По поводу макьюэнгейта чуть запоздало вот что скажу.

Краткое содержание для тех, кто вдруг не в курсе: @polyarinov написал довольно обстоятельное эссе где рассказывает о том, чем плох писатель Макьюэн, литературный маугли, выращенный учебниками по литературному мастерству: https://gorky.media/context/sadovnik-makyuen/ Часть литературной общественности, в том числе Галина Юзефович, считающая Макьюэна писателем хорошим, расстроилась. Литературный фейсбук немедленно, но без былого задора разделился на team Polyarinov и team Yuzefovich (в прошлом году, когда все обсуждали, может ли переводчик Немцов называть Фрейда Фройдом как-то повеселее было).

Так вот, @agavr_today высказал важное: «Поляринов злой, но зоркий». И вот это мне кажется самым важным, а не то, прав он или не прав, хороший писатель или плохой. Алексей исходит из своего убеждения в том, что хороший писатель должен скорее быть провокатором, чем эстетом, это убеждение ничуть не лучше и не хуже обратного или любого другого. С колокольни своего читательского опыта он видит в Макьюэне те недостатки, которых не видят (или не считают недостатками) люди с других колоколен. И ровно те же претензии, которые предъявили ему, предъявляют любому другому человеку, имеющему и выражающему своё тщательно сформированное и аргументированное мнение — в том числе той же Юзефович.

И в этом, по-моему, интерес. Нам всем надо прислушиваться к звону чужих колоколен, к стуку других барабанов.

Ник Харкуэй. Слышали о таком? Сейчас расскажу.
Это такой английский писатель, в России скоро выйдет перевод его дебютного романа. В 2008-м Харкэуэй написал The Gone-away world («Мир, который сгинул»), книга яркая, смешная и очень амбициозная – 592 страницы чистого безумия в декорациях постапокалипсиса.
Замес такой: люди создали Сгинь-Бомбу – оружие, которое при детонации высасывает из материи ее организующий принцип, информацию. Но тут (как всегда у военных) возник побочный эффект: оказалось, что материя, лишенная информации, не распадается на атомы и не исчезает, гораздо хуже – она превращается в хищный туман (герои называют его «Дрянь»), который стелется по земле, ищет новую информацию и питается ею. И даже способ питания у Дряни особенный: настигнув людей, она просачивается в их подсознание и оживляет («овеществляет») сидящие в нем страхи, сны и сомнения.

Звучит как сюжет Кинга или Лавкрафта, но Харкуэй – другой, он не спешит нагнетать кошмар, наоборот, его жанр я бы определил как роман-цирк, пост-ядерное шапито. Я поясню: у Харкуэя есть одна черта, которой не хватает многим современным авторам: он не боится быть смешным, нелепым и, совершенно не комплексуя, тянет в свой текст все, что плохо лежит. И «Мир…» в этом смысле – довольно освежающее чтение, яркий пример того, что получается, когда взрослый и очень умный писатель забивает на правила и пишет книгу, которую мечтал написать еще будучи школьником – ну, знаете, с кунг-фу, зомби, огромными шумными тачками, влюбленными в героя красотками-медсестрами и прочим пиу-пиу-ты-убит. При всем при этом его роман – не пародия и не оммаж, он вполне самобытен; сложный, закрученный сюжет и хорошо прописанных персонажей Харкуэй погружает в почти-мультяшную атмосферу. И получается довольно круто.
Иногда, впрочем, эта его авторская наглость вредит тексту, – "Мир..." кое-где выглядит очень избыточным и многословным, – ты то смеешься в голос и приговариваешь «во дает!» и отсылаешь цитаты из книги друзьям, то начинаешь ворчать: «эй, ну завязывай, хватит бросаться в меня гэгами, сколько можно, у тебя тут сюжет еще есть, помнишь?», или как верно заметил рецензент «The Guardian»:

«Прочесть «Мир, который сгинул» – все равно что провести неделю с гиперактивным щенком. Столько приятных моментов, но к концу выдыхаешься».

Чаще всего Н.Х. сравнивают с Воннегутом, и это справедливо; я бы сказал, что Харкуэй – это Воннегут под псилоцибином; он написал по-хорошему дурацкий роман, в фундаменте которого лежат совсем не дурацкие проблемы – в нем, например, есть весьма нетривиальные попытки поразмышлять о главном побочном эффекте любой войны – о беженцах:
Из хищного тумана, оживляющего кошмары, приходят «новые люди» – внешне неотличимые от нас, но появившиеся из ниоткуда, "нерожденные", – и эти существа собираются вместе, организуют свои деревни, города, колонии, которые очень беспокоят людей настоящих, и настоящие люди все никак не могут решить, что же делать с «новыми», оставить их в покое или выгнать? Пустить их к себе или сравнять их самодельные деревни с землей? Есть ли у них права? Можно ли их вообще считать людьми?
И весь этот высокий пацифистский, антивоенный пафос Харкуэй намеренно стилизует под фильм категории «Б»: тут вам и тайное общество ниндзя-мимов, и уроки кунг-фу, и финальная рукопашная схватка со злодеем, и огромные передвижные дома на колесах-гусеницах, а так же – ожившие кошмары, блуждающие в хищном тумане, победить которые можно лишь… впрочем, нет, это уже будет спойлер.

P.S. А еще Харкуэй – родной сын Джона Ле Карре; и это как раз тот случай, когда сын старается быть максимально непохожим на батю.

Последние две недели на репите слушаю альбом Mezzanine – и тут такое! Ди-джей Goldie в интервью подкасту Distraction Pieces проговорился о том, что настоящее имя Бэнкси – Роберт.
Я поясню, почему все так всполошились. Уже несколько лет в фанатских кругах есть теория, что солист Massive Attack Роберт Дель Ная – это Бэнкси.
Аргументы такие:
1) Оба выросли в Бристоле.
2) Дель Ная не только музыкант, но и дьявольски талантливый художник. Он, например, оформлял обложки всех альбомов Massive Attack. И – самое главное – именно Дель Ная, как считается, первый из бристольских уличных художников начал работать с трафаретами.

А вот цитата из книги Бэнски «Wall and piece» о том, как он додумался до трафаретов:
«Когда мне было восемнадцать, я провел целую ночь, пытаясь написать «LATE AGAIN» («ОПЯТЬ ОПОЗДАЛ») серебристыми буквами-пузырями на боку пассажирского поезда. Появились полицейские, и я изорвал одежду в клочья, убегая от них сквозь заросли терновника. Мои кореша добрались до машины и укатили, а я больше часа прятался под самосвалом. Лежа там, в луже машинного масла и слушая проходящих мимо копов, я понял, что мне нужно либо как-то сократить время нанесения рисунка на поверхность, либо просто завязывать с этим. Я смотрел вверх на трафаретную пластину на бензобаке и вдруг подумал, что я мог бы скопировать этот стиль — просто сделать каждую букву высотой в три фута.
Наконец, я вернулся домой и забрался под одеяло к своей девушке. Этой ночью у меня было озарение, сказал я. "Тебе лучше перестать принимать наркотики, — сказала она, — это вредно для сердца"».

3) И даже больше – в документальном фильме Бэнкси «Выход через сувенирную лавку» у Дель Ная есть камео.
4) А год назад журналист Крэйг Уильямс обнаружил, что фрески Бэнкси довольно часто появляются в городах до/после концертов Massive Attack. Так было, например, в Торонто, где фреска появилась утром перед выступлением группы; и позже – еще в пяти городах, включая Нью-Йорк и Лос-Анджелес.

Ясное дело, при сегодняшних технологиях сохранять анонимность для Бэнкси – задача не из легких, и лично я считаю, что самое большое одолжение, которое фанат может сделать художнику – это оставить его в покое, но даже если мы никогда не узнаем, кто такой Бэнкси на самом деле, сама мысль о том, что это может быть Дель Ная, лично меня приводит в восторг.
Представьте: один человек за последние 20 лет не только сделал стрит-арт частью высокого искусства, но и вместе с Трикки изобрел целое музыкальное направление – трип-хоп.
И еще: это что же получается – самую известную заглавную тему, – из сериала «Доктор Хаус», – Teardrop (с альбома Mezzanine, кстати) тоже написал Бэнкси?

Вот уж действительно "человек и пароход". Не удивлюсь, если скоро выяснится, что он еще и написал сценарий второго «Терминатора», снял «Ночи в стиле буги», придумал спецэффекты для «Матрицы» и пролоббировал нобелевку для Боба Дилана.
Вот это будет К-К-КОМБО!
Не, ну а что? Почему бы и нет?

P.S. Ссылку на Teardrop я уже вешал здесь месяц назад, поэтому саундтреком этого поста будет «Angel» – самый параноидальный клип в истории. Досмотрите до конца, мощное видео:
https://www.youtube.com/watch?v=hbe3CQamF8k

Мы живем в интересное время. Помню, читал «Purity» Франзена и удивлялся тому, насколько стар душой этот писатель.
В каждом его тексте сквозит презрение ко всему новому. Вот, например:

«Среди самого неприятного, чем меня порой раздражают современные технологии, — то, что, когда очередное новшество, ощутимо ухудшившее мою жизнь, ищет все новые и новые способы портить ее, мне позволяется жаловаться всего год-другой, после чего распространители крутизны начинают мне говорить: пора бы уже привыкнуть, дедуля, так сейчас жизнь устроена».

Я только сейчас понял, насколько злободневна «Purity». Сейчас, когда власти пытаются заблокировать Телеграм и травят Павла Дурова.
Роман «Purity» хорош тем, что он отлично иллюстрирует образ мышления человека прошлого: такого, знаете, дедули (с), который считает всех молодых безвольными и зависимыми от «энтих ваших гандежтов», и совершенно уверен, что технологии — зло по определению. Он даже не пытается найти хоть что-то хорошее в прогрессе, для него прогресс — предмет вечного раздражения. Одна из главных сквозных тем «Purity» — противостояние старых-классических и новых-интернет СМИ. С одной стороны у нас Том Аберрант, интеллигентный главред журнала, «истинный журналист» со своим этическим кодексом, с другой — одиозный нарцисс-психопат-анархист Андреас Вольф. Интернет-знаменитости, фигуры, подрывающие иерархию, вроде Джулиана Ассанжа, для Франзена — просто торговцы навозом («У нас тут информационная служба дерьма», — говорит одна из сотрудниц проекта «Солнечный свет»; и в той же главе одна из героинь рассказывает историю о молочной ферме, которая, прикрываясь молоком, на самом деле главную прибыль получала с продажи навоза).
И в этом главная проблема: «Purity» — роман, насквозь пронизанный технофобией автора, написанный человеком, который совершенно не хочет в технологиях разбираться, прогресс для которого — это вторжение в его личное пространство и обесценивание «старых-добрых-теплых-ламповых» времен.
И это странно: ведь Франзен на самом деле уловил важный тектонический сдвиг в развитии СМИ, проблема в том, что он не пошел дальше, а тема неизбежной мутации медиа в условиях стремительного развития интернета так и осталась висеть в воздухе нераскрытая. И если бы Франзен был более, эмм, молод душой, он бы заметил, что все «классические» СМИ уже давно переселились в интернет и может быть со скрипом, но постепенно осваивают новые форматы, в частности, работу со сливами и хакерскими атаками (см. Панамагейт и т.д.); это не «торговля навозом», дедуля (с), это новая реальность.

И вот теперь в России все гос-СМИ травят Телеграм и Павла Дурова. Это довольно мерзко и очень симптоматично. Борьба российской власти с Дуровым — это совсем не про контроль. Это история о динозавре, который своим рептильным мозгом чувствует, что время ускользает от него, что новые люди уже пришли, и потому превентивно мочит их, надеясь таким образом отсрочить свою смерть, остановить время.
Я рад, что Павел Дуров есть, и что он не идет на компромиссы. И самое прекрасное, что школьники, новое поколение, — они будут именно с него брать пример. Они (я верю) не вырастут терпилами. Они будут знать, что регалии, дипломы, близость к власти — все это ерунда. Единственное что сегодня важно — это адаптивность, способность максимально быстро учиться и усваивать новые знания и использовать их. Играть на опережение.
И Павел Дуров как раз такой новый человек, играющий на опережение, который самим фактом своего существования рушит и отменяет старые иерархии; причем, что иронично, ему даже ничего не нужно делать, он все продумал заранее, раскидав сервера Телеграма по всему миру, так, что ни один вертухай никогда до них не доберется, и теперь, запасшись поп-корном, наблюдает за тем, как устаревшие, архаичные институции тужатся, надеясь отменить будущее.
Вообще, это довольно трогательно — смотреть как динозавры пытаются стереть из сети информацию о том, что они вымирают.
Сложно стереть что-то из сети, если ты тиранозавр, ведь у тебя короткие кривые ручки.

Разрази меня Борхес, какая история!
Я сейчас такое расскажу, не поверите.
Все уже слышали, наверно, о блокчейне и биткоинах, но мало кто понимает, что же это такое. Я тоже не все понимаю, но суть не в этом.
Я вам сейчас расскажу краткую историю создания «Эфириума» (Ethereum). И знаете, друзья, там такой сюжет, что самое лучшее название для него «Тлён, Укбар, Ethereum».
Так вот, есть такой гениальный программист Виталик Бутерин. Он создал свою собственную блокчейн-систему. Детали сейчас не важны, просто знайте: весной 2016-го проект Бутерина с помощью краудфандинга (!) собрал 150 (сто пятьдесят) миллионов долларов.
Система была запущена — огромная, мощная электронная вселенная со своей внутренней валютой, которая имеет ценность и в нашей реальности тоже, т.е. вполне конвертируема.
Однако, по всем правилам драматургии, в истории Бутерина случился inciting incident. Какой-то хакер нашел уязвимость в исходном коде, пролез в «дыру» и выкачал из нее криптовалюты на 50 миллионов долларов.
Взлом продолжался 6 часов, и все это время сотрудники компании безуспешно боролись с утечкой: каждый раз, когда они пытались зайти в профиль, хакер обрушивал их сайт.
От мгновенного краха компанию Бутерина спас встроенный алгоритм защиты: по закону «Эфириума» увести из него валюту и конвертировать ее можно только через месяц.
А теперь представьте потенциал этой истории: вы создали принципиально новую финансовую систему, главная фишка которой — децентрализация и независимость от банков; это по-сути государство внутри машины; и эту систему тут же хакнул какой-то злой гений, и теперь у вас тридцать дней; не отыщете хакера — вам конец; это смерть не только для проекта, но и для вашей репутации.
И вот здесь начинается самое интересное, потому что отследить движение криптовалюты невозможно — в этом ее суть, она электронная, и в данный момент существует лишь во внутренней реальности Ethereum.
В каком-нибудь техно-триллере герои отследили бы злого хакера, и все закончилось бы «третьим актом» — схваткой с антагонистом и, возможно, хэппи-эндом.
Но как это всегда бывает — реальность гораздо интересней вымысла. И решение создателей было настолько же безумно, насколько гениально. Терять-то им все равно нечего.
И знаете, что они сделали?
Они обновили протоколы методом «хард-форка» — откатили всю систему (со всем сообществом, со всеми миллионами эфира внутри) к моменту взлома, т.е. внутри системы создали параллельную «ветку реальности», в которой взлома не было!
Я сейчас не шучу.
Расчет был прост: когда члены сообщества (их называют «майнеры») обновятся до новой версии программы, — т.е. переедут в новую ветку, то первую «взломанную» ветку можно будет просто снести, уничтожить. А значит уничтожить информацию о взломе.

И если вы думаете, что это конец истории, то — ХА!
Самое крутое дальше: когда создатели «Эфириума» объявили о «хард-форке» и создании «новой ветки» и попросили майнеров переехать в нее, сообщество раскололось — нашлись те, кто обвинил создателей в нарушении собственных правил — и эти майнеры-староверы из принципа не стали переселяться, остались в старой, «оригинальной» ветке реальности «Эфириума».
Напоминаю: это не сюжет диджитал-романа, это произошло в 2016-м году.
И мой внутренний Борхес ликует.
Представьте: где-то в мире сейчас функционирует электронная крипто-валютная сеть Ethereum, существование которой поддерживают так называемые майнеры, люди, строящие блокчейн, цепочку токенов (не спрашивайте), то есть буквально — если майнеры вдруг остановятся, система рухнет, исчезнет, и в этом смысле майнеры — они как Атланты, хранят Ethereum в равновесии. И там же, внутри этой, скажем так, «Матрицы», внутри этого «киберпространства», есть лимб, ветхозаветная, изначальная реальность, в которой все пошло по другому сценарию — в той ветке взлом произошел (!), но часть майнеров, — самые принципиальные, — осталась там, и теперь они тоже строят параллельный блокчейн (не спрашивайте), поддерживают эту, изначальную реальность.

И я сейчас сижу и думаю: божемой, какой сюжет можно из этого извлечь, сколько потенциала в этой истории — это же новый миф: Создатель (программист), чтобы избежать смерти (банкротства), сотворил параллельный мир и призвал обитателей старого мира последовать за ним, но часть обитателей-староверов отреклась от него, потому что он нарушил собственные заповеди, они остались в изначальной реальности и теперь существуют самостоятельно в «ветхозаветном» мире.
Короче, буду следить за событиями — запасся поп-корном, жду, когда два мира столкнутся, иначе зачем все это?
И да, это к слову о том, как должен выглядеть сегодня «роман об интернете».
Именно так.

Так. Я еще вот что хотел сказать.
10% комментов под постом о «параллельных реальностях Эфира» — это ворчание программеров, которые сообщают мне, что я написал ерунду, и что «хард-форк» — это обычная процедура, и нет там никакого чуда.
Это ужасно интересный симптом, с которым я довольно часто сталкиваюсь: такое когнитивное искажение, эффект «замыленного глаза». Это как нейрохирург, который не понимает, почему кто-то считает чудом мозг, по мнению нейрохирурга это просто обычный орган, или пилот, называющий дурачками людей, которые как дети радуются взлету и приземлению.
Вот есть, например, метро — мы каждый день им пользуемся. И если спросить у людей, что они думают о метро, люди скорее всего первым делом вспомнят какие-то бытовые вещи: давки, шум, запах пота.
И это понятно, мозг так устроен — он экономит энергию, ищет самые короткие пути и «удаляет» из памяти кластеры, которые мы не используем и не тренируем.
Но.
Я помню, когда в первый раз спустился в метро, я думал: куда, черт возьми, девают всю эту землю, когда копают тоннели?
Только подумайте: вы вот сидите/стоите в метро, держитесь за поручень и смотрите в телефон, и вроде бы ничего особенного не происходит, вы просто едете на работу.
И в то же время вы под землей, на глубине от 2 до 50 метров, внутри разветвленной системы тоннелей, в вагоне поезда, который мчится со скоростью 50-60 км/ч и параллельно раздает вай-фай.
Вы почитайте про московское метро, это ж вообще феерия, они первую ветку в 1932 году лопатами вручную выкопать пытались. Я не шучу. Только потом до них дошло насколько это тупо, и они пригласили горных инженеров и иностранных специалистов, которые объяснили им, что строить метро лопатами — это как рисовать Сикстинскую капеллу банным веником. То есть занятие отважное, но довольно нелепое.
Это действительно проблема: как и тогда, сегодня люди не очень понимают, что каждое инженерное сооружение — в том числе электронное — это чудо. Всегда. Чудо потому, что требует от автора огромных ресурсов и — главное — интуиции.
Я помню, в университете изучал гидравлику и архитектуру и каждый раз поражался тому, с каким скучающим видом лекторы рассказывают нам о строительстве плотин и акведуков. Плотина, чтоб вы знали — это такая тонкая стенка, которая держит миллионы тонн воды на месте. Миллионы долбанных тон долбанной воды. Той самой, которая точит камень. И в отличие от бобров, люди строят плотины не из палок и грязи. Ну, то есть, да, в России есть сооружения, которые выглядят так, словно их собрали из палок и грязи, но сейчас не об этом.
Вернемся в метро. Горные инженеры рассказали советским аппаратчикам про проходческие щиты и кессоны — то есть как бы сказали им: ребят, такие дела, есть технология, все учтено, вот чертежи из Лондона. Аппаратчики посмотрели на чертежи и как-то засомневались: дороговато, мол, может все же лопатами? Лопата же — орудие пролетариата. Мы вон даже едим с них иногда. Полезный инструмент, короче. А то технологии эти ихние заморские, буржуазные!
Тут были долгие переговоры, с матами и апперкотами, но в итоге здравый смысл победил (как всегда неизвестным науке способом) — и партия раскошелилась на проходческие щиты и кессоны.
Но и это еще не все: когда дело сдвинулось с места, и первые станции уже были готовы к сдаче, оказалось, что строители-комсомольцы совершенно забыли про эскалаторы.
Впервые эскалаторы изобрели для лондонской подземки, и делали их в те времена всего две фирмы в мире. А сейчас самый крутой нюанс: первый московский эскалатор Метрострой приобрел за 200 тысяч золотых рублей. Золотых! Как настоящие пираты, йо-хо-хо. Надеюсь, расплатились прямо сундуками, иначе зачем все это? Круче было бы только если б они свой первый эскалатор взяли на абордаж.
В общем, я теперь, когда захожу в метро, говорю себе: ты, Алексей, заходишь в подземку, которую девяносто лет назад начинали копать лопатами, в подземку, первый эскалатор для которой купили за золотые монеты.
Возможно именно поэтому я каждый раз, вставая на эскалатор, начинаю напевать «йо-хо-хо, и бутылка рома!» и даю печеньку своему воображаемому попугаю на плече.

Я тут продолжаю свое киберпанк-исследование. Про Уильяма Гибсона скоро расскажу, а пока вот пара веселых сюжетов из жизни:
полгода назад в «Атлантике» была статья, называлась «Неизбежность взлома». Автор провел эксперимент: арендовал сервер на Амазоне, замаскировал его под «уязвимое устройство» и стал наблюдать. За 12 часов он зафиксировал 300 (триста) попыток "угона".
Там было много смешных деталей: например, рассказ о том, как хакеры получили доступ к тысячам вэбкамер одной неназванной фирмы просто потому, что на них на всех по умолчанию стоял пароль xc3511, который большинство пользователей просто не поменяли.
Плюс: совершенно эпическая история о взломанных тостерах и авто-регистраторах, которые используются для DDos-атак.
Сижу теперь и думаю: возможно, мой модный беспроводной тостер прямо сейчас атакует дата-центры Твиттера вместе с целой армией других тостеров-зомби.
Это как-то грустно: даже у тостера жизнь интереснее, чем у меня.
Или вот еще шумная история, о которой мало кто слышал: про одновременный взлом серверов нескольких крупных банков. Специалисты в шоке — в кибербезопасность вложены миллионы, как такое возможно?
Разгадка прекрасна: хакеры не стали лезть в систему, они поступили проще — получили доступ к камерам наблюдения в гольфклубе для банкиров, и подглядели комбинации на замках на шкафчиках для одежды. Почти у каждого банкира пароль от шкафчика совпадал либо с пинкодом от карты, либо с паролем от рабочей электронной почты.
Да-да, настолько банально.
И именно так киберпанки получили доступ к переписке, а уж там вообще лежало все необходимое, чтобы обрушить фондовые рынки. И все потому, что кое-кто поленился придумать нормальный пароль.
История поучительная: взломщики сделали ставку на человеческую лень — и не прогадали. Ну а что? Давайте по-честному: многие из нас используют один/два пароля для всех своих устройств, и в этом смысле мы мало чем отличаемся от этих самых «банкиров».
Вообще, взломы и утечки — это всегда интересно в первую очередь с точки зрения антропологии. Компьютеры сделали мир очень хрупким. Ведь вирус Wannacry, например, поразивший в мае тысячи машин, включая аппаратуру минобороны, — тот вирус вовсе не был шедевром программирования; и заражение стало возможно лишь потому, что на атакованных компах стояло либо пиратское, либо не обновленное ПО. То есть люди тупо «не предохранялись».
Вот именно поэтому, друзья, я и не верю в конспирологические теории — во все эти байки о заговорах, многоходовках и заранее продуманных кем-то коллапсах.
Если мир и грохнется, причиной краха станет не чей-то злой умысел, а банальные лень и халатность.
Не взрывом, но всхлипом.
Запомните этот твит.
-
Вот так умер ты, попадаешь в лимб, тебя там вводят в курс дела, и ты такой: постойте-ка, мир рухнул? Но как?
А тебе в ответ: все началось с того, что кое-кто забыл убрать галочку и случайно скачал браузер Амиго *тяжелый вздох* после этого процесс было уже не остановить...
И ты такой: ????????
А они тебе: Да мы знаем, сами в шоке. Из-за какого-то одного кретина нам теперь заново эволюцию запускать.
-
Вот статья из "Атлантика":
https://www.theatlantic.com/technology/archive/2016/10/we-built-a-fake-web-toaster-and-it-was-hacked-in-an-hour/505571/

У вас бывало такое: читаешь одного писателя и сквозь него вдруг начинаешь понимать, за что любишь другого. Как будто эта только что прочитанная книга заполнила пустоты в понимании предыдущей.

Вот я на днях прочел "Pattern recognition" Гибсона, и благодаря ему, наконец, понял, о чем на самом деле "Гламорама" Брета Истона Эллиса, и даже вдруг эту самую "Гламораму" полюбил.
Серендипность, короче.

Даже вот текст для "Горького" написал:
https://gorky.media/context/gibson-protiv-ellisa/

Вопрос: как мы определяем, кто из героев в книге – главный?
Самый простой и очевидный ответ: у главного больше всего «экранного времени», вокруг него вращаются все остальные персонажи.
Более сложный ответ: все решает драматургия, ведь хорошая история – это всегда столкновение героя; с обстоятельствами и/или с антагонистом (анти-героем), его эволюция.
Ergo: главный герой – тот, без кого история не работает. Он – несущая конструкция нарратива, убери его – и все рухнет.
Яркий пример: фильм Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира» (на мой взгляд, лучший его фильм), где автор обыгрывает именно эту идею. Главный герой у Аллена в какой-то момент ломает четвертую стену и сходит с экрана в «реальный мир». И фильм, который он покидает, просто останавливается: все остальные персонажи не знают, что делать.
Отсюда новый вопрос: возможно ли сочинить историю, которая будет отлично работать без главного героя? При том, что главный герой там все же есть, но он ничего не решает и вечно опаздывает?
Только подумайте: финальная схватка без главного героя; и даже больше: возможно ли создать историю, в которой все самые важные сюжетные повороты происходят без участия протагониста?
Есть такой человек, Ной Хоули, – он сценарист сериала «Фарго», и, мне кажется, он сочинил именно такую историю.
Сюжет в третьем сезоне «Фарго» такой: есть два брата, у них сложные отношения, и менее успешный брат нанимает вора-домушника, чтобы тот проник в дом к более успешному брату и украл коллекционную марку. Но вор-домушник не блещет умом, он теряет записку с адресом, едет не в тот город, врывается не в тот дом и, - что самое страшное, - случайно убивает хозяина. Это убийство запускает цепочку довольно жутких событий, настолько жутких, что ближе к концу город будет завален трупами; погибнут все, включая братьев.
По всем законам криминальной драмы в этой истории должен быть полицейский/детектив, который будет распутывать дело. И он тут есть. Точнее – она; детектив Глория Бёргл. И именно она – тот самый главный герой, который ничего не решает. На сюжетном уровне. Глория очень умна, она талантливый, прирожденный полицейский, умеет работать с уликами и видеть связи, она постоянно преследует антагонистов, и все никак не может их настигнуть – и эта ее борьба очень напоминает апорию Зенона об Ахиллесе и черепахе; черепаха всегда на шаг впереди.
Надо сразу сказать: убрать главного героя за скобки – это невероятно смелый ход. Я прочел много сценариев, и большинство из них держится на стандартных приемах; есть главный герой, у него есть две цели – ложная и настоящая, т.е. то, чего он хочет (want), и то, что ему действительно нужно, хотя он об этом пока и не знает (need). Обычно где-то в начале третьего или в конце второго акта герой добивается ложной цели и вдруг понимает, что, ах, какой же он был дурак, он ведь хотел совсем не этого; а дальше – катарсис и стремление к настоящей цели, затемнение, титры.
Вы много раз видели этот прием в кино: такая структура хорошо видна, например, в семейных и романтических комедиях: герой хочет разбогатеть и на этой почве портит отношения с семьей; в конце он понимает, что деньги ничего не значат, если у тебя нет дома, где тебя ждут. Что-то такое.
Поэтому я и заостряю ваше внимание на Глории Бёргл, героине «Фарго». Глория – уникальный персонаж, потому что она борется не с антагонистом. Она борется с сюжетом, т.е. постоянно пытается настичь основную историю, стать ее частью, сыграть в ней важную роль; но история ускользает от нее. В каком-то смысле она борется с автором.

И, кстати, обратите внимание: даже у Коэнов в оригинальном фильме главная героиня, Мардж, в итоге собственноручно поймала последнего преступника. Т.е. формально канон был на месте – главный герой ловит злодея. В случае с Глорией нет даже этого – Ной Хоули даже здесь демонстративно выбрасывает учебник по сценарному мастерству в мусорку. Особенно четко это видно ближе к концу, когда антагонисты сами расстреливают друг друга, и Глория приезжает уже на готовое место преступления и молча наблюдает за тем, как судмедэксперты упаковывают трупы тех, кого она должна была поймать.
В третьей серии есть вставная новелла – об андроиде, который ходит по миру и каждому встречному говорит единственную фразу – «я могу помочь!», это все, что он может сказать, и это очень грустно и иронично, потому что помочь он, очевидно, никому не может, даже самому себе, ему ведь так и не объяснили, зачем его создали.
Эта история – ключ к пониманию роли Глории; сама Глория в конце как раз говорит: "я чувствую себя, как тот андроид, иногда я сомневаюсь, что я нужна для чего-то, что я вообще существую".
Вот так, одним коротким диалогом в конце, сценарист Ной Хоули превращает обычную криминальную драму в беккетовскую мета-пьесу, в которой герой вполне осознает свое бессилие и свою неспособность повлиять на сюжет.
Аплодирую стоя.

Внезапно на Афише пою дифирамбы Стивену Кингу. Дедлайн был беспощадный, пришлось брать тему штурмом, поэтому текст кое-где чуть дерганный и невротичный, но вроде норм получилось:

"Именно здесь, во всех этих бытовых зарисовках просвечивает настоящий Кинг, которого любят миллионы. Поставщиков ужастиков на рынке много, но, кажется, никто, кроме него, не способен так ярко и эффектно фиксировать повседневность, цеплять читателя деталями и приметами времени. В этом смысле Кинг — такой американский Бальзак, летописец и землемер одноэтажной Америки 1970-х – 1990-х: видеокассеты, сигареты без фильтров, игровые автоматы, грайндхаус, открытые кинотеатры, велосипеды с изолентой на спицах, раздолбанные «Шевроле» с ржавыми кузовами, свисающие с дерева качели-покрышки у дома, неоновые вывески, придорожные забегаловки, полароидные снимки, автоматы с газировкой, гамбургеры, календари с девушкой месяца из Playboy в туалетах, протертый линолеум, москитные сетки на дверях в Бангоре, Касл-Роке, Дерри и прочих кинговских захолустных городках — вымышленных и не очень.

Уж если говорить о ярлыках, то Кинг, конечно, никакой не король ужасов — он самый настоящий гений места, сделавший для штата Мэн столько же, сколько Фолкнер — для юга США. И у него тоже есть своя Йокнапатофа — вселенная «Темной Башни».
Остальное по ссылке:

https://daily.afisha.ru/brain/6358-ot-kerri-do-temnoy-bashni-13-glavnyh-knig-stivena-kinga/

Я тут, короче, последние два месяца провел в киберпространстве — питался только оптоволокном и пил свежевыжатый вайфай по утрам, лежа в гамаке, сплетенном из нейросетей — читал в основном Уильяма Гибсона, чуть-чуть Йена Макдональда, а еще The Verge, TechCrunch и Nature, и вот что из этого вышло:
https://gorky.media/context/perestat-doit-oruella-i-nachat-zhit/

Посмотрел классную документалку, называется «It might get loud». Замес такой: автор собрал в одной комнате трех знаменитых гитаристов: Эджа из U2, Джека Уайта из The White stripes и Джимми Пэйджа из Led Zeppelin. Пэйдж, честно говоря, выглядит лишним, сказать ему особо нечего, ведет себя как обычный забронзовевший классик. Имеет право, но суть не в этом.
Весь фильм держится на Эдже и Джеке Уайте, точнее, на их противостоянии. Эдж внешне такой немного дальнобойщик — с бородкой, в джинсах, на голове шапка, а Уайт похож на персонажа из ранних фильмов Тима Бёртона, весь бледный, черно-белый, с галстуком-бабочкой, в гангстерской шляпе и ходит всюду вместе с сыном, который одет и подстрижен абсолютно так же и выглядит как уменьшенный клон отца.

Оба на камеру размышляют о ремесле/искусстве гитариста — и это безумно интересно. Эдж перфекционист, у него десяток гитар, и каждую он осматривает тщательно, как кинолог — собаку редкой породы. У него целый фургон аппаратуры, плюс личный техник, и музыку он играет, подключившись к ноутбуку, чтобы следить за частотой звука — он же вообще новатор в этом плане: один из первых стал использовать электронную обработку сигнала, дилэй и вот это все.
Джек Уайт — полная противоположность Эджа. Уже на первых минутах он говорит, что «удобство — это болезнь, с которой каждый художник должен бороться» (в оригинале звучит лучше: «That’s the disease you have to fight in any creative field — ease of use»).
«Я люблю собирать гитары с погнутым грифом, — говорит Уайт, — немного расстроенные, старые, поцарапанные, я люблю работать через борьбу, заставлять их передавать мои чувства, — потому что мне нужно сопротивление».
И добавляет: Я боюсь только одного — что буду доволен собой.
Ах да, совсем забыл! Фильм начинается с такой сцены: Джек Уайт, — одетый во все черное, в жилетке и в галстуке-бабочке, ну вылитый персонаж "Сонной лощины" или "Кошмара перед рождеством", — в какой-то глухомани, то ли на ферме, то ли еще где, берет доску, забивает в нее два гвоздя, натягивает между ними струну, заталкивает под нее бутылку из-под колы, прикручивает к ней усилитель — и начинает, блин, извлекать из этого музыку! Музыку — из доски и двух гвоздей. Затем закуривает сигарету, смотрит в камеру и говорит: «кто сказал, что гитару нужно покупать?»

Я всегда любил The White stripes, особенно их последний альбом Icky Thump, но только после этого фильма, наконец, понял, за что: как раз за этот грязный, нервный, кустарный звук, когда все швы наружу. И сам Джек Уайт — образец дикорастущего художника; чтобы вынуть душу из слушателя ему нужно немного: доска, два гвоздя, струна и пустая бутылка из-под колы.

Саундтреком поста пусть будет "300 M.P.H. Torrential Outpour Blues" как раз с альбома Icky Thump:
https://www.youtube.com/watch?v=mcog70xgyAw

Сейчас по работе читаю книжки Дэвида Лагеркранца. Если кто не в курсе: Лагеркранц — это такой криворукий журналист, которого наняли издатели умершего Стига Ларссона, чтобы настрогал им продолжение трилогии «Миллениум». И он таки настрогал. Два года назад появилась «Девушка в паутине», а через месяц во всем мире выйдет вторая пляска Лагеркранца на костях Ларссона.
И вот что я хочу сказать, друзья: пожалуйста, не тратьте деньги на этот мусор.
Я знаю, что иногда бываю резок и несправедлив. Но, поверьте, это не тот случай.
Я поясню.
У каждого писателя есть сильные стороны: у кого-то хорошо получается свинчивать сюжеты, кому-то удаются стилизации, а кто-то умеет создавать живых харизматичных персонажей.
Так вот, Лагеркранц — уникальный автор. Он не умеет ничего. Ну вот совсем. Я не преувеличиваю. Мы как-то все привыкли посмеиваться над Дэном Брауном, мол, мужик сколотил миллионы на том, что каждый раз красиво рерайтит Википедию. И это, в общем, верно, но есть один нюанс: романы Брауна написаны с огромным энтузиазмом, иногда кажется, что сам автор верит в то, что пишет. Что-что, а «Код да Винчи» — идеальное чтиво для пляжей и аэропортов: бодрый, слегка упоротый сюжет, куча твистов, плюс бонусом — читаешь про Фибоначчи и терцины и прямо чувствуешь, как становишься умнее; хотя мозги вроде бы не задействуешь.
Для меня Браун — он как такой обкуренный друг на вечеринке, который после серьезного прихода объявляет, что у него было озарение, и начинает своими словами и без иронии пересказывать романы Умберто Эко.
Так вот Лагеркранц даже этого не умеет. В его «Девушке в паутине» сюжет мало того, что вторичен, так он еще и начинается на сотой странице. На сотой. В триллере.
А уж язык там просто сказка. Сейчас будут цитаты из перевода, поэтому пристегните ремни:
«Синяки присутствовали на руках»
«Микаэль не являлся лузером»
«У меня был чудовищный день, и я вовсе не собирался проявлять сарказм»
«Он сидел, погрузившись в глубокую концентрацию»
«Когда до тебя, наконец, дойдет, что ты являешься Микаэлем Блумквистом?»
«В создавшейся ситуации нам надо мечтать» (sic!)
«Его иногда называли „Господин Ничего Невозможно“» (sic!)
И так — на каждой странице. На каждой.
Я вовсе не собирался проявлять сарказм, но мне кажется, что редактор этой книги является лузером. Или отсутствует.
И знаете что? Обычно плохой перевод убивает книгу, но с Лагеркранцем даже здесь парадокс — он настолько плох как писатель, что никаким переводом его не испортить. Даже наоборот — фразы вроде «синяки присутствовали на руках» хотя бы веселят, в отличие от убогого сюжета и персонажей настолько плоских, что о них можно порезаться. Какой-то Уве Болл от литературы, прости-господи.
Вот вам еще одна цитата — настоящая жемчужина:
«Уже в три года она без всякого предупреждения начала рисовать лошадей»
Вот тут я просто завис. Оказывается, о таких вещах нужно предупреждать. «Внимание! Предупреждаю: сейчас я буду рисовать лошадей!» Ну, или, я не знаю, возможно, в Швеции есть какой-то комитет рисования лошадей, который занимается такими вопросами.
Короче. Не читайте Лагеркранца, лучше рисуйте лошадей.

Еще о сиквелах, ремейках и ребутах. Я вот что вспомнил: «Превращение» Кафки заканчивается совершенно гениально — там же настоящий задел на сиквел. После смерти Грегора вся семья идет гулять:

«Затем они покинули квартиру все вместе, чего уже много месяцев не делали, и поехали на трамвае за город <...> Господину и госпоже Замза при виде их все более оживлявшейся дочери почти одновременно подумалось, что, несмотря на все горести, покрывшие бледностью ее щеки, она за последнее время расцвела и стала пышной красавицей. Приумолкнув и почти безотчетно перейдя на язык взглядов, они думали о том, что вот и пришло время подыскать ей хорошего мужа. И как бы в утверждение их новых мечтаний и прекрасных намерений, дочь первая поднялась в конце их поездки и выпрямила свое молодое тело».

Так вот, я все придумал: сиквел назовем «Синекдоха, Превращение».
Сюжет такой: Грета Замза встречает мужчину своей мечты, они влюблены, у них роман, мужчина делает ей предложение, и они идут в ЗАГС. Но в ЗАГСе чиновник говорит им, что в этом году лимит свадеб исчерпан, но вы, конечно, можете записаться на следующий год. Встать в очередь. И Грета Замза и ее возлюбленный записываются в очередь на свадьбу. Проходит год, Грета уже беременна, она каждый день зачеркивает даты в календаре — считает дни до свадьбы. Затем они с возлюбленным снова идут в ЗАГС, но там им сообщают, что их место в очереди потерялось. Возлюбленный Греты спрашивает, что же делать, ему отвечают, что можно занять место в другой очереди, состоящей из тех, кто потерял место в предыдущей. «А чего ждет эта вторая очередь?» — спрашивает Грета. Но чиновник пожимает плечами: «Мое дело — раздавать места в очереди, а не задавать вопросы; и уж тем более — не отвечать на них».
Они встают во вторую очередь и возвращаются домой, жених предлагает найти другой ЗАГС или — еще лучше — найти капитана корабля, который сможет их поженить. «Ведь капитан судна имеет право поженить кого угодно». Грета соглашается. Жених надевает макинтош, шляпу, улыбается ей и выходит из дома — это был последний раз, когда она его видела.
У Греты рождается сын. Она растит его одна, и каждый раз, когда мимо ее окон проплывает корабль, она вспоминает о пропавшем женихе. И хотя у нее за окнами нет реки, корабли ее совсем не удивляют.
Когда сыну исполняется три года, Грета пытается пристроить его в детский сад. В саду ей говорят, что количество мест ограничено, единственный вариант — встать в очередь. «Но я уже стою в двух очередях в ЗАГСЕ», — говорит Грета. Чиновник чешет затылок, перебирает бумаги на столе, звонит куда-то, потом вздыхает и признается, что сталкивается с таким впервые. «В отделе очередей беда — жуки-древоточцы испортили целый стеллаж с гроссбухами, — говорит он. — Возвращайтесь домой, я позвоню, когда что-то станет известно».
Грета возвращается домой и ждет звонка. И пока она ждет, за окном плывут корабли, а ее деревянный дом медленно рассыпается — с потолочных балок сыплется труха, и Грета ходит по дому с зонтиком, чтобы труха не попадала на волосы. Ее сын растет, и поскольку он не ходил в детский сад, Грете кажется, что он не приспособлен к жизни, поэтому она запрещает ему выходить на улицу. Мальчик растет дома, и развлекается тем, что ловит жуков-древоточцев и сажает их в банки. Вся его комната уставлена банками с жуками, и целыми днями он изучает их, он уже знает, что будет энтомологом, а с потолка сыплется труха, и балки иногда скрипят — это жуки устраивают в них все новые и новые гнезда, а стены начинают трескаться и расходиться.

И тут вы можете спросить: но Алексей, как ты собираешься закончить этот странный рассказ?
А я отвечу: друзья, вы плохо знаете матчасть. Это ведь сиквел Кафки, я все продумал, я планирую умереть прежде, чем закончу.

На "Афише" рассказываю о Стиге Ларссоне и его трилогии "Миллениум", плюс объясняю, что не так с продолжениями, которые [делаю кавычки пальцами] "написал" Дэвид Лагеркранц.
Небольшой спойлер: всё не так.

"Писать сиквел известной серии — затея в принципе очень рискованная; продолжатель так или иначе должен соревноваться с первоисточником, пытаться выйти из его тени, сказать что-то свое. У Лагеркранца такой цели нет: обе его «Девушки» — это романы, кричащие о своей вторичности. Их автор даже не пытается заигрывать с жанром и как-то проявить себя: наоборот, он постоянно ищет способ писать «под Ларссона», спрятаться за ним — и даже в этом терпит неудачу. Сиквелы «Миллениума» недотягивают даже до уровня фанфика: последние могут быть неловкими и кривыми, но по крайней мере всегда написаны с любовью — к писателю-кумиру, героям, атмосфере оригинала. Книги Лагеркранца написаны с любовью к деньгам".

Остальное по ссылке:
https://daily.afisha.ru/brain/6721-stoit-li-chitat-devushku-kotoraya-iskala-chuzhuyu-ten-prodolzhenie-milleniuma/

Опять забрался на табуретку и рассказал на "Горьком" о лучшей книге Стивена Кинга, — о его мемуарах, и о том, как они могут помочь молодому писателю:

«Еще в детстве Стивен Кинг начал отправлять свои рассказы в журналы фантастики. Их неизменно возвращали, и бланки с отказами он нанизывал на вбитый в стену гвоздь. Когда бланков стало слишком много, Кинг заменил гвоздь на плотницкий костыль. Он не отчаивался: «Когда ты еще слишком молод, чтобы бриться, оптимизм — вполне естественная реакция на неудачу».
<...>
Мне кажется, именно эта деталь — самая важная в его мемуарах. Он пишет о том, что каждый молодой автор в самом начале пути борется не столько со словами, сколько с сомнениями; о том, что писательство — это добровольная робинзонада, и, если ты не опустил руки даже после десятка отказов, в какой-то момент ты все равно почувствуешь эту пустоту — как астронавт, которого забыли на Марсе. Из инструментов у тебя только скотч и картошка — попробуй собери из них роман, умник. В этом смысле мемуары Кинга — чтение крайне полезное, даже душеспасительное, они похожи на внезапный радиосигнал из космоса, напоминающий тебе, что ты, молодой-подающий-надежды-прозаик, не одинок. Шутка ли, автор романов «Оно» и «Противостояния» сам приходит к тебе, хлопает по плечу и говорит: «Все нормально, парень, так и надо. Мы все через это прошли. Каждый день слышать „нет” — это важная часть обряда инициации. Чтобы получить первое „да” от издателя/читателя/критика, нужно сперва собрать целую коллекцию „нет”. Соберешь двести „нет” — это и будет твой пропуск в литературу».

https://gorky.media/context/geroj-stiven/

В любой непонятной ситуации я читаю американских фантастов. Взялся вот за Альфреда Бестера, роман «Тигр, Тигр!» (1956). Начало в стиле «Марсианина» – главный герой по имени Гулливер в одиночестве сходит с ума на заброшенном космическом корабле, как он там оказался – неясно, что стало с его командой – тоже. И вдруг – удача! – на радаре появляется какой-то крейсер, Гулливер подает сигнал SOS, крейсер видит его, но пролетает мимо.
И в этот момент, – пишет Бестер, – в душе у Гулливера словно повернулся ключ. Он зол, он хочет выяснить, почему его бросили. И как Марк Уотни из «Марсианина» он начинает решать научные задачи.
Например: как завести двигатели корабля, если топливо в невесомости не попадает в нужный отсек?
Ответ: заставить корабль вращаться, это создаст искусственную гравитацию.
И так далее.
А дальше – автостопом по галактике, с поправкой на то, что роман вышел в пятидесятых. Среди прочего Гулливер попадает на астероид с одичавшими астронавтами, которые много лет назад сбились с курса, чуть-чуть поехали умом и теперь почитают «святого Дарвина», поклоняются центрифуге и каждое предложение, вне зависимости от контекста, заканчивают присказкой «потому что это научно».

Например: «Мы должны заняться сексом и родить много детей, потому что это научно».
Или: «Тебе надо поесть, потому что это научно».

В общем, бодрая такая подростковая космическая опера с блэк-джеком и шутками; как Терри Пратчетт, только в космосе.
В чувстве юмора Бестеру не откажешь: в его версии будущего, в 24-м веке, люди уже освоили телепортацию, она бесплатна и проста в использовании. Но тут проблема – доступность услуги сделала ее популярной у простого люда. Высшие классы телепорт презирают, богачи принципиально пользуются лифтами, лестницами, поездами; а главный антагонист-миллиардер в книге настолько хипстер, что и вовсе ездит на карете с тройкой лошадей и кучером.
В итоге получается такая внезапная сатира в стиле Джонатана Свифта: телепортация не только не облегчила жизнь, наоборот – добавила суеты, и люди все равно нихрена не успевают, а настоящие богачи транжирят время и продолжают ходить по лестницам – потому что могут!
А я продолжаю читать Альфреда Бестера, потому что это научно.

Ужасно рад тому, что Нобеля дали Кадзуо Исигуро. Больше всего у него люблю второй роман «An artist of the floating world», который у нас называется «Художник зыбкого мира». Хотя, конечно, тут все от настроения зависит, Исигуро настолько разный и настолько другой в каждой новой книге, что их все есть за что любить. И не любить тоже.
Три года назад я перевел его эссе из Гардиана, где он рассказывает о своем писательском методе под названием «Прорыв». Очень полезный текст для всех, кто пытается писать:

«Я отменю все дела на ближайшие четыре недели и устрою себе то, что мы с женой немного загадочно назвали „Прорыв“. С понедельника по субботу, с 9 утра до 10.30 вечера я буду занят только одним делом — я буду писать. Часовой перерыв на ланч и двухчасовой — на ужин. Я не увижу ни одного письма и даже близко не подойду к телефону».

http://telegra.ph/Kadzuo-Isiguro-kak-ya-napisal-ostatok-dnya-za-chetyre-nedeli-10-05

Внезапно на пару с Марией @irregardless Пирсон взяли интервью у Ольги Любарской, которая перевела "Нейроманта" Уильяма Гибсона на украинский. Получилась целая дискуссия — о сай-фае, постмодернизме, влиянии Пинчона, ну, и о переводе имен собственных, конечно, куда ж без них-то?

Но самое интересное — это рассказ Ольги о рабочем процессе:
"Гибсон описывает вообще все мелочи, как будто это сценарий с описанием раскадровок, — запахи, текстуры, оттенки. Даже если этих вещей, о которых он пишет, вообще и близко не существует, ощущение от текста абсолютно синестетическое. Выстраивать процесс работы с таким текстом довольно сложно, потому что нельзя ничего потерять, иначе это не Гибсон уже будет. Одно дело читать на досуге, а совсем другое — разбирать и собирать этот автомат так, чтобы лишних деталей не оставалось и чтобы он все-таки стрелял туда, куда Гибсон целился. Нужно было проверять каждую мелочь, даже если казалось, что и так все понятно. В общем, я отнеслась к этой книге, как к кино: работу покадрово выстраивала, если можно так выразиться, потом монтировала и смотрела, как оно в монтаже. Буквально разбирала каждый кадр и строила его заново на украинском языке".

http://dystopia.me/cyberpunk-discussion/