Ну что, полотенце все приготовили? Восстанавливаем нормальность

Читала недавно и решила, что к Дню филолога будет уместно (на самом деле там о кулинарии, но последнюю цитату берегла на сегодня).

Мне очень нравится, что делает Поляндрия No age. И эта книга тоже чудо как хороша и созвучна моменту.

Под гаражный рок отлично редачатся подростковые книги. Сегодня вспомнила вот о The Black Keys. Вообще они образовались лет 20 назад, но я о них узнала в 2011, кажется, когда появились Little Black Submarines. И тогда мне показалось, что это что-то вроде Led Zeppelin. Песня на самом деле о депрессии, но сейчас её можно и напрямую трактовать, конечно, без подсмыслов.
Самим Ключам, как по мне, не хватает отвязности пионеров Jefferson Airplane или надрыва Nirvana, но тех и других лично я обычно приберегаю для работы над любовной любовью или чем-то малышовым. А здесь бодренько и миленько, где уже не очень понятно, это ещё блюз или уже попса, не самая скверная, впрочем.

И замечание, лишенное научного обоснования: некоторым диктует внутренний стасмихайлов, не иначе. А я, как правило, пишу под radiohead или тех же цепеллинов. Или под плейлист великого татарского писателя или рекомендации дорогого Димы Захарова (который вообще не только мой созвучный взрослый автор, но и проводник в мир крутейшей музыки, до которой я бы никогда не добралась сама. или очень нескоро). А знакомый автор хорроров творит исключительно под группу «рок-острова» — и я вижу некоторую корреляцию.

Любимая Rara о любимом Плоском мире

По двум многочисленным просьбам повторяю ссылку на упомянутый сегодня плейлист великого татарского писателя. Осенью спросила у Шамиля Шаукатовича уважаемого о музыке на презентации сборника «Всё как у людей», он поделился списком, который на 146% совпал с моими предпочтениями. Сейчас там немного больше музыки, чем было по дефолту, но всё в парадигме — у нас с абыем примерно одинаковые вкусы.

«Освежившись "ветерком", Карлсон выключил пропеллер. На груди у него стали перемигиваться лампочки, вскоре сложившиеся в надпись:
ПОДНИМИТЕ ЖЕ МНЕ ВЕКИ!»
(Павел Пепперштейн «Мифогенная любовь каст»). Уже по меньшей мере месяц собираюсь в Центр Вознесенского на выставку Грёзы о молоке, посвящённую МЛК, и всё никак. Пока только стикеры подрезала (воспоследуют)

Сверяли тут температуру по палате — кто что дома читает.
Я (не по работе, на разных носителях и приложениях, аудио/цифра/бумага, нет, не смешивается):
Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир «Остров»
Павел Пепперштейн «Пытаясь проснуться»
Джеймс Кори «Пробуждение Левиафана»

Саныч:
Илья Панкратов «Слонодёмия»
Татьяна Мастрюкова «Болотница»
Спецвыпуск МирФ «Старые добрые видеоигры»

Ксю:
Жюль Верн «20000 лье под водой»
Шамиль Идиатуллин «Убырлы»
Елена Губанова «Триамир»

Через неделю на Красной площади книжный фестиваль. Год назад единственной моей покупкой (самой странной и одновременно полезной) стали четыре номера научного журнала по библиографии и книговедению, который, что ещё страньше и чудесатее, называется Библиография и Книговедение.

Книги Нигмы будут традиционно представлены на стенде магазина Москва. Я 3 числа на какой-то там отраслевой конференции, потом на всяких мероприятиях и в свободном полёте, и, кажется, пообещала великой Молдавской быть на обсуждении Книгуры в воскресенье. Давайте, в общем, случайно сталкиваться, обниматься и разбегаться по делам.

Кто сел с семьей смотреть 4 сезон, а потом узнал, что последние эпизоды в июле, тот... кхм... что ж...
В этот раз ещё немного страшнее, ещё больше отсылок, нескольких персонажей и линий можно было бы убрать без ущерба для целой истории, но в целом мило, с иронией и по-своему эстетично. Олдскулы не то чтоб сводит, но и спекуляцией особо не выглядит. Как по мне, что-то от Твин Пикса появилось. И this is horosho

Давно надо было написать, но я медленно запрягаю. Зато книгу уже можно купить везде, где дотянитесь.

Из всей написанной Сальниковым прозы «Оккульттрегер», пожалуй, самый культмассовый, что ли. В нем немало пресловутого свинцового быта, зато все паранормальное выглядит убедительным объяснением обыденного — последнее в целом вполне по Сальникову. Как и присущий ему нежный, но без щемящих эмоциональных спекуляций, мотив отношений ребенка и значимого взрослого. При том, что не всегда понятно, кто кого опекает и оберегает — заполошная Прасковья гомункула или наоборот.
Особая радость и даже guilty pleasure — длиннющие конструкции, иной раз, если отстраниться, громоздкие и тяжеловесные. Такие не простишь никому, кроме Сальникова. От него их ждешь, открывая всякий новый текст. Его предложения на целый абзац это еще не поэзия, но уже ритмическая проза.
Весь Сальников — печальная ирония о том, что мы живем, чтобы завтра сдохнуть. Но не все и не завтра.