Наталья Баранская:
Патриархальность быта в Лукьяновской тюрьме удивляла и умиляла попавших сюда впервые. Камеры открыты, обитатели одного коридора ходят друг к другу, играют в шахматы и шашки, иногда даже с надзирателями, свободно общаются и беседуют между собой. Гуляют большими группами — мужчины на одном дворе, общем, женщины на другом — «больничном».
На прогулке тоже полная воля, и политические разыгрались, как у себя на даче. Женщины увлекаются городками, главная заводила — Августа Кузнецова, с ней молодежь — Лида Фотиева, Соня Афанасьева. Мама тоже играет, но мало — быстро устает. У мужчин другая игра — чехарда. Прыгают друг через дружку, как малые ребята.
В общем, совсем вольная жизнь, если бы не стена, отгораживающая двор от пустыря, заключенных от свободы. А что, если попробовать через стену?.. https://ahilla.ru/patriarhalnost-byta-v-lukyanovskoj-tyurme-udivlyala-i-umilyala-popavshih-syuda-vpervye/

Николас Старгардт:
Вильм Хозенфельд тоже предпочитал пользоваться официальной терминологией для описания польских инсургентов – «бандитов», прикрывавшихся мирным населением. Он куда увереннее, чем Штёльтен, твердил о том, будто вермахт сохранил честь в Варшаве, а все худшие деяния относил на счет членов бригады Каминского или эсэсовцев и полиции. Но, видя, как под обстрелом немецкой артиллерии запылал купол большой церкви, Хозенфельд не смог не доверить перу ужасную для него весть о том, что в здании прятались 1500 человек. Ему становилось не по себе от зверского обращения с пленными женщинами. 27 августа трех девушек – по возрасту гимназисток – привели на допрос из-за найденных у них листовок и карт. Как писал Хозенфельд жене и дочерям, он надеялся предотвратить их расстрел. Но на допросе ничего не добился от схваченных девушек и заключил, что ему не хватало «беспощадности, которая тут уместна и обычно используется». У всех, отмечал он, имелся либо религиозный медальон, либо образ Святой Девы. https://ahilla.ru/prihoditsya-zakryvat-glaza-i-serdtse-naselenie-unichtozhaetsya-besposhhadno-varshavskoe-vosstanie-1944-g/

Сергей Юрский:
Поверьте, молодой читатель, мы вовсе не были слишком уж глупы или трусливы. И совсем не были заводными куклами, лишенными внутреннего содержания. Только вам, нынешним, не понять наших несчастий и наших радостей. Вы не знаете, что такое ухватить почти без очереди («Ну, полчаса всего постоял!») две бутылки водки и палку колбасы. Вы не знаете радости, когда — нет, не купил еще, до этого далеко! — а ЗАПИСАЛСЯ в очередь на холодильник и мой номер в первой сотне! И вы никогда не узнаете восторг, который переживала душа при пересечении границы: мне доверили, я достиг, я дожил до этого… я взлетел!
Дай вам Бог этого не узнать! Но не смейтесь над нами, дети. В вас наши гены. Валяйте, гуляйте… но помните это. https://ahilla.ru/granitsa-tabu-1/

Григорий Свирский:
Сотников, офицер, дитя своего времени, спрашивает непримиримо: «Давно вы так думать стали?.. Как же вы тогда в старосты пошли?»
Только тут он и узнает: упросили старосту всей деревней, «чтоб Будилу не назначили», того самого Будилу, который изувечил Сотникова, вырвал у него ногти. Когда Сотников постигает это, то сквозь боль, туманящую ему сознание, «ощущение какой-то нелепой оплошности по отношению к этому Петру навалилось на Сотникова».
Василь Быков не боится сказать это, понимая, как возненавидят его не только гродненские гебисты, но и миллионы обывателей, не сумевших расстаться с черно-белой концепцией, внушенной государством: «Кто сегодня поет не с нами, тот против нас».
И раздумья, и ощущение «нелепой оплошности» Быков дал незапятнанно-чистому Сотникову, который после пыток обрел, по словам автора, «какую-то особую, почти абсолютную независимость от своих врагов». https://ahilla.ru/kto-segodnya-poet-ne-s-nami-proza-vasilya-bykova-protiv-gebeshnogo-patriotizma/

Юрий Ветохин:
Согласно объявлению все запросы о круизе следовало посылать в один из двух адресов: в Москву или во Владивосток. Я написал в оба адреса и послал письма заказной почтой. Догадываясь о том, что вся корреспонденция, шедшая на мой домашний адрес, проверялась КГБ, я указал обратный адрес места моей главной работы — Института хлебопекарной промышленности. Скоро я получил ответы из обеих мест. Мне сообщали, что самая дешевая путевка на это путешествие стоила 220 рублей и визы не требовалось, так как маршрут не предусматривал заходы в иностранные порты. Я имел 220 рублей и сразу послал их в Москву. Через десять дней я получил путевку. Только тогда я узнал, что имелось дополнительное требование, которое я должен был выполнить прежде, чем ехать во Владивосток. На путевке имелась приписка: «Въезд в пограничный город Владивосток и следование по маршруту разрешаю _________». Дальше должен был заполнить сотрудник Бюро Пропусков МВД, которое тогда находилось в Большом Доме, на углу Литейного проспекта и улицы Чайковского. С замирающим сердцем я подал путевку и паспорт в окно этого Бюро. Женщина за окошком взяла мои документы, прочитала их, воскликнула: «Как интересно!» и через минуту хлопнула на путевке штамп «Разрешено». https://ahilla.ru/vozmi-sebya-v-ruki-ty-dolzhen-prygnut-za-bort-ibo-eto-edinstvennaya-realnaya-vozmozhnost-pobega/

Александр Зорин:
С царем Тарковский однажды имел дело. Услужливое Политбюро решило к семидесятилетию вождя народов выпустить на русском языке сборник его юношеских стихотворений. Перевести предложили Тарковскому. За большой гонорар. Хотя и за маленький, и за никакой — отказаться было бы смерти подобно. Тарковский согласился. Уж наверно, ему было небезразлично, кого переводить: гениального поэта или великодержавного мокрушника. Подстрочники были оснащены тройным комментарием, какого не удостаивались даже классики. Подробно объяснялось стихотворение в целом, затем каждая строка и каждое слово, снабженное букетом синонимов. Но вдруг звонок из высочайшей канцелярии: переводить не велено. За переводчиком присылают машину, она везет… «Ну, конечно, на Лубянку», — думает сидящий в машине человек, похожий на Раскольникова с виду. Однако он ошибся. Привезли в Кремль, сообщили, что вождь из скромности отказался от такого подарка, отобрали портфель с подстрочниками, уже частично переведенными, а взамен выдали портфель с деньгами, как если бы стихи были переведены полностью. Царский жест, смачная подачка кавказскому пленнику, как позже назовет себя в одном стихотворении Арсений Тарковский. https://ahilla.ru/portret-poeta-pod-sozvezdiem-bolshogo-psa-arsenij-tarkovskij/

Владимир Войнович:
— Снимите второй сапог, — сказал он и протянул руку.
Я снял сапог и швырнул мимо его руки на пол. И приказным тоном сказал: «Подними!» Он поднял и туда сунул руку. И тогда я, уже сильно разозлившись и даже уже готовый опять отказаться от полета (хотя это было бы все-таки глупо), сказал:
— И не стыдно тебе меня обыскивать? Ты же знаешь, что я не преступник, а писатель.
— А я ваших книг не читал, — сказал он, как мне показалось, агрессивно.
— И стыдно, что не читал, — сказал я. — И вообще, посмотри на себя. Что ты тут ползаешь по полу? Ты же потерял человеческий облик. Я бы на твоем месте лучше застрелился, чем делал эту работу. Что тебе еще от меня нужно?
И вдруг он закричал: «Ничего! Ничего!» — и выскочил из кабинки.
Я сначала подумал, что он побежал звать кого-то на помощь, но потом понял, что он просто сбежал. Потому что ему стало стыдно. https://ahilla.ru/otechestvennaya-valyuta/

Евфросиния Керсновская:
Тридцатые годы. Родимый домик на опушке леса — скромная, уютная обстановка и то чувство беззаботного спокойствия, которое можно испытать только в своем доме, только в кругу любимой, дружной семьи, которая казалась мне самой надежной защитой против зла.
Отчего-то один вечер глубже всего запал в душу. Наверное, именно тогда каким-то образом достигнута была высшая гармония. В небольшой, более чем скромно обставленной комнате керосиновая лампа освещает группу людей, застывших при звуках очаровавшей их музыки. Это теперь радио — дело привычное, но тогда, в 1932-33 годах, да еще в лесу — это граничило с чудом! Одно за другим звучат мои любимые произведения. Горячая волна захватывает меня целиком, подкатывает к горлу и жжет глаза слезами восторга, так что я, свернувшись калачиком у папиных ног на меховой полости (так называемая «бараница», баранья кожа), заменяющей ковер, прижимаюсь лицом к Диане, папиной охотничьей собаке. Папа уронил газету на колени и застыл, чуть подавшись вперед. Ира, зажав руки меж колен, вся напряглась в восторге. Даже старая кошка зеленой масти, папина любимица, не шелохнувшись, сидит на спинке кресла, упираясь лапками о папину спину…
Также брякнули в последний раз литавры «Итальянского каприччио» и — смолкли. Да, я не дома, а во внутренней тюрьме НКВД в кабинете следователя, но я душой и телом ощущаю счастье, всепобеждающую красоту. И нет другого названия тому восторгу, который переживаешь как одно слово: жизнь! https://ahilla.ru/zhizn-gde-zvuchit-muzyka-gde-siyaet-solntse-i-gde-vse-sogreto-lyubovyu/

Евгения Гинзбург:
И опять смотрим в добрые выпуклые глаза, смотрим на учительский воротничок, на гладкие седые пряди волос. Все, все в ее облике родное, близкое, понятное. И мы воспринимаем ее смерть как последний акт трагедии: последние честные, благородные, такие, как Крупская, уходят, умирают, уничтожаются.
И опять те же сверлящие вопросы: остались ли еще на воле такие, как Крупская? Понимают ли они, что творится? Почему молчат?
— Такие, как Постышев, например? Ну почему он не выступит?
Юля знала Постышева лично и считала его идеальным ленинцем. О том, что Постышев разделил судьбу многих, мы тогда еще не знали.
— Ну как он может выступить? И что это даст? Только будет столько-то тысяч жертв плюс еще Постышев. В условиях такого террора… Не потому, что они жалеют себя, а просто нецелесообразно. Пусть хоть такие, как он, сохранятся до лучших времен… https://ahilla.ru/nu-kak-on-mozhet-vystupit-i-chto-eto-dast-v-usloviyah-takogo-terrora/

Владимир Буковский:
Еще труднее оказалось представить себе тоталитарное государство. И чем нормальней человек, чем рациональней он пытается судить, тем хуже — ведь государство это рационально по своей природе, поскольку призвано служить осуществлению абсолютной идеи. Тот факт, что в эту идею там больше никто не верит, от вождей до последнего солдата, ничего не меняет: идея (или, точнее, идеология) существует у нас не в умах людей, а застыла после полувекового кипения страстей в государственных структурах и институциях, в человеческом быте, в психологических реакциях, кажется, даже в самой атмосфере. Это тот самый случай из научной фантастики, когда идея отделилась от ее носителей, материализовалась и физически существует вполне независимо, во всем сущем.
Оспаривать эту идею никто не вправе — даже Главный Идеолог, потому что она единственно правильна по определению. Думать вы можете, что хотите, но любой оспаривающий ее открыто тут же исчезнет из жизни. Люди, которые его заберут, будут ему сочувствовать и в утешение рассказывать антисоветские анекдоты. Судья будет сочувствовать ему еще больше и всячески выражать свою симпатию. Партийный чиновник, контролирующий всех предыдущих, тайно пожмет ему руку и шепнет: «Молодец!» Но он все равно исчезнет на долгий срок. А если этим отчаянным окажется Генеральный секретарь, то завтра будет просто другой Генеральный секретарь. Только и всего? Чем выше партийный чиновник по своему положению, тем больше он ненавидит идеологию. Но что он может сделать? Совершенно несущественно, что священник не верит в Бога — церковь от этого не рухнет. Неважно, что прихожане только делают вид, что лоб крестят, если в вашей деревне все равно принято ходить к обедне, крестить детей, венчаться и отпевать покойников. https://ahilla.ru/i-ne-tak-uzh-nam-bezrazlichno-edyat-v-sosednem-gosudarstve-chelovechinu-ili-net/

Викентий Вересаев:
Восточно-сибирского стрелка, с разбитою вдребезги ногою, понесли в операционную для ампутации. Желто-восковое лицо все было в черных пятнышках от ожогов, на опаленной бороде кончики волос закрутились. Когда его хлороформировали, стрелок, забываясь, плакал и ругался. И, как из темной, недоступной глубины, поднимались слова, выдававшие тайные думы солдатского моря:
— Обгадилась Россия!.. Что народу даром губят! Бьют, уродуют, а толку нету!.. https://ahilla.ru/obgadilas-rossiya-chto-narodu-darom-gubyat/

Анатолий Кузнецов:
В кабину для голосования я лично не заходил ни разу в жизни. Те, кто заходил, рассказывают, что их, случается, придерживают у урны: «Покажите бюллетень». Эта мера мне понятна, она логична и целиком в духе общей картины.
Наряду с показателем дисциплины выборы являются показателем полного презрения власти к массам.
Если бы даже был полный рай во всем, скрупулезно исполнялись статьи конституции и законов, но существовала бы только одна эта ложь — советские «выборы» в их существующей форме ритуале, — то и одного этого для меня было бы вполне достаточно, чтобы считать любые разговоры о советской демократии циничной болтовней https://ahilla.ru/tsifru-progolosovavshih-inogda-oglashayut-v-99-97-protsenta-a-to-dazhe-i-99-93/

Нико Брезгашвили:
— Мы ведь узники хаоса, невольники чести, так сказать, Саввич. Я просто хотел информацией, понимаешь, поделиться — полезной, не вредительской совсем. Читал в газете лет девять назад, да вспомнил неожиданно. А информация она ведь как укус. Зудит и зудит, пока не почешешь. Ну я и почесал языком немного… Товарищ мой меня и сдал. Два года дали ему, двадцать мне. Сучья участь.
— А с чего ему так мало-то? Неправильно как-то…
— Ты лучше бы, Саввич, спросил, с чего мне так много… Можешь не спрашивать — сам скажу. Он ведь там такого наплел — Господи помилуй, так сказать.
— И ужель поверили ему?
— А чего, похоже на обратное? Да и не надо было им слова его проверять. Они ему: «Дискредитировал?» Он им: «Дискредитировал, само собой!» Они ему: «Богохульствовал?» Он им: «Богохульствовал, еще бы!» Они ему снова: «Призывал к страшному?» Он им, Господа не боясь: «Призывал не к страшному — к страшнейшему!» https://ahilla.ru/svyatovitskij-dvor/

Э.М. Ремарк:
Не все больные следят за церковной службой. В задних рядах многие сидят неподвижно, сидят, словно окутанные грозной печалью, как будто вокруг них лишь пустота, — впрочем, может быть, так только кажется. Может быть, они пребывают в совсем других мирах, в которые не проникает ни одно слово распятого Спасителя, простодушно и без понимания отдаются той музыке, в сравнении с которой звуки органа бледны и грубы. А может быть, они совсем ни о чем не думают, равнодушные, как море, как жизнь, как смерть. Ведь только мы одушевляем природу. А какая она сама по себе, может быть известно только этим сидящим внизу душевнобольным https://ahilla.ru/to-chto-oni-uvideli-sdelalo-ih-nemymi/

Юрий Ветохин:
Тут же вертелся милиционер. Когда обыск закончился и я сел на табуретку, милиционер решил высказать то, что его очевидно волновало:
— В Турцию захотел! Ишь ты! Предать свою родину! Как же ты жил бы без родины? Разве можно жить без родины?
— Очень даже можно! — ответил я. — Если бы было нельзя, тогда бы не было таких стран, как Соединенные Штаты Америки, Австралия и Канада.
Милиционер был поражен моим ответом. Он долго думал, что бы возразить мне, — это было видно по его лицу. Но ничего не придумал и только зло сплюнул на землю. Плюнул точно так, как плевались персонажи Гоголя при встрече с нечистой силой. https://ahilla.ru/proshu-razreshit-mne-emigrirovat-iz-sssr-hotya-by-golym/

Сергей Юрский:
Бесконечные разговоры, колоссальное напряжение и вынужденное полное бездействие угнетали. «За свободу надо платить!» — не раз вспоминалась фраза и обретала разные смыслы. То она требовала немедленного героического поступка — выйти и громко крикнуть, что… Или добраться до Москвы и там публично заявить, что… Поклясться друг другу, что отныне мы…
А потом… потом уже иначе звучало это: «За свободу надо платить!» Чехи только понюхали свободу, мы только вблизи посмотрели, как они ее нюхают, и вот пришла железная сила…
Что теперь начнется в Москве!.. Какая фальшь, какое вранье… или какое унылое безразличие на годы и до конца дней.
Возбуждение сменялось унынием. И стыд. Все время было стыдно — говорить по-русски, предъявлять советские паспорта, объяснять, что мы возмущены, испытывать страх перед будущим… https://ahilla.ru/zapomnite-nashi-golosa-nas-sejchas-podmenyat-vas-budut-obmanyvat-prazhskaya-vesna-1968-g/

Николас Старгардт:
Группа армий «Центр», откуда вышли многие заговорщики, только что потеряла половину дивизий в огромных кольцах окружений в Белоруссии. Режим не замедлил приписать поражения предательству этих офицеров. В соответствии с отчетами СД «соотечественники» теперь с восхищением относились к чисткам офицерского корпуса Красной армии, проведенным Сталиным в 1937-1938 гг., отпуская комментарии вроде следующего: «Сталин — единственный дальновидный из всех руководителей, именно он сделал предательство невозможным, заранее искоренив доминирующий, но ненадежный элемент». Решительный плебей во взглядах, Роберт Лей тотчас озвучил подобные настроения в статье на страницах газеты Германского трудового фронта, используя терминологию, прежде применявшуюся им только в отношении евреев. https://ahilla.ru/zhenshhiny-chut-ne-plakali-navzryd-ot-schastya-spasibo-bozhe-fyurer-zhiv/

В июне «Ахиллу» поддержали 10 человек на общую сумму менее 15 т.р. Надеемся, в июле ситуация изменится в лучшую сторону.
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

Игорь Дьяконов:
Услышав мою идею о подполье, Александр Николаевич сказал мне:
— Жить под НКВД — плохо; под Гестапо, быть может, еще хуже; но сначала НКВД, потом Гестапо, а потом опять НКВД — это просто невозможно. Я буду уходить с армией.
Это была краткая и ясная формула. Действительно, не нужно было большого воображения, чтобы представить себе, как будет обращаться НКВД с теми, кто остался под немцами (это потом и подтвердилось после войны). И в то же время эта формула была мудрой еще и потому, что исходила из неизбежности нашей победы. Поэтому я не мог с ней не согласиться. Но все же хотелось услышать и другое мнение. https://ahilla.ru/snachala-nkvd-potom-gestapo-a-potom-opyat-nkvd-eto-prosto-nevozmozhno/

Ариадна Тыркова-Вильямс:
Оппoзиция былa ужe нacтoлькo хoрoшo oргaнизoвaнa, чтo 2 мaя, дecять днeй cпуcтя пocлe Цуcимы, в Mocквe был coзвaн мнoгoлюдный зeмcкo-гoрoдcкoй cъeзд, для oбcуждeния этoгo вceх вoлнoвaвшeгo coбытия. Ha cъeздe былo принятo oбрaщeниe к цaрю. Егo прocили ocущecтвить выcкaзaннoe им нaмeрeниe «прeднaчeртaть ряд мeр к измeнeнию нeнaвиcтнoгo и пaгубнoгo прикaзнoгo cтрoя». B oбрaщeнии гoвoрилocь: «Гocудaрь, пoкa нe пoзднo, для cпaceния Рoccии, для утвeрждeния пoрядкa и внутрeннeгo мирa пoвeлитe бeз прoмeдлeния coзвaть нaрoдных прeдcтaвитeлeй, избрaнных для этoгo рaвнo и бeз рaзличия вceми пoддaнными Baшими. Пуcть рeшaт oни, в coглacии c Baми, жизнeнныe вoпрocы гocудaрcтвa, вoпрocы o вoйнe и мирe, пуcть oпрeдeлят oни уcлoвия мирa или, oтвeргнув eгo, прeврaтят эту вoйну в вoйну нaрoдную. Гocудaрь, в Baших рукaх чecть и дocтoинcтвo Рoccии, дeржaвa Baшa, Baш прecтoл, унacлeдoвaнный oт прeдкoв. He мeдлитe, Гocудaрь, в cтрaшный чac иcпытaния нaрoднoгo; вeликa oтвeтcтвeннocть Baшa пeрeд Бoгoм и Рoccиeй».
Taк c Hикoлaeм II eщe никтo нe гoвoрил. https://ahilla.ru/harod-vidit-chto-tsar-hochet-dobra-a-delaetcya-zlo-ctrashnoe-clovo-izmena-proizneceno/