У Иэна Макьюэна в прошлом году вышел новый роман Nutshell – от лица эмбриона на девятом месяце беременности, который подслушивает разговоры взрослых и иногда манипулирует матерью. Он, например, любит слушать радио, и если хочет, чтобы мать включила приемник – он бьет ее ножкой в определенный участок живота – словно нажимает на кнопку; и получается такая жутковатая картина: мать думает, что включает радио, чтоб успокоить его, на самом деле это ребенок нащупал рычаги давления изнутри.
В интервью The Guardian Макьюэн сказал, что первое предложение - here i am upside down in a woman – придумал, когда сидел на каком-то скучном мероприятии. Затем, - кажется, тем же вечером, - он перечитывал «Гамлета», и две эти мысли – об эмбрионе и принце датском – стали основой нового романа.

Это, конечно, все ужасно интересно, да только если вы фанат группы Massive attack, вы точно помните, что в 1998 году режиссер Уолтер Стерн снял жутковатый клип на их трек «Teardrop», - четыре с половиной минуты эмбрион в матке поет песню со словами «Love, love is a verb. Love is a doing word», и ближе к концу открывает глаза и видит вспышки света снаружи.
Так вот, вся штука в том, что изначально в сценарии клипа 1998 года была и мать, и Уолтер Стерн хотел сделать так, чтобы эмбрион управлял ей, т.е. движения эмбриона в матке должны были предвосхищать движения матери; в итоге от задумки отказались, решили, что это слишком концептуально и вообще не соответствует настроению песни.
И вот: почти 20 лет эта идея провела где-то в литературной стратосфере, в идейном лимбе и, наконец, попала в руки к нужному писателю – и увидела свет (пардон за каламбур).

В общем, читаю теперь Nutshell, а в голове на репите играет Love, love is a verb. Love is a doing word.

https://www.youtube.com/watch?v=u7K72X4eo_s

Немного поствоенного.
Я одно время довольно серьезно изучала историю Холокоста. Сам по себе этот опыт — прикосновение к бездне, но один случай меня поразил особенно.

Есть такая книга — "Соседи" американского историка и социолога польского происхождения Яна Гросса. Книга документальная, вышла в 2000 году, а в 2012 режиссёр Пасиковский еще и снял по ней фильм "Колоски".

О чем речь. В 1941 году в польском городе Едбавне была убита вся еврейская община. Больше 1600 человек. Отдельные убийства закончились тем, что полторы тысячи человек заперли в сарае и сожгли заживо. До 2000 года считалось, что это преступление совершили немцы.
Но в 2001 году Гросс доказал, что убийство было совершено поляками. То есть — польская часть городка убила (большую) еврейскую часть. И сперла все на немцев.
Скандал после выхода "Соседей" разгорелся грандиозный. Посол Польши в Германии направляет ноту протеста журналу, опубликовавшему интервью Гроссмана. Президент Польши приносит извинения еврейскому народу. Рядовые поляки негодуют. В итоге со страшным скрипом польский «Институт народной памяти» версию Гросса признает. С оговоркой, что числа, мол, завышены да и то — все немцы-подстрекатели виноваты.
Только все затихло, тут выходят "Колоски" и скандал разгорается заново. Общество кипит, исполнитель главной роли становится чуть ли не персоной нон-грата.
Всякой нации хотелось бы быть греат эгейн. И никто бы не хотел руками жар загребать.
В сущности вся история Едбавне — про обыкновенный бытовой антисемитизм (если может быть обыкновенной ненависть одних людей к другим), этакое "не нравишься ты мне", подогретое милитаристскими лозунгами и поджаренным хвостом.
И каждый раз хочется обо всем этом невыносимом средневековье посреди 20-го века забыть. Только ставшие традиционными майские "на берлин" и "можем повторить" в исполнении соотечественников — вариация пляски на костях и отличаются от Едбавне разве что масштабом и накалом. То есть не отличаются ничем. Вообще.

А книгу прочтите.

«Ours are the streets» («Улицы принадлежат нам»), дебютный роман английского писателя Санджива Сахоты — поток сознания террориста-смертника; или, точнее, история превращения понаехавшего мигранта в поехавшего солдата веры.
Главный герой, 20-с-чем-то летний Имтиаз, впервые в жизни приезжает из Англии на историческую родину, в Пакистан, похоронить отца. Здесь, на родной земле его встречают местные и начинают всячески опекать. Проблема в том, что один из этих самых местных — на самом деле вербовщик из террористической организации. И, собственно, процесс вербовки, промывания мозгов — это одна из самых жутких и захватывающих частей романа: сперва какие-то полузнакомые люди по мелочи помогают запутавшемуся Имтиазу, затем окружают заботой, внушают ему, что он не одинок, что «все мы — одной крови, все мы — семья», потом риторика незаметно меняется, и Имтиаза знакомят с вожаком, «духовным лидером», который как бы между делом напоминает Имтиазу, что родина — это святыня, и что святые вещи самые важные — даже важнее жизни, ведь что такое жизнь без высшей цели? Нелепость, пустышка. Вот так, день за днем, «духовный лидер» потихоньку засоряет Имтиазу мозги своей софистикой и создает у него ощущение избранности, — ведь его, чужака, приняли в круг людей, которые знают больше остальных, людей, которые чтут свои корни и точно знают, как защитить родные земли от «нападок лицемерных западных захватчиков».
Террористическая линия здесь, впрочем, не единственная, сам текст построен нелинейно — повествование то и дело скачет вперед-назад — и параллельно автор раскрывает отношения Имтиаза с женой-англичанкой, рассказывает о его жизни в Англии до и после роковой поездки в Пакистан. И так тема жертв религиозного фанатизма у Сахоты рифмуется с темой усталости от семейного быта и унылой жизни синего воротничка, и ближе к концу роман-о-терроризме оказывается историей о безвольном муже, который наблюдает за распадом семьи и чувствует полное бессилие оттого, что семейное счастье ускользает, а как его вернуть — неясно, и потому отчаянно хватается за свою «веру» и «избранность».
Но жизнь, конечно же, побеждает. Как всегда неизвестным науке способом.
В одном из интервью Сахота признавался, что его любимая книга — «Анна Каренина», и эта любовь, попытка подражать Толстому в дебюте видна сразу. Собственно, «Улицы...» — это роман о семье: у главного героя их две — настоящая (мать, жена, дочь) и фальшивая («братья по оружию», «духовный лидер») — и они постоянно борются за него. И не случайно — наоборот, очень символично, — что вторая лже-семья появляется в его жизни именно на похоронах отца.
Эти толстовские метания — лучшее, что есть в романе: герой Сахоты не просто мечется между двумя семьями, его выбор гораздо сложнее — это моральный выбор любого мигранта, вечного чужака: между Западом и Востоком, между частным и общим интересами, между человеком и убеждениями, — и вывод получается неутешительный; во всяком случае сам автор, кажется, не верит, что эти два мира смогут договориться — слишком разные у них цели и ценности.
В общем, довольно грустная книга о том, что выход из одной клетки — это одновременно вход в другую, не более.

Говорят, Гюго писал голым. Серьезно. Он полностью раздевался и просил прислугу вынести из дома всю одежду. Такой вот способ борьбы с прокрастинацией: когда ты один дома, в чем мать родила, а интернет еще не изобрели, одежду унесли слуги, то и соблазна пойти погулять у тебя нет. Садись, пиши.
Или вот Шиллер. Он набивал ящики стола гнилыми яблоками и только тогда мог писать.
Гоголь и Белинский писали стоя за конторкой, а Джойс и Капоте – лежа на диване.
Это я все к чему.
Лежу, вычитываю перевод «Бесконечной шутки» (божедаймнесил), и уже в сотый раз замечаю странную фиксацию Уоллеса на потолках и, особенно, на датчиках дыма. Два главных героя книги очень много времени проводят в горизонтальном положении – Хэл любит лежать на полу в комнате отдыха, а в первой главе он и вовсе прикован к каталке ремнями и разглядывает небо (обложка первого издания отсылает нас и к этой сцене в том числе); и, кстати, Гейтли на последних двухстах страницах тоже прикован к постели – лежит в реанимации с простреленным плечом и вспоминает детство. Если читать книгу внимательно, то очень скоро зацикленность автора на потолках и датчиках дыма станет очевидной. Особенно в случае с Гейтли, который в силу роста и тяжелого детства, кажется, помнит все потолки в своей жизни.
Вот, например, один из его флэшбеков:
«Когда Дон был огромным младенцем, мать переехала с ним в небольшой пляжный домик сразу за дюнами общественного пляжа в Беверли. Аренда была невысокая, потому что в крыше зияла большая рваная дыра. Неизвестного происхождения. Кроватка Гейтли стояла в маленькой гостиной прямо под дырой. Владелец залатал дыру с помощью степлера и толстого прозрачного листа полиуретана. Попытка как-то исправить ситуацию. На ветру Северного побережья полиуретан вздувался и опадал, и выглядел как какая-то чудовищная вакуоль, вдыхающая и выдыхающая прямо над маленьким Гейтли, лежащим с широко открытыми глазами. С наступлением зимы и усилением ветра у дышащей полиуретановой вакуоли, казалось, появились характер и индивидуальность. Гейтли, где-то в четыре, думал о вакуоли как о живом существе, и называл ее "Герман", и очень ее боялся».

И вот еще характерный пассаж – на этот раз от лица Хэла, который очень любит умничать (страница 852):
«На цифровом автоответчике консоли была лампочка, которая мигала по разу для каждого входящего сообщения. Двойная вспышка лампочки автоответчика интересно перекликалась с красным индикатором аккумулятора датчика дыма на потолке: на каждом седьмом мигании телефона два огонька мигали одновременно и затем медленно расходились в визуальном эффекте Доплера. Формула, описывающая временнЫе отношения между двумя несинкопированными лампочками, пространственно сводилась к алгебраической формуле эллипса, заметил я».

Каждый из нас знает, что такое писательский блок, - когда писать не получается, в башке белый шум, и ты сидишь/лежишь и просто разглядываешь комнату, или еще говорят: тупишь в потолок. Мне кажется, Уоллес именно так и сочинял свой роман: когда сюжет не двигался, он просто начинал описывать предметы в комнате, мигающие лампочки, датчики дыма, сэндвич-панели, плитку – а дальше, видимо, как-то само начинало получаться.
Не самый плохой способ справиться с блоком, если подумать.

В общем, решил я тут выйти в киберпространство, пустился, так сказать, во все кибер-тяжкие и подписался на самые популярные книжные телеграм-каналы.
И разрази меня WannaCry, лопни мой пегий дудочник, что это было?

Короче, выписал для вас самые оптоволоконные цитаты:
— Каждый рассказ [имя автора] — это маленькая жизнь, переживаемая и преодолеваемая читателям вместе с героями.
— [эта книга] — сборник рассказов лишь по форме, но не по содержанию.
— [автор] пишет о том, о чем, казалось бы писать невозможно.
— [эта книга] — пестрое полотно, сотканное из неуловимых и трудноформулируемых материй.
— множество отсылок к мировой литературе, рассуждения о политике, дружбе, любви и религии.
— Пересказывать тексты [автора] не имеет смысла — на проверку они оказываются сложнее и глубже, чем просто сюжет.
— книга одновременно и увлекает и отталкивает
— книга никого не оставит равнодушным

Или вот — самый яркий пример — прямо-таки биткоин всех примеров: «Для своей новой книги автор выбрал вечные темы, которые актуальны для любого общества и в любое время». Нет, ну вы слышали? Вечные темы (тм). Это вам не какие-нибудь там временные темы, этот автор — спец по вечным темам (тм), поняли? Серьезный мужик этот автор, сразу видно. Речь о Франзене, кстати.

Для меня вот вечной темой (тм) в детстве были вкладыши от жвачек Turbo, поэтому вопрос: могу ли я вкладыши от жвачек Turbo рассматривать наравне с любовью, дружбой, проблемой отцов и детей (с), верностью — и вообще, не могли бы вы огласить весь список вечных тем (тм), а то я запутался. Может есть какой-то официально утвержденный перечень, типа как «7 смертных грехов»,«9 способов правильно завязать галстук», «11 вечных тем» (надо на Adme поискать — они спецы по спискам)?

Не, я знал, конечно, что рано или поздно нас всех заменят роботы, но я и не подозревал, что они уже. Роботы. Роботы, Карел!
Первый закон робототехники: не меньше двух рецензий в неделю.
Короче, чувствую себя как персонаж вот из этого комикса Тома Голда. Bleep-Bloop

Мало кто знает, но в детстве Иэн Макьюэн упал в чан, до краев наполненный учебниками по писательскому мастерству, а потом угодил в больницу, где ему вместе с гландами по ошибке удалили оригинальность.

За два месяца я прочел все романы Макьюэна в хронологическом порядке и с удивлением обнаружил, что он не такой уж хороший писатель. Что с ним не так, объясняю на Горьком:
https://gorky.media/context/sadovnik-makyuen/

По поводу макьюэнгейта чуть запоздало вот что скажу.

Краткое содержание для тех, кто вдруг не в курсе: @polyarinov написал довольно обстоятельное эссе где рассказывает о том, чем плох писатель Макьюэн, литературный маугли, выращенный учебниками по литературному мастерству: https://gorky.media/context/sadovnik-makyuen/ Часть литературной общественности, в том числе Галина Юзефович, считающая Макьюэна писателем хорошим, расстроилась. Литературный фейсбук немедленно, но без былого задора разделился на team Polyarinov и team Yuzefovich (в прошлом году, когда все обсуждали, может ли переводчик Немцов называть Фрейда Фройдом как-то повеселее было).

Так вот, @agavr_today высказал важное: «Поляринов злой, но зоркий». И вот это мне кажется самым важным, а не то, прав он или не прав, хороший писатель или плохой. Алексей исходит из своего убеждения в том, что хороший писатель должен скорее быть провокатором, чем эстетом, это убеждение ничуть не лучше и не хуже обратного или любого другого. С колокольни своего читательского опыта он видит в Макьюэне те недостатки, которых не видят (или не считают недостатками) люди с других колоколен. И ровно те же претензии, которые предъявили ему, предъявляют любому другому человеку, имеющему и выражающему своё тщательно сформированное и аргументированное мнение — в том числе той же Юзефович.

И в этом, по-моему, интерес. Нам всем надо прислушиваться к звону чужих колоколен, к стуку других барабанов.

Ник Харкуэй. Слышали о таком? Сейчас расскажу.
Это такой английский писатель, в России скоро выйдет перевод его дебютного романа. В 2008-м Харкэуэй написал The Gone-away world («Мир, который сгинул»), книга яркая, смешная и очень амбициозная – 592 страницы чистого безумия в декорациях постапокалипсиса.
Замес такой: люди создали Сгинь-Бомбу – оружие, которое при детонации высасывает из материи ее организующий принцип, информацию. Но тут (как всегда у военных) возник побочный эффект: оказалось, что материя, лишенная информации, не распадается на атомы и не исчезает, гораздо хуже – она превращается в хищный туман (герои называют его «Дрянь»), который стелется по земле, ищет новую информацию и питается ею. И даже способ питания у Дряни особенный: настигнув людей, она просачивается в их подсознание и оживляет («овеществляет») сидящие в нем страхи, сны и сомнения.

Звучит как сюжет Кинга или Лавкрафта, но Харкуэй – другой, он не спешит нагнетать кошмар, наоборот, его жанр я бы определил как роман-цирк, пост-ядерное шапито. Я поясню: у Харкуэя есть одна черта, которой не хватает многим современным авторам: он не боится быть смешным, нелепым и, совершенно не комплексуя, тянет в свой текст все, что плохо лежит. И «Мир…» в этом смысле – довольно освежающее чтение, яркий пример того, что получается, когда взрослый и очень умный писатель забивает на правила и пишет книгу, которую мечтал написать еще будучи школьником – ну, знаете, с кунг-фу, зомби, огромными шумными тачками, влюбленными в героя красотками-медсестрами и прочим пиу-пиу-ты-убит. При всем при этом его роман – не пародия и не оммаж, он вполне самобытен; сложный, закрученный сюжет и хорошо прописанных персонажей Харкуэй погружает в почти-мультяшную атмосферу. И получается довольно круто.
Иногда, впрочем, эта его авторская наглость вредит тексту, – "Мир..." кое-где выглядит очень избыточным и многословным, – ты то смеешься в голос и приговариваешь «во дает!» и отсылаешь цитаты из книги друзьям, то начинаешь ворчать: «эй, ну завязывай, хватит бросаться в меня гэгами, сколько можно, у тебя тут сюжет еще есть, помнишь?», или как верно заметил рецензент «The Guardian»:

«Прочесть «Мир, который сгинул» – все равно что провести неделю с гиперактивным щенком. Столько приятных моментов, но к концу выдыхаешься».

Чаще всего Н.Х. сравнивают с Воннегутом, и это справедливо; я бы сказал, что Харкуэй – это Воннегут под псилоцибином; он написал по-хорошему дурацкий роман, в фундаменте которого лежат совсем не дурацкие проблемы – в нем, например, есть весьма нетривиальные попытки поразмышлять о главном побочном эффекте любой войны – о беженцах:
Из хищного тумана, оживляющего кошмары, приходят «новые люди» – внешне неотличимые от нас, но появившиеся из ниоткуда, "нерожденные", – и эти существа собираются вместе, организуют свои деревни, города, колонии, которые очень беспокоят людей настоящих, и настоящие люди все никак не могут решить, что же делать с «новыми», оставить их в покое или выгнать? Пустить их к себе или сравнять их самодельные деревни с землей? Есть ли у них права? Можно ли их вообще считать людьми?
И весь этот высокий пацифистский, антивоенный пафос Харкуэй намеренно стилизует под фильм категории «Б»: тут вам и тайное общество ниндзя-мимов, и уроки кунг-фу, и финальная рукопашная схватка со злодеем, и огромные передвижные дома на колесах-гусеницах, а так же – ожившие кошмары, блуждающие в хищном тумане, победить которые можно лишь… впрочем, нет, это уже будет спойлер.

P.S. А еще Харкуэй – родной сын Джона Ле Карре; и это как раз тот случай, когда сын старается быть максимально непохожим на батю.

Последние две недели на репите слушаю альбом Mezzanine – и тут такое! Ди-джей Goldie в интервью подкасту Distraction Pieces проговорился о том, что настоящее имя Бэнкси – Роберт.
Я поясню, почему все так всполошились. Уже несколько лет в фанатских кругах есть теория, что солист Massive Attack Роберт Дель Ная – это Бэнкси.
Аргументы такие:
1) Оба выросли в Бристоле.
2) Дель Ная не только музыкант, но и дьявольски талантливый художник. Он, например, оформлял обложки всех альбомов Massive Attack. И – самое главное – именно Дель Ная, как считается, первый из бристольских уличных художников начал работать с трафаретами.

А вот цитата из книги Бэнски «Wall and piece» о том, как он додумался до трафаретов:
«Когда мне было восемнадцать, я провел целую ночь, пытаясь написать «LATE AGAIN» («ОПЯТЬ ОПОЗДАЛ») серебристыми буквами-пузырями на боку пассажирского поезда. Появились полицейские, и я изорвал одежду в клочья, убегая от них сквозь заросли терновника. Мои кореша добрались до машины и укатили, а я больше часа прятался под самосвалом. Лежа там, в луже машинного масла и слушая проходящих мимо копов, я понял, что мне нужно либо как-то сократить время нанесения рисунка на поверхность, либо просто завязывать с этим. Я смотрел вверх на трафаретную пластину на бензобаке и вдруг подумал, что я мог бы скопировать этот стиль — просто сделать каждую букву высотой в три фута.
Наконец, я вернулся домой и забрался под одеяло к своей девушке. Этой ночью у меня было озарение, сказал я. "Тебе лучше перестать принимать наркотики, — сказала она, — это вредно для сердца"».

3) И даже больше – в документальном фильме Бэнкси «Выход через сувенирную лавку» у Дель Ная есть камео.
4) А год назад журналист Крэйг Уильямс обнаружил, что фрески Бэнкси довольно часто появляются в городах до/после концертов Massive Attack. Так было, например, в Торонто, где фреска появилась утром перед выступлением группы; и позже – еще в пяти городах, включая Нью-Йорк и Лос-Анджелес.

Ясное дело, при сегодняшних технологиях сохранять анонимность для Бэнкси – задача не из легких, и лично я считаю, что самое большое одолжение, которое фанат может сделать художнику – это оставить его в покое, но даже если мы никогда не узнаем, кто такой Бэнкси на самом деле, сама мысль о том, что это может быть Дель Ная, лично меня приводит в восторг.
Представьте: один человек за последние 20 лет не только сделал стрит-арт частью высокого искусства, но и вместе с Трикки изобрел целое музыкальное направление – трип-хоп.
И еще: это что же получается – самую известную заглавную тему, – из сериала «Доктор Хаус», – Teardrop (с альбома Mezzanine, кстати) тоже написал Бэнкси?

Вот уж действительно "человек и пароход". Не удивлюсь, если скоро выяснится, что он еще и написал сценарий второго «Терминатора», снял «Ночи в стиле буги», придумал спецэффекты для «Матрицы» и пролоббировал нобелевку для Боба Дилана.
Вот это будет К-К-КОМБО!
Не, ну а что? Почему бы и нет?

P.S. Ссылку на Teardrop я уже вешал здесь месяц назад, поэтому саундтреком этого поста будет «Angel» – самый параноидальный клип в истории. Досмотрите до конца, мощное видео:
https://www.youtube.com/watch?v=hbe3CQamF8k

Мы живем в интересное время. Помню, читал «Purity» Франзена и удивлялся тому, насколько стар душой этот писатель.
В каждом его тексте сквозит презрение ко всему новому. Вот, например:

«Среди самого неприятного, чем меня порой раздражают современные технологии, — то, что, когда очередное новшество, ощутимо ухудшившее мою жизнь, ищет все новые и новые способы портить ее, мне позволяется жаловаться всего год-другой, после чего распространители крутизны начинают мне говорить: пора бы уже привыкнуть, дедуля, так сейчас жизнь устроена».

Я только сейчас понял, насколько злободневна «Purity». Сейчас, когда власти пытаются заблокировать Телеграм и травят Павла Дурова.
Роман «Purity» хорош тем, что он отлично иллюстрирует образ мышления человека прошлого: такого, знаете, дедули (с), который считает всех молодых безвольными и зависимыми от «энтих ваших гандежтов», и совершенно уверен, что технологии — зло по определению. Он даже не пытается найти хоть что-то хорошее в прогрессе, для него прогресс — предмет вечного раздражения. Одна из главных сквозных тем «Purity» — противостояние старых-классических и новых-интернет СМИ. С одной стороны у нас Том Аберрант, интеллигентный главред журнала, «истинный журналист» со своим этическим кодексом, с другой — одиозный нарцисс-психопат-анархист Андреас Вольф. Интернет-знаменитости, фигуры, подрывающие иерархию, вроде Джулиана Ассанжа, для Франзена — просто торговцы навозом («У нас тут информационная служба дерьма», — говорит одна из сотрудниц проекта «Солнечный свет»; и в той же главе одна из героинь рассказывает историю о молочной ферме, которая, прикрываясь молоком, на самом деле главную прибыль получала с продажи навоза).
И в этом главная проблема: «Purity» — роман, насквозь пронизанный технофобией автора, написанный человеком, который совершенно не хочет в технологиях разбираться, прогресс для которого — это вторжение в его личное пространство и обесценивание «старых-добрых-теплых-ламповых» времен.
И это странно: ведь Франзен на самом деле уловил важный тектонический сдвиг в развитии СМИ, проблема в том, что он не пошел дальше, а тема неизбежной мутации медиа в условиях стремительного развития интернета так и осталась висеть в воздухе нераскрытая. И если бы Франзен был более, эмм, молод душой, он бы заметил, что все «классические» СМИ уже давно переселились в интернет и может быть со скрипом, но постепенно осваивают новые форматы, в частности, работу со сливами и хакерскими атаками (см. Панамагейт и т.д.); это не «торговля навозом», дедуля (с), это новая реальность.

И вот теперь в России все гос-СМИ травят Телеграм и Павла Дурова. Это довольно мерзко и очень симптоматично. Борьба российской власти с Дуровым — это совсем не про контроль. Это история о динозавре, который своим рептильным мозгом чувствует, что время ускользает от него, что новые люди уже пришли, и потому превентивно мочит их, надеясь таким образом отсрочить свою смерть, остановить время.
Я рад, что Павел Дуров есть, и что он не идет на компромиссы. И самое прекрасное, что школьники, новое поколение, — они будут именно с него брать пример. Они (я верю) не вырастут терпилами. Они будут знать, что регалии, дипломы, близость к власти — все это ерунда. Единственное что сегодня важно — это адаптивность, способность максимально быстро учиться и усваивать новые знания и использовать их. Играть на опережение.
И Павел Дуров как раз такой новый человек, играющий на опережение, который самим фактом своего существования рушит и отменяет старые иерархии; причем, что иронично, ему даже ничего не нужно делать, он все продумал заранее, раскидав сервера Телеграма по всему миру, так, что ни один вертухай никогда до них не доберется, и теперь, запасшись поп-корном, наблюдает за тем, как устаревшие, архаичные институции тужатся, надеясь отменить будущее.
Вообще, это довольно трогательно — смотреть как динозавры пытаются стереть из сети информацию о том, что они вымирают.
Сложно стереть что-то из сети, если ты тиранозавр, ведь у тебя короткие кривые ручки.

Разрази меня Борхес, какая история!
Я сейчас такое расскажу, не поверите.
Все уже слышали, наверно, о блокчейне и биткоинах, но мало кто понимает, что же это такое. Я тоже не все понимаю, но суть не в этом.
Я вам сейчас расскажу краткую историю создания «Эфириума» (Ethereum). И знаете, друзья, там такой сюжет, что самое лучшее название для него «Тлён, Укбар, Ethereum».
Так вот, есть такой гениальный программист Виталик Бутерин. Он создал свою собственную блокчейн-систему. Детали сейчас не важны, просто знайте: весной 2016-го проект Бутерина с помощью краудфандинга (!) собрал 150 (сто пятьдесят) миллионов долларов.
Система была запущена — огромная, мощная электронная вселенная со своей внутренней валютой, которая имеет ценность и в нашей реальности тоже, т.е. вполне конвертируема.
Однако, по всем правилам драматургии, в истории Бутерина случился inciting incident. Какой-то хакер нашел уязвимость в исходном коде, пролез в «дыру» и выкачал из нее криптовалюты на 50 миллионов долларов.
Взлом продолжался 6 часов, и все это время сотрудники компании безуспешно боролись с утечкой: каждый раз, когда они пытались зайти в профиль, хакер обрушивал их сайт.
От мгновенного краха компанию Бутерина спас встроенный алгоритм защиты: по закону «Эфириума» увести из него валюту и конвертировать ее можно только через месяц.
А теперь представьте потенциал этой истории: вы создали принципиально новую финансовую систему, главная фишка которой — децентрализация и независимость от банков; это по-сути государство внутри машины; и эту систему тут же хакнул какой-то злой гений, и теперь у вас тридцать дней; не отыщете хакера — вам конец; это смерть не только для проекта, но и для вашей репутации.
И вот здесь начинается самое интересное, потому что отследить движение криптовалюты невозможно — в этом ее суть, она электронная, и в данный момент существует лишь во внутренней реальности Ethereum.
В каком-нибудь техно-триллере герои отследили бы злого хакера, и все закончилось бы «третьим актом» — схваткой с антагонистом и, возможно, хэппи-эндом.
Но как это всегда бывает — реальность гораздо интересней вымысла. И решение создателей было настолько же безумно, насколько гениально. Терять-то им все равно нечего.
И знаете, что они сделали?
Они обновили протоколы методом «хард-форка» — откатили всю систему (со всем сообществом, со всеми миллионами эфира внутри) к моменту взлома, т.е. внутри системы создали параллельную «ветку реальности», в которой взлома не было!
Я сейчас не шучу.
Расчет был прост: когда члены сообщества (их называют «майнеры») обновятся до новой версии программы, — т.е. переедут в новую ветку, то первую «взломанную» ветку можно будет просто снести, уничтожить. А значит уничтожить информацию о взломе.

И если вы думаете, что это конец истории, то — ХА!
Самое крутое дальше: когда создатели «Эфириума» объявили о «хард-форке» и создании «новой ветки» и попросили майнеров переехать в нее, сообщество раскололось — нашлись те, кто обвинил создателей в нарушении собственных правил — и эти майнеры-староверы из принципа не стали переселяться, остались в старой, «оригинальной» ветке реальности «Эфириума».
Напоминаю: это не сюжет диджитал-романа, это произошло в 2016-м году.
И мой внутренний Борхес ликует.
Представьте: где-то в мире сейчас функционирует электронная крипто-валютная сеть Ethereum, существование которой поддерживают так называемые майнеры, люди, строящие блокчейн, цепочку токенов (не спрашивайте), то есть буквально — если майнеры вдруг остановятся, система рухнет, исчезнет, и в этом смысле майнеры — они как Атланты, хранят Ethereum в равновесии. И там же, внутри этой, скажем так, «Матрицы», внутри этого «киберпространства», есть лимб, ветхозаветная, изначальная реальность, в которой все пошло по другому сценарию — в той ветке взлом произошел (!), но часть майнеров, — самые принципиальные, — осталась там, и теперь они тоже строят параллельный блокчейн (не спрашивайте), поддерживают эту, изначальную реальность.

И я сейчас сижу и думаю: божемой, какой сюжет можно из этого извлечь, сколько потенциала в этой истории — это же новый миф: Создатель (программист), чтобы избежать смерти (банкротства), сотворил параллельный мир и призвал обитателей старого мира последовать за ним, но часть обитателей-староверов отреклась от него, потому что он нарушил собственные заповеди, они остались в изначальной реальности и теперь существуют самостоятельно в «ветхозаветном» мире.
Короче, буду следить за событиями — запасся поп-корном, жду, когда два мира столкнутся, иначе зачем все это?
И да, это к слову о том, как должен выглядеть сегодня «роман об интернете».
Именно так.

Так. Я еще вот что хотел сказать.
10% комментов под постом о «параллельных реальностях Эфира» — это ворчание программеров, которые сообщают мне, что я написал ерунду, и что «хард-форк» — это обычная процедура, и нет там никакого чуда.
Это ужасно интересный симптом, с которым я довольно часто сталкиваюсь: такое когнитивное искажение, эффект «замыленного глаза». Это как нейрохирург, который не понимает, почему кто-то считает чудом мозг, по мнению нейрохирурга это просто обычный орган, или пилот, называющий дурачками людей, которые как дети радуются взлету и приземлению.
Вот есть, например, метро — мы каждый день им пользуемся. И если спросить у людей, что они думают о метро, люди скорее всего первым делом вспомнят какие-то бытовые вещи: давки, шум, запах пота.
И это понятно, мозг так устроен — он экономит энергию, ищет самые короткие пути и «удаляет» из памяти кластеры, которые мы не используем и не тренируем.
Но.
Я помню, когда в первый раз спустился в метро, я думал: куда, черт возьми, девают всю эту землю, когда копают тоннели?
Только подумайте: вы вот сидите/стоите в метро, держитесь за поручень и смотрите в телефон, и вроде бы ничего особенного не происходит, вы просто едете на работу.
И в то же время вы под землей, на глубине от 2 до 50 метров, внутри разветвленной системы тоннелей, в вагоне поезда, который мчится со скоростью 50-60 км/ч и параллельно раздает вай-фай.
Вы почитайте про московское метро, это ж вообще феерия, они первую ветку в 1932 году лопатами вручную выкопать пытались. Я не шучу. Только потом до них дошло насколько это тупо, и они пригласили горных инженеров и иностранных специалистов, которые объяснили им, что строить метро лопатами — это как рисовать Сикстинскую капеллу банным веником. То есть занятие отважное, но довольно нелепое.
Это действительно проблема: как и тогда, сегодня люди не очень понимают, что каждое инженерное сооружение — в том числе электронное — это чудо. Всегда. Чудо потому, что требует от автора огромных ресурсов и — главное — интуиции.
Я помню, в университете изучал гидравлику и архитектуру и каждый раз поражался тому, с каким скучающим видом лекторы рассказывают нам о строительстве плотин и акведуков. Плотина, чтоб вы знали — это такая тонкая стенка, которая держит миллионы тонн воды на месте. Миллионы долбанных тон долбанной воды. Той самой, которая точит камень. И в отличие от бобров, люди строят плотины не из палок и грязи. Ну, то есть, да, в России есть сооружения, которые выглядят так, словно их собрали из палок и грязи, но сейчас не об этом.
Вернемся в метро. Горные инженеры рассказали советским аппаратчикам про проходческие щиты и кессоны — то есть как бы сказали им: ребят, такие дела, есть технология, все учтено, вот чертежи из Лондона. Аппаратчики посмотрели на чертежи и как-то засомневались: дороговато, мол, может все же лопатами? Лопата же — орудие пролетариата. Мы вон даже едим с них иногда. Полезный инструмент, короче. А то технологии эти ихние заморские, буржуазные!
Тут были долгие переговоры, с матами и апперкотами, но в итоге здравый смысл победил (как всегда неизвестным науке способом) — и партия раскошелилась на проходческие щиты и кессоны.
Но и это еще не все: когда дело сдвинулось с места, и первые станции уже были готовы к сдаче, оказалось, что строители-комсомольцы совершенно забыли про эскалаторы.
Впервые эскалаторы изобрели для лондонской подземки, и делали их в те времена всего две фирмы в мире. А сейчас самый крутой нюанс: первый московский эскалатор Метрострой приобрел за 200 тысяч золотых рублей. Золотых! Как настоящие пираты, йо-хо-хо. Надеюсь, расплатились прямо сундуками, иначе зачем все это? Круче было бы только если б они свой первый эскалатор взяли на абордаж.
В общем, я теперь, когда захожу в метро, говорю себе: ты, Алексей, заходишь в подземку, которую девяносто лет назад начинали копать лопатами, в подземку, первый эскалатор для которой купили за золотые монеты.
Возможно именно поэтому я каждый раз, вставая на эскалатор, начинаю напевать «йо-хо-хо, и бутылка рома!» и даю печеньку своему воображаемому попугаю на плече.

Я тут продолжаю свое киберпанк-исследование. Про Уильяма Гибсона скоро расскажу, а пока вот пара веселых сюжетов из жизни:
полгода назад в «Атлантике» была статья, называлась «Неизбежность взлома». Автор провел эксперимент: арендовал сервер на Амазоне, замаскировал его под «уязвимое устройство» и стал наблюдать. За 12 часов он зафиксировал 300 (триста) попыток "угона".
Там было много смешных деталей: например, рассказ о том, как хакеры получили доступ к тысячам вэбкамер одной неназванной фирмы просто потому, что на них на всех по умолчанию стоял пароль xc3511, который большинство пользователей просто не поменяли.
Плюс: совершенно эпическая история о взломанных тостерах и авто-регистраторах, которые используются для DDos-атак.
Сижу теперь и думаю: возможно, мой модный беспроводной тостер прямо сейчас атакует дата-центры Твиттера вместе с целой армией других тостеров-зомби.
Это как-то грустно: даже у тостера жизнь интереснее, чем у меня.
Или вот еще шумная история, о которой мало кто слышал: про одновременный взлом серверов нескольких крупных банков. Специалисты в шоке — в кибербезопасность вложены миллионы, как такое возможно?
Разгадка прекрасна: хакеры не стали лезть в систему, они поступили проще — получили доступ к камерам наблюдения в гольфклубе для банкиров, и подглядели комбинации на замках на шкафчиках для одежды. Почти у каждого банкира пароль от шкафчика совпадал либо с пинкодом от карты, либо с паролем от рабочей электронной почты.
Да-да, настолько банально.
И именно так киберпанки получили доступ к переписке, а уж там вообще лежало все необходимое, чтобы обрушить фондовые рынки. И все потому, что кое-кто поленился придумать нормальный пароль.
История поучительная: взломщики сделали ставку на человеческую лень — и не прогадали. Ну а что? Давайте по-честному: многие из нас используют один/два пароля для всех своих устройств, и в этом смысле мы мало чем отличаемся от этих самых «банкиров».
Вообще, взломы и утечки — это всегда интересно в первую очередь с точки зрения антропологии. Компьютеры сделали мир очень хрупким. Ведь вирус Wannacry, например, поразивший в мае тысячи машин, включая аппаратуру минобороны, — тот вирус вовсе не был шедевром программирования; и заражение стало возможно лишь потому, что на атакованных компах стояло либо пиратское, либо не обновленное ПО. То есть люди тупо «не предохранялись».
Вот именно поэтому, друзья, я и не верю в конспирологические теории — во все эти байки о заговорах, многоходовках и заранее продуманных кем-то коллапсах.
Если мир и грохнется, причиной краха станет не чей-то злой умысел, а банальные лень и халатность.
Не взрывом, но всхлипом.
Запомните этот твит.
-
Вот так умер ты, попадаешь в лимб, тебя там вводят в курс дела, и ты такой: постойте-ка, мир рухнул? Но как?
А тебе в ответ: все началось с того, что кое-кто забыл убрать галочку и случайно скачал браузер Амиго *тяжелый вздох* после этого процесс было уже не остановить...
И ты такой: ????????
А они тебе: Да мы знаем, сами в шоке. Из-за какого-то одного кретина нам теперь заново эволюцию запускать.
-
Вот статья из "Атлантика":
https://www.theatlantic.com/technology/archive/2016/10/we-built-a-fake-web-toaster-and-it-was-hacked-in-an-hour/505571/

У вас бывало такое: читаешь одного писателя и сквозь него вдруг начинаешь понимать, за что любишь другого. Как будто эта только что прочитанная книга заполнила пустоты в понимании предыдущей.

Вот я на днях прочел "Pattern recognition" Гибсона, и благодаря ему, наконец, понял, о чем на самом деле "Гламорама" Брета Истона Эллиса, и даже вдруг эту самую "Гламораму" полюбил.
Серендипность, короче.

Даже вот текст для "Горького" написал:
https://gorky.media/context/gibson-protiv-ellisa/

Вопрос: как мы определяем, кто из героев в книге – главный?
Самый простой и очевидный ответ: у главного больше всего «экранного времени», вокруг него вращаются все остальные персонажи.
Более сложный ответ: все решает драматургия, ведь хорошая история – это всегда столкновение героя; с обстоятельствами и/или с антагонистом (анти-героем), его эволюция.
Ergo: главный герой – тот, без кого история не работает. Он – несущая конструкция нарратива, убери его – и все рухнет.
Яркий пример: фильм Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира» (на мой взгляд, лучший его фильм), где автор обыгрывает именно эту идею. Главный герой у Аллена в какой-то момент ломает четвертую стену и сходит с экрана в «реальный мир». И фильм, который он покидает, просто останавливается: все остальные персонажи не знают, что делать.
Отсюда новый вопрос: возможно ли сочинить историю, которая будет отлично работать без главного героя? При том, что главный герой там все же есть, но он ничего не решает и вечно опаздывает?
Только подумайте: финальная схватка без главного героя; и даже больше: возможно ли создать историю, в которой все самые важные сюжетные повороты происходят без участия протагониста?
Есть такой человек, Ной Хоули, – он сценарист сериала «Фарго», и, мне кажется, он сочинил именно такую историю.
Сюжет в третьем сезоне «Фарго» такой: есть два брата, у них сложные отношения, и менее успешный брат нанимает вора-домушника, чтобы тот проник в дом к более успешному брату и украл коллекционную марку. Но вор-домушник не блещет умом, он теряет записку с адресом, едет не в тот город, врывается не в тот дом и, - что самое страшное, - случайно убивает хозяина. Это убийство запускает цепочку довольно жутких событий, настолько жутких, что ближе к концу город будет завален трупами; погибнут все, включая братьев.
По всем законам криминальной драмы в этой истории должен быть полицейский/детектив, который будет распутывать дело. И он тут есть. Точнее – она; детектив Глория Бёргл. И именно она – тот самый главный герой, который ничего не решает. На сюжетном уровне. Глория очень умна, она талантливый, прирожденный полицейский, умеет работать с уликами и видеть связи, она постоянно преследует антагонистов, и все никак не может их настигнуть – и эта ее борьба очень напоминает апорию Зенона об Ахиллесе и черепахе; черепаха всегда на шаг впереди.
Надо сразу сказать: убрать главного героя за скобки – это невероятно смелый ход. Я прочел много сценариев, и большинство из них держится на стандартных приемах; есть главный герой, у него есть две цели – ложная и настоящая, т.е. то, чего он хочет (want), и то, что ему действительно нужно, хотя он об этом пока и не знает (need). Обычно где-то в начале третьего или в конце второго акта герой добивается ложной цели и вдруг понимает, что, ах, какой же он был дурак, он ведь хотел совсем не этого; а дальше – катарсис и стремление к настоящей цели, затемнение, титры.
Вы много раз видели этот прием в кино: такая структура хорошо видна, например, в семейных и романтических комедиях: герой хочет разбогатеть и на этой почве портит отношения с семьей; в конце он понимает, что деньги ничего не значат, если у тебя нет дома, где тебя ждут. Что-то такое.
Поэтому я и заостряю ваше внимание на Глории Бёргл, героине «Фарго». Глория – уникальный персонаж, потому что она борется не с антагонистом. Она борется с сюжетом, т.е. постоянно пытается настичь основную историю, стать ее частью, сыграть в ней важную роль; но история ускользает от нее. В каком-то смысле она борется с автором.

И, кстати, обратите внимание: даже у Коэнов в оригинальном фильме главная героиня, Мардж, в итоге собственноручно поймала последнего преступника. Т.е. формально канон был на месте – главный герой ловит злодея. В случае с Глорией нет даже этого – Ной Хоули даже здесь демонстративно выбрасывает учебник по сценарному мастерству в мусорку. Особенно четко это видно ближе к концу, когда антагонисты сами расстреливают друг друга, и Глория приезжает уже на готовое место преступления и молча наблюдает за тем, как судмедэксперты упаковывают трупы тех, кого она должна была поймать.
В третьей серии есть вставная новелла – об андроиде, который ходит по миру и каждому встречному говорит единственную фразу – «я могу помочь!», это все, что он может сказать, и это очень грустно и иронично, потому что помочь он, очевидно, никому не может, даже самому себе, ему ведь так и не объяснили, зачем его создали.
Эта история – ключ к пониманию роли Глории; сама Глория в конце как раз говорит: "я чувствую себя, как тот андроид, иногда я сомневаюсь, что я нужна для чего-то, что я вообще существую".
Вот так, одним коротким диалогом в конце, сценарист Ной Хоули превращает обычную криминальную драму в беккетовскую мета-пьесу, в которой герой вполне осознает свое бессилие и свою неспособность повлиять на сюжет.
Аплодирую стоя.

Внезапно на Афише пою дифирамбы Стивену Кингу. Дедлайн был беспощадный, пришлось брать тему штурмом, поэтому текст кое-где чуть дерганный и невротичный, но вроде норм получилось:

"Именно здесь, во всех этих бытовых зарисовках просвечивает настоящий Кинг, которого любят миллионы. Поставщиков ужастиков на рынке много, но, кажется, никто, кроме него, не способен так ярко и эффектно фиксировать повседневность, цеплять читателя деталями и приметами времени. В этом смысле Кинг — такой американский Бальзак, летописец и землемер одноэтажной Америки 1970-х – 1990-х: видеокассеты, сигареты без фильтров, игровые автоматы, грайндхаус, открытые кинотеатры, велосипеды с изолентой на спицах, раздолбанные «Шевроле» с ржавыми кузовами, свисающие с дерева качели-покрышки у дома, неоновые вывески, придорожные забегаловки, полароидные снимки, автоматы с газировкой, гамбургеры, календари с девушкой месяца из Playboy в туалетах, протертый линолеум, москитные сетки на дверях в Бангоре, Касл-Роке, Дерри и прочих кинговских захолустных городках — вымышленных и не очень.

Уж если говорить о ярлыках, то Кинг, конечно, никакой не король ужасов — он самый настоящий гений места, сделавший для штата Мэн столько же, сколько Фолкнер — для юга США. И у него тоже есть своя Йокнапатофа — вселенная «Темной Башни».
Остальное по ссылке:

https://daily.afisha.ru/brain/6358-ot-kerri-do-temnoy-bashni-13-glavnyh-knig-stivena-kinga/

Я тут, короче, последние два месяца провел в киберпространстве — питался только оптоволокном и пил свежевыжатый вайфай по утрам, лежа в гамаке, сплетенном из нейросетей — читал в основном Уильяма Гибсона, чуть-чуть Йена Макдональда, а еще The Verge, TechCrunch и Nature, и вот что из этого вышло:
https://gorky.media/context/perestat-doit-oruella-i-nachat-zhit/

Посмотрел классную документалку, называется «It might get loud». Замес такой: автор собрал в одной комнате трех знаменитых гитаристов: Эджа из U2, Джека Уайта из The White stripes и Джимми Пэйджа из Led Zeppelin. Пэйдж, честно говоря, выглядит лишним, сказать ему особо нечего, ведет себя как обычный забронзовевший классик. Имеет право, но суть не в этом.
Весь фильм держится на Эдже и Джеке Уайте, точнее, на их противостоянии. Эдж внешне такой немного дальнобойщик — с бородкой, в джинсах, на голове шапка, а Уайт похож на персонажа из ранних фильмов Тима Бёртона, весь бледный, черно-белый, с галстуком-бабочкой, в гангстерской шляпе и ходит всюду вместе с сыном, который одет и подстрижен абсолютно так же и выглядит как уменьшенный клон отца.

Оба на камеру размышляют о ремесле/искусстве гитариста — и это безумно интересно. Эдж перфекционист, у него десяток гитар, и каждую он осматривает тщательно, как кинолог — собаку редкой породы. У него целый фургон аппаратуры, плюс личный техник, и музыку он играет, подключившись к ноутбуку, чтобы следить за частотой звука — он же вообще новатор в этом плане: один из первых стал использовать электронную обработку сигнала, дилэй и вот это все.
Джек Уайт — полная противоположность Эджа. Уже на первых минутах он говорит, что «удобство — это болезнь, с которой каждый художник должен бороться» (в оригинале звучит лучше: «That’s the disease you have to fight in any creative field — ease of use»).
«Я люблю собирать гитары с погнутым грифом, — говорит Уайт, — немного расстроенные, старые, поцарапанные, я люблю работать через борьбу, заставлять их передавать мои чувства, — потому что мне нужно сопротивление».
И добавляет: Я боюсь только одного — что буду доволен собой.
Ах да, совсем забыл! Фильм начинается с такой сцены: Джек Уайт, — одетый во все черное, в жилетке и в галстуке-бабочке, ну вылитый персонаж "Сонной лощины" или "Кошмара перед рождеством", — в какой-то глухомани, то ли на ферме, то ли еще где, берет доску, забивает в нее два гвоздя, натягивает между ними струну, заталкивает под нее бутылку из-под колы, прикручивает к ней усилитель — и начинает, блин, извлекать из этого музыку! Музыку — из доски и двух гвоздей. Затем закуривает сигарету, смотрит в камеру и говорит: «кто сказал, что гитару нужно покупать?»

Я всегда любил The White stripes, особенно их последний альбом Icky Thump, но только после этого фильма, наконец, понял, за что: как раз за этот грязный, нервный, кустарный звук, когда все швы наружу. И сам Джек Уайт — образец дикорастущего художника; чтобы вынуть душу из слушателя ему нужно немного: доска, два гвоздя, струна и пустая бутылка из-под колы.

Саундтреком поста пусть будет "300 M.P.H. Torrential Outpour Blues" как раз с альбома Icky Thump:
https://www.youtube.com/watch?v=mcog70xgyAw