «жить и действовать в тех обстоятельствах, которые для тебя создают другие люди». Обратите внимание: не Бог, а другие люди, которые (сознательно или несознательно) преследуют свои корыстные интересы.

Если бы не эта всеобщая покорность, духовенство давно бы сплотилось и стало реальной силой, с которой пришлось бы считаться, хотя бы просто потому, что его количественно больше, чем представителей церковного «топ-менеджмента».

О том, какие меры можно было бы предпринять духовенству для улучшения своего положения, читайте в ближайших публикациях.

Итак, Церковь по самой своей сути это институция, которая находится в конфликте со всем чисто институциональным, что претендует занять место Бога. Если революция означает отказ от всего того, что представляет само себя авторитетным, тогда Церковь – это перманентная революция. Ибо, в конечном счете, ее единственная цель – воздавать хвалу Богу и спасать человека, постоянно вынуждая его отказываться от всего, что он воспринимает как авторитет, чтобы капитулировать перед Богом.
Карл Ранер Theology of pastoral action, 1968. P. 31

После мотивирующей цитаты из Ранера продолжим рассуждать о положении приходского духовенства.

Сперва о том, что можно сделать уже сейчас. Уже сейчас можно «победить страх ненавистной розни мира сего». Для преодоления разобщенности духовенству и мирянам можно было бы объединяться в кружки и неформальные союзы. Их цель - сохранение единства духа в союзе мира (Еф 4:3). Вместе, в единомыслии, всегда проще проходить жизненное поприще, преодолевать выгорание, искушения и немилость священноначальства.
А то получается, что духовенство пересекается только на службах и епархиальных собраниях. Найти в своей епархии, викариатстве, благочинии единомысленных с тобой людей, с которыми можно вместе помолиться, почитать Писание, попить чаю, кого легко можно пустить домой - это очень ценно.
Все это, может, и звучит немного сентиментально, но на самом деле является самым основным. Христианская община может родиться не только и не столько в границах прихода, ей способно стать и такое неформальное объединение неравнодушных батюшек, не желающих превращаться в «профессиональных жрецов».

А теперь немного о том, что хорошо бы сделать в будущем.

Священникам крайне необходимо основать свой профсоюз. Да, ему необязательно называться этим словом, которое ассоциируется с Первомаем и демонстрациями, зваться можно как-то благозвучнее, например «синаксис священнослужителей» или просто «пресвитериум».

Крайне необходимо, чтобы это была организация, которая управляется советом, избираемым из числа членов, во главе с председателем. Сам совет должен быть подотчетен напрямую патриарху, минуя все остальное священноначалие. То есть, быть своего рода «ставропигиальным братством».

Прямой обязанностью «профсоюза» становится представление и защита интересов приходского духовенства перед патриархом и синодом, участие на стороне приходского духовенства в разрешении конфликтов с правящими архиереями, защита приходских священников в епархиальных и общецерковном судах, забота о клириках, выходящих на пенсию, и о членах их семей, а также забота о семьях преждевременно скончавшихся священнослужителей. Для этой цели важно создать кассу взаимопомощи, куда каждый клирик добровольно сможет перечислять небольшой процент от своей зарплаты.

Параллельно с этим «профсоюз» сможет заниматься социальной, просветительской и миссионерской деятельностью, как самостоятельно, так и в сотрудничестве с епархиальными структурами.

Будучи юридическом лицом, «профсоюз» сможет владеть имуществом, открывать счета, вклады, получать дивиденды, короче, заботиться о своей самоокупаемости и финансовой автономности. Понятно, что вся его финансовая деятельность должна проверяться независимыми аудиторами.

Иными словами, цель этого преобразования - создать относительно независимый и самодостаточный центр силы и активности, который будет существовать параллельно с вертикалью «благочинный - правящий епископ - митрополит - патриарх». Для взаимодействия иерархии с «профсоюзом» можно было бы основать Синодальный отдел по делам приходского духовенства.

«Журнал заседания Священного Синода Кипрской Православной Церкви (7 февраля 2019 года)
Священный Синод Кипрской Православной Церкви собрался сегодня, в четверг 7 февраля, под председательством блаженнейшего Архиепископа Кипрского Хризостома на первое в этом году заседание.
В ходе своей работы:
…
2) члены Синода обменялись мнениями на тему автокефалии Украинской Церкви. Обсуждение этого вопроса решено продолжить на экстренном заседании Синода в понедельник, 18 февраля».

По итогам Синода митрополит Пафосский Георгий сообщил журналистам, что Кипрская Церковь выступит посредником в примирении Русской и Константинопольской церквей и попытается найти решение, которое поможет избежать раскола православного мира.
Отвечая на вопрос, почему архиереи не смогли сегодня принять итоговый документ по Украине, митрополит Георгий ответил, что им не хватило на это времени.
Официальная позиция Кипрской Церкви будет сформулирована по итогам экстренного заседания Синода.
http://churchofcyprus.org.cy/49889
http://www.philenews.com/koinonia/eidiseis/article/652676/o-rolos-tis-ekklisias-kyproy-ga-aftokefalo-oykranikis-ekklisias

Есть одно страшное слово, которым пугают детей и взрослых еще с 90-х. Это слово «секта». Попасть туда значит, в представлении большинства, превратиться в зомбированного фанатика, отрекающегося от родных и передающего все деньги и имущество своим гуру. Так сложилось, что этим словом в России в основном честят религиозные движения, возникшие в США в ходе Второго великого пробуждения и позже.

В Россию в большинстве своем они пришли после 1991 года. И сразу поразили наш замороженный и побитый народ своей расположенностью и оказываемым вниманием (это стало называться «бомбардировка любовью»), активным миссионерством, непривычными «службами» с длинными речами-проповедями и песнями в стиле поп. Слишком все было непохоже на то, к чему привыкли у нас. Таких абсолютно непривычных организаций решили сторониться. Их стали называть «тоталитарными сектами», вышел известный учебник по сектоведенью, их образ окончательно оформился как вражеский. Апофеозом этих процессов стал приговор иеговисту Деннису Кристенсену, осужденному за свои религиозные взгляды.

Не буду отрицать, что случаи тоталитарного воздействия на личность действительно имели и имеют место. Но бесполезно отрицать и тот факт, что секты существуют и в границах Православной церкви.
Интереснее другая закономерность - любой приход, который стремится быть открытым и свободным, в определенный момент рискует превратиться если не в секту, то в довольно закрытую организацию. Этот парадоксальный механизм работает следующим образом - сперва люди приходят, потому что ищут открытости. Из них формируется община, подлинная приходская семья во главе со священником. А затем эта семья закукливается в самой себе и превращается в «междусобойчик». Конечно, ведь все друг другу уже родные, все друг друга знают. И новому человеку в этот междусобойчик оказывается очень сложно попасть. Мудрому священнику очень важно отслеживать, чтобы его приход не стал зацикленным на самом себе.

Так что сектантами нас делает не принадлежность к так называемым «новым религиозным движениям». Сектантство это экстремальная точка религиозного сознания, в которой оно не терпит ничего непохожего и иного. «Если просто другой, так уж сразу ругаться», как писал Синявский.
И от сектанства никто не застрахован - ни иеговисты, ни католики, ни православные.

Прошлое всегда инструктивно, но никогда не нормативно. Его изучение, как изучение любого другого предмета, должно снабдить нас пониманием, которое бросает вызов мифам и освобождает нас от тирании не только любого застывшего фрагмента из прошлого, но еще и от тирании современных клише. Благодаря этому мы можем двигаться вперед, к решениям, подходящим для сегодняшнего дня, в состоянии свободы, верной живой традиции, которая всегда обязана прошлому, но и всегда свободна от него.

Р. Тафт Response to the Berakah Award: Anamnesis // Beyond East and West, pp. 313-314

История с Мамврийским дубом, про который сперва говорили, что он упал, а потом выяснилось, что его специально разобрали на части, чтобы дать место молодому побегу (да-да, конец света вновь откладывается), в очередной раз показывает нам, насколько священные предметы важны для христиан. Что же, это не новость, хотя христиане, вроде как, должны жить словами о том, что «и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу» (Ин 4:21), то есть не ставить свою веру в зависимость от материальных святынь и святых мест.
Вопрос в том, что с этой зависимостью делать?

Церковная реформа тесно связана не только и не столько с обновлением формы, но и с обновлением ума, с обновлением нашего религиозного виденья мира. Перефразируя Чехова, нужно по капле выдавливать из себя язычника. В почитании священных предметов действительно много языческого, даже архаического. Церковь на протяжении своей истории изо всех сил пыталась придать этому язычеству какую-то благовидную форму, но архаика постоянно прорывалась наружу и побеждала, превращая все богословские построения об образе и Первообразе в удел интеллектуалов.

Чем явно грешит современная церковная структура и от чего в обязательном порядке нужно отказаться в ходе реформы, так это от монетизации глубинной человеческой тяги к «святынькам». Все эти гастроли с иконами и мощами должны уйти в прошлое. Нельзя делать деньги на том, что превращает народ Божий в почитателей священного огня, священных деревьев, мертвых тел, ткани или чего угодно еще. Просто необходимо сворачивание всех этих бесконечных очередей в ХХС, которые появляются не столько благодаря какому-то особому благочестию, сколько благодаря простой рекламе.

Вариант здесь только один - просвещение. Методичное растолковывание азов, привитие духовной культуры, которая поможет сфокусироваться на Евхаристии, Евангелии, ближнем как величайших святынях, а всему второстепенному уйти на задний план.

Конечно, наивно полагать, что просвещение мигом превратит всех воцерковленных в рассудительных христиан, живущих по Евангелию. Но определенному количеству людей (далеко не всем) оно поможет сфокусироваться на главном.

В качестве бонуса - реальный смешной случай из пастырской практики:

одна женщина стала рассказывать батюшке, чтó она делает с освященной вербой. Говорит: «Мы приходим домой и освященной вербочкой себя бьем». Батюшка подумал, что плохо расслышал, и переспросил ее: «Что, простите?». Она повторила: «Бьем себя освященной вербочкой и читаем молитву, чтобы не болеть». Она прочитала эту молитву, содержание которой было примерно такое: «вербочка, исцели меня от всех недугов». На замечание, что это подозрительно напоминает какую-то магию, она с гордостью ответила, что, вообще-то, у нее в роду были священники и эту семейную традицию она переняла от бабушки.

Тут в социальных сетях поднялась волна возмущения против стиля о. Андрея Ткачева. Интеллигентных православных оскорбляет его нахрапистая и хамоватая манера отвечать на вопросы, а также слово «говно» из уст батюшки.

Все это, к сожалению, снова напоминает партсобрания. Можно подумать, что если сейчас запретить Ткачеву выступать по радио и тв, то потребность людей в палке и удовольствие от унижений пройдут сами собой. Ткачев популярен, потому что есть спрос. А вот сделать так, чтобы спрос если не совсем исчез, то сделался бы ограничен, гораздо сложнее, чем просто одернуть и покарать этого батюшку-мужлана. Короче, проблема требует системного подхода.

Во-первых, прежде чем отправляться «глаголом жечь сердца людей», самим священникам еще на этапе обучения надо бы разобраться со своими психологическими проблемами. И речь не о регулярной исповеди у духовника - некоторые духовники наносят такую травму своим духовничеством, что потом приходится долго разгребать. Речь о банальных сеансах у психотерапевта. Очень неплохо работает, кстати.

Во-вторых, азы психиатрии и психотерапии неплохо было бы преподавать в духовных школах. Об этом давно говорят, но воз и ныне там.

В-третьих, надо вдалбливать в головы, опять же, еще на этапе обучения, что нельзя людям хамить, нельзя на них кричать, оскорблять, поливать грязью, залезать им в душу. Считается, что священник на все это имеет право. А так считают, потому что обычно такое поведение не пресекается, ведь мы катастрофически не умеем выставлять свои личные границы.

В-четвертых, чтобы священник не срывался на прихожанах и, вообще, жил без неврозов, ему надо быть уверенным в завтрашнем дне. В том, что епископ или благочинный на него не наорут, что его не снимут за просто так (а если и снимут, то хотя бы предупредят заранее, а не накануне), что не будет перебоев с финансами, и т.д. Это, конечно, не касается Ткачева, это касается положения клира в целом.

Можно еще долго рассуждать, но в ответ на все эти замечания мне возразят вот что: в церковь приходят те же самые люди, которые составляют наше общество. Следовательно, какое общество - такая и церковь. Да, это действительно так. Но как здорово было бы, если бы преображение нашего общества началось именно с церкви. Как здорово было бы, если бы духовенство не просто отвечало на запросы окружающей реальности, а само эту реальность меняло согласно Евангелию, задавая тон в общественной жизни. Наивно, конечно, ну а вдруг...

Мартин и Катарина желают вам счастливого Дня всех влюбленных ❤️

И. Гобри Лютер. М., 2000. СС. 269, 270, 274, 277-278

Лютер никогда не смог бы считать свою миссию исполненной, если бы обошел вниманием женские монастыри, поскольку монашеские обеты таили для женщин не меньше вреда, чем для мужчин. Он вовремя позаботился о том, чтобы его труды проникли и в женские обители. Потраченные усилия не пропали даром. В марте 1523 года он узнал, что целая группа молодых цистерцианок из монастыря в Нимбшене, близ Гриммы, более или менее прониклась светом его учения о монашеских обрядах. В основном это были девушки из аристократических семейств, помещенные в монастырь родителями и не чувствовавшие к религии никакого призвания. В монастыре они откровенно тосковали и мечтали о светской жизни. Лютер решил помочь им бежать. Первым делом он нашел умелого подручного, которым стал Леонард Коппе — муниципальный советник из Торгау. Для проведения рискованной акции последний выбрал пасхальную ночь, когда в монастыре никто не спал, а потому снующие по коридорам монахини ни в ком не могли вызвать подозрений. Участвовать в авантюре согласились 12 монахинь. Трое из них знали, куда податься, но девять остальных, боявшихся возвращаться в лоно семьи, пришлось перевезти в Виттенберг. Кое-кого удалось пристроить в семьи, других поместили в монастырь августинцев, практически опустевший. <...>
Дело получило огласку, и Коппе призвали к ответу. Лютер написал ему письмо, которое постарался сделать достоянием гласности. «Этот безумец Коппе, скоро услышите вы отовсюду, действовал по указке монаха, обвиненного в ереси и отлученного от Церкви. Он не только вырвал из стен монастыря девять монахинь, но и заставил их забыть о взятых на себя обетах. Вас станут именовать похитителем. Да, вы похититель, но только подобный Христу, ибо вы похитили эти несчастные души из темницы людской тирании. Вы совершили этот поступок в знаменательный день, в самый день Пасхи, когда Христос разрушил стены других темниц». Пример оказался настолько заразительным, что ему последовали сразу в нескольких монастырях Саксонии. Из Видерштеттена удрали сразу 16 монахинь. Пятеро из них нашли приют у графа Альбрехта Мансфельдского, остальные присоединились к беглянкам, скрывавшимся в Виттенберге. <...>
Дело в том, что в Виттенберге продолжали жить монахини-беглянки, в большинстве своем молодые и хорошенькие девушки, начитавшиеся к тому же сочинений Реформатора о необходимости брака. Он постоянно видел их, когда смотрел в окно, сталкивался с ними в монастырских коридорах, встречался в домах своих друзей, обращался к ним, когда читал очередную проповедь в домашней церкви. Время от времени он заговаривал то с одной, то с другой, разумеется, о вещах самых серьезных. Но постепенно ученые разговоры переходили в милую болтовню, а тон из назидательного обращался в шутливый. Ежедневное общение делало свое дело. Ему льстило их внимание, они наперебой старались понравиться. <...> Среди девушек, прибывших из обители Нимбшена, особенной красотой и предприимчивостью отличалась некая Катарина фон Бора, для близких Кэтхен. К моменту приезда в Виттенберг ей минуло 24 года. Она умела нравиться и не испытывала недостатка в поклонниках, однако не спешила с окончательным выбором. <...>
Дальше Лютер пишет [в письме к Спалатину от 15 апреля 1525 года]: «У меня оказалось сразу три супруги, и каждую из них я любил до безумия, пока из-за своей любви не потерял сразу двух, которые предпочли других женихов. Да и третью я удерживаю из последних сил, и может статься, что и ее у меня скоро отнимут». Три супруги? Ясное дело, невенчанные, но ведь Лютер не верит в церковные таинства. <...> Они околдовали Лютера, как с недоумением отмечал Меланхтон. <...> Остается лишь предположить, что две из трех девушек быстро сообразили, что настоящей женой может быть только одна. <...> С кем же он остался? Правильно, с Кэтхен! Ничего, что она включилась в гонку последней, главное, что она ее выиграла. Выбора-то у него больше не оставалось.

Еще вчера он мог придирчиво присматриваться к двум другим, решая, которую предпочесть, но его колебания добром не кончились. Да и последняя того и гляди ускользнет, если он не поторопится повести ее к алтарю. Она все-таки получила порядочное воспитание. Пусть она сбежала из монастыря, но это еще не значит, что он уговорит ее на внебрачное сожительство.
Вот так он и достался наименее любимой, зато самой упорной. Лютер подтвердил оценку, данную ему Меланхтоном, доказав, что «легко
подвержен чужим влияниям».

Насыщенная и бурная во всех смыслах жизнь Мартина Лютера заставляет задуматься на тему второбрачия духовенства и вступления в брак людей, принесших монашеские обет.

Когда в начале сентября в интернете появилась информация о том, что Константинополь якобы разрешил священникам второй брак, это стало разменной картой в закручивающейся тогда политической борьбе двух патриархатов, а поэтому в сути дела предпочли не разбираться.
В реальности же решение Константинополя оказывается не такое скандальное. Касается оно только вдовых священников, причем каждый отдельный случай должен пристально разбираться священноначалием (эта информация получена мною из личного общения с клириками Константинопольского патриархата).

Как это ни парадоксально, но лояльнее всех остальных к второбрачию духовенства относятся именно в России. От некоторых случаев, которые у нас имеют место, у представителей греческой церковной традиции глаза на лоб лезут. Поэтому, читая осуждения в адрес Константинополя, хочется указать на зеркало.

Впрочем, мы отвлеклись, а тема действительно непростая. Окончательного ответа дать не получится, скорее, одни вопросы. Можно ли считать однозначно, что сексуальная жизнь священника или монаха является для Бога определяющим критерием при вынесении Своего суда о достоинстве этого конкретного пастыря? А если он делает кучу всего полезного, но вот только с соблюдением единобрачия/безбрачия у него проблемы? И правильно ли мы проповедуем, что нарушение сексуальной морали отлучает человека от Церкви и священства? А если мы считаем, что не отлучает, то готовы ли допустить, что священник может быть открытым геем, например? Ведь Богу же нет разницы, с кем он спит (или есть?). Или всё-таки уклонение от принятых моральных норм совершенно несовместимо со священством, которое требует быть безукоризненным именно в половой жизни (а во всем остальном - не так уж и важно)?

Можно ли утверждать, что, если семейная жизнь священника не сложилась при первой попытке, то он больше недостоин предстоять престолу? А если и при второй попытке не сложилась?

Что с духовной точки зрения происходит с человеком, который нарушает монашеские обеты? Он духовно погиб и не спасется? Можно ли с помощью монашеских обетов (личного волеизъявления человека), манипулировать им и его личной жизнью, обещая божьи кары за те или иные отступления?

Существует огромное количество священников, которые по-хамски общаются с людьми, заботятся только о своем кошельке, пьют, небрежно служат, но ни одно из этих качеств не делает такого священника формально недостойным совершать литургию. А вот если ты второй раз создал семью, то все, извините. Нет ли здесь какого-то глубочайшего фарисейства? Нет ли лицемерия и в том, что второбрачный священник, который смог договориться с начальством и/или имеет протекцию, с большой вероятностью останется в сане, а если у тебя нет протекции, то ты никому и не нужен?

И самое главное - почему лучше притворяться, что у нас в церкви все нормально, чем честно признать, что сложилось такое неоднозначное положение дел? Впрочем, на этот вопрос проще всего ответить. Потому что, если признать, что есть проблема, придется либо действовать по канонам со всей строгостью, либо менять правила под имеющиеся обстоятельства.
Есть, правда, еще компромиссное решение из области фантастики, своего рода «перезагрузка» - объявить всем второбрачным священникам и женатым монахам амнистию, оставив их в сане, а потом уже, после того, как все устаканится, действительно начать жить по канонам.
Впрочем, все эти варианты слишком упрощают проблему, которую нужно обсуждать честно и нелицеприятно. У нас же пока стараются строить хорошую мину при плохой игре.

Для начала хорошо было бы хотя бы отказаться от шельмования. Если человек оставляет священство или монашество, то на него мигом ставят ярлык предателя и дезертира. Система сама его выдавливает из себя.

Даже если запрещенный клирик не хочет оставлять церковь, все вокруг (а в первую очередь - усвоенные им самим в духовной школе шаблоны) как будто дают ему понять, что он теперь - человек второго сорта, потому что дерзнул нарушить принятый порядок.

С другой стороны, малые подвижки в этом направлении вызовут кучу новых вопросов. Может быть, действительно, безопаснее не нарушать статус кво?

Мастер-класс экспресс-душепопечения от патриарха Кирилла.

Храм Сретенского монастыря. Патриарх, совершив всенощное бдение, стоит в притворе и ждет, пока на него оденут зимнюю рясу. Тут к нему обращается мужчина, который просит совета. Между ними происходит следующий диалог.

Мужчина: Ваше Святейшество, жена погибает, спасите ее. Разрешите обратиться, меня архимандрит Феофилакт (Безукладников) к вам направил. Раб Божий Вячеслав.

Патриарх: Раб Божий Вячеслав, обратитесь к монахам, духовно опытным людям, они вам помогут.

Мужчина: Жена прелюбодействует.

Патриарх: А вы молитесь за нее, а не кричите на весь храм.

Мужчина: Отлучите ее.

Патриарх: И отлучать не буду. О себе подумайте. Если вы так кричите вслух о грехах своей жены, то вы согрешаете, может, больше, чем она.

Мужчина: Спаси вас Господи

https://www.youtube.com/watch?v=0MmeShrWyX8#action=share

Священник Волков, то ли желая покрыть этот откровенный провал своего начальника, то ли действительно руководствуясь искренними верноподданническими чувствами, пишет на эту тему пост в фейсбуке. Там он так описывает начало диалога: «… перед выходом из храма к Патриарху бросается некий человек, который начинает требовать особого внимания к себе».

Во-первых, как справедливо отметили на «Ахилле», «бросается» - это сильно сказано. На видео мужчину даже не видно, он стоит где-то в толпе. Но не это важно. А то, что Волков сходу обвиняет человека в том, что тот, якобы, начинает требовать особого внимания к себе. Действительно, с чего это вдруг он заслужил какого-то особого внимания самого Святейшего? Он ведь просто несчастный человек, он ищет духовной помощи и поддержки у своего патриарха, который для него является авторитетом. Этот человек не имеет права, чтобы ему уделил внимание тот, кого на каждой службе именуют не только «великим господином», но и «отцом»? А что тогда нужно сделать, чтобы заслужить внимание патриарха? Это вообще возможно земнородным?

Волков пишет дальше: «С первых слов понятно, что он не вполне духовно и душевно здоров». Как же о. Александру это стало понятно с первых слов? Что вообще за манера ставить человеку диагноз за несколько секунд? Первые слова этого мужчины – это крик о помощи. Он переживает сложную семейную ситуацию. И если, допустим, мужчина действительно «не вполне здоров», это лишает его права говорить с патриархом?

Что и как ему отвечают? Святейший явно раздражен, в голосе это слышно. Первый его ответ – «обратитесь к монахам». Иными словами – «отвалите». Патриарх считает, что некомпетентен решать такие проблемы? Ну что ж, в этом есть определенная доля смирения. Но почему надо обратиться к монахам, а не к семейному психологу или хотя бы опытному белому священнику? Очень просто – потому что такой ответ это стандартный и социально одобряемый ответ священнослужителя. Иными словами, это те слова, которые от него ожидают услышать окружающие, безотносительно того, помогают они реально или нет. Его следующий совет («молитесь за нее») это стандартная отмазка всех батюшек, которые не знают, что сказать, или не хотят вникать в проблему. Универсальный рецепт и панацея от всего.

Дальше патриарх явно осаживает несчастного мужчину, «переводит стрелки» на него самого и запугивает еще большим грехом. Прекрасное душепопечение. Унизить человека, обвинить его и запугать. Какие-то, простите, лагерные методы, против которых направлена известная фраза «не верь – не бойся – не проси».

Мы дошли до ситуации, когда простая человеческая и христианская реакция становится каким-то недостижимым идеалом. Зачем обязательно так осаживать и обличать? Такого поведения патриарх ждет от духовенства? А ведь многие так себя и ведут.

Да, такой вопрос за пять минут в принципе невозможно решить. Но что мешало просто подойти к этому мужчине и шепнуть ему пару слов ободрения?
Или по-христиански позвать его с собой и выслушать, расположив к себе доверием и любовью?
Конечно, патриарх занят важными делами, но, может, тогда и не нужно изображать из себя пастыря, а прямо заявить, что он – административное лицо, эффективный менеджер, он руководит, а за советами обращайтесь в другие места?

Наши иерархи, да и простые священники, боятся, что, если проявить открытость и участие к одному, то этим сразу начнут пользоваться все, и им жизни не дадут. Опуская вопрос о том, что вообще-то у нас работа такая - утешать людей, скажу только, что, во-первых, надо бы людям доверять. Если человек требует внимания, то едва ли это из-за его нарциссизма. Во-вторых, некий Проповедник из Назарета целую притчу рассказал на эту тему - притчу о немилосердном судье. Там даже неправедный судья оказывает помощь вдове.

И Волков называет все это «отрезвляющим» и при этом «полезным для окружающих» ответом «пастыря». Что ж, ответ действительно отрезвляет.

Он помогает избавиться от иллюзий, что патриарху в принципе интересны простые люди со своими проблемами и что он лично готов идти на какой-либо контакт.