Раздаю давние долги и наконец рассказываю о романе Екатерины Манойло «Отец смотрит на запад».
Коротко не получилось.

Субботняя кинорекомендация сегодня — Приходи на меня посмотреть, наша любимая с мужем рождественская сказка по пьесе Надежды Птушкиной «Пока она умирала» (только изначально это водевиль в трех частях и герои старше). В юности фильм казался мне довольно смешным, но последние лет десять кажется скорее грустным, потому что взрослый опыт зудит, заглушая забавные реплики, заслоняя лукавую улыбку Янковского, вытесняя волшебство.
Но все же есть в этом что-то неуловимо щемящее, ускользающее и какое-то безусловно доброе. На то и Рождество с Новым годом.

Во-первых, это красиво
Во-вторых, забавно, абстрактно, безумно и невыносимо печально одновременно.
В-третьих, во многом искусство ради искусства, если вы знаете, чего ждать от Мартина Макдонаха, который снова поставил на дуэт Фаррелл+Глисон, и снова выиграли все.
Вымышленный ирландский остров, начало 1920-х, крошечное коммьюнити сосредоточено не на Гражданской войне, а на конфликте давних друзей. И вот эта вечная тема «А чо он?!» с оттенками чуть вывернутого нервами наружу особого чувства собственного ирландства настраивает на неожиданно медитативный лад.

В общем, Банши Инишерона скорее арт-объект, чем заявленная чёрная трагикомедия. Но и трагикомедия тоже.

Upd и немедленно перечитал Инголдзби

Сегодня день рождения Дэвида Боуи, который, я уверена, не ушел шесть лет назад, а просто улетел на свою планету. Нет повода не вспомнить внезапный летний лонгрид о Зигги Стардасте в моей жизни.

Понедельничное настроение сегодня Red right hand Ника Кейва. А история короткая: вообще «багровая десница» это вроде как из Мильтона цитата, но в случае Bad Seeds смысл зеркален отсылкам к книге Бытия. Накануне как раз переписывались с коллегой и она упомянула вдруг мой давний реферат, из которого лично я помню уже только название «Гендерная дихотомия как опция бинарной оппозиции в поэме Джона Мильтона "Потерянный рай"» и то, что писала его, слушая альбом Let love in.

Мне друзья как раз подписку на МирФ на этот год подарили. Вдруг у вас есть такие же друзья — кампанию продлили до конца месяца

Читая «Богоматерь Нильскую», не могла отделаться от ощущения давящей тревоги. Действие происходит в начале 1970-х, до геноцида тутси еще чуть больше 20 лет, но настроения уже лет 10 как обозначены и, например, презрительное расчеловечивающее «иньензи» (тараканы) уже звучит. Держа в уме историю резни в Руанде, невозможно не думать о том, что смешливые воспитанницы католического лицея, обсуждающие прическу учителя французского, покупающие косметику, переживающие первую менструацию и первые гормональные бунты, обыкновенные, в общем-то, девчонки обречены по умолчанию.
Что-то похожее было, когда обсуждали «Город Брежнев» Шамиля Идиатуллина. В большинстве пользователи считали, что у романа счастливый финал. И только один там злобный карлик (я) нудно бубнил, что у Турика и прочих щенков, переродившихся в волчат, уже отведавших первую кровь, при их исходниках счастливого финала не будет — на горизонте 1990-е. Счастливый финал здесь как свадебный вальс на палубе «Титаника».

Еще из любопытных книжных новостей. В конце января выходит книга «За пределами безумия. Опыт шести бардо». Здесь надо понимать, что текст написан буддийским учителем, поэтом и прочая, подробности по ссылке. Над переводом работала Шаши Мартынова @inner_ireland, а редактировал, понятно, Макс Немцов @spintongues. В Фантом-пресс, кстати, ждем его версию «Сигарет» Хэрри Мэтьюза — что не только хорошо, но и наконец-то!

Пятница, 13-е, канун старого Нового года и традиционная book of calm. Сегодня книга, что еще только готовится к выходу. Авторский сборник страшноватых и утешительно медитативных сказок Евгении Некрасовой @bigfolkcreaturehere. Немного рассказала о нем на странице РЕШ.

Утро. Дочь светски в пустоту:
— О, у мамы профессиональный праздник сегодня — День печали.
Сын:
— Может, печати?
— Когда как.

С праздником, коллеги!

Субботнее кино сегодня — уже довольно старенькие и все равно милые Сломанные цветы от Джармуша.
Немолодой уже и еще довольно прыткий персонаж по имени Дон, очевидный меланхолик и душнила, из внезапной розовой (важно!) анонимки выясняет, что у него есть 18-летний сын. Сосед Дона — в душе Шерлок Холмс, по накалу энтузиазма слесарь-интеллигент Полесов — обнаруживает в прошлом Дона четыре (всего-то!) бывшие пассии, у которых можно что-то уточнить по поводу отпрыска и вообще. И Дон отправляется по волнам памяти.

Очередной фильм о пути к себе через дорожное приключение, причем авторы задачу ни зрителю, ни главному герою не облегчают, оставляя всех на распутье. Роль писалась под Билла Мюррея, но забавный Джеффри Райт и великолепные гранд-дамы пусть и в эпизодах, но поимели свою долю заслуженной славы — все же Гран-при в Каннах.
А еще там отличный саундтрек, написанный Мулату Астатке, отцом эфиопского джаза.

Писатель Р. расписывает издательские перспективы редактора Ш.

Оказывается, я почти неделю не появлялась.
Яниумирла. Просто, как ни смешно и странно, до сих пор болею и нет сил на осмысленное.

Пытаюсь потихоньку вернуться в нормальную жизнь и первым делом возвращаю настроение понедельника. Когда я пишу свое, часто представляю себя группой Elbow в ролике Red: стоят, меланхолично наблюдают за горящим домом и погорельцами и одновременно поют об этом же.

Я не только редачу, но и часто пишу под музыку, а однажды набросала синопсис и поэпизодник повести, опираясь на последовательность песен в одном там альбоме одной там группы, — летела в командировку, книга закончилась, лэптоп доставать было лень, а в приложении для прослушивания оффлайн был только этот плейлист, вот и заняла себя на пару часов. Повесть забросила, а группу иногда слушаю до сих пор.

На днях милый сердцу автор напомнил про мем о внутреннем богомоле писателя, появившийся из одной моей публикации двухлетней давности. С Зямой я, кстати, до сих пор иногда разговариваю.
_______
Заведу мысленного богомола, красивого как цветочек, назову Замиокулькас (Зяма для своих), но никому не скажу. Мысленный богомол это как внутренний Инкерман, последнее прибежище утомлённого разума.

Стану четверговыми вечерами пить улун, смотреть на Зяму и тихонько рассказывать ему свою жизнь. Семья будет думать, что мать совсем рехнулась, или демонов вызывает, или то и другое вместе. А богомол ничего думать не будет, он будет покачивать инопланетной своей башкой и голосом моего военно-морского отца участливо бормотать: «ых, Настюха, всё-то у тебя через жопу».

Я, конечно, буду обижаться, мол, хоть ты меня, Зяма, пожалей. Я девочка, которая толком ещё не выжила, а уже в 40 лет начала новую жизнь, хотя вот она, старая — на пальце болтается, как сброшенная шкурка геккона. Сама не отвалится никак, рвануть больно, вот и таскаю с собой — она лёгкая, только смотрится стремновато.

А Зяма однажды потрёт лапкой о лапку и устало скажет: «Ты мужняя-детная-пожилая женщина, мысленного, блин, богомола в честь суккулента назвала и сидишь второй час льёшь ему в метафизические уши о тяготах, а могла бы редактуру сдать, статью начать или роман продолжить». Плюнет в сердцах и уйдёт в отражение вывески алкомаркета в мутном от чада дорожных работ окне.

Тут должен быть какой-нибудь символизм или хотя бы моралите для скруглённого финала. Но у меня сплошные дедлайны и ни одного суккулента. И дети утопили Алевтину*, спасённую из пасти СаввыИгнатьича. Жаловаться некому, разве что мужу, который считает, что у всех писателей внутренний богомол набекрень, тут в Инкерман не ходи. Ну, или в <запрещённую сеть>, он всё стерпит, главное, не нарушать норм сообщества.

* в 2021 году у нас была венерина мухоловка Алевтина, но она не вынесла конкурентной борьбы с Саввой за подоконник.

Клара Дюпон-Моно «Адаптация» (Поляндрия No Age, 2022) — перевела Валентина Чепига

В семье, где уже есть мальчик и девочка младшего школьного возраста, рождается особенный ребенок: малыш слеп и практически неподвижен, он никогда не сможет держать головку, но уже умеет плакать и улыбаться, у него чрезвычайно развиты слух и обоняние. Летопись изменений, случившихся с появлением нового ребенка, рассказывают камни — молчаливые свидетели того, как рождаются, живут, постоянно проходят адаптацию к самим себе и умирают такие непрочные и недолговечные люди.

Страна нуждалась в сильных, работящих людях. Слабым места не оставалось. Для них мало что было предусмотрено. Школы закрывали перед ними двери, транспорт не был оборудован, дороги казались непроходимыми. Страна не знала, что для некоторых людей лестница или ступеньки превращаются в горную дорогу, в земляной вал или в пропасть.

Врачи отмерили малышу не более трех земных лет, но он прожил около десяти. О том, как по-разному прошли эти десять лет, камни рассказывают сначала с точки зрения старшего сына, а затем младшей дочери. Сверхчувствительный старший отдает всего себя малышу и у него ничего не остается для других. Уязвленная крахом прежней беззаботной жизни младшая не выносит вечного младенца, не способного даже повернуть голову в сторону заинтересовавшего его звука, но в последствии именно она оказывается единственным взрослым — тем самым, по Эрику Берну, —что возьмет себя в руки и, следуя скрупулезному плану, соберет семью по осколкам после давно ожидаемой, но все равно подкосившей всех трагедии. Роман завершается главой «Последний ребенок» и это очень важное звено: последнее дитя в поколении, поздний сын, собирающий образ прежнего малыша по чужим воспоминаниям. Этот новый малыш — воплощение несбывшихся страхов — любим всеми и любит всех, но он несколько замкнут больше на пространство и всех созданий, больших и малых, чем на людей. Он тепло и ровно, как весеннее солнце согреет всех, кто попадет под его сияние, и делает последнюю страницу этой летописи светлой, исполненной надежды.

«Почему твои подруги, Марта, Роза и Жанин, не осуждают меня?» — «Потому что они грустные. 
А грустные люди никого не судят». — «Ерунда. 
Я знаю много грустных и злых людей». — «Это несчастные люди. Но не грустные».

Несмотря ни на что, грустные лица — не сразу, на это уйдут годы, — осветятся первыми робкими улыбками. Потому что мы адаптируемся к переменам, к счастью, даже к горю. Это защитный механизм, не дающий большинству из нас необратимо сгореть до тла внутри себя.

«Адаптация» — небольшой, чуть более 160 страниц, но важный и многокомпонентный текст, написанный без заигрываний и нарочитого давления на болевые точки. Тема культуры общения с людьми особенными и тема внутренних выборов окружающих их условно нормальных людей вместе и по отдельности поднимаются все чаще, но книг в этой нише до сих пор не так много. В пару к этой я бы посоветовала почитать «Мама, ау. Как ребенок с аутизмом научил нас быть счастливыми» Марии Дубовой (Самокат, 2020) и Машин блог в запрещенной сети: честно и без спекуляций она рассказывает о своей повседневности, о муже Диме, старшем Яше с тяжелым аутизмом и младшей Даше, которая, по Машиным словам, добавила радость в их жизнь. Когда вы прочитаете обе книги и познакомитесь с Дубовыми, вы поймете, что я имела в виду.

Перевела «Адаптацию» Валентина Чепига — она же работала над «Подставь крыло ветру» Элоа Одуэна-Рузо и «Пьющие ветер» Франка Буиса.

Как всегда у взрослой Поляндрии @polyandria дивное оформление и нетривиальный подход к выбору текста. Очень жду новые книги из коллаба с проектом «Есть смысл» @smyslshop, думаю, будет что-то пронзительное и сделанное с умом и любовью.

Крауд-кампания @mirf_ru продлится еще неделю, а тем временем Василий @speculative_fiction Владимирский записал новый эпизод ФантКаста — как раз о журналах, посвященных фантастике.
Подкаст выходит при моральной поддержке Петербургской фантассамблеи и Василий напоминает, что финансовая тоже не помешает — пароли/явки в исходной публикации.

Тем временем пришли новости больших книг (тм).

Вчера начался Восемнадцатый сезон Большой книги. Подробности и условия номинирования можно почитать в ПОЛОЖЕНИИ НА САЙТЕ премии. Подача заявок до 28 февраля включительно, к 30 апреля обещают объявить Лонг. Ну с этим более-менее понятно: участвуют книги по астрономии и ЖЗЛ, изданные с 01.01.2022 по 28.02.2023. Номинируют тексты издатели, мастера литшкол, агенты — словом, читайте пункты порядка выдвижения внимательно.

Но вызывает интерес и такой еще разрез. Сегодня запускается седьмой сезон Лицея — премии для поэтов и прозаиков, которым уже исполнилось 15, но еще не исполнилось 36 лет. И хотя у меня уже много лет как физически нет шансов на участие, все равно обращу внимание молодых коллег на ПОЛОЖЕНИЕ о премии и УСЛОВИЯ участия. Номинироваться можно самостоятельно: через форму на сайте или имейл организаторов lyceum@pushkinprize.ru.

Заявки принимаются до 28 февраля, лонг сформируют к 28 апреля, шорт — к 18 мая, 6 июня, в день рождения нашего всего, традиционный финал и слезы радости. Эта та самая литература, которая происходит с нами сейчас, и даже попасть в Длинный список — возможность для молодого автора заявить о себе. А еще участникам очень повезло, потому что меня нет среди экспертов, в совете и жюри приятные и компетентные люди.

Благодаря этой премии читатели узнали и заговорили о Вере Богдановой, Кате Манойло, Исламе Ханипаеве, Катерине Кожевиной, Асе Володиной, Игоре Белодеде, Марго Гритт, Кристине Гептинг, Евгении Некрасовой, Булате Ханове, Сергее Кубрине и многих еще замечательных людях, которых я забыла упомянуть. Или вот Симу Орлову я по Книгуру знаю, а она и в Лицее была в первом еще сезоне. Дерзайте, дорогие!

Схоластик Мукасонга «Богоматерь Нильская» (Inspiria, 2022) — перевела Серафима Васильева.

Весь январь в книжном телеграме говорят о «Богоматери Нильской», я ее тоже упоминала, но расскажу подробнее.

Закрытые школы и изолированные острова — идеальная площадка для писателя, масштабирующего модель мира с ускользающим волшебством или исчезающей человечностью. Мукасонга не стала переизобретать метод, но не столько добавила в него руандийский колорит, сколько прожила собственное горе, рассказав о геноциде тутси не напрямую, а показывая его глазами тех, кто мог бы все это предотвратить, но в итоге двадцать лет спустя стал активным участником.

1970-е, Руанда, католический лицей для девочек-подростков, подавляющее большинство из них хуту, есть несколько тутси, принятые по квоте, есть и полу(грязно-?)кровки. Ребенок учится тому, что видит у себя в дому, как писал Брант, и вряд ли что-то меняется. Увиденное и услышанное, а по большей части подсмотренное и подслушанное, девочки приносят с собой и переплавляют домашний опыт в школьный на свой лад: их воспитывают католические монахи и обучение ведется на французском, лицеистки носят форму и пользуются косметикой, им даже дают рафинированный сахар. Эти девочки — подрастающая элита и выстраивать собственную иерархию ценностей они учатся уже сейчас. Вся эта диковатая мешанина из древних устоев и обрядов чуждой религии, пиджина, карикатурной блек-фейс-Мадонны с неправильной формой носа как у тутси (нос как маркер инаковости, где же это уже было), условностей и предубеждений помножена на неравномерное впрыскивание гормонов в молодую кровь.

И вроде бы все начинается и мерно катится по проложенной колее романа для подростков и молодых взрослых: независимо от контекста они все те же, что в Киото, Тверской области или Галифаксе — дурашливые, отрицающие родительский опыт и страхи, неуверенные в себе и исполненные надежд и иллюзий. Но пронизанная потребностью в мифотворчестве ментальность, исподвольная, но монотонная, пропаганда, уже лет десять формирующая их реальность, и старое доброе ультранасилие постепенно приводят к тому, что читатель наблюдал у Голдинга, Берджесса, Теллера и, увы, в жизни. Финал с легким привкусом мистицизма и скидкой на то, что кто-то должен выжить и рассказать эту историю хотя бы косвенно, предсказуем в своей тревожности и безысходности, потому что мы знаем, что это только начало. Для чего читать эти книги, если парадокс Гегеля работает исправно, а понимание и осмысление нескольких тысяч читателей — не то слезы, не то капли на фоне миллионных трагедий? Однажды капель становится так много, что они превращаются в поток. А он не сразу, но очищает.

В конце прошлого года много говорили о русских переводах Нобелевского лауреата по литературе-2021 Абдулразака Гурны. Его «Посмертие» — сложная и плотно скрученная семейная сага, основное действие которой происходит в первой половине XX века в Восточной Африке, но на побережье, в мусульманской и немецкоговорящей ее части. Это классический постколониальный роман о судьбах африканских солдат, тренированных для войны в Европе (ну как, тренированных — сбитых в брикеты для мясорубки), но, как и в любой боллитре, в нем есть немного мистики, любви и даже иронии.

И еще вспомнила «Оркестр меньшинств» Чигози Обиомы (выходил пару лет назад в Инспирии) — эта история нигерийского паренька ближе всех к читателю по времени, но дальше всех от вестернизированной ментальности, потому что Чинонсо, главный герой, представитель народа игбо — а у них довольно занятная космология, настолько крышесносная, что когда-то коллеги по дружбе просили подготовить материал, хотя бы поверхностно рассказывающий о том, что определяет философское отношение игбо к жизни, смерти, тому что посередине и вокруг (его бы отредактировать, но что ж, что ж)

Пришел коллега, напомнил, что сегодня Ермилов день — самый морозный (бабушка надвое сказала) и самый кошкоориентированный в народном календаре (коллега одобряет). В смысле, в этот день кошек как минимум нельзя сгонять с места, потому что когда-то одна такая стала большим утешением заточенному в одиночку мученику.

Такие праздники нам нужны, — как бы говорит СавваИгнатьич, согнанный с лэптопа. — А некоторым пора выйти из интернета и уйти в рабочий текст.