Согласно Перро, античная культура переоценена и только  «обманчивая пелена предубеждения» вынуждает нас считать античные творения образцом совершенства. Современные авторы Корнель и Расин выше Софокла и Еврипида; авторитет Менандра, Вергилия, Овидия и др.античных поэтов «установлен временем» - пройдут века, говорит Перро, и наши поэты (Буало, Ренье, Ракан и др.) будут вызывать восхищение не меньшее, чем их древние предшественники. Что же касается авторитетов от философии и поэзии, то обожаемый многими Платон на самом деле скучен, а Гомер создал бы еще более совершенный эпос, если бы родился в Париже XVII века. Античные живописцы, чрезмерно точно выписывая вещи, однозначно уступают современным: «нет, кисти древние немного достигли, как их поклонники немного постигли». У Перро есть, что предъявить и античным скульпторам: «ошеломленный их божественной красой, стою пред ними я, недвижный и немой, и мнится, статуи и движутся и дышат…», однако статуи Лаоокоона и Геракла непропорциональны.
Вывод:
«Пускай учеными, что в древность влюблены,
Изъяны эти в ранг красот возведены, -
Возможно ли, чтоб мы и впредь не замечали
Шедевров новых тьмы в блистательном Версале?
Предубежденья враг, разумный человек
Не может не понять в наш просвещенный век.
Что, хоть столетья их еще не освящают,
Прекрасным древностям они не уступают
И, жизни трепетной полны, уже сейчас
Приковывают взгляд и восхищают нас» (пер.Н.В.Наумова).
 
Н.Буало был возмущен напором Перро. Сама ситуация показалась ему скандальной: недоучка, выскочка-критик, которому изменил вкус (а, впрочем, были он ему когда-либо присущ?), смеет отвергать великие достижения древних! По завершении чтения поэмы он воскликнул: «Это позор для Академии! Ей нужна новая эмблема — стадо обезьян, которое смотрит на свое отражение в источнике, с надписью: «Sibi pulchri»». Он станет многолетним оппонентом Перро в «споре о старых и новых» и откликнется рядом полемических сочинений в его адрес.
Но, наверное, не стоит рассматривать Перро как завзятого полемиста, спорящего «ради спора, а не ради истины». Он вдохновлен новоевропейской философией, которая задает новый стандарт: наука должна строиться не на авторитете древних (их учения не более, чем мнения), но на опыте и наблюдении (Бэкон), а так же на процедуре сомнения и следовании четко установленным и неукоснительно соблюдаемым правилам ума (Декарт). Декарт особенно близок ему и именно некотрые его идеи Перро переосмысливает в своей критике «древних». Как и Декарт, полагавший неизменность природы и связывавший с этим возможность обретения научного знания, Перро исходит из неизменности человеческой природы, а стало быть, у древних нет никакого преимущества перед современностью: «природа неизменна, всегда одинаково выказывает себя во всех своих произведениях и, подобно тому как она каждый год дает некоторое количество отменных вин вместе с очень большим числом посредственных и низкосортных, она во все времена порождает гениев среди великого множества заурядных людей».  Таким образом, убеждает Перро, искусство и наука не только не деградируют с течением времени, но, напротив, улучшаются.

Вчера мы познакомились обличительными инвективами Перро в адрес  произведений античного искусства и его восторженных почитателей. Сегодня мы не можем пройти мимо знаменательной даты: именно в этот день 14 января 1506 г. в Риме на Оппийском холме при работе на виноградниках Феличе де Фредисом были обнаружены 8 мраморных фрагментов скульптурной группы «Лаокоон и его сыновья». Его создателями считаются представители родосской школы Агесандр, Полидор и Афинадор (I в.до н.э.).
Эта скульптурная группа была описана еще Плинием Старшим в «Естественной истории» как произведение, которое «должно быть предпочтено всем произведениям живописи и скульптуры» (XXXVI.IV.37). Джулиано Сангалло и Микеланджело Буонаротти, направленные папой Юлием II для осмотра находки, идентифицировали ее как ту самую упоминаемую Плинием скульптуру Лаокоона. 
У извлеченного из земли Лаокоона отсутствовала правая рука, также, как и у одного из его сыновей. То, как должна была выглядеть утраченная рука Лаокоона, стало сразу же предметом спора между скульпторами и художниками. Микеланджело считал, что она должна быть поднятой и согнутой над головой. Его оппоненты настаивали на том, что она, была вытянута вверх и вперед – как бы в героическом жесте. Папа даже объявил по этому поводу неофициальный конкурс между скульпторами и художниками. Судьей назначили Рафаэля. Решение было принято в пользу версии с вытянутой рукой. Реставрация была осуществлена Монторсоли, учеником Микеланджело. Все последующие многочисленные копии и реплики делались с этой версии. И копия, сделанная для Франциска I, и копия, сделанная для Людовика XIV, находящаяся в парке Версаля, воспроизводили этот героический жест Лаокоона. Персонажи «Параллелей…» Ш. Перро также видели Лаокоона в этой версии. Винкельман восхищался не только искусно переданным физическим и душевным страданием Лаокоона, но и его героическим жестом. 
В 1906 г.археолог и торговец антиквариатом Людвиг Полак обнаружил в Риме мраморный фрагмент согнутой руки. Он сделал предположение, что это тот самый недостающий фрагмент скульптурной группы Лаокоона и передал ее в музеи Ватикана, где она хранилась полвека. Только в 50-е годы ее идентифицировали как подлинную и провели новую реставрацию.

Один из самых любопытных отечественных мифов — это миф о библиотеке Ивана Грозного. По некоторым свидетельствам (в том числе, например, Максима Грека) при дворе московских князей была обширная коллекция в несколько сот книг, которая то ли погибла в одном из городских пожаров, то ли была рессеяна, то ли до сих пор замурована где-то в подземельях Кремля.

Забавная репрезентация этого мифа есть, например, в фэнтезийном романе А. Лазарчука и М. Успенского «Посмотри в глаза чудовищ»: «Там был список “Слова о полку Игореве” раза в два больше объёмом, чем общеизвестный. Там был первый русский роман XIV века “Болярин Даниил и девица Айзиля”. Была там и военно-патриотическая пьеса самого Ивана Васильевича “Побитое поганство, или Посрамлённый темник Булгак”. И мерзопакостное сочинение Павла Сирина “Обращение распутной отроковицы Лолитии св. Гумбертом”. И ещё, и ещё, и ещё...» (напомним, что Сирин — это псевдоним Набокова, автора книги, озаглавленной «Лолита», где рассказ ведется от имени Гумберта)

Всегда велик был интерес к библиотеке Ивана Грозного со стороны европейцев (отличился профессор Дерптского университета Фридрих Клоссиус), потому что она, как доподлинно известно, содержала сочинения на классических языках, а предположительно могла содержать и такие античные книги, которые в Европе к тому времени уже были утрачены. Именно европейцы всегда активнее всего занимались поисками библиотеки, увы, не увенчавшимися успехом.

Историки книги, пользуясь различными источниками, пытались реконструировать состав библиотеки, например, каталогизируя книги, которые Иван Васильевич передавал в другие библиотеки.

Вот какие сочинения на классических языках есть в этом гипотетическом списке:

1. Греческие книги, их, как говорит анонимный автор Сказания о Максиме философе, «бесчисленное множество».
2. Книга Зерцало, полуустав XVI в., где «при окончании есть слово на латыни Максима Грека».
3. Constantionae donationis diploma, подложная дарственная грамота на греческом императора Константина папе Сильвестру.
4. Книги о жестокости Ивана Грозного (libri de immanitatae ejus passim per Germaniam editae) — все ли отважатся иметь такие у себя?
5. Сочинение Антония Поссевина Scriptum magno moscoviae duci traditum, cum Anli mercatores eidem obitulissent librum...

Кроме того, в малоправдоподобной анонимной описи библиотеки XVI века говорится, что книг в библиотеке было до 800, и из латинских: Ливиевы, Светониевы, Тацитовы, Юстиновы истории, Цицеронова de republica и 8 книг Historiarum, корпус Ульпиана, Папиниана, Павла и т.д. Кальва орации и поэмы, Юстинианов кодекс конституция и кодекс новелл, Саллюстия Югуртинская война и сатиры Сира, Цезаря Комментарии к Галльской войне и Кодра Эпиталамы.
Греческие рукописи, упомянутые в той же описи: Полибиевы истории, Аристофановы комедии, Basilica и Novellae Constitutiones, Пиндаровы стихотворения, Гелиотропов Ginothaet, Гефестионовы географии, Феодора, Афанасия, Zamoretiи других толкования новелл, Юстиниановы аграрные законы, Замолеева математика, Стефанов перевод Пандектов.

Антиварвары желают всем как минимум такой домашней библиотеки на классических языках.

За этот пост благодарим дружественный канал "Некраткие содержания”, где можно найти и другие истории о неочевидном в прозе и поэзии

Теэтет #34 170c8-171с5

Мы дочитываем опровержение (περιτροπή) Протагора, и на этот раз исследуем две уловки, которые помогают Сократу загнать знаменитого софиста в угол.

Во-первых, мнение, которое формируется в результате чувственного восприятия согласно позиции «текучников», подменяется «мнением мнений», метамнением об истинности другого мнения. Согласился бы Протагор в том, что суждение об истинности тоже своего рода восприятие? Если нет, то опровержение касается не тезиса homo mensura в целом, а только применимости его к суждениям об истинном, благом и т.п. На уровне чувств Протагорова концепция остается действительна.

Во-вторых, Сократ полагает, что Протагор вынужден «согласиться» с теми, кто считает его тезис ложным, а значит признать собственную неправоту. Но совершенно непонятно, что могло бы означать «согласие» в протагоровой вселенной, где нет разногласия, и почему он не может остаться при своем, добавив оговорку: «истинно для меня, неистинно для них»?

Феодор говорит, что «наезд» (καταθέομεν) на его друга получился резковат —это сигнализирует читателю о том, что с опровержением не все так гладко. Продолжим через 2 недели. #theaetetus #plato

Диалог «Алкиона», о котором мы начали рассказывать в прошлый вторник, по словам софиста Афинея, приписывался некоему Леонту, члену платоновской Академии. В литературе высказывалось мнение, что этот Леонт был скептиком по своим философским установкам, ведь весь диалог пронизан сомнениями в возможностях человеческого познания. Впрочем, это не очень надежно — ясно лишь то, что диалог написан уже в эпоху эллинизма.

Текст сохранился не только в корпусе Платона, но и в корпусе софиста Лукиана, и в издании Бернета (как и у Стефана) его не найти (последним, кто включил его в ПСС Платона, был Германн).

Однако папирус ок. 2 в. н.э. приписывает текст Платону. Этот папирус включен в Corpus dei Papiri Filosofici 1.1.2, где о нем есть небольшая статья итальянского папиролога Антонио Карлини.

Карлини замечает, что помимо колофона Πλάτων[oς]᾿Αλκυών папирус сохранил последнюю реплику Херефонта в этом диалоге: Πάνυ μὲν οὖν· ποιῶμεν οὕτως («Разумеется, сделаем именно так»). На фотографии (отсюда) их хорошо видно — предлагаем вам поупражняться в папирологии!

#platonica

Н.Буало о последствиях незнания μηδέ.

Неделю назад мы вспоминали о споре «древних и новых» во Французской Академии.
«Крыло» защитников античной литературы и искусства возглавил критик и поэт Н.Буало (1636—1711). На поэтический манифест Ш.Перро он сначала отвечал эпиграммами, но четыре диалога «Параллели…» Перро вынудили его написать цикл более развернутых возражений («Критические размышления о некоторых местах из сочинений ритора Лонгина»), где, отставив шутки в сторону, он серьезно и подробно разбирает тезисы своего оппонента. Сначала Буало порицает Перро за неуважение к авторитетам, что уже есть проявление не просто безрассудства, но безумия, затем упрекает его за отсутствие вкуса и понимания, и, наконец, подозревает Перро в незнании древних языков. Проведенный Буало блестящий филологический анализ первой оды Пиндара (Размышление VIII), безжалостного высмеянной Перро в «Параллели…», становится не столько апологией Пиндара, который, как полагает Буало, в этом не и нуждается, сколько явным уличением Перро в незнании греческого языка: «школьный» подстрочник Перро являет лишь его пробелы в знании греческой грамматики, а не «бессмыслицу виршей» переоцененного древнего поэта. Наконец, методичное и как бы усталое исправление Буало орфографических ошибок во французском языке Перро должно было стать эффектным завершающим щелчком по самолюбию последнего.  Перро, впрочем, это не смутило, а, скорее, раззадорило. Еще некоторое время между ними продолжалась поэтическая полемика, которая в 1694 г. была ими прекращена  благодаря усилиям их общих друзей и знакомых и сошла на нет к 1700 г.