Сплетенье стона и огня
В пропасти несётся
То коронуют, то казнят:
Всё-то им неймётся
Ты так устанешь их беречь,
Наполнять пустое.
А вдруг игра не стоит свеч?
Да конечно стоит.

Только у нас, на Земле, существует иллюзия, что моменты идут один за другим, как бусы на нитке, и что если мгновение прошло, оно прошло бесповоротно. Когда тральфамадорец видит мертвое тело, он думает, что этот человек в данный момент просто в плохом виде, но он же вполне благополучен во многие другие моменты. Теперь, когда я слышу, что кто-то умер, я только пожимаю плечами и говорю, как сами тральфамадорцы говорят о покойниках: «Такие дела»

Курт Воннегут «Бойня номер 5, или Крестовый поход детей»

Ночью болело сердце.
Я приложила к нему
тексты и песни.
Я говорила тихонько:
«Шшшш... Что же ты, ну».
А оно по-старушечьи ныло,
Тревожа щербинки и сколы.
Моё неразумное сердце из выжженной глины.

Утро взошло как по трапу.
Встали по левому борту
чайки и тучи.
Нервно сутулил февраль
спины прохожих.
Я баюкала сердце
и мысленно шла рядом с ними,
такими живыми и мягкими, словно из плюша.

Может, и с ними непросто.
Может, внутри у них
арматурные стебли.
Может, прохожие —
это такие сверхлюди.
Крепкие, не чета мне,
Несвоевременно хрупкой.
С ноющим сердцем, сгоревшим, но не закаленным.
Февраль, 2021
жизнь казалась такой сложной

Крестьяне не хотели сеять панику, но больше сеять было нечего. Около девяти лет назад друзья, знакомые и коллеги на материке бесконечно думскроллили и очень волновались за меня и моих. Каждое утро я начинала в привычные пять с кофе и поста в жж «всё хорошо»: писала какую-то глупость, вспоминала смешную историю (ведь я а-вот-еще-был-случай-человек), подвешивала старую и странную музыку или пересказывала книгу. Не знаю, кого это больше успокаивало — их или меня.
Моя любимая рабочая мантра — «костёр Чуковского». Это моя точка для фокуса на горизонте, чтобы удержать равновесие. Эти дни я вновь и вновь нащупываю смыслы в том, что делаю. И склоняюсь, надо продолжать, пока вспышка и гриб на горизонте не размагнитили всю технику в округе. Поэтому пусть будут «Нежные вещи». Я делаю нежные вещи. Всегда только нежные вещи.

Этот кусочек я набросала для мартовского cws-марафона, но мне кажется, сюда его тоже надо. Особенно сегодня. Это был марафон, в общем-то, о событиях повседневности. А это такое наблюдение, которое стало для меня событием.
***
Знаете, какое слово последние две недели я вижу в постах, сообщениях и рабочих письмах чаще всего? Нет, не эквивалентное апокалипсису и созвучное полярной лисе. И не универсальное отчаянное даблЪ. Вовсе нет.
ОБНИМАЮ.
Вне социальных дистанций, километров и килобайтов, национальных и ментальных различий, музыкальных и гастрономических предпочтений, люди пишут друг другу «Обнимаю».
В этом слове и поддержка, и принятие, и границы – не те, что отделяют. Но те, что оберегают, прячут от беды, согревают и дают приют. Пусть временный, но дарящий передышку.
Обнимают друг друга коллеги и соседи по фейсбуку, вконтакте, телеге, продолжите список.
Обнимают друг друга вчерашние научные оппоненты и непримиримые спорщики.
Обнимают друг друга случайные люди – пассажиры Титаника, которыми стали все мы.
Обнимают друг друга сердцем, душой, мыслью, чем-то невыразимым. Обнимают в знак выражения любви, участия, сочувствия, поддержки.
Зревшая долгое время беда прорвала, шумно и мерзостно выталкивая из открывшейся раны накопившийся гной. Она развоплотила и разобщила многих из нас. Но не меньшее число объединила.
Сегодня к полудню я написала «обнимаю» десятки раз. Это не было пустой формальностью, необязательным хвостиком в конце обязательного письма. Я получила много физически осязаемого тепла в ответ. Это то остатнее, что поддерживает в нас человеческое. Людей в людях.
Обнимаю вас.

Кстати, о работе. Я, с одной стороны, из тех литредакторов, которые в большинстве случаев текст вмешиваются минимально мне просто лень сочинять за другого. С другой, и как пишущий человек, и как человек помогающих практик уверена: взгляд со стороны и рекомендации необходимы любому автору. Многие коллеги подтвердят, что иногда партнера найти проще, чем созвучного редактора/писателя. Поэтому мы по возможности пары не разлучаем, большинство писателей работают с одними и теми же литредами: так спокойнее вообще всем.
И вот если вы независимый пока автор в поисках своей половины и ищете подходящего специалиста, под это дело Мария Головей организовала целое редакторское бюро. У них и бета-ридеры есть.
Это совершенно искреннего дружеского участия пост, потому что потом пишущие люди приносят рукописи нам — из-себя-выводящим редакторам, а мы уж пытаемся материализовать эту чувственную идею в виде книги.

Я стараюсь не строить ожиданий, когда после яркого дебюта выходит следующая книга — да даже если не после дебюта. Авторам и так не просто: их постоянно сравнивают с ними же самими и с другими писателями. Но в случае романа «Холодные глаза» все равно опасалась, что сейчас будет «Типа я» — просто в синем ключе, судя по заявленной аннотации. А тут на какую глубину погружаться.
Если разбирать лежащее на поверхности, Артур подрос, все еще хочет стать суперкрутым и все еще учится отделять хорошее от плохого и видеть, что иногда одно прикидывается другим.
Но на самом деле все иначе. Прочитавшие уже отметили нуарную атмосферу романа — то ли Линч снимал, то ли Несбё описывал (и это тоже в целом на поверхности, но чуть глубже).
Если погрузиться дальше, крошечное дагестанское село — как и крошечное татарское, крошечное башкирское, крошечное условно русское и прочие крошечные локации, будь то научный поселок или стоянка страйкболистов, особенно запертые в лесах или затертые в горах, — идеальное герметичное сообщество с узким бутылочным горлышком. Что случилось в селе N, должно остаться в селе N.
До дна мы не доберемся, надеюсь, но «рыльце в пушку» — одна из любимых тем для писательского исследования. Поэтому вольные и невольные свидетели жесткого убийства будут так же вольно и невольно скрывать обстоятельства произошедшего. Не то что чужаку — своим неохота в это лезть, хотя трагедия, конечно.
Что самое ценное для меня в текстах Ислама Ханипаева: он очень по-человечески пишет о людях, не совершая ошибки многих неофитов, которые стараются намекнуть читателю, мол, это мальчик так хорош, загляденье просто, а про этого октябрята говорят: плоховатый мальчик.
При том, что Ханипаеву есть куда развиваться и расти, второй текст крепче сшит и ловчее сложен. Да и сказывается кинематографическая база: пресловутый «вдох-выдох» (который ретардация, дающая читателю отдохнуть от событийного всплеска, но не соскользнуть с крючка) Исламу удается. Что до национального колорита — объективации нет, это аккуратно встраивание этнического в общечеловеческое. Да, эти люди живут так — таков уклад, ментальность и генетический код. Но они все еще элемент разнообразной и довольно громоздкой системы, где частное минимально влияет на общее.
Словом, недавно рассказывая кому-то, о чем новый роман Ислама, сказала, что это как если бы Харе Холе пошел не в норвежские полицейские курсанты, а в дагестанские журналисты. И пользуясь личными связями, взяла у Арсена Абдулкеримова воображаемое интервью для блога Альпина.проза.

«Мы прибываем пшшш пшшш в город-герой Ленинград», сообщили только что по сапсанорадио.
*смешанные чувства*

Эй, Питер, Питер, ты слишком красив, чтобы быть просто другом ©
А за спинами у них стихи в виде поэзии. Культурная столица так-то.

Настроение понедельника — тишина. Ральф Дарендорф писал: «В переломные времена интеллектуалы необходимы, в нормальные времена — разве что полезны»
Стеллаж иностранной букинистики так же прекрасен, как Подписные, где он стоит. Я возвращаюсь из командировки и даже полезной себя не чувствую пока.

Уже несколько близких обеспокоены моим отсутствием, пишут в личку, в которой статусом впору ставить яниумирла.
Всё ок. Я вернулась из Питера, снова тяжело разболелась, а книги тем временем сами себя не издадут. Надо решить несколько срочных вопросов, пока есть еще, что решать.

Когда Джон и Синтия Леннон разводились, Пол-тогда-еще-не-сэр Маккартни хотел поддержать их сына и написал для него песню, в которой были слова, как ни банально, поддерживающие и меня всю жизнь:
And anytime you feel the pain, hey Jude, refrain,
Don't carry the world upon your shoulders.
For well you know that it's a fool who plays it cool
By making his world a little colder.

Я не могу взвалить на себя весь мир, но могу делать жизнь, делая книги. Чем и занимаюсь между попытками выжить.
NB на картинку надо тыцнуть

Ну и раз песня, к ней положена удивительная история. Фраза «Na Na-Na-Na-Na-Na-Na Na-Na-Na-Na Hey Jude» поется в ней 19 раз. Люблю простые числа.
У меня накопилось впечатлений о прочитанном, так что, скоро вернусь.

Посмотреть на Пушкинский Дом в Питере я не успела, но накануне вспоминала роман Андрея Битова. Как большинство литераторов, играющих в постмодернизм, я читала его в юности, но это один из тех текстов, которые интересно перечитывать раз в 5-10 лет — для юстировки.

Тем временем любимая РЕШ переиздает эту поэму о мелком хулиганстве. Недавно я перечитывала ее по заданию редакции и снова думала о вилках вероятности и о том, что жизнь почти по методу Левы Одоевцева действительно следует за литературой, но всяко не туда свернула. Или мы выбрали не ту ветку.

В любом случае, разбирая с сыном и дочерью программные тексты, сложно не впасть в грех сопоставления. Но, держа в уме Битовских героев и финал романа, получается более-менее поддерживать баланс и не драться с собственными убеждениями.

Читаю с фонариком под одеялом.
Муж, морщась:
— Что ты за человек такой! Открой уже интернет и тупи в котиков и капибар, как все нормальные девочки.
Подаренный друзьями несколько лет назад фонарик соскальзывает и невыносимо ярко бьет по глазам. И не только мне. Дети им чаще пользуются — когда в настолки у себя в темном углу играют.
*открывает читалку в телефоне*

PS Каждая книга Поляндрии No Age это еще и какой-то визуальный восторг. У Норы лаконично оформление, клапаны и вырубка. Перевод с японского Лены Байбиковой. История не очень большая, но концентрированная. Дочитаю при свете — расскажу.