Утро. Дочь светски в пустоту:
— О, у мамы профессиональный праздник сегодня — День печали.
Сын:
— Может, печати?
— Когда как.

С праздником, коллеги!

Субботнее кино сегодня — уже довольно старенькие и все равно милые Сломанные цветы от Джармуша.
Немолодой уже и еще довольно прыткий персонаж по имени Дон, очевидный меланхолик и душнила, из внезапной розовой (важно!) анонимки выясняет, что у него есть 18-летний сын. Сосед Дона — в душе Шерлок Холмс, по накалу энтузиазма слесарь-интеллигент Полесов — обнаруживает в прошлом Дона четыре (всего-то!) бывшие пассии, у которых можно что-то уточнить по поводу отпрыска и вообще. И Дон отправляется по волнам памяти.

Очередной фильм о пути к себе через дорожное приключение, причем авторы задачу ни зрителю, ни главному герою не облегчают, оставляя всех на распутье. Роль писалась под Билла Мюррея, но забавный Джеффри Райт и великолепные гранд-дамы пусть и в эпизодах, но поимели свою долю заслуженной славы — все же Гран-при в Каннах.
А еще там отличный саундтрек, написанный Мулату Астатке, отцом эфиопского джаза.

Писатель Р. расписывает издательские перспективы редактора Ш.

Оказывается, я почти неделю не появлялась.
Яниумирла. Просто, как ни смешно и странно, до сих пор болею и нет сил на осмысленное.

Пытаюсь потихоньку вернуться в нормальную жизнь и первым делом возвращаю настроение понедельника. Когда я пишу свое, часто представляю себя группой Elbow в ролике Red: стоят, меланхолично наблюдают за горящим домом и погорельцами и одновременно поют об этом же.

Я не только редачу, но и часто пишу под музыку, а однажды набросала синопсис и поэпизодник повести, опираясь на последовательность песен в одном там альбоме одной там группы, — летела в командировку, книга закончилась, лэптоп доставать было лень, а в приложении для прослушивания оффлайн был только этот плейлист, вот и заняла себя на пару часов. Повесть забросила, а группу иногда слушаю до сих пор.

На днях милый сердцу автор напомнил про мем о внутреннем богомоле писателя, появившийся из одной моей публикации двухлетней давности. С Зямой я, кстати, до сих пор иногда разговариваю.
_______
Заведу мысленного богомола, красивого как цветочек, назову Замиокулькас (Зяма для своих), но никому не скажу. Мысленный богомол это как внутренний Инкерман, последнее прибежище утомлённого разума.

Стану четверговыми вечерами пить улун, смотреть на Зяму и тихонько рассказывать ему свою жизнь. Семья будет думать, что мать совсем рехнулась, или демонов вызывает, или то и другое вместе. А богомол ничего думать не будет, он будет покачивать инопланетной своей башкой и голосом моего военно-морского отца участливо бормотать: «ых, Настюха, всё-то у тебя через жопу».

Я, конечно, буду обижаться, мол, хоть ты меня, Зяма, пожалей. Я девочка, которая толком ещё не выжила, а уже в 40 лет начала новую жизнь, хотя вот она, старая — на пальце болтается, как сброшенная шкурка геккона. Сама не отвалится никак, рвануть больно, вот и таскаю с собой — она лёгкая, только смотрится стремновато.

А Зяма однажды потрёт лапкой о лапку и устало скажет: «Ты мужняя-детная-пожилая женщина, мысленного, блин, богомола в честь суккулента назвала и сидишь второй час льёшь ему в метафизические уши о тяготах, а могла бы редактуру сдать, статью начать или роман продолжить». Плюнет в сердцах и уйдёт в отражение вывески алкомаркета в мутном от чада дорожных работ окне.

Тут должен быть какой-нибудь символизм или хотя бы моралите для скруглённого финала. Но у меня сплошные дедлайны и ни одного суккулента. И дети утопили Алевтину*, спасённую из пасти СаввыИгнатьича. Жаловаться некому, разве что мужу, который считает, что у всех писателей внутренний богомол набекрень, тут в Инкерман не ходи. Ну, или в <запрещённую сеть>, он всё стерпит, главное, не нарушать норм сообщества.

* в 2021 году у нас была венерина мухоловка Алевтина, но она не вынесла конкурентной борьбы с Саввой за подоконник.

Клара Дюпон-Моно «Адаптация» (Поляндрия No Age, 2022) — перевела Валентина Чепига

В семье, где уже есть мальчик и девочка младшего школьного возраста, рождается особенный ребенок: малыш слеп и практически неподвижен, он никогда не сможет держать головку, но уже умеет плакать и улыбаться, у него чрезвычайно развиты слух и обоняние. Летопись изменений, случившихся с появлением нового ребенка, рассказывают камни — молчаливые свидетели того, как рождаются, живут, постоянно проходят адаптацию к самим себе и умирают такие непрочные и недолговечные люди.

Страна нуждалась в сильных, работящих людях. Слабым места не оставалось. Для них мало что было предусмотрено. Школы закрывали перед ними двери, транспорт не был оборудован, дороги казались непроходимыми. Страна не знала, что для некоторых людей лестница или ступеньки превращаются в горную дорогу, в земляной вал или в пропасть.

Врачи отмерили малышу не более трех земных лет, но он прожил около десяти. О том, как по-разному прошли эти десять лет, камни рассказывают сначала с точки зрения старшего сына, а затем младшей дочери. Сверхчувствительный старший отдает всего себя малышу и у него ничего не остается для других. Уязвленная крахом прежней беззаботной жизни младшая не выносит вечного младенца, не способного даже повернуть голову в сторону заинтересовавшего его звука, но в последствии именно она оказывается единственным взрослым — тем самым, по Эрику Берну, —что возьмет себя в руки и, следуя скрупулезному плану, соберет семью по осколкам после давно ожидаемой, но все равно подкосившей всех трагедии. Роман завершается главой «Последний ребенок» и это очень важное звено: последнее дитя в поколении, поздний сын, собирающий образ прежнего малыша по чужим воспоминаниям. Этот новый малыш — воплощение несбывшихся страхов — любим всеми и любит всех, но он несколько замкнут больше на пространство и всех созданий, больших и малых, чем на людей. Он тепло и ровно, как весеннее солнце согреет всех, кто попадет под его сияние, и делает последнюю страницу этой летописи светлой, исполненной надежды.

«Почему твои подруги, Марта, Роза и Жанин, не осуждают меня?» — «Потому что они грустные. 
А грустные люди никого не судят». — «Ерунда. 
Я знаю много грустных и злых людей». — «Это несчастные люди. Но не грустные».

Несмотря ни на что, грустные лица — не сразу, на это уйдут годы, — осветятся первыми робкими улыбками. Потому что мы адаптируемся к переменам, к счастью, даже к горю. Это защитный механизм, не дающий большинству из нас необратимо сгореть до тла внутри себя.

«Адаптация» — небольшой, чуть более 160 страниц, но важный и многокомпонентный текст, написанный без заигрываний и нарочитого давления на болевые точки. Тема культуры общения с людьми особенными и тема внутренних выборов окружающих их условно нормальных людей вместе и по отдельности поднимаются все чаще, но книг в этой нише до сих пор не так много. В пару к этой я бы посоветовала почитать «Мама, ау. Как ребенок с аутизмом научил нас быть счастливыми» Марии Дубовой (Самокат, 2020) и Машин блог в запрещенной сети: честно и без спекуляций она рассказывает о своей повседневности, о муже Диме, старшем Яше с тяжелым аутизмом и младшей Даше, которая, по Машиным словам, добавила радость в их жизнь. Когда вы прочитаете обе книги и познакомитесь с Дубовыми, вы поймете, что я имела в виду.

Перевела «Адаптацию» Валентина Чепига — она же работала над «Подставь крыло ветру» Элоа Одуэна-Рузо и «Пьющие ветер» Франка Буиса.

Как всегда у взрослой Поляндрии @polyandria дивное оформление и нетривиальный подход к выбору текста. Очень жду новые книги из коллаба с проектом «Есть смысл» @smyslshop, думаю, будет что-то пронзительное и сделанное с умом и любовью.

Крауд-кампания @mirf_ru продлится еще неделю, а тем временем Василий @speculative_fiction Владимирский записал новый эпизод ФантКаста — как раз о журналах, посвященных фантастике.
Подкаст выходит при моральной поддержке Петербургской фантассамблеи и Василий напоминает, что финансовая тоже не помешает — пароли/явки в исходной публикации.

Тем временем пришли новости больших книг (тм).

Вчера начался Восемнадцатый сезон Большой книги. Подробности и условия номинирования можно почитать в ПОЛОЖЕНИИ НА САЙТЕ премии. Подача заявок до 28 февраля включительно, к 30 апреля обещают объявить Лонг. Ну с этим более-менее понятно: участвуют книги по астрономии и ЖЗЛ, изданные с 01.01.2022 по 28.02.2023. Номинируют тексты издатели, мастера литшкол, агенты — словом, читайте пункты порядка выдвижения внимательно.

Но вызывает интерес и такой еще разрез. Сегодня запускается седьмой сезон Лицея — премии для поэтов и прозаиков, которым уже исполнилось 15, но еще не исполнилось 36 лет. И хотя у меня уже много лет как физически нет шансов на участие, все равно обращу внимание молодых коллег на ПОЛОЖЕНИЕ о премии и УСЛОВИЯ участия. Номинироваться можно самостоятельно: через форму на сайте или имейл организаторов lyceum@pushkinprize.ru.

Заявки принимаются до 28 февраля, лонг сформируют к 28 апреля, шорт — к 18 мая, 6 июня, в день рождения нашего всего, традиционный финал и слезы радости. Эта та самая литература, которая происходит с нами сейчас, и даже попасть в Длинный список — возможность для молодого автора заявить о себе. А еще участникам очень повезло, потому что меня нет среди экспертов, в совете и жюри приятные и компетентные люди.

Благодаря этой премии читатели узнали и заговорили о Вере Богдановой, Кате Манойло, Исламе Ханипаеве, Катерине Кожевиной, Асе Володиной, Игоре Белодеде, Марго Гритт, Кристине Гептинг, Евгении Некрасовой, Булате Ханове, Сергее Кубрине и многих еще замечательных людях, которых я забыла упомянуть. Или вот Симу Орлову я по Книгуру знаю, а она и в Лицее была в первом еще сезоне. Дерзайте, дорогие!

Схоластик Мукасонга «Богоматерь Нильская» (Inspiria, 2022) — перевела Серафима Васильева.

Весь январь в книжном телеграме говорят о «Богоматери Нильской», я ее тоже упоминала, но расскажу подробнее.

Закрытые школы и изолированные острова — идеальная площадка для писателя, масштабирующего модель мира с ускользающим волшебством или исчезающей человечностью. Мукасонга не стала переизобретать метод, но не столько добавила в него руандийский колорит, сколько прожила собственное горе, рассказав о геноциде тутси не напрямую, а показывая его глазами тех, кто мог бы все это предотвратить, но в итоге двадцать лет спустя стал активным участником.

1970-е, Руанда, католический лицей для девочек-подростков, подавляющее большинство из них хуту, есть несколько тутси, принятые по квоте, есть и полу(грязно-?)кровки. Ребенок учится тому, что видит у себя в дому, как писал Брант, и вряд ли что-то меняется. Увиденное и услышанное, а по большей части подсмотренное и подслушанное, девочки приносят с собой и переплавляют домашний опыт в школьный на свой лад: их воспитывают католические монахи и обучение ведется на французском, лицеистки носят форму и пользуются косметикой, им даже дают рафинированный сахар. Эти девочки — подрастающая элита и выстраивать собственную иерархию ценностей они учатся уже сейчас. Вся эта диковатая мешанина из древних устоев и обрядов чуждой религии, пиджина, карикатурной блек-фейс-Мадонны с неправильной формой носа как у тутси (нос как маркер инаковости, где же это уже было), условностей и предубеждений помножена на неравномерное впрыскивание гормонов в молодую кровь.

И вроде бы все начинается и мерно катится по проложенной колее романа для подростков и молодых взрослых: независимо от контекста они все те же, что в Киото, Тверской области или Галифаксе — дурашливые, отрицающие родительский опыт и страхи, неуверенные в себе и исполненные надежд и иллюзий. Но пронизанная потребностью в мифотворчестве ментальность, исподвольная, но монотонная, пропаганда, уже лет десять формирующая их реальность, и старое доброе ультранасилие постепенно приводят к тому, что читатель наблюдал у Голдинга, Берджесса, Теллера и, увы, в жизни. Финал с легким привкусом мистицизма и скидкой на то, что кто-то должен выжить и рассказать эту историю хотя бы косвенно, предсказуем в своей тревожности и безысходности, потому что мы знаем, что это только начало. Для чего читать эти книги, если парадокс Гегеля работает исправно, а понимание и осмысление нескольких тысяч читателей — не то слезы, не то капли на фоне миллионных трагедий? Однажды капель становится так много, что они превращаются в поток. А он не сразу, но очищает.

В конце прошлого года много говорили о русских переводах Нобелевского лауреата по литературе-2021 Абдулразака Гурны. Его «Посмертие» — сложная и плотно скрученная семейная сага, основное действие которой происходит в первой половине XX века в Восточной Африке, но на побережье, в мусульманской и немецкоговорящей ее части. Это классический постколониальный роман о судьбах африканских солдат, тренированных для войны в Европе (ну как, тренированных — сбитых в брикеты для мясорубки), но, как и в любой боллитре, в нем есть немного мистики, любви и даже иронии.

И еще вспомнила «Оркестр меньшинств» Чигози Обиомы (выходил пару лет назад в Инспирии) — эта история нигерийского паренька ближе всех к читателю по времени, но дальше всех от вестернизированной ментальности, потому что Чинонсо, главный герой, представитель народа игбо — а у них довольно занятная космология, настолько крышесносная, что когда-то коллеги по дружбе просили подготовить материал, хотя бы поверхностно рассказывающий о том, что определяет философское отношение игбо к жизни, смерти, тому что посередине и вокруг (его бы отредактировать, но что ж, что ж)

Пришел коллега, напомнил, что сегодня Ермилов день — самый морозный (бабушка надвое сказала) и самый кошкоориентированный в народном календаре (коллега одобряет). В смысле, в этот день кошек как минимум нельзя сгонять с места, потому что когда-то одна такая стала большим утешением заточенному в одиночку мученику.

Такие праздники нам нужны, — как бы говорит СавваИгнатьич, согнанный с лэптопа. — А некоторым пора выйти из интернета и уйти в рабочий текст.

Младшая читает Куна: ну да, ну да, давайте натворим неведомой фигни, по мотивам придумаем поучительную историю, но подведем к выводу о том, что это все боги виноваты. И поступим так же, но без чудесных превращений.

Думаю чуть позже предложить ей труд Филлипа Матышака «Древняя магия от законов и оборотней до зелий и защиты от темных сил» (МИФ, 2020. Перевела Мария Сухотина).
Профессор Матышак — эксперт по античности, он написал несколько книг на эту тему. Но по меньшей мере «Древняя магия» это не академическая монография, а популяризированная, в известной мере ироничная (иногда в заниженном регистре) интерпретация древних взглядов на необъяснимое, а значит, магическое. Научно-технический прогресс постепенно вытеснял волшебство из мира людей, этому посвящена добрая половина фэнтези-эпопей, да и недобрая тоже. Тем временем Матышак не сожалеет об ушедшем, но и не отрицает существование магии (олдфаги вспомнили Дэвида Блейна, ископаемые — Дэвида Копперфильда). Автор на конкретных примерах (раздел ЖЗЛ присутствует) объясняет, откуда растут ноги, уши и хвосты у современных ритуалов и суеверий, и напоминает, что в целом никому не запрещено объявлять себя ведьмой, к тому же вне опасений быть сожженной. Да и этические кодексы за пару тысяч лет претерпели множество итераций, возможно, кровь жертвенных агнцев не ваш метод, придется подобрать что-то более вегетарианское для исполнения заветных желаний и оттягивая визит в поликлинику.

Неоязыческим практикам меньше ста лет, а викканская мораль и вовсе транслирует гуманистическое: «Если это никому не вредит, делай что хочешь». Словом, если вас интересует не столько матчасть, сколько увлекательный экскурс в историю всяких, преимущественно древнегреческих и древнеримских (и немного раннехристианских) колдунств, зельеварения и призраковедения, то вот вам пятничная book of calm, пусть и рекомендованная в четверг (простите).

А в пандан ей не могу не упомянуть подкаст Александры Архиповой* «тьфу-тьфу-тьфу» (слушала на Арзамасе). Он посвящен уже современным суевериям и ритуалам, но в их основе, конечно, лежат вполне утилитарные резоны из древности. И, чтобы дважды не вставать, вспомню удивительную историю. Вы, конечно, в отличие от меня, все знали, зачем Баба-яга сначала долго лишалась и претерпевала, чтобы скиднеппить домовенка Кузьку, а затем решила его запеленать в тесто и запечь в мультике по мотивам сказок Татьяны Александровой (детской писательницы и жены Валентина Берестова – еще одного важного для детлита человека. Татьяну и ее сестру-близнеца Наташу воспитала нянюшка, которая в старинном российском каноне причинила подопечным немало посконной мудрости посредством пересказывания мифов).
То, что дитя на лопате бабки это ритуал, повторяющийся в иносказании из сказки в сказку, очевидно само собой. Когда-то даже читала о «запекании» хворых младенцев. Но думала, что все это происходило чисто символически, с приглашением специально обученной тетеньки и чтением заговоров. Так, кажется, «запекли» доходяжного мальца, который выздоровел, вырос и окреп настолько, что, сходя в гроб, благословил царскосельских лицеистов, в том числе Пушкина. Подозревая неладное, уточнила у абыя, который у меня вместо гугла. Он все подтвердил (в части ритуала, про Державина я в школе еще читала).

Так вот, в тогда лет, когда я слушала подкаст (недели три назад), я выяснила, что «запекали» не только нездоровых детей, но и шубутных. Считалось, что у беспокойного ребенка под кожей растет щетинка, смягчить которую можно вот таким нетривиальным способом. И дитя и в самом деле оборачивали в специальное тесто, клали на лопату и т.д.. И обряд, по слухам, до сих пор практикуют в некоторых не столь отдаленных углах родины. И я, знаете, тоже надолго б подуспокоилась от таких воспитательных методов.

*ныне внесена в реестр иноагентов

Пятница и book of calm.

Люсинда Гиффорд «Волки из Шуббери-холла» (Поляндрия, 2023) — перевела Шаши Мартынова.
Чрезвычайно прелестная сказка с авторскими иллюстрациями. Определенно ориентирована на младших школьников, но в переводе Шаши и рисунках столько ироничного обаяния, что эту книгу можно и нужно предлагать для семейного чтения.

Волки из почтенного семейства Шуббери живут на юге Европы, в малоизвестном княжестве Моровия, но их славные предки принадлежат к древнему шотландскому роду. И однажды семье выпадает случай припасть к корням. Рэндалл, Леонора и их сын Борис отправляются в долгое и весьма увлекательное (гастрономическое местами) путешествие, прибывают на родину, которую никогда не видели, но уже любят, втягиваются в конфликт автохтонов с местным застройщиком и, разумеется, помогают найти выход.

Сюжет незатейлив и не сказать, что революционный. Но сказка забавная и добрая — если этот эпитет еще не считается дурновкусием. Она полна милейших маркеров, при том что автор высмеивает стереотипы о типичных шотландцах (впрочем, над типичными шотландцами тоже посмеивается. Похихикивает, я бы сказала).

Выдержки из путеводителя по Моровии с разъяснением особенностей волчьего аппетита — параллельная радость этого текста. Если у вас дома, живет Вечно Голодный Подросток (а то и трое, включая кота, как у меня) — эти вставки вам точно понравятся.

Лично я провела пару восхитительных часов, вот что. Недавно в комментариях наш кружок «кому за» обсуждал модное слово вайбы — вот от «Волков…» исходят те самые шотландские вайбы: изумрудные просторы, знаменитый акцент, сконы к чаю, тартан, спорран, пикты и вечное freeee-dooooom.

Бонус: рецепт банноков (такой шотландский «быстрый хлеб»), карта местности и «Необходимые дополнительные подробности о Шотландии и не только» от переводчика.

А еще на сайте Поляндрии можно скачать раскраски и путеводитель по Моровии.

Так вышло, что я уже видела несколько текстов, которые готовятся к публикации в @alpinaproza, а с одним из них имею большое удовольствие работать. И если с опытными и маститыми авторами все понятно, то на дебютантов и менее известных обратите внимание. Какие-то малые тексты Ромы Декабрева, Игоря Белодеда, Марго Гритт, Евгения Кремчукова, Маргариты Ронжиной уже засветились или собираются опубликоваться в толстых журналах. Это хорошая проза, может, не всегда ровная — но разноголосая, полнокровная, в ней нет эксперимента ради эксперимента, хотя и без словесной игры не обошлось. Читать такое лично мне в радость.

Вообще музыка здесь по понедельникам, но лично у меня понедельник что-то затянулся на несколько дней: уже почти восемь пятничного вечера, а запланированный кусок работы выглядит едва надкушенным. Хочется позвякивать браслетами и томно тянуть голосом восточной дивы Шефиты «а-а-ай льост майсельф» в кавере karma police, а не вот это всё. Но приходится вот это всё (ладно, петь я тоже могу, хотя не скажу, что семья в восторге от моего баритонального дисканта).

Я уже не работаю в Нигме, но книги, которые нашла и готовила к изданию я, еще будут выходить некоторое время. И все это дорогие мне проекты, конечно.
Это, без скромности, отличные детские и подростковые повести и рассказы, написанные замечательными современными авторами. Как, например, коллективная повесть «Девять жизней 6-"У"», которая лет шесть шла-шла к своему редактору и наконец пришла. Уже даже из типографии. Девочки всюду тегают меня в сетях и благодарят, но на самом деле я так, солонку передала. Прекрасную солонку. В хмурые дни очень греет это знание.

Разбираю заметки о прошлогодних еще книгах, о которых планирую однажды рассказать. Думаю не самую оригинальную мысль вот о чем: Шарлотта Перкинс Гилман, По, Лавкрафт, Гоголь, Достоевский, Воннегут, Берджесс, you name it (набор на самом деле случайный), всякую хтонь нагоняли, кроме прочего, подчеркивая, что нет ничего страшнее собственно человека и его поступков, обыденного горя и безнадежности, к которым постепенно адаптируешься. Иначе разорвет изнутри или оскотинишься — tertium non datur, как учили некоторых из нас на уроках обществознания, когда рассказывали о законе исключенного третьего.

Традиция верная и крепкая. У (одного из лучших подростковых авторов ever) Стивена Кинга и его последователей равнодушие и деградация взрослых всегда чудовищнее потусторонней безжалостной жути, терзающей детей. У Симмонса паломники, направившиеся к Гипериону, боятся не Шрайка, Повелителя боли, а самих себя — просто в этом сложно признаться вслух.
Из относительно недавнего самый переворачивающий лично меня текст — коротенький «Кареглазый громовик», рассказ Шамиля Идиатуллина о беспредельной материнской любви, и в декабре рядышком встал еще один манифест родительского же отчаяния — «Комитет охраны мостов» Дмитрия Захарова. Тварь, живущая в сознании Павла Чжана, куда безобиднее сотрудников детдома в романе Веры Богдановой. Блокадные ленинградские части в «Чешуе ангела» Тимура Максютова — воплощенный документальный кошмар, хотя в остальном роман фантастический. В «Ничто» Теллера, как и в «Богоматери Нильской» Мукасонги, детишки то и дело демонстрируют ад по Сартру, отчасти то же у Александры Шалашовой в «Салютах на той стороне» и Мариам Петросян в «Дом, который...» (впрочем, для меня он больше о другом). Примеры можно перечислять как без малого пять тысяч имен погибших в заключительном слове персонажа Эдди Редмэйна в the Trial of Chicago 7.

Однажды одна подруга спросила: как ты можешь все это читать, вторая пыталась понять, как я могу еще и иногда писать о таком. Сдается мне, последние годы хорошо показали, что искусство никого не делает человечнее. Но можно попробовать.
Когда читаю и обсуждаю книги, я вижу и чувствую тех, кто со мной на одной волне. Пресловутое зашло/не зашло.
Когда пишу — пытаюсь хотя бы немного поправить этой кривой мир.
Но когда не получается первое и второе, есть третья дверь: как редактор я иногда работаю с смешными и славными feel-good текстами. И даже пишу такие, но реже. Потому что без этого не хватает сил на первое и второе. Потому что надежда не подчиняется закону исключенного третьего.

И глядишь, после всех этих потуг в одной из параллельных вселенных Экельс не сойдет с тропы и не наступит на бабочку.

Субботняя рекомендация сегодня (во всяком случае мы с мужем решили пересмотреть) Phone Booth 2002 года с еще очень молодым, но уже тогда виртуозно владеющим бровями и прочей мимикой Колином Фаррелом и голосом Кифера Сазерленда (за который ему какую-то премию даже дали как лучшему злодею). Говорят, фильм по задумке Коэна (другого Коэна, Ларри) хотел снять еще великий Хичкок, но не придумал, как в течение почти всего экранного времени удержать главного героя в телефонной будке. И вот 20 лет назад у Джоэла Шумахера получилось снять триллер о прохиндее, которого неизвестный психопат, угрожая расправой, часа полтора держит у телефонной трубки общественного таксофона. Прохиндею всего-то надо научиться говорить обманутым им людям правду.
Может, не лучший фильм, но одна из лучших историй о том, что справедливости на самом деле нет и всеми мерами мы отмеряем по себе и себе.

Подводя итог неделе странных карьерных оферов, самобытных ритуалов, теургических практик и современных книжных трендов, пока хлопотала по хозяйству, придумала ретеллинг одной там скандальной повести с абьюзом и адюльтером. Добавлю мистицизм и франкомасонов, заведу бусти (ну или ватпад), буду выкладывать по главе, прославлюсь, разбогатею.
А, не сказала же, рабочее название «Розенкрейцерова соната». Наверняка уже кто-то додумался, но только у меня ни одного дракона, зато метафизическая капибара с расщеплением личности.