Вот вы сидите, а Эдгару нашему Аллану сегодня 215 стукнуло.

Серое московское небо кашляет сухим мелким снегом, он скрипит как крахмал. От него болит гудящая на низких частотах голова и, кажется, лопнули все сосуды в глазах, которые я медленно, не без блаженства, закрываю и думаю, как хорошо, что человечество изобрело пуховики. Потому что каменное седалище, такое полезное в работе, никак не пригождается, когда с размаху падаешь на бугрящийся ледяными наростами тротуар. А длинный пуховик цвета «спелая ежевика» пригождается еще как.

Неправда, что люди равнодушны и не хотят помогать. Людям надо кого-то спасать, лишь бы не себя Что ж вы, девушка, — щебечет кто-то сверху и нетерпеливо тянет меня за капюшон как маленькую. Я поднимаюсь над спасительницей, вытягиваюсь как перископ и становлюсь раза в полтора выше, потому что ее голос теперь журчит где-то внизу. Хотела сказать ей: спасибо, но можно я еще полежу? Но открываю наконец глаза и говорю просто «спасибо» крошке с рукой в лангетке на перевязи из платка в веселенькие молекулы коронавируса.
Вообще-то мне нравилось лежать эту пару минут, представляя себя ежевичного цвета волнорезом в форме рукодельного челнока, рассекающим толпу, текущую по наземному переходу к диаметру. И громоздкие метафоры придумывать к себе тоже нравилось. Потому что не ругать же человека, который упал, устал и немного не любит себя. Но дергать его тоже не надо. Он ежик, он упал в реку.
Очень сильно упала, — пишу мужу и решаю добавить: мы меня теряем. Имея в виду, конечно, что устала и не люблю себя. Может, к врачу, — беспокоится брат, получивший сообщение, отправленное по ошибке ему. Судя по самотеку и сообщениям от незнакомцев, на Канатчикову дачу как раз не все с каникул вернулись и адов недобор, — хочу ответить я и напоминаю себе, что у братика в романе псих из самотека оказался серийным убийцей, знающим почтовый адрес редакции.
В метро ни единого фрика, в электричке ни одного чудика. Пишу подруге: придумала повесть, в которой героиня уходит в портал в стареньком холодильнике, одноруком бандите таком, когда ей грустно или просто устала. Типа Нарния, — деловито уточняет подруга, — или ты опять не завтракала?

Эту заметку я отправляю себе голосовым в десятом часу вечера по дороге с работы. Но забываю о ней до поры, потому что на выходе с перрона оказываюсь перед подземным переходом с выключенным светом, зато с толпой, которая разливается первоклассной паникой — пульсирующей, фиолетовой с черными прожилками, как кровоподтеки от лопаток до рудиментарного хвоста на моей ушибленной спине. Несколько дней назад я закончила читать герметичный триллер о тоннеле, поэтому разворачиваюсь и возвращаюсь к станции, чтобы переждать пиковые значения чужой тревоги на открытом пространстве. Потому что жизнь бессовестнее литературы.
Сегодня весь день работаю полулежа, а в окно лезет не по-январски бесстыжее крещенское солнце, и столбик на градуснике ползет все выше. Потому что климат бессовестней народных примет.

Настроение понедельника сегодня припозднилось, зато давно забытая I write sins not tragedies. Не только лишь все, мало кто знает, что название песни — цитата из романа «Планета шампуня» Дугласа Коупленда, написанного в начале 1990-х, а на русском впервые (и, по ощущениям, всего однажды) изданного лет 20 назад. Что-то вроде гибрида «Как я стал идиотом», «Над пропастью во ржи» и «Дальше живите сами»: американская глубинка, яркие, с чуть перекрученными настройками, типажи, усталые взрослые и, разумеется, никчемные подростки. Не знаю, как этот текст читается теперь, но тогда это было очередное исследование очередного поколения с тональностью: о боже, каким оставят Киту Ричардсу мир детишки 25+, озабоченных только маркой шампуня и всяким таким потребительским (вернее, мне было примерно столько же, сколько персонажам, и считывался посыл именно так). Когда-нибудь перечитаю, пожалуй.

Аркадию Гайдару 120 лет. Я уже писала осенью и вряд ли расскажу лучше о своем любимом рассказе, который часто обсуждаю со слушателями литмастерских. «Голубая чашка», «Судьба барабанщика» и «Чук и Гек» три главные для меня вещи, всегда настаиваю, чтобы детские авторы, с которыми работаю, обязательно прочитали. И не по диагонали, для галочки, а вдумчиво вглядываясь между строк, держа в уме годы создания и бэкграунд.

А одна из любимых цитат, конечно, эта:

Счастье. Вот оно, большое человеческое счастье, когда ничего не нужно объяснять, говорить, оправдываться и когда люди уже сами все знают и все понимают.

Мне нестерпимо хочется есть, пить, спать и разговаривать о литературе, т. е. ничего не делать и в то же время чувствовать себя порядочным человеком.

Я/мы Антон Павлович Чехов

Четверг-да-не-тот
Детско-юношеский день на канале и книги, о которых давно пора было рассказать.

Анна Занадворова «Точки пересечения» (Розовый жираф @pinkgiraffebooks, 2023. Илл. Нюси Красовицкой)
Я уже немного писала об этой книге в подборке для Прочтения: вышла в знаменитой полосатой серии «Розового жирафа», первая, если не ошибаюсь, соло-публикация прозаика и поэта Ани Занадворовой, моей подруги по лито «Панголин».

Дине тринадцать и, как у многих подростков, вся ее жизнь — сплошная грусть и неудача. С подругой детства отношения расстроились, новая подруга вроде бы клевая, но какая-то отстраненная, что ли. Мальчик, который нравится, ноль внимания. А те, кто, как говорят мои дети, могли бы и мимо промолчать — наоборот не унимаются. Еще и мама с папой препираются то по мелочи, то по крупным поводам, и Дина видела, что маме приходят сообщения от другого мужчины. В экстазе предлагает слиться! Явно же что-то неприличное. Выход Дина находит не самый тривиальный: она начинает писать книгу. И дневник тоже ведет. Так Аня на небольшом пространстве выстраивает три плана и до самого финала поддерживает разные тональности, которые на последний страницах сходятся в одной точке.

В повести не будет тяжелых эпизодов, душераздирающих сцен и травматических флешбэков. Но автор не обходит неловкие темы, бережно предлагая читателям игру «А что, если»: что, если люди не такие, какими нам кажутся; что, если сначала все же подумать, затем сказать или сделать; что, если ты тоже бываешь обидчиком, а не жертвой, но просто не замечал за собой? Деликатный разговор мамы с Диной о тайном поклоннике — один из моих любимых в современной подростковой прозе. И то, как Дина вплетает математику в свою фантастическо-психологическую повесть о трудностях коммуникаций, дорогого стоит.

Когда моя дочь, ровесница Дины, прочитала «Точки пересечения», я спросила, как ей книга. «Очень жизненно, — после некоторых раздумий ответила она. — Даже добавить нечего».

Дарья Месропова «Мама, я съела слона» (Маршмеллоу букс @marshmallow_books, 2023)

На самом деле это две повести под одной обложкой. Лауреат прошлогоднего сезона премии «Лицей» Даша @queen_kapusta Месропова сначала рассказывала историю шестнадцатилетней Веры, которая пыталась подружиться со Светой, оказавшейся ее главной соперницей на чемпионате страны по шахматам. Но в издательском варианте повесть дополнена второй частью— как раз о Свете. И мне кажется, что, связанные общими событиями, это все же два самостоятельных текста, написанных в разной тональности (и с нарастающим мастерством автора).

Итак, Вера. Родилась у мужчины, который верит в удачу, и женщины, которая сама себе удача, дочка маминой подруги, блогер, коуч, вот это все. Вера играет в шахматы, изучает в соцсетях группы худеющих и ежедневно выворачивается наизнанку, чтобы хотя бы немного приблизиться к идеалу. Ей жизненно необходимо выиграть чертов чемпионат, чтобы сделать липосакцию. Тяжело быть неидеальной дочерью идеальной матери.

Теперь Света. Родилась у женщины, которая непонятно во что верит, потому что она не привыкла высказывать свое мнение в присутствии семьи, и мужчины, который кулаками вбивает в дочь волю к победе. Света тоже с детства играет в шахматы, ярко красится дешевой косметикой и быстро соображает. Ей жизненно необходимо выиграть чертов чемпионат, чтобы на выигранные деньги уехать из родного города и жить в Москве самостоятельно. Тяжело быть там, где тебе все время прилетает от одного значимого взрослого, а второй не вмешивается.

История Веры — почти «Трасса 60» без волшебства: повесть о силе осуществленного намерения и магическом мышлении. Вера загадывает желание стать знаменитой и привязывает его к некому, на ее взгляд, приносящему удачу артефакту. И все сбывается! И по неведомому закону жизненного баланса Верина удача как будто вытесняет из уравнения ее отца, с которым у Веры нежные отношения: папа натурально сходит с ума, превращая в тихий кошмар жизнь окружающих. Вера винит во всем себя и пытается сделать откат, начиная методично разрушать все, чего с таким трудом добилась.

История Светы — тоже «Трасса 60», но и повесть об еще одном осуществленном намерении и о маленьком отважном, но не таком сообразительном, как казалось поначалу, пилигриме. Желание Светы тоже сбывается: она сбегает от родителей в Москву и некоторое время живет в ней. Читатели помладше наверняка воспринимают эту часть как щекочущее нервы приключение, мать двух подростков читала как психологический триллер на минималках: шестнадцатилетняя девочка, на редкость самоуверенная и наивная балда, какими мы многие, пожалуй, были в этом возрасте, то знакомится черт знает с кем в интернете, чтобы найти вписку, то ночует в подъезде, то впроголодь шарится по задворкам огромной агломерации. При этом Даша, не заметая под лавку тяжелые темы, пишет довольно аккуратно, обходя совсем уж острые углы, — книга вышла в янг-эдалт издательстве с маркировкой 16+.

«Мама, я съела слона» написана бодро, крепко, дивным образным языком и с какой-то нераздражающей фоновой надеждой на то, что все еще будет, потому что твоя удача это ты сам. Читаешь, понимая, что в реальной жизни все часто иначе, но благодаришь автора за то, что герои выкрутились и даже немного счастливы.

На следующей неделе мы встречаемся с Дашей Месроповой, чтобы поговорить с ней и Катей Манойло (чтецом, озвучившим аудиоверсию книги!) о магическом мышлении, ожиданиях от взрослой жизни, расстройстве пищевого поведения и вообще просто так. Презентация, увы, закрытая, но коллеги из Маршмеллоу разыгрывают пригласительные билеты на нее у известных книжных блогеров — возможно, в вашей ленте уже были посты.
Коллеги подсказывают, что послушать/почитать в цифре — в Строках @stroki_mts.

Мы с критиком и сестрой по кокошнику Литблога© Диной @bookranger, не сговариваясь, написали о лицейских текстах прошлого года, а сегодня крестясь, открываем семьдесят пятый театральный сезон встречаемся в прямом эфире с Татьяной Восковской, Романом Сенчиным и Екатериной Шляховой, чтобы поговорить о Лицее-2024.

Традиционно обещаю издавать звуки редакторского неодобрения и расстраивать прогрессивное блогерство, шутя на пенсионерском и цитируя обэриутов. Подробности ЗДЕСЬ.

Кроме повести — в общем-то, такой же коллекции нанизанных на одну леску новелл — в сборник входит десяток рассказов. Довольно разные интонационно, они объединены темой воспоминаний о детстве — настоящих и вымышленных. Реконструированная память как предмет писательского исследования в текстах Лейбова не выглядит препарированной. И повесть, и рассказы, написанные довольно откровенно, без ложной стыдливости, фантомных болей по тому самому пломбиру и приукрашивания заблюренной забыванием действительности, наполнены нежностью. Отчасти ностальгической — по оставленной на загородной дороге бабушке, машущей белым платком внуку, которого больше никогда не увидит, отчасти экспериментальной — стилистически восстановленной в чужих писательских экзерсисах. Эта проза похожа на краткий побег через низкое окно в большую дачную неизвестность: с ощущением, что навсегда, но на самом деле так, чтобы вернуться до того, как хватятся родители. Но теперь такое окошко выходит в увиденное так давно, что кажется придуманным: за ним озоновая свежесть только что прошедшего в Подмосковье дождя, чужие — но уже не чуждые — полифонические локации Средиземноморья, выцветающие, как старомодные фотокарточки, люди и события. Бог разберет, придуманные или проступившие в проявителе.

И закруглю четверг еще одним текстом о детстве — у коллег @prochtenie на Прочтении вышла моя рецензия на сборник Бориса Лейбова «Мелкий принц» (@livebooks, 2023)

Сижу сейчас на очень приятном питчинге. С включенной камерой. По законам жанра за моей спиной появляются муж и сын и изменившимся лицом падают на пол, чтобы по-пластунски проползти в другой конец комнаты, переговариваясь громким шепотом. С одной стороны, храни господь разработчика заблюренного виртуального фона. С другой, развлекли бы остальных участников.

Посетовали тут, что давно не было киносуббот. Я продолжаю идти по списку рекомендаций брата (некоторые фильмы он сто лет назад советовал, но с моими скоростями еще не все премьеры 2009 года охвачены). Сегодня южнокорейский Sinsegye — локализованный как «Новый мир». И в название, как водится, вшита игра смыслов: это и именование многоходовки, и обстоятельства, в которых не раз оказываются не по своей воле персонажи. Умирает глава крупнейшей мафиозной группировки, понятно, всем колется и хочется на освободившийся трон, у спецслужбы свои резоны, как и у вживленных в тела ОПГ и госструктур кротов. Новый дивный мир наступает не для всех и живые традиционно не раз позавидуют ушедшим.

Дисклеймер раз: фильм Пака Хун-джона, а значит, показательно больно будет всем. Высокочувствительным людям не стоит смотреть. Хотя лично мне психологические манипуляции доставляют больший дискомфорт, чем сцены нарочитой жестокости.

Дисклеймер два: это ремейк китайской «Двойной рокировки», по которой Скорсезе в 2006-м снял жалкое подобие правой руки с Николсоном, Уолбергом, Ди Каприо и Деймоном.

Впрочем, все три фильма можно смотреть спокойно — реализации сюжета о засланных казачках и твисты везде разные.

Живу совершенно скотски; хотя и не совсем беспутно, занятия свои почти все оставил и духом очень упал.

Цвет настроения — Лав Николаевич (на прошлогоднее вручение «Ясной Поляны» стоило попасть хотя бы ради того, чтобы узнать, как звучат по-македонски имя-отчество зеркала русской революции)

Настроение понедельника пусть будет сегодня.
Несколько лет назад мой дорогой проводник в музыкальное Дима @Sixways Захаров рассказал о «Легионе» и «Пиратах» Наади. Я пару дней слушала на репите обе песни и наконец придумала историю, которую, ебж, допишу в этом году. Обычно мне довольно легко убивать персонажей и тяжело придумывать им счастливые обстоятельства. А сегодня что-то рука не поднялась.

Путь пишущего от начала до конца усыпан тернием, гвоздями и крапивой, а потому здравомыслящий человек всячески должен отстранять себя от писательства.

Сегодня умылась зубной пастой, почистила зубы жидким мылом, снова пообещала себе сходить к окулисту, не покупать флакончики с дозаторами и думать о работе только во время работы. Заодно вспомнила о гвоздях и крапиве литератора из «Правил для начинающих авторов».

День рождения любимого автора сегодня, всю сознательную жизнь уверена: Чехов дан нам для утешения и радости.

Светлана Павлова «Голод. Нетолстый роман» — бумага и цифра вышли в РЕШ @shubinabooks, аудиоверсию записала актриса Лиза Янковская для Вимбо @Vimbo_audiobooks. Отличная начитка, я, правда, как всегда на ускоренной слушала, и в какой-то момент показалось, что это я — настолько близок мне интонационно, с внутренней усмешкой и в местах, где героиня матерится или возмущается, голос чтицы.

Копирайтер и журналист Лена вкалывает в рекламном агентстве, вязнет в вялотекущей интрижке с коллегой, ненавидит обожаемую начальницу (вернее, обожает начальницу, которую, буде представится такая возможность, столкнет с моста над Третьим транспортным кольцом), страдает булимией и, кажется, единственные светлые моменты ее жизни это имейлы от бабушки. Однажды Лена сдается и идет в терапевтическую группу — как у алкоголиков, но для тех, у кого расстройство пищевого поведения. Здесь же собираются и другие группы с общими интересами — клептоманы, например. С одним из таких горемык Лена заводит всамделишный роман, идеальный, будто киношный. И вроде бы даже жизнь налаживается у обоих. До поры.

Голод — это то, что Лена испытывает постоянно. Аллегория более чем прозрачна: Лена не просто страдает приступами обжорства, раз за разом извергая съеденное. Она изголодалась по нормальному скучному сексу без экстрима и ролевых игр, зато с понятным мужиком без затей; ей физически не хватает хотя бы базовой уверенности в том, что она, тридцатилетняя рекламщица с московской ипотекой и тревожным роботом-пылесосом, на самом деле достойна любви и уважения. Ей нужна значимая взрослая женщина, которую не надо спасать или которой не придется стыдиться: Лена сама себе мать едва не всю жизнь. Голод по самоценности и банальной стабильности — вот что терзает Лену на самом деле.

Так вышло, что почти одновременно появились две книги, где затрагивается тема расстройства пищевого поведения. Это не значит, что раньше ни у кого не было булимии, ею страдала, простите за общее место, даже Леди Ди. Просто стигмы снимаются постепенно, видимо настал момент такой. И Даша Месропова в повести «Мама, я съела слона», и Светлана Павлова в романе «Голод» поступают достаточно деликатно, чтобы не спекулировать на болезненном вопросе, но и не снижать регистры. Обе писательницы, и все, кто еще будет писать об этом, говорят о, казалось бы, простом и понятном: отстань от себя, ты УЖЕ справляешься. Но почему-то эта максима стала грустным мемом и формулой терапевтов и коучей. Самим себе как-то не часто ее говоришь. В смысле «отстань»? Ты до сих пор ничего не добилась, потому что не слишком старалась. Еще и задницу отрастила что твой авиапарк. За что тебя любить — ты собственной матери не нравишься.

У меня, как и у многих читавших, удивительно много общих точек с Леной, главной героиней этого действительно нетолстого романа. Хотя у меня нет РПП, нет других обсессий, нет проблем с самодурью руководства (скорее наоборот — у них есть с моей). Но Светлана пишет честно, жестко и очень близко к тому, что хоть раз да испытали многие из нас, независимо от гендера и возраста. Мы с детства попадали в идиотские ситуации, и эти повторяющиеся идиотские эпизоды преследовали нас в кошмарах, как Чендлера Бинга. Мы лажали на работе, стеснялись признать даже в близком кругу, что жизнь пошла по этой самой — не туда, в общем, обижались и обижали, паниковали без повода, винили себя во всех скорбях мира и загоняли чувство вины еще глубже, уходя в замкнутый цикл: понервничать, сорваться, натворить фигни, расстроиться, натворить еще больше фигни, {repeat until block}.
Просто как-то не принято без иронии вслух: привет, меня зовут так-то, мне столько-то лет и я (подставить свое). У Светы Павловой получилось, хотя иронии там немало, и написано это достаточно трагикомично и живо, чтобы представить в красках.

Я с четверга пытаюсь разместить этот пост, но отвлекаюсь на дела. Здравствуйте, меня зовут Анастасия, мне скоро 43 и я трудоголик.

Дина удивляется, что у меня появился еще один брат, но все проще и занятнее!
Антон Соя — большой человек с огромным сердцем, один из первых ленинградских панков, продюсер легендарного трибьюта КИНОпробы и нескольких культовых в определенных кругах рок- и панк-групп, составитель многотомной антологии «Поэты русского рока» и активно пишущий автор немалого количества хулиганских смешных детских книг (не считая подросткового темного фэнтези с Виктором Цоем в камео и того самого™ «Эмобоя»), — еще и, кажется, был первым, кто несколько лет назад назвал меня панк-редактором.
Так что, это ж-ж-ж неспроста.

Давно не было рубрики с необязательными фактами. Какая неделя — такой факт: они существуют!

День Бригитты Ирландской, патронессы поэтов. Подробнее, как всегда, у Шаши Мартыновой. А у меня традиционное имболковское.

Ночью болело сердце.
Я приложила к нему
тексты и песни.
Я говорила тихонько:
«Шшшш... Что же ты, ну».
А оно по-старушечьи ныло,
Тревожа щербинки и сколы.
Мое неразумное сердце из выжженной глины.

Утро взошло как по трапу.
Встали по левому борту
чайки и тучи.
Нервно сутулил февраль
спины прохожих.
Я баюкала сердце
и мысленно шла рядом с ними,
такими живыми и мягкими, словно из плюша.

Может, и с ними непросто.
Может, внутри у них
арматурные стебли.
Может, прохожие —
это такие сверхлюди.
Крепкие, не чета мне,
Несвоевременно хрупкой.
С ноющим сердцем, сгоревшим, но не закаленным.

Февраль, 2021
жизнь казалась такой сложной

Смотрим в окно.
Я, дурниной:
— 'Cause you got me, and baby I got you, babe. I got you, babe. I got you, babe.
Муж, меланхолично:
— В такую погоду Фил тень от хвоста не увидит.
Я, печально:
— В такую работу Фил выход из ноута не увидит.
Проходящая мимо дочь, с намеком:
— В такую погоду Фил дома сидит, на тень свою смотрит.
Сын:
— Вы все о чем вообще? До февраля неделя.
СавваИгнатьич:
*спит на том же месте, что и вчера, неделю назад, год назад*

С Днём сурка, дорогие. Давайте выбираться.