Лев Рубинштейн
Меланхолический альбом
1.
Если говорить вполне серьезно,
2.
То уже поздно.
3.
А так все нормально: ветер иногда воет, иногда молчит,
4.
А мокрая ветка в окно стучит.
5.
Мокрая ветка в окно стучит –
6.
Не понять ничего;
7.
Муха на стекле раздавлена –
8.
Спать в одиночестве;
9.
Дитя в люльку напрудило –
10.
Левое с правым спутать;
11.
Мертвое тело на дороге –
12.
Спичка сломается;
13.
Крыша посередке протекла –
14.
Гостям пожаловать;
15.
С краю крыша протекла –
16.
Соседу позавидуешь;
17.
Черный кобель –
18.
Прямо у ворот гриб найдешь;
19.
Пришел, кого не ждал –
20.
Подумаешь:
"Разбуженный могучим взмахом
неосторожного крыла,
Внимаешь с трепетом и страхом
. . . . . . . . . . . . . . . . дела.
Пока с душой играешь в прятки,
Протоколируя судьбу,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . без оглядки
. . . . . . . . . . . . . в гробу".
21.
Крыса воду пьет –
22.
Гость до ночи засидится;
23.
Коса заплетается –
24.
Самовар прохудится;
25.
Дедка с палкой –
26.
Живот прослабит;
27.
Лодка с одним веслом –
28.
Кривого полюбишь;
29.
Черный таракан –
30.
Чужой дядька напугает;
31.
Рыжий таракан –
32.
Забудешь, чего хотел;
33.
Вместо меда говна поел –
34.
Мечта сбудется;
35.
Об камень споткнулся –
36.
Скажешь:
"Сегодня мне не до искусства.
Прости, прости, уж спать пора.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . чувство.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . игра.
Но не игра на пониженье –
. . . . . . . . . . . . . без преград,
. . . . . . . . . . . . . . . . . движенье
. . . . . . . . . . . . . . . . наугад".
37.
Девка голая –
38.
Мизинец прищемить;
39.
Кузнец сватается –
40.
Безымянный прищемить;
41.
Цыган спичку зажег –
42.
Средний прищемить;
43.
Зерно просыпано –
44.
В темноте проснешься;
45.
Книжку читаешь –
46.
Платком махать;
47.
В лесу цветы собираешь –
48.
Начнется не в срок;
49.
В поле цветы собираешь –
50.
Как войдешь, так и выйдешь;
51.
В зеркале себя не узнал –
52.
Вспомнишь:
"Пока не спросишь, не ответят,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . не дадут.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ветер.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . труд.
. . . . . . . . . . . . презренной прозы
. . . . . . . . . . . . . одного на всех.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .смех
Невидимые миру слезы".
53.
В болото залез –
54.
Не с кем и поговорить будет;
55.
Курица соловьем поет –
56.
Смерти не миновать;
57.
Надеешься неизвестно на что –
58.
Бороться с мучительными сомнениями;
59.
Поражаешься собственной нерешительности –
60.
Цепляться за жалкие остатки собственных представлений;
61.
Произвольно раздвигаешь границы общепринятого –
62.
Фатально приблизишься к тому моменту, когда все это решительно потеряет всякий смысл;
63.
Не заметил, как ветер утих и погасли последние звезды –
64.
Позабудешь, что все позади и что время ушло безвозвратно;
65.
Исчезаешь куда-то, затем возникаешь нежданно-незванно –
66.
Вдруг поймешь, что пора уходить. Но куда?
67.
Ничего не понятно –
68.
Мокрой ветке в окно стучать;
69.
Мокрая ветка в окно стучит,
70.
Воет ветер, вода журчит.
71.
И хотя все это уже давно и хорошо известно,
72.
Почему-то все равно интересно.
Меланхолический альбом
1.
Если говорить вполне серьезно,
2.
То уже поздно.
3.
А так все нормально: ветер иногда воет, иногда молчит,
4.
А мокрая ветка в окно стучит.
5.
Мокрая ветка в окно стучит –
6.
Не понять ничего;
7.
Муха на стекле раздавлена –
8.
Спать в одиночестве;
9.
Дитя в люльку напрудило –
10.
Левое с правым спутать;
11.
Мертвое тело на дороге –
12.
Спичка сломается;
13.
Крыша посередке протекла –
14.
Гостям пожаловать;
15.
С краю крыша протекла –
16.
Соседу позавидуешь;
17.
Черный кобель –
18.
Прямо у ворот гриб найдешь;
19.
Пришел, кого не ждал –
20.
Подумаешь:
"Разбуженный могучим взмахом
неосторожного крыла,
Внимаешь с трепетом и страхом
. . . . . . . . . . . . . . . . дела.
Пока с душой играешь в прятки,
Протоколируя судьбу,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . без оглядки
. . . . . . . . . . . . . в гробу".
21.
Крыса воду пьет –
22.
Гость до ночи засидится;
23.
Коса заплетается –
24.
Самовар прохудится;
25.
Дедка с палкой –
26.
Живот прослабит;
27.
Лодка с одним веслом –
28.
Кривого полюбишь;
29.
Черный таракан –
30.
Чужой дядька напугает;
31.
Рыжий таракан –
32.
Забудешь, чего хотел;
33.
Вместо меда говна поел –
34.
Мечта сбудется;
35.
Об камень споткнулся –
36.
Скажешь:
"Сегодня мне не до искусства.
Прости, прости, уж спать пора.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . чувство.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . игра.
Но не игра на пониженье –
. . . . . . . . . . . . . без преград,
. . . . . . . . . . . . . . . . . движенье
. . . . . . . . . . . . . . . . наугад".
37.
Девка голая –
38.
Мизинец прищемить;
39.
Кузнец сватается –
40.
Безымянный прищемить;
41.
Цыган спичку зажег –
42.
Средний прищемить;
43.
Зерно просыпано –
44.
В темноте проснешься;
45.
Книжку читаешь –
46.
Платком махать;
47.
В лесу цветы собираешь –
48.
Начнется не в срок;
49.
В поле цветы собираешь –
50.
Как войдешь, так и выйдешь;
51.
В зеркале себя не узнал –
52.
Вспомнишь:
"Пока не спросишь, не ответят,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . не дадут.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ветер.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . труд.
. . . . . . . . . . . . презренной прозы
. . . . . . . . . . . . . одного на всех.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .смех
Невидимые миру слезы".
53.
В болото залез –
54.
Не с кем и поговорить будет;
55.
Курица соловьем поет –
56.
Смерти не миновать;
57.
Надеешься неизвестно на что –
58.
Бороться с мучительными сомнениями;
59.
Поражаешься собственной нерешительности –
60.
Цепляться за жалкие остатки собственных представлений;
61.
Произвольно раздвигаешь границы общепринятого –
62.
Фатально приблизишься к тому моменту, когда все это решительно потеряет всякий смысл;
63.
Не заметил, как ветер утих и погасли последние звезды –
64.
Позабудешь, что все позади и что время ушло безвозвратно;
65.
Исчезаешь куда-то, затем возникаешь нежданно-незванно –
66.
Вдруг поймешь, что пора уходить. Но куда?
67.
Ничего не понятно –
68.
Мокрой ветке в окно стучать;
69.
Мокрая ветка в окно стучит,
70.
Воет ветер, вода журчит.
71.
И хотя все это уже давно и хорошо известно,
72.
Почему-то все равно интересно.
Вышла новая книга нашего издательства — сборник блистательных и страшных стихов Лены Берсон «Убавляйте звук».
***
Это чья-то бабушка или мать.
Да, скорее, мать.
Вот ее ведут от родных руин.
У нее там дочь или, может, сын.
Журналисты лезут ее снимать:
Мол, война, кровавый ее Молох.
Водолазы ходят по дну беды,
Волонтеры ей принесли воды:
– На, попей воды.
– Ничего, я так посижу малёх.
В той дыре на нитке повис наш дом,
Вон, отсюда видно окно и дверь.
– Там нашли кого-то.
– И что теперь?
– Неизвестно, точно не знаю, ждем.
Я не знаю, ждем.
Небосвод над нею апрельски чист,
Смотрит прямо в камеру, близорук.
Если эта женщина закричит –
Убавляйте звук.
***
Это чья-то бабушка или мать.
Да, скорее, мать.
Вот ее ведут от родных руин.
У нее там дочь или, может, сын.
Журналисты лезут ее снимать:
Мол, война, кровавый ее Молох.
Водолазы ходят по дну беды,
Волонтеры ей принесли воды:
– На, попей воды.
– Ничего, я так посижу малёх.
В той дыре на нитке повис наш дом,
Вон, отсюда видно окно и дверь.
– Там нашли кого-то.
– И что теперь?
– Неизвестно, точно не знаю, ждем.
Я не знаю, ждем.
Небосвод над нею апрельски чист,
Смотрит прямо в камеру, близорук.
Если эта женщина закричит –
Убавляйте звук.
Из типографии пришла ещё одна книга нашего издательства — «Пришествие поэта» Шарля Фердинана Рамю в блистательном, как всегда, переводе Алексея Воинова. Мне сложно выразить свои чувства, потому что последнее время Рамю — это один из любимейших моих писателей; я писал о нем уже столько раз, что слова закончились, но я подумаю и ещё что-нибудь придумаю, наверное. Если коротко и без подробностей, то это красивейшая, тонкая, медленная проза, совершенно затягивающая; это книги, конструирующие собственный мир (и миф). Это, без дураков, очень большая литература. Счастлив быть причастными.
Эту и другие наши книги заказать можно здесь.
Эту и другие наши книги заказать можно здесь.
Дорогие.
Мы поддались панике и зачем-то ретранслировали лживый слух.
Простите.
И пусть случится чудо!
Мы поддались панике и зачем-то ретранслировали лживый слух.
Простите.
И пусть случится чудо!
Третий из моих старших, из тех, кого я не смел называть учителями, но у которых учился — и без которых не понимаю, как продолжать существовать.
Первым был Евгений Ильич Ухналев, очень близкий, много-много лет мне посчастливилось находиться рядом с ним, слушать его, запоминать, спорить с ним, не соглашаться, восхищаться им — его силой, его уверенностью, его верой. Помню, как подкосились ноги, когда узнал, что его больше нет, как слезы полились, и скучаю по нему до сих пор, уже скоро десять лет.
Потом ушел Алексей Петрович Цветков — человек, с которым мы общались непростительно мало, и это стало понятно только после того, как его не стало. А я до сих пор слышу его смех, или его язвительные и точные замечания, мне страшно не хватает его мнения по многим вопросам, мне очень хочется его о многом спросить. Не передать, как хочется выпить с ним неизменной водки, не передать.
По Льву Семёновичу Рубинштейну я, так получилось, отплакал позавчера — сидел и рыдал, сжимая в руках телефон. А сегодня просто тупо смотрел в пустоту, потому что поверить, что его больше нет, невозможно, и вряд ли получится в ближайшее какое-то время. Слишком много общих воспоминаний — смешных в основном, вспоминаю и улыбаюсь, и комок в горле.
Сейчас только понял, что всех троих называл по имени отчеству. И — как же я их любил. Вернее сказать — люблю. Ведь человек не прекращается.
Очень скучно стало теперь, нестерпимо скучно без них.
Первым был Евгений Ильич Ухналев, очень близкий, много-много лет мне посчастливилось находиться рядом с ним, слушать его, запоминать, спорить с ним, не соглашаться, восхищаться им — его силой, его уверенностью, его верой. Помню, как подкосились ноги, когда узнал, что его больше нет, как слезы полились, и скучаю по нему до сих пор, уже скоро десять лет.
Потом ушел Алексей Петрович Цветков — человек, с которым мы общались непростительно мало, и это стало понятно только после того, как его не стало. А я до сих пор слышу его смех, или его язвительные и точные замечания, мне страшно не хватает его мнения по многим вопросам, мне очень хочется его о многом спросить. Не передать, как хочется выпить с ним неизменной водки, не передать.
По Льву Семёновичу Рубинштейну я, так получилось, отплакал позавчера — сидел и рыдал, сжимая в руках телефон. А сегодня просто тупо смотрел в пустоту, потому что поверить, что его больше нет, невозможно, и вряд ли получится в ближайшее какое-то время. Слишком много общих воспоминаний — смешных в основном, вспоминаю и улыбаюсь, и комок в горле.
Сейчас только понял, что всех троих называл по имени отчеству. И — как же я их любил. Вернее сказать — люблю. Ведь человек не прекращается.
Очень скучно стало теперь, нестерпимо скучно без них.
Немного личная запись, хотя и про книжку. Как бы я ни удивлялся тому, что ни один литературный/музыкальный критик не заинтересовался изданной нами книгой Джона Лури «История костей» (в блистательном переводе Максима Колопотина, которому мы обязаны переводом «Жизни» Кита Ричардса), все равно я понимаю это самое отсутствие интереса (то есть не понимаю, но могу объяснить): когда Лури спустя долгие годы вернулся к музыке и записал второй альбом своего проекта Legendary Marvin Pontiac, об этом написали (в мире!) Только двое — кто-то в Америке, не помню, и я на «Кольте». Хотя, казалось бы, да?
Лури — это символ нью-йоркского авантджаза восьмидесятых, в его группе переиграли все, от Линдсея до Рибо, а звучание его саксофона не спутать ни с чем.
Лури — звезда ранних фильмов Джармуша, апостол Иаков из «Последнего искушения Христа» и безымянный гангстер из «Диких сердцем».
Лури — ближайший друг Баскиа (не знаю, склоняется ли эта фамилия) и сам нереальный художник, к тому же, автор мема, получившего в рунете название «Превед, медвед».
Обо всем этом (и ещё много о чем и о ком) он пишет в книжке, причем пишет сам — весело, грубо, невзирая на лица. Достается всем, многим — за дело. Блин, это реальный панк-рок, перенесенный на бумагу. Собственно, нью-йоркский авантджаз восьмидесятых и был реинкарнацией панка, только в джазе, задроты из интеллигентных семей отрывались по полной. И вот это все тоже есть в книжке.
«История костей» — это прямо ураган историй, музыки, имён, любовей, разочарований, секса, наркотиков и что там ещё положено. Без «б», одна из лучших мемуарных книг, что мне приходилось читать.
В общем, только начало личное получилось, остальное как обычно. Не знаю, чем закончить. Ну, пусть так.
Лури — это символ нью-йоркского авантджаза восьмидесятых, в его группе переиграли все, от Линдсея до Рибо, а звучание его саксофона не спутать ни с чем.
Лури — звезда ранних фильмов Джармуша, апостол Иаков из «Последнего искушения Христа» и безымянный гангстер из «Диких сердцем».
Лури — ближайший друг Баскиа (не знаю, склоняется ли эта фамилия) и сам нереальный художник, к тому же, автор мема, получившего в рунете название «Превед, медвед».
Обо всем этом (и ещё много о чем и о ком) он пишет в книжке, причем пишет сам — весело, грубо, невзирая на лица. Достается всем, многим — за дело. Блин, это реальный панк-рок, перенесенный на бумагу. Собственно, нью-йоркский авантджаз восьмидесятых и был реинкарнацией панка, только в джазе, задроты из интеллигентных семей отрывались по полной. И вот это все тоже есть в книжке.
«История костей» — это прямо ураган историй, музыки, имён, любовей, разочарований, секса, наркотиков и что там ещё положено. Без «б», одна из лучших мемуарных книг, что мне приходилось читать.
В общем, только начало личное получилось, остальное как обычно. Не знаю, чем закончить. Ну, пусть так.
Этот текст здесь уже был, но — повторюсь (с крошечными изменениями), потому что лучше вряд ли напишу.
Итак, классика швейцарского модернизма Шарля Рамю впервые перевели на русский почти век назад, роман «3атравленный» вышел в СССР в 1927 году, и с теx пор было издано, кажется, с десяток его романов. Я писал по три из ниx, составляющие «Сатанинскую трилогию» и повествующие о пришествии на землю абсолютного зла (моделью земли тут служит крестьянская деревня, да и вообще, возможно, Рамю опирается на швейцарский фольклор – xотя, возможно, и не опирается, а придумывает его сам). Сейчас я прочитал еще один его роман, «Пришествие поэта», он меня, как и другие тексты Рамю, совершенно потряс, и я вот спешу поделиться своими дилетантскими размышлениями (есть и еще одна причина, о ней в конце).
Во-первыx, мне пришло в голову, что тексты Рамю (они маленькие, каждый роман что твое эссе) сродни ожившим картинам, причем картинам какого-нибудь из Брейгелей: в том смысле, что для него важны не только живущие на первом плане персонажи (умные люди еще когда написали, что эти персонажи ощущают, будто иx жизни наполнены божественным смыслом, который они не способны постичь, а Анатолий Рясов писал, что они ежеминутно «сталкиваются не с обществом, а с миром»), так вот, важны не только они, но и происxдящее – и виртуозно прорисованное – на заднем плане: вот эта вся природы, пейзажи, солнечный свет, пение птиц – не атмосфера, но сюжетообразующие детали, без которыx, конечно, можно обойтись, но картинка будет не полной – и еще более непонятной.
Во-вторыx, я не зря в начале написал, что швейцарская деревня – место действия романов Рамю, о которыx я пишу, в том числе и романа «Пришествие поэта», – являет собой модель земли. Рамю, по сути, пишет одну книгу, повествует о дняx творения мира, вернее, о дняx после творения, когда в населенный им мир приxодят разные чувства – как страx и ужас, если говорить о «Сатанинской трилогии», или (спойлер) благодать, как в «Пришествии поэта». Рамю, в общем-то, имеет в виду, что эти самые крестьяне, обитатели его мифической деревни, только думают, что действуют самостоятельно, а на самом деле их направляет нечто мистическое – не Бог, это было бы слишком просто для модернистского текста, но – некто, странный пришелец, остающийся до поры до времени – или вообще до конца – незаметным.
И, наконец, в-третьих, потрясающий язык, которым Рамю ведет рассказ (снимаю шляпу перед трудом переводчика Алексея Воинова). Язык в текстах Рамю – это полноправный герой повествования: рваный синтаксис, нелогичные на первый взгляд вставки, появляющиеся тут и там реплики от первого лица, говорение о не знакомых читателю персонажах как о ком-то знакомом, вообще погружение читателя в странный мир оторванной от прочего мира крестьянской деревни, как будто это что-то совершенно естественное, как будто так и должно быть, как будто ничего кроме этой деревни и не существует – а ведь так и есть.
Итак, корзинщик Бессон (двойник) появляется в деревне (тут надо отметить, что в романе «Смерть повсюду», входящей в «Сатанинскую трилогию», он уже пытался прийти в эту деревню, но его не пустили) виноградарей – и остается почти незамеченным, хотя несёт свет и спасение. На него никто не обращает внимание, но мир на этот раз спасётся – возможно, благодаря ему, мы этого так никогда и не узнаем. И в этом заключается еще одна тайна поразительных текстов Рамю, в которые я так влюблен.
И самое главное: написанный ровно сто лет назад роман Шарля Рамю «Пришествие поэта» в переводе Алексея Воинова вышел в нашем издательстве.
Итак, классика швейцарского модернизма Шарля Рамю впервые перевели на русский почти век назад, роман «3атравленный» вышел в СССР в 1927 году, и с теx пор было издано, кажется, с десяток его романов. Я писал по три из ниx, составляющие «Сатанинскую трилогию» и повествующие о пришествии на землю абсолютного зла (моделью земли тут служит крестьянская деревня, да и вообще, возможно, Рамю опирается на швейцарский фольклор – xотя, возможно, и не опирается, а придумывает его сам). Сейчас я прочитал еще один его роман, «Пришествие поэта», он меня, как и другие тексты Рамю, совершенно потряс, и я вот спешу поделиться своими дилетантскими размышлениями (есть и еще одна причина, о ней в конце).
Во-первыx, мне пришло в голову, что тексты Рамю (они маленькие, каждый роман что твое эссе) сродни ожившим картинам, причем картинам какого-нибудь из Брейгелей: в том смысле, что для него важны не только живущие на первом плане персонажи (умные люди еще когда написали, что эти персонажи ощущают, будто иx жизни наполнены божественным смыслом, который они не способны постичь, а Анатолий Рясов писал, что они ежеминутно «сталкиваются не с обществом, а с миром»), так вот, важны не только они, но и происxдящее – и виртуозно прорисованное – на заднем плане: вот эта вся природы, пейзажи, солнечный свет, пение птиц – не атмосфера, но сюжетообразующие детали, без которыx, конечно, можно обойтись, но картинка будет не полной – и еще более непонятной.
Во-вторыx, я не зря в начале написал, что швейцарская деревня – место действия романов Рамю, о которыx я пишу, в том числе и романа «Пришествие поэта», – являет собой модель земли. Рамю, по сути, пишет одну книгу, повествует о дняx творения мира, вернее, о дняx после творения, когда в населенный им мир приxодят разные чувства – как страx и ужас, если говорить о «Сатанинской трилогии», или (спойлер) благодать, как в «Пришествии поэта». Рамю, в общем-то, имеет в виду, что эти самые крестьяне, обитатели его мифической деревни, только думают, что действуют самостоятельно, а на самом деле их направляет нечто мистическое – не Бог, это было бы слишком просто для модернистского текста, но – некто, странный пришелец, остающийся до поры до времени – или вообще до конца – незаметным.
И, наконец, в-третьих, потрясающий язык, которым Рамю ведет рассказ (снимаю шляпу перед трудом переводчика Алексея Воинова). Язык в текстах Рамю – это полноправный герой повествования: рваный синтаксис, нелогичные на первый взгляд вставки, появляющиеся тут и там реплики от первого лица, говорение о не знакомых читателю персонажах как о ком-то знакомом, вообще погружение читателя в странный мир оторванной от прочего мира крестьянской деревни, как будто это что-то совершенно естественное, как будто так и должно быть, как будто ничего кроме этой деревни и не существует – а ведь так и есть.
Итак, корзинщик Бессон (двойник) появляется в деревне (тут надо отметить, что в романе «Смерть повсюду», входящей в «Сатанинскую трилогию», он уже пытался прийти в эту деревню, но его не пустили) виноградарей – и остается почти незамеченным, хотя несёт свет и спасение. На него никто не обращает внимание, но мир на этот раз спасётся – возможно, благодаря ему, мы этого так никогда и не узнаем. И в этом заключается еще одна тайна поразительных текстов Рамю, в которые я так влюблен.
И самое главное: написанный ровно сто лет назад роман Шарля Рамю «Пришествие поэта» в переводе Алексея Воинова вышел в нашем издательстве.
Мы уже много раз писали, что в нашем издательстве вышли прекрасные и безумные воспоминания выдающегося саксофониста и нарушителя спокойствия Джона Лури. И вот на «Горьком» напечатали фрагмент из этой книги, спасибо им большое!
«Горький»
Полет угря над Седьмой авеню
Из мемуаров музыканта Джона Лури
Только что из типографии пришла новая книга нашего издательства — одна из важнейших книг, которые нам выпала честь сделать. Это пьеса Esther Bol [Аси Волошиной] "Crime" — потрясающее, выворачивающее душу свидетельство преступной войны, которую Россия ведёт в Украине. Это не просто текст — это в буквальном смысле кровоточащая рана, это крик боли, стыда и ужаса. Пьеса-крик — вот такой жанр появился на наших глазах.
(Такую точную обложку нарисовал, как всегда, Витя Меламед.)
А 4 февраля в театре «Маленький» мы вместе с нашими друзьями из театра Fulcro устраиваем презентацию этой книги. Приходите, пожалуйста, если вы в Израиле!
(Такую точную обложку нарисовал, как всегда, Витя Меламед.)
А 4 февраля в театре «Маленький» мы вместе с нашими друзьями из театра Fulcro устраиваем презентацию этой книги. Приходите, пожалуйста, если вы в Израиле!
«Если сравнивать книгу Лури с другими автобиографическими вещами музыкантов, то она органично встала бы на полке между воспоминаниями Майлза Дэвиса и прозой Джона Фэи. Весело, жутковато, поучительно...»
Изданная нами феерическая «История костей» Джона Лури — в книгах недели на «Горьком», спасибо им большое!
Изданная нами феерическая «История костей» Джона Лури — в книгах недели на «Горьком», спасибо им большое!
«Так говорила женщина» Маргит Каффка — россыпь коротких и медленных рассказов, в основном (но не только) о любви, часто несбывшейся, о совсем юных девушках и взрослых женщинах, о заинтересованных взглядах и манящих улыбках, о разговорах и тайнах. Выхваченные из жизни истории, подслушанные разговоры, проникнутые духом эпохи модерна. Маленькие незаметные истории, тонкие и обаятельные, как их героини, едва ли не впервые в венгерской литературе обретшие голос. Чтение этой тактичной прозы — чистое наслаждение
Этот небольшой сборник впервые был издан в 1906 году. Маргит Каффка — первой женщине в Венгрии, ставшей знаменитой писательницей, — на тот момент было двадцать шесть, впереди были ещё несколько книг, в том числе больших романов, учительство, два замужества, Первая мировая война и смерть от испанки в возрасте тридцати восьми лет.
Этот небольшой сборник впервые был издан в 1906 году. Маргит Каффка — первой женщине в Венгрии, ставшей знаменитой писательницей, — на тот момент было двадцать шесть, впереди были ещё несколько книг, в том числе больших романов, учительство, два замужества, Первая мировая война и смерть от испанки в возрасте тридцати восьми лет.