Сегодня продолжаем читать свежую монографию Тарранта о диалоге «Алкивиад 2». На эллинистический контекст создания диалога указывают не только отдельные лексические особенности, но и исторические реалии.
«Мы могли бы назвать многих стремившихся к тиранической власти и усердно ее для себя добивавшихся как некоего блага, которых заговорщики, замышлявшие против тирании, лишили жизни», — говорит Сократ. Но «тирания и убийства в царской семье не были частью мира, в котором вырос Алкивиад» (с. 102), чего не скажешь о правителях более позднего периода. Архелай (399), Александр II (369), Птолемей Алорит (365), Филипп II (336) — все умерли насильственной смертью.
На то, что диалог написан сильно после смерти Платона и связан с Новой Академией, исследователи указывали и раньше: в частности, в 1962 г. об этом писал итальянский исследователь Антонио Карлини, а еще до него, в 1904 г., — Эрнст Бикель. Подход Тарранта отличается в двух отношениях. Во-первых, он считает, что само понятие «Новой Академии» появляется не раньше «догматика» Антиоха, и есть некоторые признаки того, что Антиох несколько преувеличил изменения, произошедшие при Аркесилае. Во-вторых, он не исключает, что текст был написан до 265 г., когда Аркесилай возглавил школу. Признаки «сократического возрождения» заметны уже при Полемоне (350– 276) — именно тогда Аркесилай (315–241) и Крантор (340/35–275) появляются в Академии.
Если допустить, что «Алкивиад 2» создан в этот период, то некоторые особенности этого текста получают возможное объяснение. Во-первых, за образом Алкивиада более отчетливо проступает фигура Александра III Великого (356–323): он, как рассказывает Арриан, совершил паломничество к оракулу Аммона в Ливийской пустыне, и человек, который написал эпизод о «посольстве к Аммону» в «Алкивиаде 2», мог об этом знать.
Во-вторых, выпад против пустого «многознайства», не подкрепленного изучением этики, может быть направлен против перипатетиков, в этот период активно развивавшими естественные науки. Если читатель должен был угадать за Алкивиадом фигуру Александра, то это может быть и еще намек на то, что наставник царя Аристотель оказался не на высоте поставленных перед ним задач.
Дочитаем эту книгу через неделю. #книги
«Мы могли бы назвать многих стремившихся к тиранической власти и усердно ее для себя добивавшихся как некоего блага, которых заговорщики, замышлявшие против тирании, лишили жизни», — говорит Сократ. Но «тирания и убийства в царской семье не были частью мира, в котором вырос Алкивиад» (с. 102), чего не скажешь о правителях более позднего периода. Архелай (399), Александр II (369), Птолемей Алорит (365), Филипп II (336) — все умерли насильственной смертью.
На то, что диалог написан сильно после смерти Платона и связан с Новой Академией, исследователи указывали и раньше: в частности, в 1962 г. об этом писал итальянский исследователь Антонио Карлини, а еще до него, в 1904 г., — Эрнст Бикель. Подход Тарранта отличается в двух отношениях. Во-первых, он считает, что само понятие «Новой Академии» появляется не раньше «догматика» Антиоха, и есть некоторые признаки того, что Антиох несколько преувеличил изменения, произошедшие при Аркесилае. Во-вторых, он не исключает, что текст был написан до 265 г., когда Аркесилай возглавил школу. Признаки «сократического возрождения» заметны уже при Полемоне (350– 276) — именно тогда Аркесилай (315–241) и Крантор (340/35–275) появляются в Академии.
Если допустить, что «Алкивиад 2» создан в этот период, то некоторые особенности этого текста получают возможное объяснение. Во-первых, за образом Алкивиада более отчетливо проступает фигура Александра III Великого (356–323): он, как рассказывает Арриан, совершил паломничество к оракулу Аммона в Ливийской пустыне, и человек, который написал эпизод о «посольстве к Аммону» в «Алкивиаде 2», мог об этом знать.
Во-вторых, выпад против пустого «многознайства», не подкрепленного изучением этики, может быть направлен против перипатетиков, в этот период активно развивавшими естественные науки. Если читатель должен был угадать за Алкивиадом фигуру Александра, то это может быть и еще намек на то, что наставник царя Аристотель оказался не на высоте поставленных перед ним задач.
Дочитаем эту книгу через неделю. #книги
Итак, дочитываем свежую монографию Тарранта о диалоге «Алкивиад 2». Если допустить, что «Алкивиад 2» действительно написан в скептической Академии, то кому он мог бы принадлежать?
Как сообщает Цицерон, «Аркесилай говорил, что не существует ничего, что можно знать, даже того, что оставил себе Сократ». Позиция Сократа в диалоге гораздо более мягкая: он не исключает, что бывают «дальновидные мужи», да и сам, кажется, готов преподать Алкивиаду несколько уроков. Кроме того, как говорит Диоген Лаэрций, в силу своего воздержания от суждения Аркесилай вовсе не писал книг — зато правил доставшиеся по наследству труды Крантора.
В Index Academicorum Филодема (недавно вышло его новое издание) уточняется, что Аркесилай получил по наследству некие hypomnemata Крантора и «переделал» (μετατιθέναι) их. Впрочем, другие уверяли, что он что-то сжег, а что-то написал сам. Интересно в этой истории то, что вскоре после смерти Крантора эта путаница в принципе была возможна — значит, разрыв между «последним догматиком» и «первым скептиком» не так велик, как принято думать.
Именно Крантор кажется более подходящей фигурой на авторство, чем Аркесилай. Во-первых, известно, что Крантор был оппонентом перипатетиков (у которых переманил своего друга Аркесилая): Диоген Лаэрций сообщает, что он насмехался над «Положениями» Феофраста. С другой стороны, в сочинении «О горе» Крантор вел антистоическую полемику, которую исследователи усматривали и в начале «Алкивиада 2». В диалоге Сократ сначала уравнивает всякую глупость с безумием (в духе Хрисиппа, ср. SVF 3.667), а потом отвергает эту позицию.
Наконец, «Алкивиад 2» постоянно обращается к примерам из Гомера и трагиков, а мы знаем от Диогена Лаэрция, что сам Крантор любил Гомера и Еврипида и даже сочинял стихи (Таррант утверждает, что некоторые из псевдогомеровских стихов в диалоге могут принадлежать ему). Еще ранее Диллон утверждал, в «Утешении к Аполлонию» пс.-Плутарха, которое отчасти восходит к Крантору, главные авторитеты — это Гомер и Еврипид. Обширная цитата из Кратора у Секста Эмпирика также включает цитаты из Гомера и Еврипида.
Конечно, нельзя утверждать с уверенностью, что именно Крантор написал текст (или, скорее, доработал некоторые платоновские «записки»). Но он выглядит по меньшей мере правдоподобным кандидатом.
Вместо послесловия. Насколько нам известно, в издательстве Brill находится в работе коллективная монография о Кранторе. Так что об этом — некогда второстепенном, но сегодня все более интересном — персонаже мы еще услышим. #книги
Как сообщает Цицерон, «Аркесилай говорил, что не существует ничего, что можно знать, даже того, что оставил себе Сократ». Позиция Сократа в диалоге гораздо более мягкая: он не исключает, что бывают «дальновидные мужи», да и сам, кажется, готов преподать Алкивиаду несколько уроков. Кроме того, как говорит Диоген Лаэрций, в силу своего воздержания от суждения Аркесилай вовсе не писал книг — зато правил доставшиеся по наследству труды Крантора.
В Index Academicorum Филодема (недавно вышло его новое издание) уточняется, что Аркесилай получил по наследству некие hypomnemata Крантора и «переделал» (μετατιθέναι) их. Впрочем, другие уверяли, что он что-то сжег, а что-то написал сам. Интересно в этой истории то, что вскоре после смерти Крантора эта путаница в принципе была возможна — значит, разрыв между «последним догматиком» и «первым скептиком» не так велик, как принято думать.
Именно Крантор кажется более подходящей фигурой на авторство, чем Аркесилай. Во-первых, известно, что Крантор был оппонентом перипатетиков (у которых переманил своего друга Аркесилая): Диоген Лаэрций сообщает, что он насмехался над «Положениями» Феофраста. С другой стороны, в сочинении «О горе» Крантор вел антистоическую полемику, которую исследователи усматривали и в начале «Алкивиада 2». В диалоге Сократ сначала уравнивает всякую глупость с безумием (в духе Хрисиппа, ср. SVF 3.667), а потом отвергает эту позицию.
Наконец, «Алкивиад 2» постоянно обращается к примерам из Гомера и трагиков, а мы знаем от Диогена Лаэрция, что сам Крантор любил Гомера и Еврипида и даже сочинял стихи (Таррант утверждает, что некоторые из псевдогомеровских стихов в диалоге могут принадлежать ему). Еще ранее Диллон утверждал, в «Утешении к Аполлонию» пс.-Плутарха, которое отчасти восходит к Крантору, главные авторитеты — это Гомер и Еврипид. Обширная цитата из Кратора у Секста Эмпирика также включает цитаты из Гомера и Еврипида.
Конечно, нельзя утверждать с уверенностью, что именно Крантор написал текст (или, скорее, доработал некоторые платоновские «записки»). Но он выглядит по меньшей мере правдоподобным кандидатом.
Вместо послесловия. Насколько нам известно, в издательстве Brill находится в работе коллективная монография о Кранторе. Так что об этом — некогда второстепенном, но сегодня все более интересном — персонаже мы еще услышим. #книги
Тем не менее в недавней (2010) книге Why Plato Wrote Даниэл Аллен берется показать, что всю философскую деятельность Платона направляла именно прагматическая установка. Снимая Платона с метафизического пьедестала, она называет его «циничным» прагматиком (с. 20-22) — не усматривая, правда, в этом ничего плохого. Просто Платон понимал, что социальные изменения зависят от наших убеждений, и прикладывал усилия к тому, чтобы через тексты на эти убеждения повлиять. Для Платона, как утверждает исследовательница, идея не должна быть истинной в метафизическом смысле, чтобы быть истинной с точки зрения прагматики — то есть способной порождать _правильные_ социальные и политические изменения.
Развивая эту мысль, она утверждает, что Платон рассматривал письменные тексты как средство воздействия на необразованное большинство, которое не может участвовать в диалектических беседах (с. 28). Через философский текст это большинство впитает правильные представления, и жизнь станет лучше. Чтобы это произошло, философ не только должен измышлять (πλάττειν) «прагматически эффективные» символы, но и заботиться об их «интернализации» (с. 35, 48).
Но афинские головы в надежных руках: сам-то философ, конечно, держит взгляд на метафизической истине. Внедряя в умы своих читателей «метафизически неточные» представления, он сначала проверяет их на «прагматическую корректность» (с. 56).
Сами платоновские диалоги — пример такого «благородного обмана» (с. 75). Например, симптомы отравления цикутой в «Федоне» не соответствуют действительности (о чем мы, кстати, уже писали на канале): здесь и в других местах Платон создает достойный подражания образ, который должен стать двигателем политических изменений (с. 76).
Одним словом, Аллен делает из Платона предприимчивого политического активиста, которому важно не столько просвещение сограждан, сколько их правильная «перенастройка». Задача, требующая от автора большого воображения, как отмечали рецензенты.
Однако вопросу о том, «зачем» писал Платон, посвящена лишь первая часть книги. Во второй части Аллен берется показать, как изменился политический дискурс под его влиянием. Об этом — через неделю. #книги
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Google Books
Why Plato Wrote
Why Plato Wrote argues that Plato was not only the world’s first systematic political philosopher, but also the western world’s first think-tank activist and message man. Shows that Plato wrote to change Athenian society and thereby transform Athenian politics…
В рубрике #книги продолжаем читать Д. Аллен Why Plato Wrote. Как мы уже видели, Аллен считает, что Платон своими текстами стремился реформировать политическую жизнь в Афинах и вполне в этом преуспел.
Следы влияния Платона Аллен находит в 14 речах, написанных между 345 и 307 гг. (с. 92). Это речь Ликурга «Против Леократа»; все три речи Эсхина; «Против Демосфена» Динарха; «О двенадцати годах» Демада; шесть речей Гиперида, включая его «Против Демосфена», а также две анонимные речи против Аристогитона (раз, два), написанные, вероятно, сторонником Ликурга.
Как же проследить это влияние? По мнению Аллен, на уровне языка: традиционно правосудие в Афинах было ретрибутивным (карательным), что проявляется в таких словосочетаниях, как λαμβάνειν / δοῦναι δίκην. Под влиянием Платона получает распространение реформативный подход, направленный на исправление преступника, а ключевым словом становится κόλασις.
Как указывал в своей рецензии Д. Мёрфи, серьезных подтверждений этому тезису Аллен не находит. У Ликурга действительно часто используется глагол κολάζω, однако наказание, которого он требует для обвиняемого в предательстве — смертная казнь. Едва ли это можно считать «исправлением». Это видит и сама Аллен, поэтому она утверждает, что кара должна исправить не человека, а весь город. Но распространение вины отцов на детей (79) и восхваление мудрости Гомера (102) не являются платоническими сюжетами.
В Why Plato Wrote Аллен не прибегает к статистике, однако некоторые количественные выкладки можно найти в ее предыдущей книге об афинском правосудии: The World of Prometheus (2000, см. фото). На с. 71 она пишет: «Только Гиперид и Ликург предпочитали слово κολάζειν словам διδόναι и λαμβάνειν δίκην» - и видит в этом влияние Платона.
Но преобладание κολάζειν у некоторых ораторов само по себе ни о чем не говорит. Глагол встречается и до Платона, и для подкрепления своего тезиса Аллен следовало бы показать статистически значимую разницу в употреблении этого глагола до и после Платона, чего она не делает. Продолжим через неделю.
Следы влияния Платона Аллен находит в 14 речах, написанных между 345 и 307 гг. (с. 92). Это речь Ликурга «Против Леократа»; все три речи Эсхина; «Против Демосфена» Динарха; «О двенадцати годах» Демада; шесть речей Гиперида, включая его «Против Демосфена», а также две анонимные речи против Аристогитона (раз, два), написанные, вероятно, сторонником Ликурга.
Как же проследить это влияние? По мнению Аллен, на уровне языка: традиционно правосудие в Афинах было ретрибутивным (карательным), что проявляется в таких словосочетаниях, как λαμβάνειν / δοῦναι δίκην. Под влиянием Платона получает распространение реформативный подход, направленный на исправление преступника, а ключевым словом становится κόλασις.
Как указывал в своей рецензии Д. Мёрфи, серьезных подтверждений этому тезису Аллен не находит. У Ликурга действительно часто используется глагол κολάζω, однако наказание, которого он требует для обвиняемого в предательстве — смертная казнь. Едва ли это можно считать «исправлением». Это видит и сама Аллен, поэтому она утверждает, что кара должна исправить не человека, а весь город. Но распространение вины отцов на детей (79) и восхваление мудрости Гомера (102) не являются платоническими сюжетами.
В Why Plato Wrote Аллен не прибегает к статистике, однако некоторые количественные выкладки можно найти в ее предыдущей книге об афинском правосудии: The World of Prometheus (2000, см. фото). На с. 71 она пишет: «Только Гиперид и Ликург предпочитали слово κολάζειν словам διδόναι и λαμβάνειν δίκην» - и видит в этом влияние Платона.
Но преобладание κολάζειν у некоторых ораторов само по себе ни о чем не говорит. Глагол встречается и до Платона, и для подкрепления своего тезиса Аллен следовало бы показать статистически значимую разницу в употреблении этого глагола до и после Платона, чего она не делает. Продолжим через неделю.
С вами рубрика #книги, и мы дочитываем Why Plato Wrote Д. Аллен. Еще одна примета платоновского влияния на ораторов, которую она выделяет, — это использование существительного «законодатель» в единственном числе. В частности, в речи «Против Ктесифонта о венке» Эсхин говорит о Солоне как о «философе и законодателе», что противоречит сложившейся афинской практике коллегиального законодательства (с. 102).
По ее мнению, Демосфен немедленно распознает здесь платонизирующую риторику и потому в своей ответной речи «За Ктесифонта» представляет Солона как «первого среди равных», εὔνους … καὶ δημοτικός (с. 103). Отвечая на критику Эсхина, Демосфен говорит: τί λόγους πλάττεις; — в чем, по мнению Аллен, публика должна была услышать намек на имя Платона. Это весьма спекулятивное заявление: выражение, как напоминает Д. Мерфи, встречается уже в «Аяксе», так что скорее Демосфен хочет уподобить Эсхина Софоклову Одиссею-обманщику.
Аллен приходит к выводу, что «платонизм» Эсхина, Ликурга и Демада подтолкнул их к сотрудничеству с Филиппом (с. 97) — это соответствует популярному в IV в. взгляду на философов как на сторонников олигархии и македонян (о чем мы рассказывали в недавней рецензии). Но Аллен считает, что одной из задач Ликурга как раз и было разорвать эту ассоциацию между олигархией и платонизмом (с. 135).
Исследование, впрочем, интересно не столько своими выводами, сколько методологией. В Эпилоге автор говорит о том, что она ищет «новую модель для изучения отношений между идеями и событиями, или между языком, историей и политической теорией». Это, насколько можно судить, первая систематическая попытка применить методологию Кембриджской школы к античному материалу, хотя сама автор подчеркивает различие между своим подходом и подходом Д. Покока и К. Скиннера (с. 144). Ее интересует не столько намерение автора, сколько «практические реальности, проистекающие (emanate) из употребления концепта».
Кажется, интерес этот имеет не только теоретический характер: Аллен возглавляет в Гарварде Лабораторию по обновлению демократии, а несколько лет назад даже баллотировалась на пост губернатора в штате Массачусетс. Среди ее книг наше внимание привлекла «Демократия в эпоху коронавируса», а среди общественно значимых интересов — cannabis legalization. Ну и Платон. Вот так.
По ее мнению, Демосфен немедленно распознает здесь платонизирующую риторику и потому в своей ответной речи «За Ктесифонта» представляет Солона как «первого среди равных», εὔνους … καὶ δημοτικός (с. 103). Отвечая на критику Эсхина, Демосфен говорит: τί λόγους πλάττεις; — в чем, по мнению Аллен, публика должна была услышать намек на имя Платона. Это весьма спекулятивное заявление: выражение, как напоминает Д. Мерфи, встречается уже в «Аяксе», так что скорее Демосфен хочет уподобить Эсхина Софоклову Одиссею-обманщику.
Аллен приходит к выводу, что «платонизм» Эсхина, Ликурга и Демада подтолкнул их к сотрудничеству с Филиппом (с. 97) — это соответствует популярному в IV в. взгляду на философов как на сторонников олигархии и македонян (о чем мы рассказывали в недавней рецензии). Но Аллен считает, что одной из задач Ликурга как раз и было разорвать эту ассоциацию между олигархией и платонизмом (с. 135).
Исследование, впрочем, интересно не столько своими выводами, сколько методологией. В Эпилоге автор говорит о том, что она ищет «новую модель для изучения отношений между идеями и событиями, или между языком, историей и политической теорией». Это, насколько можно судить, первая систематическая попытка применить методологию Кембриджской школы к античному материалу, хотя сама автор подчеркивает различие между своим подходом и подходом Д. Покока и К. Скиннера (с. 144). Ее интересует не столько намерение автора, сколько «практические реальности, проистекающие (emanate) из употребления концепта».
Кажется, интерес этот имеет не только теоретический характер: Аллен возглавляет в Гарварде Лабораторию по обновлению демократии, а несколько лет назад даже баллотировалась на пост губернатора в штате Массачусетс. Среди ее книг наше внимание привлекла «Демократия в эпоху коронавируса», а среди общественно значимых интересов — cannabis legalization. Ну и Платон. Вот так.
Даже людям, далеким от античности, приходилось слышать, что Сократ свел философию с небес на Землю, то есть от исследования натурфилософских вопросов обратился к исследованию вопросов этических.
Источник этой формулировки -- Цицерон, пятая книга "Тускуланских бесед":
Socrates autem primus philosophiam devocavit e caelo et in urbibus conlocavit et in domus etiam introduxit et coegit de vita et moribus rebusque bonis et malis quaerere. Сама историографическая схема, однако, гораздо старше Цицерона: мы находим ее, например, в так называемой "автобиографии" Сократа в "Федоне", а также у Ксенофонта в "Меморабилиях": "Он не рассуждал на темы о природе всего, как рассуждают по большей части другие; не касался вопроса о том, как устроен так называемый философами космос и по каким непреложным законам происходит каждое небесное явление..."
Оппозиция между досократовским "натурализмом" и сократовским "гуманизмом" даже в античности не была бесспорной. Уже у Аристотеля мы находим конкурирующий нарратив, согласно которыму новаторство Сократа касалось не столько содержания философии, сколько ее метода. В "Метафизике" I.6 Аристотель говорит о том, что Сократ "первым обратил свою мысль на определения", что стало предпосылкой для формирования платоновской теории идей. Идеи – последние в ряду "причин", рассматриваемых в первой книге "Метафизики". Фигура Сократа, таким образом, обеспечивает преемство между Платоном и предшествующей традицией.
Подробнее о том, как разные способы рассказывать историю античной философии влияли на наполнение термина "досократики", можно прочитать в книге Андре Лакса "The Concept of Presocratic Philosophy" -- и в нашей рецензии на эту книгу. #книги
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
В прошлый понедельник мы рассказывали о двух «догматических» интерпретациях диалога Платона «Теэтет» и упоминали, что анонимный комментатор этого текста опирается на определение знания, данное в «Меноне». Но самые внимательные читатели могли заметить, что, вообще говоря, текст Анонима немного отличается.
Аноним пишет, что знание — это
Мало ли что написал анонимный комментатор, если вся рукописная традиция читает иначе? Оказывается, это нам не совсем безразлично, потому что Трасилл, издавший диалоги Платона, вполне мог вмешиваться в текст (что было в порядке вещей у античных, да и у современных редакторов). А если так, то комментарий — раннее, еще дотрасилловское свидетельство о состоянии текста.
А что предпочесть в таком случае? Вопрос сложный, и ответ на него зависит от того, как мы понимаем учение Платона о познании. Обычно говорят о том, что правильное мнение становится знанием, если его сопровождает понимание причин. Если вы думаете, что на предпоследнем слоге острое ударение, но не можете объяснить, почему — увидимся на пересдаче. Добавьте причину — и вуаля, вы знаток.
Нам такая логика понятна, но вот проблема: в «Меноне» это совершенно никак не объясняется. И больше в платоновском корпусе такое определение не встречается. Зато в «Меноне» есть концепция «припоминания» — и чтобы приобрести такое знание, надо очистить душу от ошибочных мнений. Пройти через очищающую серию сократических опровержений, например, то есть рассуждений —
Поэтому некоторые исследователи склонны считать, что именно текст анонимного комментария отражает исходную мысль Платона. Мы не уверены, но все равно решили вам рассказать. Источник добавим в комментарии (см. главу 4) #книги #платон #теэтет
Аноним пишет, что знание — это
δόξα ὀρθὴ δεθεῖσα αἰτίᾳ λογισμοῦ, а в «Меноне» (98a3-4) вместо этого читаем αἰτίας λογισμῷ. В русском переводе С.А. Ошерова речь идет о мнениях, связанных «суждением (λογισμῷ) о причинах (αἰτίας)». Комментарий Анонима на русский не переведен, но, если кратко, там все наоборот: не «суждение о причинах», а «по причине рассуждения» или «ответственность за рассуждение». Мало ли что написал анонимный комментатор, если вся рукописная традиция читает иначе? Оказывается, это нам не совсем безразлично, потому что Трасилл, издавший диалоги Платона, вполне мог вмешиваться в текст (что было в порядке вещей у античных, да и у современных редакторов). А если так, то комментарий — раннее, еще дотрасилловское свидетельство о состоянии текста.
А что предпочесть в таком случае? Вопрос сложный, и ответ на него зависит от того, как мы понимаем учение Платона о познании. Обычно говорят о том, что правильное мнение становится знанием, если его сопровождает понимание причин. Если вы думаете, что на предпоследнем слоге острое ударение, но не можете объяснить, почему — увидимся на пересдаче. Добавьте причину — и вуаля, вы знаток.
Нам такая логика понятна, но вот проблема: в «Меноне» это совершенно никак не объясняется. И больше в платоновском корпусе такое определение не встречается. Зато в «Меноне» есть концепция «припоминания» — и чтобы приобрести такое знание, надо очистить душу от ошибочных мнений. Пройти через очищающую серию сократических опровержений, например, то есть рассуждений —
λογισμοί. Человек, который один раз проделал такой путь, дальше может и сам задавать вопросы -- взять на себя ответственность (αἰτία) за рассуждение.Поэтому некоторые исследователи склонны считать, что именно текст анонимного комментария отражает исходную мысль Платона. Мы не уверены, но все равно решили вам рассказать. Источник добавим в комментарии (см. главу 4) #книги #платон #теэтет
Сегодня в рубрике #книги расскажем поучительную историю о том, почему важно изучать функции падежей.
У Диогена Лаэрция есть загадочное свидетельство о Ксенофонте:
Решение этой загадки мы подсмотрели недавно в книге Кристофера Мура Calling Philosophers Names (2021). Оно просто, как все гениальное: родительный падеж
У Диогена Лаэрция есть загадочное свидетельство о Ксенофонте:
ἀλλὰ καὶ ἱστορίαν φιλοσόφων πρῶτος ἔγραψε. В русском переводе Гаспарова: «Он же первый написал историю философов», с примечанием: «Указание фантастическое». Фантастическое оно потому, что Ксенофонт не писал никакой «истории философов» и не мог быть «первым».Решение этой загадки мы подсмотрели недавно в книге Кристофера Мура Calling Philosophers Names (2021). Оно просто, как все гениальное: родительный падеж
φιλοσόφων — это не gen. objecti при ἱστορίαν, а gen. partitivus при πρῶτος («первый из философов»). Ну не прелесть?Сегодня в рубрике #книги — The Historiography of Philosophy (OUP, 2022). Это курс лекций известного историка античной философии Майкла Фреде (1940-2007), прочитанный им в Оксфорде в 1989-1990 гг. и изданный посмертно.
Подход Фреде к историко-философским жанрам решительно отличается от того, что предлагает Ричард Рорти. Статья Рорти «Историография философии: четыре жанра» переведена на русский язык и хорошо изучена, так что сегодня редкий студент не знает, что реконструкция бывает «историческая» и «рациональная», и что доксография — это плохо, а «история духа» — хорошо. Проблема с «четырьмя жанрами» Рорти в том, что их на самом деле пять: в качестве бонуса предлагается не вполне философская «интеллектуальная история», которая при ближайшем рассмотрении оказывается родственницей исторической реконструкции. Кроме того, как указывали критики Рорти, его понимание «доксографии» достаточно однобоко.
У Фреде жанров всего три: это доксография, историческая история философии и философская история философии. Из них полезными он признает первые два, наилучшим — второй, а последний отвергает как вредный и тенденциозный. С этим подходом русскоязычный читатель уже мог ознакомиться благодаря хрестоматии под редакцией М.Н. Вольф «Философия и ее история: дискуссии» (2021), куда вошел перевод одной из статей Фреде. Но в лекциях подобное деление обосновано с бОльшим размахом. Особую прелесть этой теоретической схеме придают авторские ремарки об отдельных историко-философских работах, например критика «психологизма» у Йегера или неожиданная характеристика Оуэна как «доксографа». (Интересно, что в Послесловии Джонатан Барнз решительно оспаривает схему Фреде).
Мы не будем пересказывать все лекции, тем более, что там всего 230 страниц. Но заметим одну важную, хотя и не новую, мысль. Фреде связывает возникновение современной истории философии с жанром, который получил развитие в середине XVII в. Среди наиболее ранних представителей этого жанра он упоминает
Обращение к «доксографическим» трудам XVII-XVIII вв. как к истокам современной истории философии у Фреде очень важно (хотя его оценки не всегда бесспорны, о чем мы расскажем как-нибудь в другой раз).
Известно, что Гегель в «Лекциях по истории философии» вовсе отказал Брукеру в историчности, а вслед за ним так же поступил неокантианец Виндельбанд, назвав сочинение Брукера «сборником курьезов» (потом, правда, Рорти назовет самого Виндельбанда доксографом, это у них вроде забавы такой).
Положительную оценку заслуг Брукера можно найти у французского философа Виктора Кузена (1792–1867) в Cours de philosophie. По словам Кузена, Брукер является отцом современной истории философии в той же мере, в которой Декарт — отец современной философии.
Заслуги Брукера признает и современный итальянский исследователь Г. Пиайя, который также указывает на влияние картезианского проекта на становление историко-философского жанра. По его словам, рационализм приводит к «затмению» традиционной доксографии, как она еще представлена у Стенли и Хорна, и сам Брукер — проявление нового, гораздо более критичного по отношению к источникам, подхода.
Кстати, шесть томов «Критической истории философии» Брукера — около 6000 страниц —✨ написаны на прекрасной латыни✨ . #bruckerus
Подход Фреде к историко-философским жанрам решительно отличается от того, что предлагает Ричард Рорти. Статья Рорти «Историография философии: четыре жанра» переведена на русский язык и хорошо изучена, так что сегодня редкий студент не знает, что реконструкция бывает «историческая» и «рациональная», и что доксография — это плохо, а «история духа» — хорошо. Проблема с «четырьмя жанрами» Рорти в том, что их на самом деле пять: в качестве бонуса предлагается не вполне философская «интеллектуальная история», которая при ближайшем рассмотрении оказывается родственницей исторической реконструкции. Кроме того, как указывали критики Рорти, его понимание «доксографии» достаточно однобоко.
У Фреде жанров всего три: это доксография, историческая история философии и философская история философии. Из них полезными он признает первые два, наилучшим — второй, а последний отвергает как вредный и тенденциозный. С этим подходом русскоязычный читатель уже мог ознакомиться благодаря хрестоматии под редакцией М.Н. Вольф «Философия и ее история: дискуссии» (2021), куда вошел перевод одной из статей Фреде. Но в лекциях подобное деление обосновано с бОльшим размахом. Особую прелесть этой теоретической схеме придают авторские ремарки об отдельных историко-философских работах, например критика «психологизма» у Йегера или неожиданная характеристика Оуэна как «доксографа». (Интересно, что в Послесловии Джонатан Барнз решительно оспаривает схему Фреде).
Мы не будем пересказывать все лекции, тем более, что там всего 230 страниц. Но заметим одну важную, хотя и не новую, мысль. Фреде связывает возникновение современной истории философии с жанром, который получил развитие в середине XVII в. Среди наиболее ранних представителей этого жанра он упоминает
Historia philosophica (1655) Георга Хорна и The History of Philosophy (1655) Томаса Стенли, а среди наиболее известных — Historia critica philosophiae (1742–1744) Якоба Брукера. Хотя авторы этих трудов имели представление об историческом развитии в философии, ими руководил не интерес к этому развитию как к таковому, а представление о том, что философские мнения, о которых они сообщают, сохраняют свою философскую значимость. В этом отношении, по мнению Фреде, историографы XVII и отчасти еще XVIII вв. наследуют античной доксографической традиции.Обращение к «доксографическим» трудам XVII-XVIII вв. как к истокам современной истории философии у Фреде очень важно (хотя его оценки не всегда бесспорны, о чем мы расскажем как-нибудь в другой раз).
Известно, что Гегель в «Лекциях по истории философии» вовсе отказал Брукеру в историчности, а вслед за ним так же поступил неокантианец Виндельбанд, назвав сочинение Брукера «сборником курьезов» (потом, правда, Рорти назовет самого Виндельбанда доксографом, это у них вроде забавы такой).
Положительную оценку заслуг Брукера можно найти у французского философа Виктора Кузена (1792–1867) в Cours de philosophie. По словам Кузена, Брукер является отцом современной истории философии в той же мере, в которой Декарт — отец современной философии.
Заслуги Брукера признает и современный итальянский исследователь Г. Пиайя, который также указывает на влияние картезианского проекта на становление историко-философского жанра. По его словам, рационализм приводит к «затмению» традиционной доксографии, как она еще представлена у Стенли и Хорна, и сам Брукер — проявление нового, гораздо более критичного по отношению к источникам, подхода.
Кстати, шесть томов «Критической истории философии» Брукера — около 6000 страниц —
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Forwarded from Leucomustaceus
В качестве комментария к новой инициативе Антиварваров:
Об учебнике Athenaze #классическая #филология #греческий #graeca #книги #ивка #рггу
https://youtube.com/shorts/0Xxr7Yiunw8?feature=share
Об учебнике Athenaze #классическая #филология #греческий #graeca #книги #ивка #рггу
https://youtube.com/shorts/0Xxr7Yiunw8?feature=share
YouTube
Об учебнике Athenaze #классическая #филология #греческий #graeca #книги #ивка #рггу
Чтобы там не говорили изобретатели новых учебников греческого, но Athenaze остается и останется ооочень долго образцовым учебником классического греческого я...