Для сайта РЕШ написала о своем любимом тексте Евгении Некрасовой. Выходит «Калечина-Малечина» с предисловием автора и без финала, который, оказывается, не только мне пять лет назад показался немного наспех пристроенным, выбивающимся.

Всемирный день поэзии, говорят.

2014
Сидеть, накачиваться кофе
И ждать. Рассвет вот-вот наступит,
Ночь, сны заталкивая в кофры,
Сбежит по крышам, как преступник.

И пальцы в хруст, и вены в узел,
Баррэ по нервам — чтоб звенело.
Наклон, прицел, щелчок — и в лузу
Несется стих, но музы немы.

Страдать. Искать в себе ответы —
Дырявой ложкой черпать в жиже.
И покачнувшись, как от ветра,
Вступить на грабли новой жизни.

2023
Отяжелеть на скорбный опыт.
Осточертеть друзьям и близким.
И в день, когда бедой затопит,
Лакать ее, как кот, из миски.

Бежать, не чувствуя лодыжек.
Ползти, локтей не сохраняя.
Но знать: пока на сердце дышат
Слова —
сама еще живая.

Тем временем вчера Онегину 190 лет исполнилось, а сегодня уже закрыт прием работ на соискание премии «Лицей» для молодых литераторов.

Вот ребята молнируют: 1872 заявки от авторов из 272 городов России (от Норильска до Махачкалы и от Биробиджана до Калининграда) и 25 стран мира: Абхазии, Австрии, Армении, Белоруссии, Болгарии, Германии, Грузии, Израиля, Индии, Испании, Италии, Казахстана, Киргизии, Латвии, Молдавии, Новой Зеландии, Объединённых Арабских Эмиратов, Польши, Соединённых Штатов Америки, Турции, Узбекистана, Украины, Франции, Чехии и Швейцарии. Среди соискателей есть мои молодые коллеги, друзья и слушатели.

Эксперты Михаил Бутов, Анна Воздвиженская, Ольга Новикова, Вадим Муратханов, Дмитрий Шеваров и Владимир Березин (Владимир Сергеевич председательствует) сформируют списки и через месяц с небольшим, к концу апреля, объявят лонг. А до 18 мая — список из двадцати финалистов. И тогда уже до дня рождения Пушкина ждем результаты.

И, пока я болела, «Большая Книга» приняла 322 заявки из 73 городов РФ и 17 стран (и среди соискателей тоже мои друзья и коллеги). Здесь лонг ждем тоже к концу апреля и к 1 июня список финалистов.

О Книгуру не знаю ничего. Прием работ на Катаевку идет. Такие вот новости к этому часу.

Начался XVI сезон премий Дмитрия Зимина «Просветитель» и «Просветитель.Перевод». До 15 мая оргкомитет принимает заявки на книги, изданные на русском языке: как оригинальные, так и переводные. Кроме того, в рамках премии «Просветитель» жюри уже второй раз вручит специальную награду «ПолитПросвет» — за книгу, посвященную текущему общественно-политическому процессу и помогающую понять его природу.

На соискание премии могут быть выдвинуты книги вне зависимости от страны автора или издания: оргкомитет ждет заявок из России, Украины, Армении, Беларуси, Грузии, Казахстана, Израиля, Германии и других стран, в которых выходят книги на русском языке. На премию могут быть заявлены в том числе издания, вышедшие только в электронном формате.

Чтобы подать заявку на участие, нужно до 15 мая заполнить форму на сайте. В этом году оргкомитет не будет принимать бумажные экземпляры — только файлы верстки в PDF-формате. Бумажные версии, согласно обновленному положению, нужно будет отправить в адрес премии только тем заявителям, чьи книги попадут в длинный список.

Каким критериям должны соответствовать книги, претендующие на премию в новом сезоне, а также кто может быть их заявителями, можно узнать на сайте «Просветителя».

Длинные списки премий будут опубликованы до 30 июня, а финалисты — до 30 сентября.

Удачи всем!

«Мама попросила меня оставаться на месте, но я не мог.
Надо было узнать, что с ней. Я тихо-претихо открыл дверь и пошел по коридору, как в замедленной съемке. Дверь в кухню оказалась закрыта. Я испугался. Так бывает в фильмах ужасов, когда не знаешь, что ждет тебя в комнате. Я повернул ручку, легонько толкнул дверь и заглянул внутрь.
Мама просто стояла спиной ко мне и смотрела в темное окно. Но поворачиваться ей было необязательно. Я увидел отражение ее лица в оконном стекле, все в огромных синяках, под одним глазом виднелся фингал, черный, как небо за окном.
Мама потянулась за бумажным полотенцем и сплюнула в него. Белая бумага окрасилась красным».
Она наклонилась над раковиной, держась руками за живот, будто ее прихватило, и снова начала плакать.
Тогда я понял, что должен его убить».

Здравствуйте, меня зовут Анастасия и я снова принесла вам грустную, страшноватую, но важную книгу Малкольма Даффи «Мама. Папа. Я», которая вышла в маленьком симпатичном издательстве «Фолиант» @foliant_adult. Перевод Дарьи Расковой.

Дэнни 14 лет, он живет с мамой, которая однажды приводит домой Коллума — огромного, шумного, веселого, щедрого. Словом, Коллум стал бы отчимом мечты, кабы не одна деталь. Даже две. Коллум пьет и щедро вливает алкоголь в мать Дэнни, у которой до этого была лишь одна неодолимая привязанность — печенье. И второе: Коллум классический абьюзер и с той же легкостью, что шутит, поднимает руку на жену и пасынка. Преимущественно на жену. И даже пытается втащить ее ребенка в этакий пацанский клуб: мол, ты же мне расскажешь, если мама будет вести себя как-то не так, дружище? Но что-то не так не только с мамой, ситуация предсказуемо усугубляется. И Дэнни со свойственной подросткам горячностью решает Коллума убить, потому что других решений он не видит.

Что отличает эту повесть от остальных на ту же тему? Во-первых, с не типичной для книжных подростков обстоятельностью Дэнни изучает вопрос помощи жертвам домашнего насилия в интернете. Во-вторых, это книга об абьюзе не глазами жертвы, а глазами ее близкого. В прямом эфире ближайший значимый взрослый наступает на все обычные грабли и скатывается в неизбежное, невзирая на то, что в доме есть пусть и подрощенный, но все еще ребенок. Мать утверждает, что держит ситуацию под контролем, и убеждает сына, что все в порядке, и она справляется. И вообще им повезло. Но так ли это?

«С тех пор как мы вернулись из Испании, дома у нас все по-прежнему. Он ее чуть не убил, а мама ведет себя так, будто ничего не случилось. Будто это был сон. Но я намертво запомнил каждую секунду. Маме, видимо, нужны очки.
Почему она не видит то, что вижу я? Когда он возвращается из паба, с ним страшно оставаться в одной комнате.
Он больше ругается, больше орет и впадает в ярость по малейшему поводу. Но мама просто улыбается, все это проглатывает и готовит ему чай, будто все понарошку.
Будто он из телика вылез.
Мне это все уже просто мозг выносит.»

Кроме прочего, Дэнни гложет то, что ни бабушка, ни мама не рассказывают ему о родном отце. При этом катастрофа внутри не отменяет обычных дел снаружи — где-то по краешку школа и отношения с ровесниками. И все это пронизано тотальным экзистенциальным одиночеством и склонностью ранимого, даже раненого, и слабого принимать на себя ответственность за все беды земные, совершенные теми, кто должен оберегать, а не наоборот.

Текст может показаться несколько нарочитым в части, где Дэнни в цифрах и фактах рассказывает матери (а Малкольм Даффи — читателям) о жертвах абьюза. Но это авторский ход, подчеркивающий документальность происходящего внутри вымышленной истории. Статистика различается по странам и даже регионам, но человеческая психология — штука более общая. Особенно там, где оскорбления и побои внутри ближнего круга давно и прочно декриминализованная норма. При этом здесь нет спекуляций на сантиментах и условно голливудских решений, и разбитая жизнь склеивается кое-как, бесшовного будущего нет ни у кого. Но по меньшей мере многое мы в силах если не предотвратить, то хотя бы попытаться.

Рубрика, по которой вы вряд ли скучали, а она вот опять!

Приезжаю в Москву. У метро ко мне подскакивает улыбающаяся очень среднерусская дева в расстегнутом пуховике, натянутом поверх истерически малинового сари, протягивает практически под нос стопку книг, потом присматривается. Я: лицо кирпичом, сама обвешана сумками с ништяками для Фонаря. Дева, понимающе:
— А-а-а, — кивает на сумки, пристраивает свои книги под мышку, складывает ладошки: — Намасте.

В вагоне подсаживается дедуля, поприставав к школьникам слева с целью выяснить, чему учат в школе, переключается на меня:
— Парень, на продажу, штоле, везешь?
Я, все еще лицо кирпичом:
— На растопку.
Дедуля, неизвестно чему обрадовавшись:
— А ты не парень! Не жалко книги-то, можт, продашь?
— Я пошутила, дяденька. На благотворительность везу, для детишек.
— Хорошие?
— Очень.
— Зачем везешь?
— Им нужнее.
— Ну вези, ладно, — разрешает дедуля и не без восторга сообщает через проход девушке в уггах и подстреленных джинсах:
— Девуля! В валенки надо носки поддевать!
Не знаю, чего там дальше, мне выходить, но подскочил, между прочим, и помог самую тяжелую сумку на плечо пристроить.

Пятничная book of calm — «Валсарб» Хелены Побяржиной @pobiarzhyna. Написала об этом важном и для меня тексте.

Имя Хелены Побяржиной звучит еще не очень громко, но уже уверенно. Ее удивительный дебют в крупной прозе — это история о девочке, живущей в приграничном городке и видящей призраки погибших, сообщающих ей свои имена, чтобы продлить память о себе. Вместе с тем это роман одиночества и взросления. Кружевно поэтичный, тонко напевный, наполненный аллюзиями и зашифрованными посланиями текст о собственно текстуальности, о метафоричности детства, о горе и его проживании. Он устроен как нежное стихотворение о грусти без сожалений, о безусловной красоте простой, как Бабина ватрушка с творогом, как Дедовы папиросы по двадцать две копейки пачка, как травяной сбор и яблоневый цвет, жизни, которую видишь особым взором, если знаешь, куда всматриваться.

К.А.Терина — иллюстратор, многорукий космонавт, писатель и сценарист, и это я не в порядке важности, а в алфавитном. Вы наверняка видели, например, её обложки к книгам Юр(гена) Некрасова и Шимуна Врочека. Или читали «Фарбрику», рассказы с Рваной Грелки или мою любимую сказку о котёнке.
Очень рада, что она и её знаменитые мышкозавры вернулись в телегу.
Мне кажется, мир должен об этом ещё раз узнать.

Субботнее кино сегодня не самое очевидное даже для меня. темнимении (с)
Один из тех фильмов, в который лично я влюбилась еще на ролике с открывающими титрами, напомнившем мне юность и электричку «Севастополь-Инкерман».
Южнокорейский вестерн о Маньчжурии 1930-х — название как бы намекает, чему оммаж. Бодро и весело, и мой с недавних пор любимый Сон Кан Хо в главной роли.

All the world's a stage,
And all the men and women merely players ©
Всемирный день театра сегодня.

Настроение понедельника и (костюмированная, раз на то пошло) история — Walking on broken glass и великая шотландская дива Анни. То, что в клипе снимается доктор Хаус Хью Лори я еще лет 20 назад поняла, когда «Дживса и Вустера» смотрела. А вот то, что коварный изменщик это Джон Малкович, — в сегодня лет.

И, вероятно, последняя на сегодня публикация под эгидой Мельпомены (btw эгида, если не ошибаюсь, волшебная накидка Зевса, поэтому он был, кроме прочего, Эгиохом, но я отвлеклась). По просьбе коллег рассказала о «Театральной истории» Артура Соломонова.

Не обращаясь к театру напрямую, не прибегая к терминам и традиционной структуре, авторы современной прозы вновь и вновь выстраивают мизансцены, режиссируя вымышленными жизнями. Александра Шалашова представляет мир как полифонию на одиннадцать голосов в антиутопии «Салюты на той стороне». Вечный бунтарь Эдичка, в каких бы декорациях ни выступал, всегда не солист, но событие — цельный моноспектакль о любви и борьбе. Рагим Джафаров экспериментирует с герметичной постановкой и постоянно движущимися элементами сцены в романе «Его последние дни». «Валсарб» Хелены Побяржиной — трагедия в двух хронотопах с хором, катарсисом, но без Пана Бога-из-машины, «Это не лечится» Анны Лукияновой — ритуальная пантомима, алгоритм жестов и движений губ и глаз, а «Отец смотрит на запад» Екатерины Манойло и «Типа я» Ислама Ханипаева — форум-театр с болезненно острым и беззащитно трогательным, переплетенным с этническим, тонко вплавленным в общенациональное.

Но если хочется взгляд изнутри, почти нежный в цеховом ехидстве производственный срез — «Театральная история» Артура Соломонова станет идеальным чтением. К Всемирному дню театра особенно.

Ух-ты, а ей уж 80!© Квентину Тарантино шестьдесят. Лента в умеренном восторге вспоминает любимые сцены и саундтреки, а я всё о своём.
Трогательнее документалки 2019 года «QT8: The First Eight» (У нас, как всегда, задорно и свежо локализовали как «Однажды... Тарантино»), где постоянно работающие с Тарантино актёры рассказывают о нём с умилением родительского чатика (наш-то, наш-то самолучший), я нахожу только старенькую речь Брэда Питта. Чрезвычайно мило, как по мне (и всё на английском, извините). Ну и Питт хорош, когда дурачится.