Мои личные кризисы постоянно синхронизируются с глобальными, наверное, поэтому во мне уже даже усталого удивления нет, когда накрывает очередной жупел. Зимой 2020-го, когда отметка «вы находитесь здесь» переместилась на чуму, многие стали обмениваться доморощенными антистрессовыми методиками. И тогда я, совершенно случайно, едва отвлекаясь на контекст окружающих бед, преодолевавшая профессиональное выгорание, неврозы среднего возраста и всякое личное по мелочам, удивила примерно всех, кто пытался припасть к моему разнообразному опыту. Потому что советовала послушать подкаст «Отвечают сирийские мистики». Надо понимать, где я, где раннее православие, да и христианство вообще.
Но с тех пор иногда оглядываюсь на те записи и переслушиваю. Странным образом эти беседы дают мне какие-то ответы на внутренние вопросы. Наверняка все уже знают и слышали, но вдруг это то, что вам сейчас необходимо.

вот опять!

— Месяц назад у Эдуарда Веркина вышел роман в двух томах "снарк снарк", первая часть которого называется "Чагинск". Действие книги происходит в городе, соответственно, Чагинске. Следом выходит ваш роман "Чагин". Понятно, что вы не сговаривались — но как такое происходит?
— Это ноосфера. Стоит кому-то придумать "Чагин!", слово появляется в ноосфере, и другой его подхватывает. А слово красивое, энергичное, очень платоновское — люблю Платонова.

Наши чувства не так подвижны, как волны. Сколь угодно живые и проворные, они тем не менее приспосабливаются к расставанию с ­каким-то существом или местом медленнее, чем тело, — всегда отстают от нас на несколько шагов.

«Нагори. Тоска по уходящему сезону» Рёко Секигути (перевод Алины Поповой)

@admarginem издали очень поэтичное и чрезвычайно осеннее эссе о том, как текущее переплавляется в вечное или уходит в небытие.

Например, октябрь, завершающий чайный год, — месяц нагори, потому что с ноября в церемонии используются листья свежего урожая. В прямых и переносных смыслах думаю о «Цветах запоздалых». Чехов тоже очень осенний автор. И тоже немного нагори. Как и Мураками, который для меня почему-то немного затуманенный как воспоминание и при этом яркий, но только в сборниках старых рассказов, эссе о музыке и «Норвежском лесе».

Удивительно концентрированный текст: о горе и радости, искусстве помнить и отпускать, кулинарии, поэзии, бродячих сюжетах и памяти как системе воспоминаний и способе почтить, отдать должное. Примечания ни капли не уступают основному. Филигранное какое-то эссе. То, что оказалось очень необходимо именно сейчас.

Это просто фантастика ©
(я так мало и редко читаю для себя, что у меня спецвыпуски за пару лет и прошлогодние номера МирФ распечатаны только потому, что это любимый журнал детей)

Тем временем стали известны Короткие списки Просветитель и Просветитель.перевод

Нил Гейман, кажется, сказал: куда бы ты ни поехал, ты всегда берешь себя с собой. Катя, наполовину казашка, наполовину русская, по факту — непонятная какая, потому что ни те, ни другие не принимают ее полностью, уехала из небольшого приграничного города в Москву, но не смогла оставить на родине трагедию, которая случилась в детстве, да так и не отпустила.

Роман «Отец смотрит на запад» стал лауреатом премии «Лицей» этого года и получил особый приз блогерских симпатий. Это, как сейчас говорят, честная проза — бескомпромиссная, что отметил в блербе Алексей Сальников, но при этом нежная. Очень женская, но не спекулятивно феминистская или нарочито эмоциональная — общечеловеческая.

Мы все еще не привыкли к себе бережно, большинство из нас постоянно между этим и тем, и Катя — героиня-пограничье — предлагает почти безграничный простор смыслов и интерпретаций: между жизнью и смертью, между отцами и детьми, между двумя культурами и двумя государствами, между насилием и его отрицанием, между борьбой и смирением, между собой настоящей и собой-кем-можешь-стать (а это «можешь» раскладывается на «хочешь» и «вынуждена»). Я еще напишу об этой истории подробнее, а пока вот что.

Такой книги, как на моей фотографии, еще ни у кого нет — это экземпляр из цифрового тиража, основной придет к концу месяца. Но узнать, как получить эксклюзивный том, можно в тг-канале Альпина. Проза.

Пожалуй, самая странная премьера последних лет. Незнакомая песня с голосом ушедшего человека, неожиданный привет из несуществующего мира. До последнего думалось, что это дипфейк какой-то.

Мой первый Queen был, страшно сказать, на бобинах: A Night at the Opera и A Day at the Races. Мне было лет 10 или 12. It's a kind of magic.

Из занятного чтения на выходные: Вив Гроскоп «Саморазвитие по Толстому» (пер. Дмитрия Шабельникова, Individuum, 2019).

Оригинальное название кажется мне более интересным — «Анна Каренина fix». Эта книга не пофиксит ваши проблемы, но по меньшей мере развлечет и, возможно, подтолкнет к новому подходу к снаряду Нашего Всего (не только к Пушкину, к ВООБЩЕ ВСЕМУ). Это, на первый взгляд, легкий, даже забавный и ненапряжно философский текст о том, как большие романы помогают справляться с маленькими неурядицами и крупными психологическими проблемами. Там, где в традиционном литературном треугольнике Карпмана страдают русский классик, его персонажи и его читатели, энергичная иностранка черпает некоторое вдохновение и от души делится этим экзистенциальным и иммерсивным опытом. Иные комментарии, на мой вкус, слишком стендап-like, что в целом неудивительно, потому что Гроскоп комик(-есса). Зато, на второй взгляд, это не самые типичные, хотя в известной мере невероятные приключения иностранца в России. Автор была юна и влюблена — и не только в культуру.

В юности Вив озадачилась вопросами идентичности и решила, что ее подростковая жизнь не в полной мере насыщена страданиями по поводу тщеты сущего. Она интуитивно нащупала путь всех гуманитариев. Сначала читала ту же классику, что и мы в 15-16 — только, в отличие от большинства из нас, Гроскоп делала это преимущественно добровольно. Потом она поняла, что перевод не раскрывает сути и поступила в Школу славистики и стран Восточной Европы. А затем ей понадобилась практика. Так Вив оказалась в Петербурге начала 1990-х. Решение смелое и многое объясняет о складе ума и характере. Она надолго задержалась на постсоветском пространстве, работала с Аленой Долецкой и в еще нескольких проектах, готовила цикл радиопередач для аудитории BBC — пыталась раскрыть специфику советского и российского юмора, обусловленного нашей противоречивой ментальностью и вот этим всем.

Из текста очевидно, что вот это всё вызывало у нее смешанные чувства, похожие на те, что Рон испытывал к Гермионе: ужас и восхищение. Но в ее новеллах, посвященных «Доктору Живаго», «Анне Карениной», «Месяцу в деревне», «Преступлению и наказанию», «Мастеру и Маргарите», «Одному дню Ивана Денисовича», «Мертвым душам» и «Войне и миру», немало нежности, уважения и любви.

Я слушала очень долго, едва не по главе в неделю. Мне думалось, все книжные уже давно и забыли об этой книге, но оказалось, не так уж многие ее знают.
А еще она хотела стать писателем, чтобы не чувствовать себя в одиночестве. Что ж, голоса в голове не дадут соврать: это рабочая схема.

Сейчас я на отметке «Гоголь вот-вот тетради в топку отправит»

Сопя и кряхтя, профессор Велк отворил тяжеленную дверь ракеты. Не успел он забраться внутрь, как ракета, жужжа колёсами, медленно-медленно оторвалась от земли.
— А КАК ЖЕ ВОЗДУХ? — спохватился мистер Браун. — ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ ДЫШАТЬ В КОСМОСЕ БЕЗ ВОЗДУХА! — прокричал он, когда ракета взмыла над яблоней.
— ЖИТЬ БЕЗ ОТДЫХА? НЕ ПЕРЕЖИВАЙТЕ, Я ЗАХВАТИЛ С СОБОЙ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНУЮ КНИЖКУ , — принёс ветер ответ профессора Велка.

В @polyandria вот-вот выйдет сборник забавных рассказов Терри Пратчетта «Пещерный человек — путешественник во времени», а я вспомнила старенький мем.

Подруга в личке строго спросила, где субботняя кинорекомендация в духе «чего старенького». Сегодня мы с СаввойИгнатьичем чуть больше пяти часов провели в ветеринарной клинике сильно на нервах, и я уже была готова рекомендовать самое странное, что когда-либо видела у Терри Гиллиама — экранизацию «Страны приливов» Митча Каллина. Но это кино густо утыкано триггерами, как апельсин, нашпигованный гвоздикой (в некоторых хипстерских кофепоинтах такие в прошлой жизни к новому году появлялись в количествах, но атмосферу добавляли решительно хэллоуинскую). Там, конечно, Джеф Бриджес, но безумие зашкаливает. И странно вообще, что кино премиальное и не запрещено. И еще страньше и чудесатее, что я его иногда вспоминаю, ощущая некоторое родство со всеми героями разом и даже с горящим поездом.

Поэтому посоветую, пожалуй, другой гиллиамский продукт — попсоватый, но забавный «Воображариум Доктора Парнаса». Душка Том Уэйтс играет Дьявола, Петер Стормаре — Президент вселенной и Кристофер Пламмер в роли самого себя последние годы — чудаковатого патриарха, наделенного некими способностями. А еще это последняя роль Хита Леджера, он умер во время съемок, поэтому Гиллиам разделил персонажа еще на три образа: в воображаемых мирах Тони сыграли Депп, Лоу и Фаррелл.

Это не очень глубокое, иногда в лоб символичное, но занятное кино об азарте, собственно цене исполнения желаний и желаниях, за которые мы готовы платить.

«Пожалуй, главное. Не усложняйте. "У него две коровы" — конструкция здорового человека. "он имеет двух коров" — конструкция курильщика. Или вот пример от литературного редактора этой книги: "В его владении находятся три коровы". Страшно, а?»

Как все пожилые люди ретрограды, я скептически отношусь ко всему, что написано после «Слова живого и мертвого» и «В лаборатории редактора». Но Екатерина Звонцова совершила почти невозможное и написала «Причеши меня. Твой текст. Редактура художественной прозы: от стиля до сюжета», которая в перспективе уменьшит количество редакторских неврозов. Да и писательских.

Это хорошо структурированное и внятно написанное руководство, которое должно (и уверена, будет) работать и как селфхелп-литература для авторов. В нем немало теории, но без нагрузки. Доступные примеры (чувствую сердцем, это экстракт редакторских слез). Чек-листы, букет полезных приложений и годный список рекомендаций, похожий на мой собственный (разве что поморщилась в районе трудов Ильяхова, но это личное).

Мы совсем не знакомы с Екатериной @miseryinc, но это искренний пост большой профессиональной солидарности и благодарности. Опытные редакторы и авторы вряд ли найдут в ее книге какие-то революционный подходы и откровения. Но я считаю, периодическая юстировка нужна всем, *голосом медиа-иноагента* и вот почему:

(внезапно пример из далекого от медицинской реальности больничного сериала, который смотрела лет 12 назад) два опытных хирурга завершили операцию, но в отсутствие медсестры (так вышло, не спрашивайте) некоторое время мялись, не зная, как наложить финальный шов. Потому что это простое базовое знание осело, как придонный осадок. Такие книги напоминают об основах, это никогда не лишнее и ничего стыдного в этом нет.

Понедельник и традиционное настроение с историей сегодня — «Golden Brown». Ее лет 40 назад извлекли из себя скандалисты the Stranglers в период панковского морального полураспада, где-то в середине трипа по дороге к поиску ЗВУКА на манер Росса Геллера. Это единственное, что мне у них запомнилось, да и то потому, что звучит, когда цыган Микки вырубает Джорджа — одна из моих любимых ролей Брэда Питта.

Ну и традиционная история: Питт, большой фанат Lock, stock&two smoking barrels, практически напросился к Гаю Ричи в следующий фильм. Тот предложение принял: характерный американский прононс актера не позволял и близко подобраться к лондонскому выговору, за который критики упрекали персонажей предыдущего хита. Так появился образ Микки: его речь не понимали ни остальные актеры в кадре, ни зрители. Этот прием интуитивно используют мои подростки и сотрудники, когда напортачили, но напрямую признаваться в содеянном им неловко.

А в песенке поется, судя по интервью солиста, о веществе, расширяющем сознание, и о девушке (и то, и другое оставили у Корнуэлла приятные воспоминания). Абсурд и иронию докручивает клип: кадры воображаемого путешествия по некой арабской стране и выступление на Радио Каир в 1920-х.
У меня «Golden Brown» ассоциируется еще и с фразой «нас тупила осень». Хочется грустить, смотреть в одну точку, меланхолично парампампамкать в микрофон, а не вот это вот все.

Не знаю, играет ли Интеллигентка Гадова Надя на рояле, но читает она столько и такое всё разнообразное, что мне иногда немного стыдно за собственное скудоумие и узость интересов.
Но рассказываю я о ней не потому, что у Нади день рождения, а потому, что она клёвая. Хотя, кажется, большинство книжных знакомых у нас общие.

«Еще раз: то, что я называю бредовой работой, — это работа, в основном или целиком состоящая из задач, которые сам работник считает бессмысленными, ненужными или даже вредными. Это работа, от исчезновения которой вообще ничего не изменится. И главное, это работа, про которую сами работники думают, что она не должна существовать» Дэвид Гребер

На Ad Marginem вышла статья, с которой началась та самая Бредовая работа, что помогла мне поставить точку в одной бредовой истории, а сейчас в длинном списке премии им. Б. А. Грушина

Товарищ, знай! ©

Моя любимая фотография из любимой Тулы. Всегда немного неловко признаваться, что тексты и анекдоты о графе и его окружении я люблю гораздо сильнее, чем его собственные.

NB фото прошлогоднее, я все еще дома, роялем придавленный.

Красивое!

Посмотрела на тарантиновский выпуск Орнамента, вспомнила о документалке про Тарантино.
Он для многих кто-то вроде Пелевина: одни любят всего подряд, другие выборочно культового раннего (как я), но все же в большинстве зрители редкие (в этом сходство с ПВО всё) премьеры посматривают (мне, кстати, понравилось Однажды в Голливуде, простите. А перевод книги — нет).

Но 21 Years: Quentin Tarantino это какая-то концентрированная нежность, актеры и коллеги о чудаковатом гении рассказывают с интонацией «наш-то, наш — самый хорошенький!», как о любимом ребенке.