долго?
Папа не ответил, а Сеня не стал волноваться – вдруг папа точно не знает, но не хочет обманывать. У них был договор никогда друг друга не обманывать.
Папа дал Сене планшет с мультфильмом, но Сеня так переживал, так старался вспомнить, сколько всего хотел рассказать маме, что от волнения заснул, так и не нажав на «play».
Проснулся он от звука ключа, проворачивающегося в замке. Когда мама, опираясь на папу, вошла в квартиру, Сеня её даже не узнал: она была совсем как фотографии в бабушкином шкафу – старые, выцветшие, незнакомые люди на них словно постепенно исчезали с желтоватых карточек. Сеня давно не был у бабушки и всё стеснялся спросить, исчезли те люди уже или ещё нет. Вот и эта новая мама, и без того маленькая, казалось, растворяется, уходит в собственную одежду. Папа помог ей снять куртку, затем сапоги. Последним она стянула с головы новый яркий платок, и Сеня охнул. Раньше они с мамой были как два одуванчика – в шапках лёгких курчавых светлых волос. А сейчас кто-то подул и маминых волос не стало. Сенины ноги вдруг отяжелели как бабушкино пианино – не сдвинуть. Стоя на пороге, он не мог себя заставить подойти к этой не-маме, этой новой женщине, пришедшей с маминым мужем в мамину квартиру в маминой одежде, протягивающей тонкую полупрозрачную руку к маминому сыну.
– Семечка, – сказала она маминым голосом, – привет, Семечка.
Папа кивнул Сене:
– помоги, брат, один я её еле по лестнице заволок, до комнаты уже не дотащу – тяжёлая, жуть.
Не-мама улыбнулась маминой улыбкой, скривилась и вдруг её немного вырвало.
– Штирлица неудержимо рвало на родину, – пробормотала она, после того как папа отвёл её в комнату и суетился в коридоре с уборкой. Сеня всё так же стоял, не в силах не смотреть, но и боясь сдвинуться с места. Не-мама сидела в глубоком кресле, безвольно сложив руки на острых джинсовых коленках.
– Ну, – грустно спросила она, – так и не подойдёшь?
Сеня помедлил, затем решился, подошёл к ней, сел на пол рядом и положил голову не-маме на колени, как часто делал раньше. Если это мама – она знает, что делать дальше.
Он зажмурился и почувствовал, как прохладная рука легонько чешет его за ухом, как кота. Только мама могла сделать это правильно – у папы были слишком большие и грубые пальцы, а бабушка отказывалась, говорила, что это «дурость несусветная», что Сеню разбаловали, что большой мальчик, а ведёт себя как шелудивый кот. Сеня не знал, что такое «шелудивый», но всё равно обиделся и больше чесать за ухом не просил.
Рука всё не останавливалась, и когда успокоившийся Сеня поднял голову, не-мама исчезла. Вместо неё была его, Сенина, мама – такой же хрупкий бледный одуванчик в россыпи рыжих конопушек. Они с мамой были очень похожи, все говорили об этом, и Сене это очень нравилось.
Она улыбнулась, и Сеня вспомнил сказку, что мама читала ему перед тем, как уехать. Там был маленький одинокий мальчик, которому мудрый лис сказал, что глазами не увидишь самого главного. Сеня всё думал, как можно смотреть не глазами, но понял только тогда, когда увидел маму сердцем.
И когда мама снова уехала надолго, он пообещал, как только откроется дверь и она войдёт, он ни за что не упустит самого главного, потому что научился смотреть правильно.
Папа не ответил, а Сеня не стал волноваться – вдруг папа точно не знает, но не хочет обманывать. У них был договор никогда друг друга не обманывать.
Папа дал Сене планшет с мультфильмом, но Сеня так переживал, так старался вспомнить, сколько всего хотел рассказать маме, что от волнения заснул, так и не нажав на «play».
Проснулся он от звука ключа, проворачивающегося в замке. Когда мама, опираясь на папу, вошла в квартиру, Сеня её даже не узнал: она была совсем как фотографии в бабушкином шкафу – старые, выцветшие, незнакомые люди на них словно постепенно исчезали с желтоватых карточек. Сеня давно не был у бабушки и всё стеснялся спросить, исчезли те люди уже или ещё нет. Вот и эта новая мама, и без того маленькая, казалось, растворяется, уходит в собственную одежду. Папа помог ей снять куртку, затем сапоги. Последним она стянула с головы новый яркий платок, и Сеня охнул. Раньше они с мамой были как два одуванчика – в шапках лёгких курчавых светлых волос. А сейчас кто-то подул и маминых волос не стало. Сенины ноги вдруг отяжелели как бабушкино пианино – не сдвинуть. Стоя на пороге, он не мог себя заставить подойти к этой не-маме, этой новой женщине, пришедшей с маминым мужем в мамину квартиру в маминой одежде, протягивающей тонкую полупрозрачную руку к маминому сыну.
– Семечка, – сказала она маминым голосом, – привет, Семечка.
Папа кивнул Сене:
– помоги, брат, один я её еле по лестнице заволок, до комнаты уже не дотащу – тяжёлая, жуть.
Не-мама улыбнулась маминой улыбкой, скривилась и вдруг её немного вырвало.
– Штирлица неудержимо рвало на родину, – пробормотала она, после того как папа отвёл её в комнату и суетился в коридоре с уборкой. Сеня всё так же стоял, не в силах не смотреть, но и боясь сдвинуться с места. Не-мама сидела в глубоком кресле, безвольно сложив руки на острых джинсовых коленках.
– Ну, – грустно спросила она, – так и не подойдёшь?
Сеня помедлил, затем решился, подошёл к ней, сел на пол рядом и положил голову не-маме на колени, как часто делал раньше. Если это мама – она знает, что делать дальше.
Он зажмурился и почувствовал, как прохладная рука легонько чешет его за ухом, как кота. Только мама могла сделать это правильно – у папы были слишком большие и грубые пальцы, а бабушка отказывалась, говорила, что это «дурость несусветная», что Сеню разбаловали, что большой мальчик, а ведёт себя как шелудивый кот. Сеня не знал, что такое «шелудивый», но всё равно обиделся и больше чесать за ухом не просил.
Рука всё не останавливалась, и когда успокоившийся Сеня поднял голову, не-мама исчезла. Вместо неё была его, Сенина, мама – такой же хрупкий бледный одуванчик в россыпи рыжих конопушек. Они с мамой были очень похожи, все говорили об этом, и Сене это очень нравилось.
Она улыбнулась, и Сеня вспомнил сказку, что мама читала ему перед тем, как уехать. Там был маленький одинокий мальчик, которому мудрый лис сказал, что глазами не увидишь самого главного. Сеня всё думал, как можно смотреть не глазами, но понял только тогда, когда увидел маму сердцем.
И когда мама снова уехала надолго, он пообещал, как только откроется дверь и она войдёт, он ни за что не упустит самого главного, потому что научился смотреть правильно.
Почему «Постмодернизм, эспрессо и депрессия».
Иногда ужасно хочется рассказать об остром чувстве текстуальности всего сущего. Мировосприятие как считывание системы знаков — моё нормальное состояние с тех пор, как бабушка научила меня читать и писать. Четыре неполных года всё же рано с методической точки зрения, но достаточно, чтобы начать воспринимать текст как кодировку объективной реальности.
Я до сих пор кончиками пальцев помню ощущение абсолютной магии, когда кучка графических символов вдруг обретает объём и превращается в, скажем, мысленную кошку. Или наоборот — видишь кота, коряво пишешь «кеша». А когда старичок-сиамец уйдёт на радугу и начнёт выцветать в короткой детской памяти, стоит открыть блокнотик и он выскочит, как живой, из написанных букв.
Со временем всё, что я видела и чувствовала, преображалось в текст — хотелось фиксировать не только прошлое, настоящее и постигнутое, но и возникающее само собой в голове. Хватать и запечатывать в строки, как лето, закупоренное волшебником Брэдбери в бутылки. Правда, пришлось вдогонку научиться держать это в себе. Если стихи близким кругом худо-бедно воспринимались необязательной, но неопасной подростковой дуростью, проза, выплёскивающаяся за края школьных сочинений, уже отдавала потенциальной шизофренией или алкоголизмом в перспективе. Движение текста в сообщающихся сосудах «чтение» и «письмо» выравнивалось не естественным давлением, а общественным мнением. Впрочем, по моим терпеливым меркам недолго. Читать я люблю, а не писать я не могу.
Несмотря на все попытки жить нормальной™ взрослой жизнью, мир для меня по-прежнему — порядок знаков и символов, которые я, слава богу, могу и хочу переставлять местами, убирать и добавлять, декодируя и составляя длинные цепочки, преображённые в слова
С эспрессо всё понятно. Кофе — энергия, которую я перерабатываю в текст. А текстом зарабатываю на жизнь. Есть в этом что-то от мастерской по изготовлению золотых рыбок под брендом Аурелиано Буэндиа.
С депрессией ещё предстоит разбираться. Не потому, что и у меня есть модный (после алкоголизма и шизофрении, конечно. Родители, привет!) креаклодиагноз. А потому, что самоирония не всегда покрывает ущерб. Хотя текст, чужой и собственный, давно уже терапия. Письменные практики успели пережить как восход, так и сумерки в массовом интернет-сознании.
Впрочем, если не ошибаюсь, иронический взгляд, лишенный наивности, не что иное как постмодернизм, по мнению великого Умберто Эко.
Вообще я долго могу так продолжать, когда стих находит. Но на самом деле просто люблю, когда слоги укладываются в гармоничный ряд. «Постмодернизм, эспрессо и депрессия» — немного ямба на нашем канале.
Иногда ужасно хочется рассказать об остром чувстве текстуальности всего сущего. Мировосприятие как считывание системы знаков — моё нормальное состояние с тех пор, как бабушка научила меня читать и писать. Четыре неполных года всё же рано с методической точки зрения, но достаточно, чтобы начать воспринимать текст как кодировку объективной реальности.
Я до сих пор кончиками пальцев помню ощущение абсолютной магии, когда кучка графических символов вдруг обретает объём и превращается в, скажем, мысленную кошку. Или наоборот — видишь кота, коряво пишешь «кеша». А когда старичок-сиамец уйдёт на радугу и начнёт выцветать в короткой детской памяти, стоит открыть блокнотик и он выскочит, как живой, из написанных букв.
Со временем всё, что я видела и чувствовала, преображалось в текст — хотелось фиксировать не только прошлое, настоящее и постигнутое, но и возникающее само собой в голове. Хватать и запечатывать в строки, как лето, закупоренное волшебником Брэдбери в бутылки. Правда, пришлось вдогонку научиться держать это в себе. Если стихи близким кругом худо-бедно воспринимались необязательной, но неопасной подростковой дуростью, проза, выплёскивающаяся за края школьных сочинений, уже отдавала потенциальной шизофренией или алкоголизмом в перспективе. Движение текста в сообщающихся сосудах «чтение» и «письмо» выравнивалось не естественным давлением, а общественным мнением. Впрочем, по моим терпеливым меркам недолго. Читать я люблю, а не писать я не могу.
Несмотря на все попытки жить нормальной™ взрослой жизнью, мир для меня по-прежнему — порядок знаков и символов, которые я, слава богу, могу и хочу переставлять местами, убирать и добавлять, декодируя и составляя длинные цепочки, преображённые в слова
С эспрессо всё понятно. Кофе — энергия, которую я перерабатываю в текст. А текстом зарабатываю на жизнь. Есть в этом что-то от мастерской по изготовлению золотых рыбок под брендом Аурелиано Буэндиа.
С депрессией ещё предстоит разбираться. Не потому, что и у меня есть модный (после алкоголизма и шизофрении, конечно. Родители, привет!) креаклодиагноз. А потому, что самоирония не всегда покрывает ущерб. Хотя текст, чужой и собственный, давно уже терапия. Письменные практики успели пережить как восход, так и сумерки в массовом интернет-сознании.
Впрочем, если не ошибаюсь, иронический взгляд, лишенный наивности, не что иное как постмодернизм, по мнению великого Умберто Эко.
Вообще я долго могу так продолжать, когда стих находит. Но на самом деле просто люблю, когда слоги укладываются в гармоничный ряд. «Постмодернизм, эспрессо и депрессия» — немного ямба на нашем канале.
Заметки панк-редактора pinned «Почему «Постмодернизм, эспрессо и депрессия». Иногда ужасно хочется рассказать об остром чувстве текстуальности всего сущего. Мировосприятие как считывание системы знаков — моё нормальное состояние с тех пор, как бабушка научила меня читать и писать. Четыре…»
Голоса в моей голове – это люди, встреченные и выдуманные, персонажи недонаписанных рассказов и недовыдуманных книг.
Это лысый парень, торгующий мороженым неподалёку от места моей бывшей работы. У него было семь бандан – по одной на каждый день. Я несколько раз в неделю ходила к нему за своим плодово-ягодным, не потому, что люблю мороженое или имела романтический интерес, просто с ним было интересно болтать, он – коллега – когда-то окончил РГФ, а ещё знал массу пикантных историй из жизни скандинавских богов. Однажды на его месте оказалась грубоватая тётка размытых средних лет – Гена ушёл пировать в Вальхаллу. Глиобластома.
Это моя далёкая пра-пра-пра, которая то ли была грузинкой, то ли согрешила с каким-то князьком (а мы знаем, что в благославенном краю что ни джигит, то князь). Семейная молва донельзя размазала её образ вместе со смутной легендой, оставив некий флёр и лёгкие пузырьки родственных смешков. Впрочем, согласно Губерману, у каждой интеллигентной девочки должна быть такая пра, чтобы как-то оправдать свой иногда вырывающийся из-под контроля нрав.
Это почти все мои бывшие, скопом и по отдельности. Кое-кто из них опасался, что однажды наткнётся где-то на желчный рассказик или ядовитое эссе и узнает в незадачливом протагонисте себя. И, наверное, не зря.
Это старенький не то турок, не то караим, торгующий специями и пряностями на городском рынке. Завидев меня, он почему-то говорит несколько слов на не знакомом мне наречии, потом горестно вздыхает «ничего вы, молодёжь, о старых днях и обычаях не знаете» и отсыпает мне стаканчик куркумы и зиры из контейнеров с плотно притёртой крышкой – не из коробки на общем развале, выцветающем на южном солнце. Учитывая элегантную зеленцу моей кожи, совсем неюжные серые глаза с тёмным ободком радужки, невнятного рыже-буро-пепельного оттенка волосы и прямой, стремящийся к бесконечности нос, я никак не могу принадлежать его народу. Но, возможно, он видит во мне что-то такое, что сразу не хочется верить, будто дедок спятил. Хочется сделать его суфием и волшебником, уже тысячу лет сидящим на перевёрнутом пластмассовом ящике для стеклянных бутылок и приторговывающим вечностью вперемешку с приправами в старомодных газетных конвертиках.
Это мальчик Пётр, родившийся в волшебном мире, лишённый хоть каких либо уникальных способностей. Вокруг столько историй о необычных детях в нормальных условиях, Пути Героя и Предназначениях, что Пётр просто не мог не появиться и нерешительно зависнуть в пространстве и времени. Пётр уже попал в повесть, но ещё не нашёл издателя.
Это мои бывшие ученики и коллеги, сёстры и братья по оружию всенародного образования. Солдаты, дошедшие до конца квеста в битве, которая стала для меня последней.
Это Город, люди Города, стены Города и его Море, запертое в бетонные тиски, как и я в своей меланхолии.
Это кто угодно, только не я. Однажды я написала свою историю и так в неё вжилась, что когда всё пошло наперекосяк, у меня не хватило духу переписать финал. И я всё ещё малодушно жду голову, в которой зазвучит и мой голос. Своей я больше не доверяю.
2017 г.
Это лысый парень, торгующий мороженым неподалёку от места моей бывшей работы. У него было семь бандан – по одной на каждый день. Я несколько раз в неделю ходила к нему за своим плодово-ягодным, не потому, что люблю мороженое или имела романтический интерес, просто с ним было интересно болтать, он – коллега – когда-то окончил РГФ, а ещё знал массу пикантных историй из жизни скандинавских богов. Однажды на его месте оказалась грубоватая тётка размытых средних лет – Гена ушёл пировать в Вальхаллу. Глиобластома.
Это моя далёкая пра-пра-пра, которая то ли была грузинкой, то ли согрешила с каким-то князьком (а мы знаем, что в благославенном краю что ни джигит, то князь). Семейная молва донельзя размазала её образ вместе со смутной легендой, оставив некий флёр и лёгкие пузырьки родственных смешков. Впрочем, согласно Губерману, у каждой интеллигентной девочки должна быть такая пра, чтобы как-то оправдать свой иногда вырывающийся из-под контроля нрав.
Это почти все мои бывшие, скопом и по отдельности. Кое-кто из них опасался, что однажды наткнётся где-то на желчный рассказик или ядовитое эссе и узнает в незадачливом протагонисте себя. И, наверное, не зря.
Это старенький не то турок, не то караим, торгующий специями и пряностями на городском рынке. Завидев меня, он почему-то говорит несколько слов на не знакомом мне наречии, потом горестно вздыхает «ничего вы, молодёжь, о старых днях и обычаях не знаете» и отсыпает мне стаканчик куркумы и зиры из контейнеров с плотно притёртой крышкой – не из коробки на общем развале, выцветающем на южном солнце. Учитывая элегантную зеленцу моей кожи, совсем неюжные серые глаза с тёмным ободком радужки, невнятного рыже-буро-пепельного оттенка волосы и прямой, стремящийся к бесконечности нос, я никак не могу принадлежать его народу. Но, возможно, он видит во мне что-то такое, что сразу не хочется верить, будто дедок спятил. Хочется сделать его суфием и волшебником, уже тысячу лет сидящим на перевёрнутом пластмассовом ящике для стеклянных бутылок и приторговывающим вечностью вперемешку с приправами в старомодных газетных конвертиках.
Это мальчик Пётр, родившийся в волшебном мире, лишённый хоть каких либо уникальных способностей. Вокруг столько историй о необычных детях в нормальных условиях, Пути Героя и Предназначениях, что Пётр просто не мог не появиться и нерешительно зависнуть в пространстве и времени. Пётр уже попал в повесть, но ещё не нашёл издателя.
Это мои бывшие ученики и коллеги, сёстры и братья по оружию всенародного образования. Солдаты, дошедшие до конца квеста в битве, которая стала для меня последней.
Это Город, люди Города, стены Города и его Море, запертое в бетонные тиски, как и я в своей меланхолии.
Это кто угодно, только не я. Однажды я написала свою историю и так в неё вжилась, что когда всё пошло наперекосяк, у меня не хватило духу переписать финал. И я всё ещё малодушно жду голову, в которой зазвучит и мой голос. Своей я больше не доверяю.
2017 г.
Те, кто видит меня редко или до этого только в интернете, удивляются при встрече, что я ниже, чем выгляжу. Обычно отшучиваюсь фразой Шерлока «Для этого нужно хорошее пальто и невысокий друг», что звучит ещё смешнее, когда рядом Таня, в сравнении с которой я эдакий изысканный жираф (большие уши, томный взгляд, бесконечная шея в вечном наклоне и тяжёлый корпус на тонких надломленных ногах). Но дома именно я такой друг внушительного на моём фоне мужа, поэтому там почти никто не сомневается, что я маленькая и иногда даже по южным меркам щуплая.
Мой пушкинский рост (167 см) будто живёт своей жизнью, растягиваясь и сжимаясь в зависимости от локации, и влияет на то, что я готова транслировать миру в текущем состоянии. Любопытно, ведь на материке и на острове я действительно часто ощущаю себя двумя разными людьми. Высокая я уверена в себе, легка и стремительна, общительна и доброжелательно расслаблена. При этом она всегда куда-то бежит, стараясь между работой успеть припасть к любимым картинам или новым экспозициям как Антей к матери-земле, смотаться в какой-нибудь парк для пофотографировать непонятно что, дерзит вслух больше обычного, выглядит, по словам целого одного иностранца, совершенно по-европейски и за пару недель пытается прожить жизнь, оборванную после цепочки юных выборов, сделанных в пользу любимых людей. У высокой меня есть собственная комната и даже игрушечный муми-тролль для засыпания.
Сжатая в пружину я постоянно ставит под сомнение всё, что видит и слышит – прежде всего, у себя в голове. Она медлительна, молчалива, из дома неторопливо выходит только по делам, одета так же, как высокая, но там, где она живёт, почти не осталось иностранцев, а местным или всё равно, или они молчаливо порицают несколько андрогинных женщин со стрижкой политкаторжанина. Маленькая я иногда читает в шкафу, работает в кухне под столом и занимается йогой где придётся – квартирный вопрос.
Иногда мне хочется знать, где настоящая я и какого я роста. Но если додумать эту мысль до конца, можно случайно вызвать тектонический сдвиг. Ни одна из нас к этому не готова и вряд ли уже однажды будет.
Мой пушкинский рост (167 см) будто живёт своей жизнью, растягиваясь и сжимаясь в зависимости от локации, и влияет на то, что я готова транслировать миру в текущем состоянии. Любопытно, ведь на материке и на острове я действительно часто ощущаю себя двумя разными людьми. Высокая я уверена в себе, легка и стремительна, общительна и доброжелательно расслаблена. При этом она всегда куда-то бежит, стараясь между работой успеть припасть к любимым картинам или новым экспозициям как Антей к матери-земле, смотаться в какой-нибудь парк для пофотографировать непонятно что, дерзит вслух больше обычного, выглядит, по словам целого одного иностранца, совершенно по-европейски и за пару недель пытается прожить жизнь, оборванную после цепочки юных выборов, сделанных в пользу любимых людей. У высокой меня есть собственная комната и даже игрушечный муми-тролль для засыпания.
Сжатая в пружину я постоянно ставит под сомнение всё, что видит и слышит – прежде всего, у себя в голове. Она медлительна, молчалива, из дома неторопливо выходит только по делам, одета так же, как высокая, но там, где она живёт, почти не осталось иностранцев, а местным или всё равно, или они молчаливо порицают несколько андрогинных женщин со стрижкой политкаторжанина. Маленькая я иногда читает в шкафу, работает в кухне под столом и занимается йогой где придётся – квартирный вопрос.
Иногда мне хочется знать, где настоящая я и какого я роста. Но если додумать эту мысль до конца, можно случайно вызвать тектонический сдвиг. Ни одна из нас к этому не готова и вряд ли уже однажды будет.
Иногда я сбегаю погулять по центру Москвы. Сама, без спутников и цели, в любую погоду, просто куда несут ноги. И, надеюсь, знакомые и друзья уже перестали обижаться, что я ни с кем не хочу делить эту встречу. Только я и моя Москва. Город, к которому я припадаю в отчаянии и радости. Который меня успокаивает и бодрит, наполняет спокойной уверенностью в себе и почти не объяснимым, искрящим как газировка, оптимизмом.
И так же важно, как увидеться, — записать. Хотя это непросто. Я иду, мои шаги отталкивают землю, заставляя вертеться нашу слегка барахлящую планету, а слова уже толпятся на выходе, толкаются локтями, требуют свободы. Но сначала город, его переулки, проспекты, памятные таблички на стенах, кафешки с забавными названиями, барбершопы в старинных зданиях, трамвайчики и любимая станция метро (мне кажется, уже все знают, какая).
С Чистых прудов на Покровку, а затем куда выведет. Маленькие ритуалы — поглазеть на афишу «Современника» и поразглядывать животных на доме Вашкова. «Булошная» на перекрестье с Лялиным переулком — абсолютно коммерчески, но чрезвычайно мило. Здесь меня вообще многое умиляет, будто этот древний по моим островным меркам город — плод фантазии моей, творение рук моих, вечный движитель мыслей и ощущений, созданный специально для меня, живорождённый моими непрожитыми юными дорогами.
Это может быть совсем неочевидно, но в Москве я всегда вспоминаю бабушку и дедушку — они любили столицу, приезжали часто и в неуютном августе 91-го взяли меня с собой. Мне кажется, _эта_ Москва полюбилась бы дедушке не меньше той. Когда я бухтела, что грязный серый город, в котором лето похоже на наш октябрь, никаких струн во мне не задел, он обещал, что однажды я услышу свою Москву, увижу то, что мне близко, пойму то, что только мне заметно.
И так некстати в голове «ах, Александр Сергеевич, милый». Ведь эта осень ни в коем случае не последняя. Не для нашего романа с Москвой. Однажды я приехала сюда разводиться. Нет, это начало скверной книги, конечно. Я приехала, чтобы в 2000 км от дома решить, что делаю дальше и с кем. Я жила здесь месяц, работала больше обычного, созванивалась с детьми и котом, потом вдруг поняла, что не хочу выбирать. И вернулась к мужу, который с тех пор чутко понимает моё настроение «пора в Москву» и буквально вышвыривает из квартиры в аэропорт, когда я выказываю все тревожные симптомы острого дефицита любимых локаций. Он знает, что я не разрываюсь между ним и главным городом моей жизни, а могу быть собой, когда есть это равновесие: мои полюса, мой город на севере и мой мужчина на юге.
Моя Москва, в которой совсем наверняка невозможно жить, но так полногрудно, свежемысленно, сердцеуспокоительно понаезжать, чтобы работать набегами и отпрашиваться у самой себя: А Ася выйдет? А сбросьте Асю, прислоните к Бульварному кольцу, откатите её до заводских настроек. В Москве она своя собственная, цельная, влюблённая просто в факт бытия.
И так же важно, как увидеться, — записать. Хотя это непросто. Я иду, мои шаги отталкивают землю, заставляя вертеться нашу слегка барахлящую планету, а слова уже толпятся на выходе, толкаются локтями, требуют свободы. Но сначала город, его переулки, проспекты, памятные таблички на стенах, кафешки с забавными названиями, барбершопы в старинных зданиях, трамвайчики и любимая станция метро (мне кажется, уже все знают, какая).
С Чистых прудов на Покровку, а затем куда выведет. Маленькие ритуалы — поглазеть на афишу «Современника» и поразглядывать животных на доме Вашкова. «Булошная» на перекрестье с Лялиным переулком — абсолютно коммерчески, но чрезвычайно мило. Здесь меня вообще многое умиляет, будто этот древний по моим островным меркам город — плод фантазии моей, творение рук моих, вечный движитель мыслей и ощущений, созданный специально для меня, живорождённый моими непрожитыми юными дорогами.
Это может быть совсем неочевидно, но в Москве я всегда вспоминаю бабушку и дедушку — они любили столицу, приезжали часто и в неуютном августе 91-го взяли меня с собой. Мне кажется, _эта_ Москва полюбилась бы дедушке не меньше той. Когда я бухтела, что грязный серый город, в котором лето похоже на наш октябрь, никаких струн во мне не задел, он обещал, что однажды я услышу свою Москву, увижу то, что мне близко, пойму то, что только мне заметно.
И так некстати в голове «ах, Александр Сергеевич, милый». Ведь эта осень ни в коем случае не последняя. Не для нашего романа с Москвой. Однажды я приехала сюда разводиться. Нет, это начало скверной книги, конечно. Я приехала, чтобы в 2000 км от дома решить, что делаю дальше и с кем. Я жила здесь месяц, работала больше обычного, созванивалась с детьми и котом, потом вдруг поняла, что не хочу выбирать. И вернулась к мужу, который с тех пор чутко понимает моё настроение «пора в Москву» и буквально вышвыривает из квартиры в аэропорт, когда я выказываю все тревожные симптомы острого дефицита любимых локаций. Он знает, что я не разрываюсь между ним и главным городом моей жизни, а могу быть собой, когда есть это равновесие: мои полюса, мой город на севере и мой мужчина на юге.
Моя Москва, в которой совсем наверняка невозможно жить, но так полногрудно, свежемысленно, сердцеуспокоительно понаезжать, чтобы работать набегами и отпрашиваться у самой себя: А Ася выйдет? А сбросьте Асю, прислоните к Бульварному кольцу, откатите её до заводских настроек. В Москве она своя собственная, цельная, влюблённая просто в факт бытия.
Для меня не характерны эмоциональные синусоиды, но после поездок похмелье по возвращении неизбежно. Опускаются руки, невозможно и будто не о чем писать, негде выпить хорошего кофе и съесть чего-то экзотического, кроме как в собственной кухне. Чада и домочадца требуют проценты, набежавшие на супружеско-родительский долг.
Я съеживаюсь до размера города, который окончательно стал мне тесен и душен лет 25 назад, очень стараюсь не переносить обиду на тех, кто прикопал меня в этой гавани, замыкаюсь в глухом почти-отчаянии и стараюсь не уйти в него с головой. Но параллельно замечаю, что будто слепну и глохну, забываю всё, что знаю, ассимилирую в толпу и покрываюсь, как виноградина, липким южным налётом невежественной ленцы и неспешности. Почему все считают южан темпераментными? Солнце и приморская влажность стреножат нрав, обуздывают амбиции и замедляют рефлексы.
Гейман когда ещё высказал сто раз до него переваренную мысль о том, что куда ни едешь, себя берёшь с собой. Себя я нахожу где угодно, но не дома. Я начинаюсь за пределами острова и заканчиваюсь под табличкой «начало отстоя» на стоянке междугородних троллейбусов в Симферополе.
Я съеживаюсь до размера города, который окончательно стал мне тесен и душен лет 25 назад, очень стараюсь не переносить обиду на тех, кто прикопал меня в этой гавани, замыкаюсь в глухом почти-отчаянии и стараюсь не уйти в него с головой. Но параллельно замечаю, что будто слепну и глохну, забываю всё, что знаю, ассимилирую в толпу и покрываюсь, как виноградина, липким южным налётом невежественной ленцы и неспешности. Почему все считают южан темпераментными? Солнце и приморская влажность стреножат нрав, обуздывают амбиции и замедляют рефлексы.
Гейман когда ещё высказал сто раз до него переваренную мысль о том, что куда ни едешь, себя берёшь с собой. Себя я нахожу где угодно, но не дома. Я начинаюсь за пределами острова и заканчиваюсь под табличкой «начало отстоя» на стоянке междугородних троллейбусов в Симферополе.
етижи-пассатижи! пробовала тут прикрутить реакции и комментарии к постам (а канал у меня не только радиовещательный, но и площадка для экспериментов), получилось. Теперь можно писать письма и присылать рисунки и поделки по появившемуся адресу
Иногда я записываю ощущения сразу. Иногда отодвигаю, чтобы убедиться, что они такие же острые, как в момент, когда я их испытала.
А иногда просто не хватает слов. Как вчера, когда утром, как обычно, встала (уже затемно, и пол в кухне ледяной, и птиц в клетке на подоконнике похож на меховой шарик), выпила первый кофе и, по Яснову, вложилась собственной душой в заметки на полях чужого текста. Затем приняла душ — а это уже чувственное удовольствие: упругие огненные струи, запах геля, скраб, массирующий кожу, полотенце, масло для кожи.
Потом пешком в центр, на йогу — по дороге наблюдать и впитывать, то и дело отвлекаясь от книги. Была интенсивная, но такая хорошая и полноценная практика, что немного притупились боли – в этом году всё на разрыв и они тоже вернулись, троекратно усиленные, иногда совсем невмоготу, до отупления. Перестало вдруг ныть запястье, хотя делали бакасану. Голова стала лёгкая и ясная. Как будто наконец подали кислород – свободно и немного головокружительно.
Затем всё ещё сонный, залитый бледноватым осенним солнцем Город. Словно на его белые улицы кто-то опрокинул чай с лимоном — столько свежести и радости. Хороший кофе, наши почти-чеширские коты с их неявными улыбками, одиночество и весь этот джаз из наушников прямиком в душу. И такая вдруг наполненность. Чувствую себя как бутыль, доверху наполненная медленным, густым, как оливковое масло, счастьем.
Здесь и последние лет двадцать я редко нащупываю в себе это состояние. Столько безадресной любви ко всему сущему и неживому, любви, струящейся во все стороны, всепринимающей и безусловной любви я не излучала очень давно. Я в принципе не способна на такие глубокие полнокровные эмоции. Даже влюблённая и беременная. Поэтому каждый раз меня это удивляет и немного пугает. Сплин и депрессия в этом смысле быстрые углеводы, на усвоение сиюминутной радости уходит больше сил, а результат не такой явный.
Для меня важно фиксировать эмоциональный опыт — так с юности раскачиваю куцый диапазон. С одной стороны, лучше понимаю себя, с другой, надо что-то вытаскивать из памяти в чёрные дни. С третьей, неистребимое желание увеличить путь нервного импульса, чтобы из синопсов дальше, в текст — так я пойму, что это всё настоящее, заземлюсь.
А иногда просто не хватает слов. Как вчера, когда утром, как обычно, встала (уже затемно, и пол в кухне ледяной, и птиц в клетке на подоконнике похож на меховой шарик), выпила первый кофе и, по Яснову, вложилась собственной душой в заметки на полях чужого текста. Затем приняла душ — а это уже чувственное удовольствие: упругие огненные струи, запах геля, скраб, массирующий кожу, полотенце, масло для кожи.
Потом пешком в центр, на йогу — по дороге наблюдать и впитывать, то и дело отвлекаясь от книги. Была интенсивная, но такая хорошая и полноценная практика, что немного притупились боли – в этом году всё на разрыв и они тоже вернулись, троекратно усиленные, иногда совсем невмоготу, до отупления. Перестало вдруг ныть запястье, хотя делали бакасану. Голова стала лёгкая и ясная. Как будто наконец подали кислород – свободно и немного головокружительно.
Затем всё ещё сонный, залитый бледноватым осенним солнцем Город. Словно на его белые улицы кто-то опрокинул чай с лимоном — столько свежести и радости. Хороший кофе, наши почти-чеширские коты с их неявными улыбками, одиночество и весь этот джаз из наушников прямиком в душу. И такая вдруг наполненность. Чувствую себя как бутыль, доверху наполненная медленным, густым, как оливковое масло, счастьем.
Здесь и последние лет двадцать я редко нащупываю в себе это состояние. Столько безадресной любви ко всему сущему и неживому, любви, струящейся во все стороны, всепринимающей и безусловной любви я не излучала очень давно. Я в принципе не способна на такие глубокие полнокровные эмоции. Даже влюблённая и беременная. Поэтому каждый раз меня это удивляет и немного пугает. Сплин и депрессия в этом смысле быстрые углеводы, на усвоение сиюминутной радости уходит больше сил, а результат не такой явный.
Для меня важно фиксировать эмоциональный опыт — так с юности раскачиваю куцый диапазон. С одной стороны, лучше понимаю себя, с другой, надо что-то вытаскивать из памяти в чёрные дни. С третьей, неистребимое желание увеличить путь нервного импульса, чтобы из синопсов дальше, в текст — так я пойму, что это всё настоящее, заземлюсь.
Сегодня в меня прилетит немного ненависти. но я решила подбить традиционные итоги года, как больше 10 лет делала в жж
Девиз года: ничего не добился, но и не сильно хотел
Фраза года: хороший был год, я хотя бы не умер (хотя начались осложнения после перенесенного ковида, а до конца года еще 9 дней)
События года:
Уволилась из языкового центра, в который впервые пришла в 2003 году.
Саныч перешел в среднюю школу, Ксю сдала Starters
Нашла идеального мастера, которая не падает в обморок от фразы «вот здесь можно обрить наголо, а тут пусть останется челка»
Купили кофемашину
Проехали с другом по Тавриде, видела Крымский мост
Вырвалась в Москву в конце сентября – практически отпуск
Заставила одну часть фейсбука сплетать пальцы ног, другую – открывать холодильник лицом. Множества совпали в некоторых случаях.
Начала заниматься практиковать йогу дома
Написала три вступительных статьи к разным сборникам — но по договору об отчуждении авторских прав об этом узнаете только вы
Внезапно стала самозанятой и получила цифровую подпись.
(рубрика «бумеранг судьбы») Смирилась со светлыми концами и в итоге была редактором нескольких романов.
Провела десятка полтора устных и письменных интервью. Несколько прямых эфиров с детскими писателями. Юбку колобку, потому что много знакомых некнижных людей узнали о существовании книжных. И никто не верит, что мне – интроверту тащемта – это дается не так легко. И вообще, люди, перестаньте уже путать интровертов с социофобами – мы не не умеем общаться, мы в коммуникации отдаем энергию, а не черпаем, после каждой встречи восстанавливаясь довольно долго.
В самоизоляции жила такой бурной социальной жизнью, что за четыре месяца наобщалась больше, чем за три недели в обычной декабрьской Москве, когда приезжаю на нонфик.
Тяжело болела осенью, затем, для верности, к началу декабря подцепила ковид.
Сбывшаяся мечта: колькина — он с 2008 года требовал, чтобы я уволилась.
Печаль года: ну, собственно, аккуратно 31 декабря 2019 слегла со скарлатиной, которая не самым очевидным образом осложнилась пневмонией, а уже через пару месяцев, пока я разгребала осложнения, нас накрыла пандемия и жизнь схлопнулась почти у всех. Хотя мы до локдауна похоронили планы.
Внезапно года: оторвала от себя работу, на которой провела больше 15 лет. Выспалась. Посмотрела больше фильмов и сериалов, чем за всю жизнь.
Урок года: контрол-фрикам не везет
Разочарование года: долго объяснять, но в год, когда я уговорила Колю оторваться от корней, нас заперли по шкафам в локдауне. И с тех пор многое пошло по звизде
Удача года: с другой стороны, если бы не пандемия, не знаю, решилась бы уволиться или нет
Удивление года: в целом, с учетом ухода в фриланс, самоизоляция прошла относительно неплохо, так что даже неловко в этом признаваться
Фраза года: хороший был год, я хотя бы не умер (хотя начались осложнения после перенесенного ковида, а до конца года еще 9 дней)
События года:
Уволилась из языкового центра, в который впервые пришла в 2003 году.
Саныч перешел в среднюю школу, Ксю сдала Starters
Нашла идеального мастера, которая не падает в обморок от фразы «вот здесь можно обрить наголо, а тут пусть останется челка»
Купили кофемашину
Проехали с другом по Тавриде, видела Крымский мост
Вырвалась в Москву в конце сентября – практически отпуск
Заставила одну часть фейсбука сплетать пальцы ног, другую – открывать холодильник лицом. Множества совпали в некоторых случаях.
Начала заниматься практиковать йогу дома
Написала три вступительных статьи к разным сборникам — но по договору об отчуждении авторских прав об этом узнаете только вы
Внезапно стала самозанятой и получила цифровую подпись.
(рубрика «бумеранг судьбы») Смирилась со светлыми концами и в итоге была редактором нескольких романов.
Провела десятка полтора устных и письменных интервью. Несколько прямых эфиров с детскими писателями. Юбку колобку, потому что много знакомых некнижных людей узнали о существовании книжных. И никто не верит, что мне – интроверту тащемта – это дается не так легко. И вообще, люди, перестаньте уже путать интровертов с социофобами – мы не не умеем общаться, мы в коммуникации отдаем энергию, а не черпаем, после каждой встречи восстанавливаясь довольно долго.
В самоизоляции жила такой бурной социальной жизнью, что за четыре месяца наобщалась больше, чем за три недели в обычной декабрьской Москве, когда приезжаю на нонфик.
Тяжело болела осенью, затем, для верности, к началу декабря подцепила ковид.
Сбывшаяся мечта: колькина — он с 2008 года требовал, чтобы я уволилась.
Печаль года: ну, собственно, аккуратно 31 декабря 2019 слегла со скарлатиной, которая не самым очевидным образом осложнилась пневмонией, а уже через пару месяцев, пока я разгребала осложнения, нас накрыла пандемия и жизнь схлопнулась почти у всех. Хотя мы до локдауна похоронили планы.
Внезапно года: оторвала от себя работу, на которой провела больше 15 лет. Выспалась. Посмотрела больше фильмов и сериалов, чем за всю жизнь.
Урок года: контрол-фрикам не везет
Разочарование года: долго объяснять, но в год, когда я уговорила Колю оторваться от корней, нас заперли по шкафам в локдауне. И с тех пор многое пошло по звизде
Удача года: с другой стороны, если бы не пандемия, не знаю, решилась бы уволиться или нет
Удивление года: в целом, с учетом ухода в фриланс, самоизоляция прошла относительно неплохо, так что даже неловко в этом признаваться
Еда года: научилась готовить яйцо-пашот (смейтесь-смейтесь)
Книга года: поскольку читаю еще больше обычного, сложно выделить, что понравилось БОЛЬШЕ ВСЕГО. О книгах то здесь, то в инстаграме рассказываю, сейчас обдумываю, как решить с площадкой и надо ли, потому что устав от фудфотографии, зентаглов и челленджей юзеры бросились в книгоблогинг, не хочется пополнять ряды (хотя я писала о прочитанных книгах в интернете, когда это еще не было мейнстримом). По верхам (не в порядке важности, а в порядке вспоминания то, что зацепило за что-то личное и не отпускало. Хотя наверняка что-то упустила, но, как вольный стрелок, в фейсбуке и инсте я точно пишу только о том, что имело значение. И если какая-то книга вам из моей хроники попадалась, значит, на мой взгляд, годная.
Нил Стивенсон «Взлет и падение ДОДО»
Шамиль Идиатуллин «Последнее время»
Ксения Букша «Чуров и Чурбанов»
Делия Оуэнс «Там, где раки поют»
Валерий Печейкин «Злой мальчик»
Алексей Поляринов «Риф»
Дмитрий Захаров «Кластер»
Светлана Сачкова «Люди и птицы»
Юлия Симбирская «Заяц на взлетной полосе»
Комикс про Боуи – Боуи: звездная пыль, бластеры и грезы эпохи луны
Сюзанна Кларк «Пиранези»
Ю Несбё «Королевство»
Терри Пратчетт «Полный атлас Плоского мира»
Кино года:
Фильмы: Knives Out, Gentlemen, 21 years: Quentin Tarantino, Stoker, Palm Springs, the Guard (2011 да, все давно, я только прошлой зимой), Он и Она (mr&mme Adelman), Прекрасная эпоха (La Bell Epoque), the Trial of the Chicago 7
Сериалы Daredevil, Good wife, Обычная женщина, Miracle Workers, Normal People, Killing Eve, Why women kill, The Umbrella Academy, Sex Education, а вот Undoing не знала, включать или нет, начали за здравие, кончили кое-как
Книга года: поскольку читаю еще больше обычного, сложно выделить, что понравилось БОЛЬШЕ ВСЕГО. О книгах то здесь, то в инстаграме рассказываю, сейчас обдумываю, как решить с площадкой и надо ли, потому что устав от фудфотографии, зентаглов и челленджей юзеры бросились в книгоблогинг, не хочется пополнять ряды (хотя я писала о прочитанных книгах в интернете, когда это еще не было мейнстримом). По верхам (не в порядке важности, а в порядке вспоминания то, что зацепило за что-то личное и не отпускало. Хотя наверняка что-то упустила, но, как вольный стрелок, в фейсбуке и инсте я точно пишу только о том, что имело значение. И если какая-то книга вам из моей хроники попадалась, значит, на мой взгляд, годная.
Нил Стивенсон «Взлет и падение ДОДО»
Шамиль Идиатуллин «Последнее время»
Ксения Букша «Чуров и Чурбанов»
Делия Оуэнс «Там, где раки поют»
Валерий Печейкин «Злой мальчик»
Алексей Поляринов «Риф»
Дмитрий Захаров «Кластер»
Светлана Сачкова «Люди и птицы»
Юлия Симбирская «Заяц на взлетной полосе»
Комикс про Боуи – Боуи: звездная пыль, бластеры и грезы эпохи луны
Сюзанна Кларк «Пиранези»
Ю Несбё «Королевство»
Терри Пратчетт «Полный атлас Плоского мира»
Кино года:
Фильмы: Knives Out, Gentlemen, 21 years: Quentin Tarantino, Stoker, Palm Springs, the Guard (2011 да, все давно, я только прошлой зимой), Он и Она (mr&mme Adelman), Прекрасная эпоха (La Bell Epoque), the Trial of the Chicago 7
Сериалы Daredevil, Good wife, Обычная женщина, Miracle Workers, Normal People, Killing Eve, Why women kill, The Umbrella Academy, Sex Education, а вот Undoing не знала, включать или нет, начали за здравие, кончили кое-как
В этом году я впервые:
— вела прямые эфиры в инстаграме
— писала вступительные статьи к книгам, которые выйдут в бумаге
— увидела московскую осень
— занималась йогой в парке и дома
— сварила яйцо-пашот
— участвовала в проекте изоизоляция, косплея Макдауэлла в Заводном апельсине, Ван Гога в ушанке и бабушку с картин Васи Ложкина
— была в Старбаксе (случайно выяснила, что кофе здорового человека там тоже варят).
— с учетом весеннего карантина и всего прочего, с февраля до середины ноября прошла 2 931 600 шагов
— выспалась
Ну, собственно, в этом году немодно подводить итоги и жаловаться на тяжёлую жизнь. Но у меня и в прошлом не было поездок не по работе, из-за всяких там сложностей в самоизоляции после инсультов-операций-перелома ноги я и дольше дома сидела. Кризис этот тоже не первый. Слово бзсхднст складывать из букв п ж а о тоже умею с детства. Мне, наверное, должно быть стыдно, но бывали годы много хуже, несмотря ни на что.
— вела прямые эфиры в инстаграме
— писала вступительные статьи к книгам, которые выйдут в бумаге
— увидела московскую осень
— занималась йогой в парке и дома
— сварила яйцо-пашот
— участвовала в проекте изоизоляция, косплея Макдауэлла в Заводном апельсине, Ван Гога в ушанке и бабушку с картин Васи Ложкина
— была в Старбаксе (случайно выяснила, что кофе здорового человека там тоже варят).
— с учетом весеннего карантина и всего прочего, с февраля до середины ноября прошла 2 931 600 шагов
— выспалась
Ну, собственно, в этом году немодно подводить итоги и жаловаться на тяжёлую жизнь. Но у меня и в прошлом не было поездок не по работе, из-за всяких там сложностей в самоизоляции после инсультов-операций-перелома ноги я и дольше дома сидела. Кризис этот тоже не первый. Слово бзсхднст складывать из букв п ж а о тоже умею с детства. Мне, наверное, должно быть стыдно, но бывали годы много хуже, несмотря ни на что.
Люблю значки. Особенно с муми-троллями и со смешными надписями. Этот у меня на спортивном рюкзаке, а стал Девизом года
2020-03-01 22-36-52.JPG
41.3 KB
Нашла старое фото. Как тебе такое, Илон Бьянк (if you know what I mean)
🔥1
Подумала вот о чем. Оказавшись не то чтоб совсем на улице после того, как разом обрубила собаке хвост и уволилась за три дня до объявления строгого карантина, я вдруг стала бережнее относиться к себе и разборчивее — к работе, за которую берусь. Впервые за много лет я стала отказываться от того, что было поперек горла, но зато деньги. Выходит, с апреля занимаюсь только книгами и всем, что с этим связано. И работы стало даже больше, при этом нет ощущение, что меня перемололи в тупой мясорубке, а затем плюнули сверху. И на 99% даже неназываемое издательство уважаемое меня сильно радует и развлекает, кроме того, что мы на гонорары вчетвером до сих пор живём. Читать книги и получать за это зарплату — разве не мечта? Даже с учетом нюансов и светлых концов.
Пелевина я и так бы читала, наверное, но тут раньше многих, до того, как разнесли по сети что да как. А НС мне даже по-своему понравилось (простите). Если бы не работа, неизвестно когда дошла бы до дивного Печейкина и до Рифа Поляринова, потому что Центр тяжести мне казался сыроватым, а Почти 2 кг слов провокационными и спорными. Японские детективы тоже ведь благодаря работе. Русский перевод Бесед о музыке. Полный Атлас Плоского Мира.
И возможность писать о классиках и про классику – в планах на будущий год много статей впереди, я это с универа люблю еще. С детскими издательствами было несколько милых проектов. Да даже светлые концы, ну. Столько незамутненной радости от них, хоть я и ёрничаю. Если срастется еще пара проектов, в которые как бы позвали, но как бы ничего не понятно, можно будет сказать, что к 40 годам жизнь наконец-то более-менее удалась.
Пелевина я и так бы читала, наверное, но тут раньше многих, до того, как разнесли по сети что да как. А НС мне даже по-своему понравилось (простите). Если бы не работа, неизвестно когда дошла бы до дивного Печейкина и до Рифа Поляринова, потому что Центр тяжести мне казался сыроватым, а Почти 2 кг слов провокационными и спорными. Японские детективы тоже ведь благодаря работе. Русский перевод Бесед о музыке. Полный Атлас Плоского Мира.
И возможность писать о классиках и про классику – в планах на будущий год много статей впереди, я это с универа люблю еще. С детскими издательствами было несколько милых проектов. Да даже светлые концы, ну. Столько незамутненной радости от них, хоть я и ёрничаю. Если срастется еще пара проектов, в которые как бы позвали, но как бы ничего не понятно, можно будет сказать, что к 40 годам жизнь наконец-то более-менее удалась.