Знаете, есть такие люди: их миссия на Земле – сообщать нам, что мы неправы. Ну, давайте, признавайтесь, у каждого ведь есть такой знакомый: до хрипоты будет объяснять вам, почему то, что вам нравится – фильм или книга – на самом деле полное дерьмо. При этом человек уверен, что делает вам одолжение – открывает глаза.
Так вот, таким любителям спорить об «элитарности» и «вульгарности» всегда хочется напомнить, что мир вообще-то невозможно вот так по линеечке поделить на буревестников и ужей, и было время, когда Лопе де Вега на полном серьезе писал, что «Сервантесом способен восхищаться только неуч»; а театр в эпоху Возрождения считался дном искусства, и написание пьес было ремеслом не более престижным, чем ремесло сапожника. И если бы Шекспир при жизни решил издать свои тексты, его бы подняли на смех (как подняли на смех его современника, драматурга, Бена Джонсона (подробнее об этом см. эссе Борхеса «Загадка Шекспира»)).
Ну или вот цитата из эссе Дэвида Фостера Уоллеса «Посмотрите на омара»: «... еще в 1800-х омары были пищей низших классов, их ели только бедные. Даже в суровой, каторжной среде ранней Америки в некоторых колониях существовали законы, запрещавшие кормить заключенных омарами чаще, чем раз в неделю, считалось, что это жестоко; как заставлять людей есть крыс».
Вот так: продукт, который сегодня ассоциируется с роскошью и богатством, еще каких-то двести лет назад мог стать причиной бунта зэков, недовольных тюремным меню.
Так вот, таким любителям спорить об «элитарности» и «вульгарности» всегда хочется напомнить, что мир вообще-то невозможно вот так по линеечке поделить на буревестников и ужей, и было время, когда Лопе де Вега на полном серьезе писал, что «Сервантесом способен восхищаться только неуч»; а театр в эпоху Возрождения считался дном искусства, и написание пьес было ремеслом не более престижным, чем ремесло сапожника. И если бы Шекспир при жизни решил издать свои тексты, его бы подняли на смех (как подняли на смех его современника, драматурга, Бена Джонсона (подробнее об этом см. эссе Борхеса «Загадка Шекспира»)).
Ну или вот цитата из эссе Дэвида Фостера Уоллеса «Посмотрите на омара»: «... еще в 1800-х омары были пищей низших классов, их ели только бедные. Даже в суровой, каторжной среде ранней Америки в некоторых колониях существовали законы, запрещавшие кормить заключенных омарами чаще, чем раз в неделю, считалось, что это жестоко; как заставлять людей есть крыс».
Вот так: продукт, который сегодня ассоциируется с роскошью и богатством, еще каких-то двести лет назад мог стать причиной бунта зэков, недовольных тюремным меню.
Есть у меня традиция: каждый год перед 23-м апреля я борюсь с одним распространенным заблуждением. Скоро повсюду начнут появляться сообщения о том, что Шекспир и Сервантес умерли в один день.
Так вот: это не совсем так.
Дата смерти у них действительно одна — 23 апреля 1616 года. Вся штука в том, что это были разные дни. Шекспир умер на десять дней позже.
Следите за руками: Сервантес жил в Испании, Шекспир — в Англии. Испанцы были католиками, а англичане — протестантами, первые жили по Григорианскому календарю, вторые — по Юлианскому. Разница между календарями в семнадцатом веке составляла 10 дней. И это как бы намекает, что, по факту, Шекспир умер на десять дней позже Сервантеса.
Русскоязычный интернет вообще не очень богат на пруфлинки (разве что Википедия), поэтому повешу тут ссылку на англоязычный сайт www.uh.edu, где лежит интересный рассказ о реформе календаря, проведенной римским папой, Григорием XIII, а так же — о путанице, которую вызвала эта реформа, потому что упрямые англичане согласились перейти на Григорианский календарь лишь в 1752-м году (спустя 170 лет после указа римского папы).
И еще: Сервантес на самом деле умер 22-го апреля. 23-е — это дата его похорон.
Да, я знаю, мы живем во лжи.
http://www.uh.edu/engines/epi2368.htm
Так вот: это не совсем так.
Дата смерти у них действительно одна — 23 апреля 1616 года. Вся штука в том, что это были разные дни. Шекспир умер на десять дней позже.
Следите за руками: Сервантес жил в Испании, Шекспир — в Англии. Испанцы были католиками, а англичане — протестантами, первые жили по Григорианскому календарю, вторые — по Юлианскому. Разница между календарями в семнадцатом веке составляла 10 дней. И это как бы намекает, что, по факту, Шекспир умер на десять дней позже Сервантеса.
Русскоязычный интернет вообще не очень богат на пруфлинки (разве что Википедия), поэтому повешу тут ссылку на англоязычный сайт www.uh.edu, где лежит интересный рассказ о реформе календаря, проведенной римским папой, Григорием XIII, а так же — о путанице, которую вызвала эта реформа, потому что упрямые англичане согласились перейти на Григорианский календарь лишь в 1752-м году (спустя 170 лет после указа римского папы).
И еще: Сервантес на самом деле умер 22-го апреля. 23-е — это дата его похорон.
Да, я знаю, мы живем во лжи.
http://www.uh.edu/engines/epi2368.htm
The Engines of Our Ingenuity
Time Out of Joint
by Richard Armstrong Today, UH scholar, Richard Armstrong tells us about puzzles in chronology. The Honors College at the University of Houston presents this series about the machines that make our civilization run, and the people whose ingenuity created…
У Иэна Макьюэна в прошлом году вышел новый роман Nutshell – от лица эмбриона на девятом месяце беременности, который подслушивает разговоры взрослых и иногда манипулирует матерью. Он, например, любит слушать радио, и если хочет, чтобы мать включила приемник – он бьет ее ножкой в определенный участок живота – словно нажимает на кнопку; и получается такая жутковатая картина: мать думает, что включает радио, чтоб успокоить его, на самом деле это ребенок нащупал рычаги давления изнутри.
В интервью The Guardian Макьюэн сказал, что первое предложение - here i am upside down in a woman – придумал, когда сидел на каком-то скучном мероприятии. Затем, - кажется, тем же вечером, - он перечитывал «Гамлета», и две эти мысли – об эмбрионе и принце датском – стали основой нового романа.
Это, конечно, все ужасно интересно, да только если вы фанат группы Massive attack, вы точно помните, что в 1998 году режиссер Уолтер Стерн снял жутковатый клип на их трек «Teardrop», - четыре с половиной минуты эмбрион в матке поет песню со словами «Love, love is a verb. Love is a doing word», и ближе к концу открывает глаза и видит вспышки света снаружи.
Так вот, вся штука в том, что изначально в сценарии клипа 1998 года была и мать, и Уолтер Стерн хотел сделать так, чтобы эмбрион управлял ей, т.е. движения эмбриона в матке должны были предвосхищать движения матери; в итоге от задумки отказались, решили, что это слишком концептуально и вообще не соответствует настроению песни.
И вот: почти 20 лет эта идея провела где-то в литературной стратосфере, в идейном лимбе и, наконец, попала в руки к нужному писателю – и увидела свет (пардон за каламбур).
В общем, читаю теперь Nutshell, а в голове на репите играет Love, love is a verb. Love is a doing word.
https://www.youtube.com/watch?v=u7K72X4eo_s
В интервью The Guardian Макьюэн сказал, что первое предложение - here i am upside down in a woman – придумал, когда сидел на каком-то скучном мероприятии. Затем, - кажется, тем же вечером, - он перечитывал «Гамлета», и две эти мысли – об эмбрионе и принце датском – стали основой нового романа.
Это, конечно, все ужасно интересно, да только если вы фанат группы Massive attack, вы точно помните, что в 1998 году режиссер Уолтер Стерн снял жутковатый клип на их трек «Teardrop», - четыре с половиной минуты эмбрион в матке поет песню со словами «Love, love is a verb. Love is a doing word», и ближе к концу открывает глаза и видит вспышки света снаружи.
Так вот, вся штука в том, что изначально в сценарии клипа 1998 года была и мать, и Уолтер Стерн хотел сделать так, чтобы эмбрион управлял ей, т.е. движения эмбриона в матке должны были предвосхищать движения матери; в итоге от задумки отказались, решили, что это слишком концептуально и вообще не соответствует настроению песни.
И вот: почти 20 лет эта идея провела где-то в литературной стратосфере, в идейном лимбе и, наконец, попала в руки к нужному писателю – и увидела свет (пардон за каламбур).
В общем, читаю теперь Nutshell, а в голове на репите играет Love, love is a verb. Love is a doing word.
https://www.youtube.com/watch?v=u7K72X4eo_s
YouTube
Massive Attack - Teardrop (Official Video)
Directed by Walter Stern
Discover more about this classic song and the Mezzanine album here: http://www.udiscovermusic.com/stories/massive-attack-make-no-1-with-mezzanine
Listen to more from Massive Attack: https://MassiveAttack.lnk.to/Essentials
Stream…
Discover more about this classic song and the Mezzanine album here: http://www.udiscovermusic.com/stories/massive-attack-make-no-1-with-mezzanine
Listen to more from Massive Attack: https://MassiveAttack.lnk.to/Essentials
Stream…
Forwarded from Bookriot
Немного поствоенного.
Я одно время довольно серьезно изучала историю Холокоста. Сам по себе этот опыт — прикосновение к бездне, но один случай меня поразил особенно.
Есть такая книга — "Соседи" американского историка и социолога польского происхождения Яна Гросса. Книга документальная, вышла в 2000 году, а в 2012 режиссёр Пасиковский еще и снял по ней фильм "Колоски".
О чем речь. В 1941 году в польском городе Едбавне была убита вся еврейская община. Больше 1600 человек. Отдельные убийства закончились тем, что полторы тысячи человек заперли в сарае и сожгли заживо. До 2000 года считалось, что это преступление совершили немцы.
Но в 2001 году Гросс доказал, что убийство было совершено поляками. То есть — польская часть городка убила (большую) еврейскую часть. И сперла все на немцев.
Скандал после выхода "Соседей" разгорелся грандиозный. Посол Польши в Германии направляет ноту протеста журналу, опубликовавшему интервью Гроссмана. Президент Польши приносит извинения еврейскому народу. Рядовые поляки негодуют. В итоге со страшным скрипом польский «Институт народной памяти» версию Гросса признает. С оговоркой, что числа, мол, завышены да и то — все немцы-подстрекатели виноваты.
Только все затихло, тут выходят "Колоски" и скандал разгорается заново. Общество кипит, исполнитель главной роли становится чуть ли не персоной нон-грата.
Всякой нации хотелось бы быть греат эгейн. И никто бы не хотел руками жар загребать.
В сущности вся история Едбавне — про обыкновенный бытовой антисемитизм (если может быть обыкновенной ненависть одних людей к другим), этакое "не нравишься ты мне", подогретое милитаристскими лозунгами и поджаренным хвостом.
И каждый раз хочется обо всем этом невыносимом средневековье посреди 20-го века забыть. Только ставшие традиционными майские "на берлин" и "можем повторить" в исполнении соотечественников — вариация пляски на костях и отличаются от Едбавне разве что масштабом и накалом. То есть не отличаются ничем. Вообще.
А книгу прочтите.
Я одно время довольно серьезно изучала историю Холокоста. Сам по себе этот опыт — прикосновение к бездне, но один случай меня поразил особенно.
Есть такая книга — "Соседи" американского историка и социолога польского происхождения Яна Гросса. Книга документальная, вышла в 2000 году, а в 2012 режиссёр Пасиковский еще и снял по ней фильм "Колоски".
О чем речь. В 1941 году в польском городе Едбавне была убита вся еврейская община. Больше 1600 человек. Отдельные убийства закончились тем, что полторы тысячи человек заперли в сарае и сожгли заживо. До 2000 года считалось, что это преступление совершили немцы.
Но в 2001 году Гросс доказал, что убийство было совершено поляками. То есть — польская часть городка убила (большую) еврейскую часть. И сперла все на немцев.
Скандал после выхода "Соседей" разгорелся грандиозный. Посол Польши в Германии направляет ноту протеста журналу, опубликовавшему интервью Гроссмана. Президент Польши приносит извинения еврейскому народу. Рядовые поляки негодуют. В итоге со страшным скрипом польский «Институт народной памяти» версию Гросса признает. С оговоркой, что числа, мол, завышены да и то — все немцы-подстрекатели виноваты.
Только все затихло, тут выходят "Колоски" и скандал разгорается заново. Общество кипит, исполнитель главной роли становится чуть ли не персоной нон-грата.
Всякой нации хотелось бы быть греат эгейн. И никто бы не хотел руками жар загребать.
В сущности вся история Едбавне — про обыкновенный бытовой антисемитизм (если может быть обыкновенной ненависть одних людей к другим), этакое "не нравишься ты мне", подогретое милитаристскими лозунгами и поджаренным хвостом.
И каждый раз хочется обо всем этом невыносимом средневековье посреди 20-го века забыть. Только ставшие традиционными майские "на берлин" и "можем повторить" в исполнении соотечественников — вариация пляски на костях и отличаются от Едбавне разве что масштабом и накалом. То есть не отличаются ничем. Вообще.
А книгу прочтите.
«Ours are the streets» («Улицы принадлежат нам»), дебютный роман английского писателя Санджива Сахоты — поток сознания террориста-смертника; или, точнее, история превращения понаехавшего мигранта в поехавшего солдата веры.
Главный герой, 20-с-чем-то летний Имтиаз, впервые в жизни приезжает из Англии на историческую родину, в Пакистан, похоронить отца. Здесь, на родной земле его встречают местные и начинают всячески опекать. Проблема в том, что один из этих самых местных — на самом деле вербовщик из террористической организации. И, собственно, процесс вербовки, промывания мозгов — это одна из самых жутких и захватывающих частей романа: сперва какие-то полузнакомые люди по мелочи помогают запутавшемуся Имтиазу, затем окружают заботой, внушают ему, что он не одинок, что «все мы — одной крови, все мы — семья», потом риторика незаметно меняется, и Имтиаза знакомят с вожаком, «духовным лидером», который как бы между делом напоминает Имтиазу, что родина — это святыня, и что святые вещи самые важные — даже важнее жизни, ведь что такое жизнь без высшей цели? Нелепость, пустышка. Вот так, день за днем, «духовный лидер» потихоньку засоряет Имтиазу мозги своей софистикой и создает у него ощущение избранности, — ведь его, чужака, приняли в круг людей, которые знают больше остальных, людей, которые чтут свои корни и точно знают, как защитить родные земли от «нападок лицемерных западных захватчиков».
Террористическая линия здесь, впрочем, не единственная, сам текст построен нелинейно — повествование то и дело скачет вперед-назад — и параллельно автор раскрывает отношения Имтиаза с женой-англичанкой, рассказывает о его жизни в Англии до и после роковой поездки в Пакистан. И так тема жертв религиозного фанатизма у Сахоты рифмуется с темой усталости от семейного быта и унылой жизни синего воротничка, и ближе к концу роман-о-терроризме оказывается историей о безвольном муже, который наблюдает за распадом семьи и чувствует полное бессилие оттого, что семейное счастье ускользает, а как его вернуть — неясно, и потому отчаянно хватается за свою «веру» и «избранность».
Но жизнь, конечно же, побеждает. Как всегда неизвестным науке способом.
В одном из интервью Сахота признавался, что его любимая книга — «Анна Каренина», и эта любовь, попытка подражать Толстому в дебюте видна сразу. Собственно, «Улицы...» — это роман о семье: у главного героя их две — настоящая (мать, жена, дочь) и фальшивая («братья по оружию», «духовный лидер») — и они постоянно борются за него. И не случайно — наоборот, очень символично, — что вторая лже-семья появляется в его жизни именно на похоронах отца.
Эти толстовские метания — лучшее, что есть в романе: герой Сахоты не просто мечется между двумя семьями, его выбор гораздо сложнее — это моральный выбор любого мигранта, вечного чужака: между Западом и Востоком, между частным и общим интересами, между человеком и убеждениями, — и вывод получается неутешительный; во всяком случае сам автор, кажется, не верит, что эти два мира смогут договориться — слишком разные у них цели и ценности.
В общем, довольно грустная книга о том, что выход из одной клетки — это одновременно вход в другую, не более.
Главный герой, 20-с-чем-то летний Имтиаз, впервые в жизни приезжает из Англии на историческую родину, в Пакистан, похоронить отца. Здесь, на родной земле его встречают местные и начинают всячески опекать. Проблема в том, что один из этих самых местных — на самом деле вербовщик из террористической организации. И, собственно, процесс вербовки, промывания мозгов — это одна из самых жутких и захватывающих частей романа: сперва какие-то полузнакомые люди по мелочи помогают запутавшемуся Имтиазу, затем окружают заботой, внушают ему, что он не одинок, что «все мы — одной крови, все мы — семья», потом риторика незаметно меняется, и Имтиаза знакомят с вожаком, «духовным лидером», который как бы между делом напоминает Имтиазу, что родина — это святыня, и что святые вещи самые важные — даже важнее жизни, ведь что такое жизнь без высшей цели? Нелепость, пустышка. Вот так, день за днем, «духовный лидер» потихоньку засоряет Имтиазу мозги своей софистикой и создает у него ощущение избранности, — ведь его, чужака, приняли в круг людей, которые знают больше остальных, людей, которые чтут свои корни и точно знают, как защитить родные земли от «нападок лицемерных западных захватчиков».
Террористическая линия здесь, впрочем, не единственная, сам текст построен нелинейно — повествование то и дело скачет вперед-назад — и параллельно автор раскрывает отношения Имтиаза с женой-англичанкой, рассказывает о его жизни в Англии до и после роковой поездки в Пакистан. И так тема жертв религиозного фанатизма у Сахоты рифмуется с темой усталости от семейного быта и унылой жизни синего воротничка, и ближе к концу роман-о-терроризме оказывается историей о безвольном муже, который наблюдает за распадом семьи и чувствует полное бессилие оттого, что семейное счастье ускользает, а как его вернуть — неясно, и потому отчаянно хватается за свою «веру» и «избранность».
Но жизнь, конечно же, побеждает. Как всегда неизвестным науке способом.
В одном из интервью Сахота признавался, что его любимая книга — «Анна Каренина», и эта любовь, попытка подражать Толстому в дебюте видна сразу. Собственно, «Улицы...» — это роман о семье: у главного героя их две — настоящая (мать, жена, дочь) и фальшивая («братья по оружию», «духовный лидер») — и они постоянно борются за него. И не случайно — наоборот, очень символично, — что вторая лже-семья появляется в его жизни именно на похоронах отца.
Эти толстовские метания — лучшее, что есть в романе: герой Сахоты не просто мечется между двумя семьями, его выбор гораздо сложнее — это моральный выбор любого мигранта, вечного чужака: между Западом и Востоком, между частным и общим интересами, между человеком и убеждениями, — и вывод получается неутешительный; во всяком случае сам автор, кажется, не верит, что эти два мира смогут договориться — слишком разные у них цели и ценности.
В общем, довольно грустная книга о том, что выход из одной клетки — это одновременно вход в другую, не более.
Говорят, Гюго писал голым. Серьезно. Он полностью раздевался и просил прислугу вынести из дома всю одежду. Такой вот способ борьбы с прокрастинацией: когда ты один дома, в чем мать родила, а интернет еще не изобрели, одежду унесли слуги, то и соблазна пойти погулять у тебя нет. Садись, пиши.
Или вот Шиллер. Он набивал ящики стола гнилыми яблоками и только тогда мог писать.
Гоголь и Белинский писали стоя за конторкой, а Джойс и Капоте – лежа на диване.
Это я все к чему.
Лежу, вычитываю перевод «Бесконечной шутки» (божедаймнесил), и уже в сотый раз замечаю странную фиксацию Уоллеса на потолках и, особенно, на датчиках дыма. Два главных героя книги очень много времени проводят в горизонтальном положении – Хэл любит лежать на полу в комнате отдыха, а в первой главе он и вовсе прикован к каталке ремнями и разглядывает небо (обложка первого издания отсылает нас и к этой сцене в том числе); и, кстати, Гейтли на последних двухстах страницах тоже прикован к постели – лежит в реанимации с простреленным плечом и вспоминает детство. Если читать книгу внимательно, то очень скоро зацикленность автора на потолках и датчиках дыма станет очевидной. Особенно в случае с Гейтли, который в силу роста и тяжелого детства, кажется, помнит все потолки в своей жизни.
Вот, например, один из его флэшбеков:
«Когда Дон был огромным младенцем, мать переехала с ним в небольшой пляжный домик сразу за дюнами общественного пляжа в Беверли. Аренда была невысокая, потому что в крыше зияла большая рваная дыра. Неизвестного происхождения. Кроватка Гейтли стояла в маленькой гостиной прямо под дырой. Владелец залатал дыру с помощью степлера и толстого прозрачного листа полиуретана. Попытка как-то исправить ситуацию. На ветру Северного побережья полиуретан вздувался и опадал, и выглядел как какая-то чудовищная вакуоль, вдыхающая и выдыхающая прямо над маленьким Гейтли, лежащим с широко открытыми глазами. С наступлением зимы и усилением ветра у дышащей полиуретановой вакуоли, казалось, появились характер и индивидуальность. Гейтли, где-то в четыре, думал о вакуоли как о живом существе, и называл ее "Герман", и очень ее боялся».
И вот еще характерный пассаж – на этот раз от лица Хэла, который очень любит умничать (страница 852):
«На цифровом автоответчике консоли была лампочка, которая мигала по разу для каждого входящего сообщения. Двойная вспышка лампочки автоответчика интересно перекликалась с красным индикатором аккумулятора датчика дыма на потолке: на каждом седьмом мигании телефона два огонька мигали одновременно и затем медленно расходились в визуальном эффекте Доплера. Формула, описывающая временнЫе отношения между двумя несинкопированными лампочками, пространственно сводилась к алгебраической формуле эллипса, заметил я».
Каждый из нас знает, что такое писательский блок, - когда писать не получается, в башке белый шум, и ты сидишь/лежишь и просто разглядываешь комнату, или еще говорят: тупишь в потолок. Мне кажется, Уоллес именно так и сочинял свой роман: когда сюжет не двигался, он просто начинал описывать предметы в комнате, мигающие лампочки, датчики дыма, сэндвич-панели, плитку – а дальше, видимо, как-то само начинало получаться.
Не самый плохой способ справиться с блоком, если подумать.
Или вот Шиллер. Он набивал ящики стола гнилыми яблоками и только тогда мог писать.
Гоголь и Белинский писали стоя за конторкой, а Джойс и Капоте – лежа на диване.
Это я все к чему.
Лежу, вычитываю перевод «Бесконечной шутки» (божедаймнесил), и уже в сотый раз замечаю странную фиксацию Уоллеса на потолках и, особенно, на датчиках дыма. Два главных героя книги очень много времени проводят в горизонтальном положении – Хэл любит лежать на полу в комнате отдыха, а в первой главе он и вовсе прикован к каталке ремнями и разглядывает небо (обложка первого издания отсылает нас и к этой сцене в том числе); и, кстати, Гейтли на последних двухстах страницах тоже прикован к постели – лежит в реанимации с простреленным плечом и вспоминает детство. Если читать книгу внимательно, то очень скоро зацикленность автора на потолках и датчиках дыма станет очевидной. Особенно в случае с Гейтли, который в силу роста и тяжелого детства, кажется, помнит все потолки в своей жизни.
Вот, например, один из его флэшбеков:
«Когда Дон был огромным младенцем, мать переехала с ним в небольшой пляжный домик сразу за дюнами общественного пляжа в Беверли. Аренда была невысокая, потому что в крыше зияла большая рваная дыра. Неизвестного происхождения. Кроватка Гейтли стояла в маленькой гостиной прямо под дырой. Владелец залатал дыру с помощью степлера и толстого прозрачного листа полиуретана. Попытка как-то исправить ситуацию. На ветру Северного побережья полиуретан вздувался и опадал, и выглядел как какая-то чудовищная вакуоль, вдыхающая и выдыхающая прямо над маленьким Гейтли, лежащим с широко открытыми глазами. С наступлением зимы и усилением ветра у дышащей полиуретановой вакуоли, казалось, появились характер и индивидуальность. Гейтли, где-то в четыре, думал о вакуоли как о живом существе, и называл ее "Герман", и очень ее боялся».
И вот еще характерный пассаж – на этот раз от лица Хэла, который очень любит умничать (страница 852):
«На цифровом автоответчике консоли была лампочка, которая мигала по разу для каждого входящего сообщения. Двойная вспышка лампочки автоответчика интересно перекликалась с красным индикатором аккумулятора датчика дыма на потолке: на каждом седьмом мигании телефона два огонька мигали одновременно и затем медленно расходились в визуальном эффекте Доплера. Формула, описывающая временнЫе отношения между двумя несинкопированными лампочками, пространственно сводилась к алгебраической формуле эллипса, заметил я».
Каждый из нас знает, что такое писательский блок, - когда писать не получается, в башке белый шум, и ты сидишь/лежишь и просто разглядываешь комнату, или еще говорят: тупишь в потолок. Мне кажется, Уоллес именно так и сочинял свой роман: когда сюжет не двигался, он просто начинал описывать предметы в комнате, мигающие лампочки, датчики дыма, сэндвич-панели, плитку – а дальше, видимо, как-то само начинало получаться.
Не самый плохой способ справиться с блоком, если подумать.
В общем, решил я тут выйти в киберпространство, пустился, так сказать, во все кибер-тяжкие и подписался на самые популярные книжные телеграм-каналы.
И разрази меня WannaCry, лопни мой пегий дудочник, что это было?
Короче, выписал для вас самые оптоволоконные цитаты:
— Каждый рассказ [имя автора] — это маленькая жизнь, переживаемая и преодолеваемая читателям вместе с героями.
— [эта книга] — сборник рассказов лишь по форме, но не по содержанию.
— [автор] пишет о том, о чем, казалось бы писать невозможно.
— [эта книга] — пестрое полотно, сотканное из неуловимых и трудноформулируемых материй.
— множество отсылок к мировой литературе, рассуждения о политике, дружбе, любви и религии.
— Пересказывать тексты [автора] не имеет смысла — на проверку они оказываются сложнее и глубже, чем просто сюжет.
— книга одновременно и увлекает и отталкивает
— книга никого не оставит равнодушным
Или вот — самый яркий пример — прямо-таки биткоин всех примеров: «Для своей новой книги автор выбрал вечные темы, которые актуальны для любого общества и в любое время». Нет, ну вы слышали? Вечные темы (тм). Это вам не какие-нибудь там временные темы, этот автор — спец по вечным темам (тм), поняли? Серьезный мужик этот автор, сразу видно. Речь о Франзене, кстати.
Для меня вот вечной темой (тм) в детстве были вкладыши от жвачек Turbo, поэтому вопрос: могу ли я вкладыши от жвачек Turbo рассматривать наравне с любовью, дружбой, проблемой отцов и детей (с), верностью — и вообще, не могли бы вы огласить весь список вечных тем (тм), а то я запутался. Может есть какой-то официально утвержденный перечень, типа как «7 смертных грехов»,«9 способов правильно завязать галстук», «11 вечных тем» (надо на Adme поискать — они спецы по спискам)?
Не, я знал, конечно, что рано или поздно нас всех заменят роботы, но я и не подозревал, что они уже. Роботы. Роботы, Карел!
Первый закон робототехники: не меньше двух рецензий в неделю.
Короче, чувствую себя как персонаж вот из этого комикса Тома Голда. Bleep-Bloop
И разрази меня WannaCry, лопни мой пегий дудочник, что это было?
Короче, выписал для вас самые оптоволоконные цитаты:
— Каждый рассказ [имя автора] — это маленькая жизнь, переживаемая и преодолеваемая читателям вместе с героями.
— [эта книга] — сборник рассказов лишь по форме, но не по содержанию.
— [автор] пишет о том, о чем, казалось бы писать невозможно.
— [эта книга] — пестрое полотно, сотканное из неуловимых и трудноформулируемых материй.
— множество отсылок к мировой литературе, рассуждения о политике, дружбе, любви и религии.
— Пересказывать тексты [автора] не имеет смысла — на проверку они оказываются сложнее и глубже, чем просто сюжет.
— книга одновременно и увлекает и отталкивает
— книга никого не оставит равнодушным
Или вот — самый яркий пример — прямо-таки биткоин всех примеров: «Для своей новой книги автор выбрал вечные темы, которые актуальны для любого общества и в любое время». Нет, ну вы слышали? Вечные темы (тм). Это вам не какие-нибудь там временные темы, этот автор — спец по вечным темам (тм), поняли? Серьезный мужик этот автор, сразу видно. Речь о Франзене, кстати.
Для меня вот вечной темой (тм) в детстве были вкладыши от жвачек Turbo, поэтому вопрос: могу ли я вкладыши от жвачек Turbo рассматривать наравне с любовью, дружбой, проблемой отцов и детей (с), верностью — и вообще, не могли бы вы огласить весь список вечных тем (тм), а то я запутался. Может есть какой-то официально утвержденный перечень, типа как «7 смертных грехов»,«9 способов правильно завязать галстук», «11 вечных тем» (надо на Adme поискать — они спецы по спискам)?
Не, я знал, конечно, что рано или поздно нас всех заменят роботы, но я и не подозревал, что они уже. Роботы. Роботы, Карел!
Первый закон робототехники: не меньше двух рецензий в неделю.
Короче, чувствую себя как персонаж вот из этого комикса Тома Голда. Bleep-Bloop
Мало кто знает, но в детстве Иэн Макьюэн упал в чан, до краев наполненный учебниками по писательскому мастерству, а потом угодил в больницу, где ему вместе с гландами по ошибке удалили оригинальность.
За два месяца я прочел все романы Макьюэна в хронологическом порядке и с удивлением обнаружил, что он не такой уж хороший писатель. Что с ним не так, объясняю на Горьком:
https://gorky.media/context/sadovnik-makyuen/
За два месяца я прочел все романы Макьюэна в хронологическом порядке и с удивлением обнаружил, что он не такой уж хороший писатель. Что с ним не так, объясняю на Горьком:
https://gorky.media/context/sadovnik-makyuen/
gorky.media
Садовник Макьюэн
Почему писателю не нужна симметрия
Forwarded from Литература и жизнь
По поводу макьюэнгейта чуть запоздало вот что скажу.
Краткое содержание для тех, кто вдруг не в курсе: @polyarinov написал довольно обстоятельное эссе где рассказывает о том, чем плох писатель Макьюэн, литературный маугли, выращенный учебниками по литературному мастерству: https://gorky.media/context/sadovnik-makyuen/ Часть литературной общественности, в том числе Галина Юзефович, считающая Макьюэна писателем хорошим, расстроилась. Литературный фейсбук немедленно, но без былого задора разделился на team Polyarinov и team Yuzefovich (в прошлом году, когда все обсуждали, может ли переводчик Немцов называть Фрейда Фройдом как-то повеселее было).
Так вот, @agavr_today высказал важное: «Поляринов злой, но зоркий». И вот это мне кажется самым важным, а не то, прав он или не прав, хороший писатель или плохой. Алексей исходит из своего убеждения в том, что хороший писатель должен скорее быть провокатором, чем эстетом, это убеждение ничуть не лучше и не хуже обратного или любого другого. С колокольни своего читательского опыта он видит в Макьюэне те недостатки, которых не видят (или не считают недостатками) люди с других колоколен. И ровно те же претензии, которые предъявили ему, предъявляют любому другому человеку, имеющему и выражающему своё тщательно сформированное и аргументированное мнение — в том числе той же Юзефович.
И в этом, по-моему, интерес. Нам всем надо прислушиваться к звону чужих колоколен, к стуку других барабанов.
Краткое содержание для тех, кто вдруг не в курсе: @polyarinov написал довольно обстоятельное эссе где рассказывает о том, чем плох писатель Макьюэн, литературный маугли, выращенный учебниками по литературному мастерству: https://gorky.media/context/sadovnik-makyuen/ Часть литературной общественности, в том числе Галина Юзефович, считающая Макьюэна писателем хорошим, расстроилась. Литературный фейсбук немедленно, но без былого задора разделился на team Polyarinov и team Yuzefovich (в прошлом году, когда все обсуждали, может ли переводчик Немцов называть Фрейда Фройдом как-то повеселее было).
Так вот, @agavr_today высказал важное: «Поляринов злой, но зоркий». И вот это мне кажется самым важным, а не то, прав он или не прав, хороший писатель или плохой. Алексей исходит из своего убеждения в том, что хороший писатель должен скорее быть провокатором, чем эстетом, это убеждение ничуть не лучше и не хуже обратного или любого другого. С колокольни своего читательского опыта он видит в Макьюэне те недостатки, которых не видят (или не считают недостатками) люди с других колоколен. И ровно те же претензии, которые предъявили ему, предъявляют любому другому человеку, имеющему и выражающему своё тщательно сформированное и аргументированное мнение — в том числе той же Юзефович.
И в этом, по-моему, интерес. Нам всем надо прислушиваться к звону чужих колоколен, к стуку других барабанов.
gorky.media
Садовник Макьюэн
Почему писателю не нужна симметрия
Ник Харкуэй. Слышали о таком? Сейчас расскажу.
Это такой английский писатель, в России скоро выйдет перевод его дебютного романа. В 2008-м Харкэуэй написал The Gone-away world («Мир, который сгинул»), книга яркая, смешная и очень амбициозная – 592 страницы чистого безумия в декорациях постапокалипсиса.
Замес такой: люди создали Сгинь-Бомбу – оружие, которое при детонации высасывает из материи ее организующий принцип, информацию. Но тут (как всегда у военных) возник побочный эффект: оказалось, что материя, лишенная информации, не распадается на атомы и не исчезает, гораздо хуже – она превращается в хищный туман (герои называют его «Дрянь»), который стелется по земле, ищет новую информацию и питается ею. И даже способ питания у Дряни особенный: настигнув людей, она просачивается в их подсознание и оживляет («овеществляет») сидящие в нем страхи, сны и сомнения.
Звучит как сюжет Кинга или Лавкрафта, но Харкуэй – другой, он не спешит нагнетать кошмар, наоборот, его жанр я бы определил как роман-цирк, пост-ядерное шапито. Я поясню: у Харкуэя есть одна черта, которой не хватает многим современным авторам: он не боится быть смешным, нелепым и, совершенно не комплексуя, тянет в свой текст все, что плохо лежит. И «Мир…» в этом смысле – довольно освежающее чтение, яркий пример того, что получается, когда взрослый и очень умный писатель забивает на правила и пишет книгу, которую мечтал написать еще будучи школьником – ну, знаете, с кунг-фу, зомби, огромными шумными тачками, влюбленными в героя красотками-медсестрами и прочим пиу-пиу-ты-убит. При всем при этом его роман – не пародия и не оммаж, он вполне самобытен; сложный, закрученный сюжет и хорошо прописанных персонажей Харкуэй погружает в почти-мультяшную атмосферу. И получается довольно круто.
Иногда, впрочем, эта его авторская наглость вредит тексту, – "Мир..." кое-где выглядит очень избыточным и многословным, – ты то смеешься в голос и приговариваешь «во дает!» и отсылаешь цитаты из книги друзьям, то начинаешь ворчать: «эй, ну завязывай, хватит бросаться в меня гэгами, сколько можно, у тебя тут сюжет еще есть, помнишь?», или как верно заметил рецензент «The Guardian»:
«Прочесть «Мир, который сгинул» – все равно что провести неделю с гиперактивным щенком. Столько приятных моментов, но к концу выдыхаешься».
Чаще всего Н.Х. сравнивают с Воннегутом, и это справедливо; я бы сказал, что Харкуэй – это Воннегут под псилоцибином; он написал по-хорошему дурацкий роман, в фундаменте которого лежат совсем не дурацкие проблемы – в нем, например, есть весьма нетривиальные попытки поразмышлять о главном побочном эффекте любой войны – о беженцах:
Из хищного тумана, оживляющего кошмары, приходят «новые люди» – внешне неотличимые от нас, но появившиеся из ниоткуда, "нерожденные", – и эти существа собираются вместе, организуют свои деревни, города, колонии, которые очень беспокоят людей настоящих, и настоящие люди все никак не могут решить, что же делать с «новыми», оставить их в покое или выгнать? Пустить их к себе или сравнять их самодельные деревни с землей? Есть ли у них права? Можно ли их вообще считать людьми?
И весь этот высокий пацифистский, антивоенный пафос Харкуэй намеренно стилизует под фильм категории «Б»: тут вам и тайное общество ниндзя-мимов, и уроки кунг-фу, и финальная рукопашная схватка со злодеем, и огромные передвижные дома на колесах-гусеницах, а так же – ожившие кошмары, блуждающие в хищном тумане, победить которые можно лишь… впрочем, нет, это уже будет спойлер.
P.S. А еще Харкуэй – родной сын Джона Ле Карре; и это как раз тот случай, когда сын старается быть максимально непохожим на батю.
Это такой английский писатель, в России скоро выйдет перевод его дебютного романа. В 2008-м Харкэуэй написал The Gone-away world («Мир, который сгинул»), книга яркая, смешная и очень амбициозная – 592 страницы чистого безумия в декорациях постапокалипсиса.
Замес такой: люди создали Сгинь-Бомбу – оружие, которое при детонации высасывает из материи ее организующий принцип, информацию. Но тут (как всегда у военных) возник побочный эффект: оказалось, что материя, лишенная информации, не распадается на атомы и не исчезает, гораздо хуже – она превращается в хищный туман (герои называют его «Дрянь»), который стелется по земле, ищет новую информацию и питается ею. И даже способ питания у Дряни особенный: настигнув людей, она просачивается в их подсознание и оживляет («овеществляет») сидящие в нем страхи, сны и сомнения.
Звучит как сюжет Кинга или Лавкрафта, но Харкуэй – другой, он не спешит нагнетать кошмар, наоборот, его жанр я бы определил как роман-цирк, пост-ядерное шапито. Я поясню: у Харкуэя есть одна черта, которой не хватает многим современным авторам: он не боится быть смешным, нелепым и, совершенно не комплексуя, тянет в свой текст все, что плохо лежит. И «Мир…» в этом смысле – довольно освежающее чтение, яркий пример того, что получается, когда взрослый и очень умный писатель забивает на правила и пишет книгу, которую мечтал написать еще будучи школьником – ну, знаете, с кунг-фу, зомби, огромными шумными тачками, влюбленными в героя красотками-медсестрами и прочим пиу-пиу-ты-убит. При всем при этом его роман – не пародия и не оммаж, он вполне самобытен; сложный, закрученный сюжет и хорошо прописанных персонажей Харкуэй погружает в почти-мультяшную атмосферу. И получается довольно круто.
Иногда, впрочем, эта его авторская наглость вредит тексту, – "Мир..." кое-где выглядит очень избыточным и многословным, – ты то смеешься в голос и приговариваешь «во дает!» и отсылаешь цитаты из книги друзьям, то начинаешь ворчать: «эй, ну завязывай, хватит бросаться в меня гэгами, сколько можно, у тебя тут сюжет еще есть, помнишь?», или как верно заметил рецензент «The Guardian»:
«Прочесть «Мир, который сгинул» – все равно что провести неделю с гиперактивным щенком. Столько приятных моментов, но к концу выдыхаешься».
Чаще всего Н.Х. сравнивают с Воннегутом, и это справедливо; я бы сказал, что Харкуэй – это Воннегут под псилоцибином; он написал по-хорошему дурацкий роман, в фундаменте которого лежат совсем не дурацкие проблемы – в нем, например, есть весьма нетривиальные попытки поразмышлять о главном побочном эффекте любой войны – о беженцах:
Из хищного тумана, оживляющего кошмары, приходят «новые люди» – внешне неотличимые от нас, но появившиеся из ниоткуда, "нерожденные", – и эти существа собираются вместе, организуют свои деревни, города, колонии, которые очень беспокоят людей настоящих, и настоящие люди все никак не могут решить, что же делать с «новыми», оставить их в покое или выгнать? Пустить их к себе или сравнять их самодельные деревни с землей? Есть ли у них права? Можно ли их вообще считать людьми?
И весь этот высокий пацифистский, антивоенный пафос Харкуэй намеренно стилизует под фильм категории «Б»: тут вам и тайное общество ниндзя-мимов, и уроки кунг-фу, и финальная рукопашная схватка со злодеем, и огромные передвижные дома на колесах-гусеницах, а так же – ожившие кошмары, блуждающие в хищном тумане, победить которые можно лишь… впрочем, нет, это уже будет спойлер.
P.S. А еще Харкуэй – родной сын Джона Ле Карре; и это как раз тот случай, когда сын старается быть максимально непохожим на батю.
Последние две недели на репите слушаю альбом Mezzanine – и тут такое! Ди-джей Goldie в интервью подкасту Distraction Pieces проговорился о том, что настоящее имя Бэнкси – Роберт.
Я поясню, почему все так всполошились. Уже несколько лет в фанатских кругах есть теория, что солист Massive Attack Роберт Дель Ная – это Бэнкси.
Аргументы такие:
1) Оба выросли в Бристоле.
2) Дель Ная не только музыкант, но и дьявольски талантливый художник. Он, например, оформлял обложки всех альбомов Massive Attack. И – самое главное – именно Дель Ная, как считается, первый из бристольских уличных художников начал работать с трафаретами.
А вот цитата из книги Бэнски «Wall and piece» о том, как он додумался до трафаретов:
«Когда мне было восемнадцать, я провел целую ночь, пытаясь написать «LATE AGAIN» («ОПЯТЬ ОПОЗДАЛ») серебристыми буквами-пузырями на боку пассажирского поезда. Появились полицейские, и я изорвал одежду в клочья, убегая от них сквозь заросли терновника. Мои кореша добрались до машины и укатили, а я больше часа прятался под самосвалом. Лежа там, в луже машинного масла и слушая проходящих мимо копов, я понял, что мне нужно либо как-то сократить время нанесения рисунка на поверхность, либо просто завязывать с этим. Я смотрел вверх на трафаретную пластину на бензобаке и вдруг подумал, что я мог бы скопировать этот стиль — просто сделать каждую букву высотой в три фута.
Наконец, я вернулся домой и забрался под одеяло к своей девушке. Этой ночью у меня было озарение, сказал я. "Тебе лучше перестать принимать наркотики, — сказала она, — это вредно для сердца"».
3) И даже больше – в документальном фильме Бэнкси «Выход через сувенирную лавку» у Дель Ная есть камео.
4) А год назад журналист Крэйг Уильямс обнаружил, что фрески Бэнкси довольно часто появляются в городах до/после концертов Massive Attack. Так было, например, в Торонто, где фреска появилась утром перед выступлением группы; и позже – еще в пяти городах, включая Нью-Йорк и Лос-Анджелес.
Ясное дело, при сегодняшних технологиях сохранять анонимность для Бэнкси – задача не из легких, и лично я считаю, что самое большое одолжение, которое фанат может сделать художнику – это оставить его в покое, но даже если мы никогда не узнаем, кто такой Бэнкси на самом деле, сама мысль о том, что это может быть Дель Ная, лично меня приводит в восторг.
Представьте: один человек за последние 20 лет не только сделал стрит-арт частью высокого искусства, но и вместе с Трикки изобрел целое музыкальное направление – трип-хоп.
И еще: это что же получается – самую известную заглавную тему, – из сериала «Доктор Хаус», – Teardrop (с альбома Mezzanine, кстати) тоже написал Бэнкси?
Вот уж действительно "человек и пароход". Не удивлюсь, если скоро выяснится, что он еще и написал сценарий второго «Терминатора», снял «Ночи в стиле буги», придумал спецэффекты для «Матрицы» и пролоббировал нобелевку для Боба Дилана.
Вот это будет К-К-КОМБО!
Не, ну а что? Почему бы и нет?
P.S. Ссылку на Teardrop я уже вешал здесь месяц назад, поэтому саундтреком этого поста будет «Angel» – самый параноидальный клип в истории. Досмотрите до конца, мощное видео:
https://www.youtube.com/watch?v=hbe3CQamF8k
Я поясню, почему все так всполошились. Уже несколько лет в фанатских кругах есть теория, что солист Massive Attack Роберт Дель Ная – это Бэнкси.
Аргументы такие:
1) Оба выросли в Бристоле.
2) Дель Ная не только музыкант, но и дьявольски талантливый художник. Он, например, оформлял обложки всех альбомов Massive Attack. И – самое главное – именно Дель Ная, как считается, первый из бристольских уличных художников начал работать с трафаретами.
А вот цитата из книги Бэнски «Wall and piece» о том, как он додумался до трафаретов:
«Когда мне было восемнадцать, я провел целую ночь, пытаясь написать «LATE AGAIN» («ОПЯТЬ ОПОЗДАЛ») серебристыми буквами-пузырями на боку пассажирского поезда. Появились полицейские, и я изорвал одежду в клочья, убегая от них сквозь заросли терновника. Мои кореша добрались до машины и укатили, а я больше часа прятался под самосвалом. Лежа там, в луже машинного масла и слушая проходящих мимо копов, я понял, что мне нужно либо как-то сократить время нанесения рисунка на поверхность, либо просто завязывать с этим. Я смотрел вверх на трафаретную пластину на бензобаке и вдруг подумал, что я мог бы скопировать этот стиль — просто сделать каждую букву высотой в три фута.
Наконец, я вернулся домой и забрался под одеяло к своей девушке. Этой ночью у меня было озарение, сказал я. "Тебе лучше перестать принимать наркотики, — сказала она, — это вредно для сердца"».
3) И даже больше – в документальном фильме Бэнкси «Выход через сувенирную лавку» у Дель Ная есть камео.
4) А год назад журналист Крэйг Уильямс обнаружил, что фрески Бэнкси довольно часто появляются в городах до/после концертов Massive Attack. Так было, например, в Торонто, где фреска появилась утром перед выступлением группы; и позже – еще в пяти городах, включая Нью-Йорк и Лос-Анджелес.
Ясное дело, при сегодняшних технологиях сохранять анонимность для Бэнкси – задача не из легких, и лично я считаю, что самое большое одолжение, которое фанат может сделать художнику – это оставить его в покое, но даже если мы никогда не узнаем, кто такой Бэнкси на самом деле, сама мысль о том, что это может быть Дель Ная, лично меня приводит в восторг.
Представьте: один человек за последние 20 лет не только сделал стрит-арт частью высокого искусства, но и вместе с Трикки изобрел целое музыкальное направление – трип-хоп.
И еще: это что же получается – самую известную заглавную тему, – из сериала «Доктор Хаус», – Teardrop (с альбома Mezzanine, кстати) тоже написал Бэнкси?
Вот уж действительно "человек и пароход". Не удивлюсь, если скоро выяснится, что он еще и написал сценарий второго «Терминатора», снял «Ночи в стиле буги», придумал спецэффекты для «Матрицы» и пролоббировал нобелевку для Боба Дилана.
Вот это будет К-К-КОМБО!
Не, ну а что? Почему бы и нет?
P.S. Ссылку на Teardrop я уже вешал здесь месяц назад, поэтому саундтреком этого поста будет «Angel» – самый параноидальный клип в истории. Досмотрите до конца, мощное видео:
https://www.youtube.com/watch?v=hbe3CQamF8k
YouTube
Massive Attack - Angel
Directed by Walter Stern
Discover more about this classic song and the Mezzanine album here: http://www.udiscovermusic.com/stories/massive-attack-make-no-1-with-mezzanine
Listen to more from Massive Attack: https://MassiveAttack.lnk.to/Essentials
Stream…
Discover more about this classic song and the Mezzanine album here: http://www.udiscovermusic.com/stories/massive-attack-make-no-1-with-mezzanine
Listen to more from Massive Attack: https://MassiveAttack.lnk.to/Essentials
Stream…
Мы живем в интересное время. Помню, читал «Purity» Франзена и удивлялся тому, насколько стар душой этот писатель.
В каждом его тексте сквозит презрение ко всему новому. Вот, например:
«Среди самого неприятного, чем меня порой раздражают современные технологии, — то, что, когда очередное новшество, ощутимо ухудшившее мою жизнь, ищет все новые и новые способы портить ее, мне позволяется жаловаться всего год-другой, после чего распространители крутизны начинают мне говорить: пора бы уже привыкнуть, дедуля, так сейчас жизнь устроена».
Я только сейчас понял, насколько злободневна «Purity». Сейчас, когда власти пытаются заблокировать Телеграм и травят Павла Дурова.
Роман «Purity» хорош тем, что он отлично иллюстрирует образ мышления человека прошлого: такого, знаете, дедули (с), который считает всех молодых безвольными и зависимыми от «энтих ваших гандежтов», и совершенно уверен, что технологии — зло по определению. Он даже не пытается найти хоть что-то хорошее в прогрессе, для него прогресс — предмет вечного раздражения. Одна из главных сквозных тем «Purity» — противостояние старых-классических и новых-интернет СМИ. С одной стороны у нас Том Аберрант, интеллигентный главред журнала, «истинный журналист» со своим этическим кодексом, с другой — одиозный нарцисс-психопат-анархист Андреас Вольф. Интернет-знаменитости, фигуры, подрывающие иерархию, вроде Джулиана Ассанжа, для Франзена — просто торговцы навозом («У нас тут информационная служба дерьма», — говорит одна из сотрудниц проекта «Солнечный свет»; и в той же главе одна из героинь рассказывает историю о молочной ферме, которая, прикрываясь молоком, на самом деле главную прибыль получала с продажи навоза).
И в этом главная проблема: «Purity» — роман, насквозь пронизанный технофобией автора, написанный человеком, который совершенно не хочет в технологиях разбираться, прогресс для которого — это вторжение в его личное пространство и обесценивание «старых-добрых-теплых-ламповых» времен.
И это странно: ведь Франзен на самом деле уловил важный тектонический сдвиг в развитии СМИ, проблема в том, что он не пошел дальше, а тема неизбежной мутации медиа в условиях стремительного развития интернета так и осталась висеть в воздухе нераскрытая. И если бы Франзен был более, эмм, молод душой, он бы заметил, что все «классические» СМИ уже давно переселились в интернет и может быть со скрипом, но постепенно осваивают новые форматы, в частности, работу со сливами и хакерскими атаками (см. Панамагейт и т.д.); это не «торговля навозом», дедуля (с), это новая реальность.
И вот теперь в России все гос-СМИ травят Телеграм и Павла Дурова. Это довольно мерзко и очень симптоматично. Борьба российской власти с Дуровым — это совсем не про контроль. Это история о динозавре, который своим рептильным мозгом чувствует, что время ускользает от него, что новые люди уже пришли, и потому превентивно мочит их, надеясь таким образом отсрочить свою смерть, остановить время.
Я рад, что Павел Дуров есть, и что он не идет на компромиссы. И самое прекрасное, что школьники, новое поколение, — они будут именно с него брать пример. Они (я верю) не вырастут терпилами. Они будут знать, что регалии, дипломы, близость к власти — все это ерунда. Единственное что сегодня важно — это адаптивность, способность максимально быстро учиться и усваивать новые знания и использовать их. Играть на опережение.
И Павел Дуров как раз такой новый человек, играющий на опережение, который самим фактом своего существования рушит и отменяет старые иерархии; причем, что иронично, ему даже ничего не нужно делать, он все продумал заранее, раскидав сервера Телеграма по всему миру, так, что ни один вертухай никогда до них не доберется, и теперь, запасшись поп-корном, наблюдает за тем, как устаревшие, архаичные институции тужатся, надеясь отменить будущее.
Вообще, это довольно трогательно — смотреть как динозавры пытаются стереть из сети информацию о том, что они вымирают.
Сложно стереть что-то из сети, если ты тиранозавр, ведь у тебя короткие кривые ручки.
В каждом его тексте сквозит презрение ко всему новому. Вот, например:
«Среди самого неприятного, чем меня порой раздражают современные технологии, — то, что, когда очередное новшество, ощутимо ухудшившее мою жизнь, ищет все новые и новые способы портить ее, мне позволяется жаловаться всего год-другой, после чего распространители крутизны начинают мне говорить: пора бы уже привыкнуть, дедуля, так сейчас жизнь устроена».
Я только сейчас понял, насколько злободневна «Purity». Сейчас, когда власти пытаются заблокировать Телеграм и травят Павла Дурова.
Роман «Purity» хорош тем, что он отлично иллюстрирует образ мышления человека прошлого: такого, знаете, дедули (с), который считает всех молодых безвольными и зависимыми от «энтих ваших гандежтов», и совершенно уверен, что технологии — зло по определению. Он даже не пытается найти хоть что-то хорошее в прогрессе, для него прогресс — предмет вечного раздражения. Одна из главных сквозных тем «Purity» — противостояние старых-классических и новых-интернет СМИ. С одной стороны у нас Том Аберрант, интеллигентный главред журнала, «истинный журналист» со своим этическим кодексом, с другой — одиозный нарцисс-психопат-анархист Андреас Вольф. Интернет-знаменитости, фигуры, подрывающие иерархию, вроде Джулиана Ассанжа, для Франзена — просто торговцы навозом («У нас тут информационная служба дерьма», — говорит одна из сотрудниц проекта «Солнечный свет»; и в той же главе одна из героинь рассказывает историю о молочной ферме, которая, прикрываясь молоком, на самом деле главную прибыль получала с продажи навоза).
И в этом главная проблема: «Purity» — роман, насквозь пронизанный технофобией автора, написанный человеком, который совершенно не хочет в технологиях разбираться, прогресс для которого — это вторжение в его личное пространство и обесценивание «старых-добрых-теплых-ламповых» времен.
И это странно: ведь Франзен на самом деле уловил важный тектонический сдвиг в развитии СМИ, проблема в том, что он не пошел дальше, а тема неизбежной мутации медиа в условиях стремительного развития интернета так и осталась висеть в воздухе нераскрытая. И если бы Франзен был более, эмм, молод душой, он бы заметил, что все «классические» СМИ уже давно переселились в интернет и может быть со скрипом, но постепенно осваивают новые форматы, в частности, работу со сливами и хакерскими атаками (см. Панамагейт и т.д.); это не «торговля навозом», дедуля (с), это новая реальность.
И вот теперь в России все гос-СМИ травят Телеграм и Павла Дурова. Это довольно мерзко и очень симптоматично. Борьба российской власти с Дуровым — это совсем не про контроль. Это история о динозавре, который своим рептильным мозгом чувствует, что время ускользает от него, что новые люди уже пришли, и потому превентивно мочит их, надеясь таким образом отсрочить свою смерть, остановить время.
Я рад, что Павел Дуров есть, и что он не идет на компромиссы. И самое прекрасное, что школьники, новое поколение, — они будут именно с него брать пример. Они (я верю) не вырастут терпилами. Они будут знать, что регалии, дипломы, близость к власти — все это ерунда. Единственное что сегодня важно — это адаптивность, способность максимально быстро учиться и усваивать новые знания и использовать их. Играть на опережение.
И Павел Дуров как раз такой новый человек, играющий на опережение, который самим фактом своего существования рушит и отменяет старые иерархии; причем, что иронично, ему даже ничего не нужно делать, он все продумал заранее, раскидав сервера Телеграма по всему миру, так, что ни один вертухай никогда до них не доберется, и теперь, запасшись поп-корном, наблюдает за тем, как устаревшие, архаичные институции тужатся, надеясь отменить будущее.
Вообще, это довольно трогательно — смотреть как динозавры пытаются стереть из сети информацию о том, что они вымирают.
Сложно стереть что-то из сети, если ты тиранозавр, ведь у тебя короткие кривые ручки.
Разрази меня Борхес, какая история!
Я сейчас такое расскажу, не поверите.
Все уже слышали, наверно, о блокчейне и биткоинах, но мало кто понимает, что же это такое. Я тоже не все понимаю, но суть не в этом.
Я вам сейчас расскажу краткую историю создания «Эфириума» (Ethereum). И знаете, друзья, там такой сюжет, что самое лучшее название для него «Тлён, Укбар, Ethereum».
Так вот, есть такой гениальный программист Виталик Бутерин. Он создал свою собственную блокчейн-систему. Детали сейчас не важны, просто знайте: весной 2016-го проект Бутерина с помощью краудфандинга (!) собрал 150 (сто пятьдесят) миллионов долларов.
Система была запущена — огромная, мощная электронная вселенная со своей внутренней валютой, которая имеет ценность и в нашей реальности тоже, т.е. вполне конвертируема.
Однако, по всем правилам драматургии, в истории Бутерина случился inciting incident. Какой-то хакер нашел уязвимость в исходном коде, пролез в «дыру» и выкачал из нее криптовалюты на 50 миллионов долларов.
Взлом продолжался 6 часов, и все это время сотрудники компании безуспешно боролись с утечкой: каждый раз, когда они пытались зайти в профиль, хакер обрушивал их сайт.
От мгновенного краха компанию Бутерина спас встроенный алгоритм защиты: по закону «Эфириума» увести из него валюту и конвертировать ее можно только через месяц.
А теперь представьте потенциал этой истории: вы создали принципиально новую финансовую систему, главная фишка которой — децентрализация и независимость от банков; это по-сути государство внутри машины; и эту систему тут же хакнул какой-то злой гений, и теперь у вас тридцать дней; не отыщете хакера — вам конец; это смерть не только для проекта, но и для вашей репутации.
И вот здесь начинается самое интересное, потому что отследить движение криптовалюты невозможно — в этом ее суть, она электронная, и в данный момент существует лишь во внутренней реальности Ethereum.
В каком-нибудь техно-триллере герои отследили бы злого хакера, и все закончилось бы «третьим актом» — схваткой с антагонистом и, возможно, хэппи-эндом.
Но как это всегда бывает — реальность гораздо интересней вымысла. И решение создателей было настолько же безумно, насколько гениально. Терять-то им все равно нечего.
И знаете, что они сделали?
Они обновили протоколы методом «хард-форка» — откатили всю систему (со всем сообществом, со всеми миллионами эфира внутри) к моменту взлома, т.е. внутри системы создали параллельную «ветку реальности», в которой взлома не было!
Я сейчас не шучу.
Расчет был прост: когда члены сообщества (их называют «майнеры») обновятся до новой версии программы, — т.е. переедут в новую ветку, то первую «взломанную» ветку можно будет просто снести, уничтожить. А значит уничтожить информацию о взломе.
И если вы думаете, что это конец истории, то — ХА!
Самое крутое дальше: когда создатели «Эфириума» объявили о «хард-форке» и создании «новой ветки» и попросили майнеров переехать в нее, сообщество раскололось — нашлись те, кто обвинил создателей в нарушении собственных правил — и эти майнеры-староверы из принципа не стали переселяться, остались в старой, «оригинальной» ветке реальности «Эфириума».
Напоминаю: это не сюжет диджитал-романа, это произошло в 2016-м году.
И мой внутренний Борхес ликует.
Представьте: где-то в мире сейчас функционирует электронная крипто-валютная сеть Ethereum, существование которой поддерживают так называемые майнеры, люди, строящие блокчейн, цепочку токенов (не спрашивайте), то есть буквально — если майнеры вдруг остановятся, система рухнет, исчезнет, и в этом смысле майнеры — они как Атланты, хранят Ethereum в равновесии. И там же, внутри этой, скажем так, «Матрицы», внутри этого «киберпространства», есть лимб, ветхозаветная, изначальная реальность, в которой все пошло по другому сценарию — в той ветке взлом произошел (!), но часть майнеров, — самые принципиальные, — осталась там, и теперь они тоже строят параллельный блокчейн (не спрашивайте), поддерживают эту, изначальную реальность.
Я сейчас такое расскажу, не поверите.
Все уже слышали, наверно, о блокчейне и биткоинах, но мало кто понимает, что же это такое. Я тоже не все понимаю, но суть не в этом.
Я вам сейчас расскажу краткую историю создания «Эфириума» (Ethereum). И знаете, друзья, там такой сюжет, что самое лучшее название для него «Тлён, Укбар, Ethereum».
Так вот, есть такой гениальный программист Виталик Бутерин. Он создал свою собственную блокчейн-систему. Детали сейчас не важны, просто знайте: весной 2016-го проект Бутерина с помощью краудфандинга (!) собрал 150 (сто пятьдесят) миллионов долларов.
Система была запущена — огромная, мощная электронная вселенная со своей внутренней валютой, которая имеет ценность и в нашей реальности тоже, т.е. вполне конвертируема.
Однако, по всем правилам драматургии, в истории Бутерина случился inciting incident. Какой-то хакер нашел уязвимость в исходном коде, пролез в «дыру» и выкачал из нее криптовалюты на 50 миллионов долларов.
Взлом продолжался 6 часов, и все это время сотрудники компании безуспешно боролись с утечкой: каждый раз, когда они пытались зайти в профиль, хакер обрушивал их сайт.
От мгновенного краха компанию Бутерина спас встроенный алгоритм защиты: по закону «Эфириума» увести из него валюту и конвертировать ее можно только через месяц.
А теперь представьте потенциал этой истории: вы создали принципиально новую финансовую систему, главная фишка которой — децентрализация и независимость от банков; это по-сути государство внутри машины; и эту систему тут же хакнул какой-то злой гений, и теперь у вас тридцать дней; не отыщете хакера — вам конец; это смерть не только для проекта, но и для вашей репутации.
И вот здесь начинается самое интересное, потому что отследить движение криптовалюты невозможно — в этом ее суть, она электронная, и в данный момент существует лишь во внутренней реальности Ethereum.
В каком-нибудь техно-триллере герои отследили бы злого хакера, и все закончилось бы «третьим актом» — схваткой с антагонистом и, возможно, хэппи-эндом.
Но как это всегда бывает — реальность гораздо интересней вымысла. И решение создателей было настолько же безумно, насколько гениально. Терять-то им все равно нечего.
И знаете, что они сделали?
Они обновили протоколы методом «хард-форка» — откатили всю систему (со всем сообществом, со всеми миллионами эфира внутри) к моменту взлома, т.е. внутри системы создали параллельную «ветку реальности», в которой взлома не было!
Я сейчас не шучу.
Расчет был прост: когда члены сообщества (их называют «майнеры») обновятся до новой версии программы, — т.е. переедут в новую ветку, то первую «взломанную» ветку можно будет просто снести, уничтожить. А значит уничтожить информацию о взломе.
И если вы думаете, что это конец истории, то — ХА!
Самое крутое дальше: когда создатели «Эфириума» объявили о «хард-форке» и создании «новой ветки» и попросили майнеров переехать в нее, сообщество раскололось — нашлись те, кто обвинил создателей в нарушении собственных правил — и эти майнеры-староверы из принципа не стали переселяться, остались в старой, «оригинальной» ветке реальности «Эфириума».
Напоминаю: это не сюжет диджитал-романа, это произошло в 2016-м году.
И мой внутренний Борхес ликует.
Представьте: где-то в мире сейчас функционирует электронная крипто-валютная сеть Ethereum, существование которой поддерживают так называемые майнеры, люди, строящие блокчейн, цепочку токенов (не спрашивайте), то есть буквально — если майнеры вдруг остановятся, система рухнет, исчезнет, и в этом смысле майнеры — они как Атланты, хранят Ethereum в равновесии. И там же, внутри этой, скажем так, «Матрицы», внутри этого «киберпространства», есть лимб, ветхозаветная, изначальная реальность, в которой все пошло по другому сценарию — в той ветке взлом произошел (!), но часть майнеров, — самые принципиальные, — осталась там, и теперь они тоже строят параллельный блокчейн (не спрашивайте), поддерживают эту, изначальную реальность.
И я сейчас сижу и думаю: божемой, какой сюжет можно из этого извлечь, сколько потенциала в этой истории — это же новый миф: Создатель (программист), чтобы избежать смерти (банкротства), сотворил параллельный мир и призвал обитателей старого мира последовать за ним, но часть обитателей-староверов отреклась от него, потому что он нарушил собственные заповеди, они остались в изначальной реальности и теперь существуют самостоятельно в «ветхозаветном» мире.
Короче, буду следить за событиями — запасся поп-корном, жду, когда два мира столкнутся, иначе зачем все это?
И да, это к слову о том, как должен выглядеть сегодня «роман об интернете».
Именно так.
Короче, буду следить за событиями — запасся поп-корном, жду, когда два мира столкнутся, иначе зачем все это?
И да, это к слову о том, как должен выглядеть сегодня «роман об интернете».
Именно так.
Так. Я еще вот что хотел сказать.
10% комментов под постом о «параллельных реальностях Эфира» — это ворчание программеров, которые сообщают мне, что я написал ерунду, и что «хард-форк» — это обычная процедура, и нет там никакого чуда.
Это ужасно интересный симптом, с которым я довольно часто сталкиваюсь: такое когнитивное искажение, эффект «замыленного глаза». Это как нейрохирург, который не понимает, почему кто-то считает чудом мозг, по мнению нейрохирурга это просто обычный орган, или пилот, называющий дурачками людей, которые как дети радуются взлету и приземлению.
Вот есть, например, метро — мы каждый день им пользуемся. И если спросить у людей, что они думают о метро, люди скорее всего первым делом вспомнят какие-то бытовые вещи: давки, шум, запах пота.
И это понятно, мозг так устроен — он экономит энергию, ищет самые короткие пути и «удаляет» из памяти кластеры, которые мы не используем и не тренируем.
Но.
Я помню, когда в первый раз спустился в метро, я думал: куда, черт возьми, девают всю эту землю, когда копают тоннели?
Только подумайте: вы вот сидите/стоите в метро, держитесь за поручень и смотрите в телефон, и вроде бы ничего особенного не происходит, вы просто едете на работу.
И в то же время вы под землей, на глубине от 2 до 50 метров, внутри разветвленной системы тоннелей, в вагоне поезда, который мчится со скоростью 50-60 км/ч и параллельно раздает вай-фай.
Вы почитайте про московское метро, это ж вообще феерия, они первую ветку в 1932 году лопатами вручную выкопать пытались. Я не шучу. Только потом до них дошло насколько это тупо, и они пригласили горных инженеров и иностранных специалистов, которые объяснили им, что строить метро лопатами — это как рисовать Сикстинскую капеллу банным веником. То есть занятие отважное, но довольно нелепое.
Это действительно проблема: как и тогда, сегодня люди не очень понимают, что каждое инженерное сооружение — в том числе электронное — это чудо. Всегда. Чудо потому, что требует от автора огромных ресурсов и — главное — интуиции.
Я помню, в университете изучал гидравлику и архитектуру и каждый раз поражался тому, с каким скучающим видом лекторы рассказывают нам о строительстве плотин и акведуков. Плотина, чтоб вы знали — это такая тонкая стенка, которая держит миллионы тонн воды на месте. Миллионы долбанных тон долбанной воды. Той самой, которая точит камень. И в отличие от бобров, люди строят плотины не из палок и грязи. Ну, то есть, да, в России есть сооружения, которые выглядят так, словно их собрали из палок и грязи, но сейчас не об этом.
Вернемся в метро. Горные инженеры рассказали советским аппаратчикам про проходческие щиты и кессоны — то есть как бы сказали им: ребят, такие дела, есть технология, все учтено, вот чертежи из Лондона. Аппаратчики посмотрели на чертежи и как-то засомневались: дороговато, мол, может все же лопатами? Лопата же — орудие пролетариата. Мы вон даже едим с них иногда. Полезный инструмент, короче. А то технологии эти ихние заморские, буржуазные!
Тут были долгие переговоры, с матами и апперкотами, но в итоге здравый смысл победил (как всегда неизвестным науке способом) — и партия раскошелилась на проходческие щиты и кессоны.
Но и это еще не все: когда дело сдвинулось с места, и первые станции уже были готовы к сдаче, оказалось, что строители-комсомольцы совершенно забыли про эскалаторы.
Впервые эскалаторы изобрели для лондонской подземки, и делали их в те времена всего две фирмы в мире. А сейчас самый крутой нюанс: первый московский эскалатор Метрострой приобрел за 200 тысяч золотых рублей. Золотых! Как настоящие пираты, йо-хо-хо. Надеюсь, расплатились прямо сундуками, иначе зачем все это? Круче было бы только если б они свой первый эскалатор взяли на абордаж.
В общем, я теперь, когда захожу в метро, говорю себе: ты, Алексей, заходишь в подземку, которую девяносто лет назад начинали копать лопатами, в подземку, первый эскалатор для которой купили за золотые монеты.
Возможно именно поэтому я каждый раз, вставая на эскалатор, начинаю напевать «йо-хо-хо, и бутылка рома!» и даю печеньку своему воображаемому попугаю на плече.
10% комментов под постом о «параллельных реальностях Эфира» — это ворчание программеров, которые сообщают мне, что я написал ерунду, и что «хард-форк» — это обычная процедура, и нет там никакого чуда.
Это ужасно интересный симптом, с которым я довольно часто сталкиваюсь: такое когнитивное искажение, эффект «замыленного глаза». Это как нейрохирург, который не понимает, почему кто-то считает чудом мозг, по мнению нейрохирурга это просто обычный орган, или пилот, называющий дурачками людей, которые как дети радуются взлету и приземлению.
Вот есть, например, метро — мы каждый день им пользуемся. И если спросить у людей, что они думают о метро, люди скорее всего первым делом вспомнят какие-то бытовые вещи: давки, шум, запах пота.
И это понятно, мозг так устроен — он экономит энергию, ищет самые короткие пути и «удаляет» из памяти кластеры, которые мы не используем и не тренируем.
Но.
Я помню, когда в первый раз спустился в метро, я думал: куда, черт возьми, девают всю эту землю, когда копают тоннели?
Только подумайте: вы вот сидите/стоите в метро, держитесь за поручень и смотрите в телефон, и вроде бы ничего особенного не происходит, вы просто едете на работу.
И в то же время вы под землей, на глубине от 2 до 50 метров, внутри разветвленной системы тоннелей, в вагоне поезда, который мчится со скоростью 50-60 км/ч и параллельно раздает вай-фай.
Вы почитайте про московское метро, это ж вообще феерия, они первую ветку в 1932 году лопатами вручную выкопать пытались. Я не шучу. Только потом до них дошло насколько это тупо, и они пригласили горных инженеров и иностранных специалистов, которые объяснили им, что строить метро лопатами — это как рисовать Сикстинскую капеллу банным веником. То есть занятие отважное, но довольно нелепое.
Это действительно проблема: как и тогда, сегодня люди не очень понимают, что каждое инженерное сооружение — в том числе электронное — это чудо. Всегда. Чудо потому, что требует от автора огромных ресурсов и — главное — интуиции.
Я помню, в университете изучал гидравлику и архитектуру и каждый раз поражался тому, с каким скучающим видом лекторы рассказывают нам о строительстве плотин и акведуков. Плотина, чтоб вы знали — это такая тонкая стенка, которая держит миллионы тонн воды на месте. Миллионы долбанных тон долбанной воды. Той самой, которая точит камень. И в отличие от бобров, люди строят плотины не из палок и грязи. Ну, то есть, да, в России есть сооружения, которые выглядят так, словно их собрали из палок и грязи, но сейчас не об этом.
Вернемся в метро. Горные инженеры рассказали советским аппаратчикам про проходческие щиты и кессоны — то есть как бы сказали им: ребят, такие дела, есть технология, все учтено, вот чертежи из Лондона. Аппаратчики посмотрели на чертежи и как-то засомневались: дороговато, мол, может все же лопатами? Лопата же — орудие пролетариата. Мы вон даже едим с них иногда. Полезный инструмент, короче. А то технологии эти ихние заморские, буржуазные!
Тут были долгие переговоры, с матами и апперкотами, но в итоге здравый смысл победил (как всегда неизвестным науке способом) — и партия раскошелилась на проходческие щиты и кессоны.
Но и это еще не все: когда дело сдвинулось с места, и первые станции уже были готовы к сдаче, оказалось, что строители-комсомольцы совершенно забыли про эскалаторы.
Впервые эскалаторы изобрели для лондонской подземки, и делали их в те времена всего две фирмы в мире. А сейчас самый крутой нюанс: первый московский эскалатор Метрострой приобрел за 200 тысяч золотых рублей. Золотых! Как настоящие пираты, йо-хо-хо. Надеюсь, расплатились прямо сундуками, иначе зачем все это? Круче было бы только если б они свой первый эскалатор взяли на абордаж.
В общем, я теперь, когда захожу в метро, говорю себе: ты, Алексей, заходишь в подземку, которую девяносто лет назад начинали копать лопатами, в подземку, первый эскалатор для которой купили за золотые монеты.
Возможно именно поэтому я каждый раз, вставая на эскалатор, начинаю напевать «йо-хо-хо, и бутылка рома!» и даю печеньку своему воображаемому попугаю на плече.
Я тут продолжаю свое киберпанк-исследование. Про Уильяма Гибсона скоро расскажу, а пока вот пара веселых сюжетов из жизни:
полгода назад в «Атлантике» была статья, называлась «Неизбежность взлома». Автор провел эксперимент: арендовал сервер на Амазоне, замаскировал его под «уязвимое устройство» и стал наблюдать. За 12 часов он зафиксировал 300 (триста) попыток "угона".
Там было много смешных деталей: например, рассказ о том, как хакеры получили доступ к тысячам вэбкамер одной неназванной фирмы просто потому, что на них на всех по умолчанию стоял пароль xc3511, который большинство пользователей просто не поменяли.
Плюс: совершенно эпическая история о взломанных тостерах и авто-регистраторах, которые используются для DDos-атак.
Сижу теперь и думаю: возможно, мой модный беспроводной тостер прямо сейчас атакует дата-центры Твиттера вместе с целой армией других тостеров-зомби.
Это как-то грустно: даже у тостера жизнь интереснее, чем у меня.
Или вот еще шумная история, о которой мало кто слышал: про одновременный взлом серверов нескольких крупных банков. Специалисты в шоке — в кибербезопасность вложены миллионы, как такое возможно?
Разгадка прекрасна: хакеры не стали лезть в систему, они поступили проще — получили доступ к камерам наблюдения в гольфклубе для банкиров, и подглядели комбинации на замках на шкафчиках для одежды. Почти у каждого банкира пароль от шкафчика совпадал либо с пинкодом от карты, либо с паролем от рабочей электронной почты.
Да-да, настолько банально.
И именно так киберпанки получили доступ к переписке, а уж там вообще лежало все необходимое, чтобы обрушить фондовые рынки. И все потому, что кое-кто поленился придумать нормальный пароль.
История поучительная: взломщики сделали ставку на человеческую лень — и не прогадали. Ну а что? Давайте по-честному: многие из нас используют один/два пароля для всех своих устройств, и в этом смысле мы мало чем отличаемся от этих самых «банкиров».
Вообще, взломы и утечки — это всегда интересно в первую очередь с точки зрения антропологии. Компьютеры сделали мир очень хрупким. Ведь вирус Wannacry, например, поразивший в мае тысячи машин, включая аппаратуру минобороны, — тот вирус вовсе не был шедевром программирования; и заражение стало возможно лишь потому, что на атакованных компах стояло либо пиратское, либо не обновленное ПО. То есть люди тупо «не предохранялись».
Вот именно поэтому, друзья, я и не верю в конспирологические теории — во все эти байки о заговорах, многоходовках и заранее продуманных кем-то коллапсах.
Если мир и грохнется, причиной краха станет не чей-то злой умысел, а банальные лень и халатность.
Не взрывом, но всхлипом.
Запомните этот твит.
-
Вот так умер ты, попадаешь в лимб, тебя там вводят в курс дела, и ты такой: постойте-ка, мир рухнул? Но как?
А тебе в ответ: все началось с того, что кое-кто забыл убрать галочку и случайно скачал браузер Амиго *тяжелый вздох* после этого процесс было уже не остановить...
И ты такой: ????????
А они тебе: Да мы знаем, сами в шоке. Из-за какого-то одного кретина нам теперь заново эволюцию запускать.
-
Вот статья из "Атлантика":
https://www.theatlantic.com/technology/archive/2016/10/we-built-a-fake-web-toaster-and-it-was-hacked-in-an-hour/505571/
полгода назад в «Атлантике» была статья, называлась «Неизбежность взлома». Автор провел эксперимент: арендовал сервер на Амазоне, замаскировал его под «уязвимое устройство» и стал наблюдать. За 12 часов он зафиксировал 300 (триста) попыток "угона".
Там было много смешных деталей: например, рассказ о том, как хакеры получили доступ к тысячам вэбкамер одной неназванной фирмы просто потому, что на них на всех по умолчанию стоял пароль xc3511, который большинство пользователей просто не поменяли.
Плюс: совершенно эпическая история о взломанных тостерах и авто-регистраторах, которые используются для DDos-атак.
Сижу теперь и думаю: возможно, мой модный беспроводной тостер прямо сейчас атакует дата-центры Твиттера вместе с целой армией других тостеров-зомби.
Это как-то грустно: даже у тостера жизнь интереснее, чем у меня.
Или вот еще шумная история, о которой мало кто слышал: про одновременный взлом серверов нескольких крупных банков. Специалисты в шоке — в кибербезопасность вложены миллионы, как такое возможно?
Разгадка прекрасна: хакеры не стали лезть в систему, они поступили проще — получили доступ к камерам наблюдения в гольфклубе для банкиров, и подглядели комбинации на замках на шкафчиках для одежды. Почти у каждого банкира пароль от шкафчика совпадал либо с пинкодом от карты, либо с паролем от рабочей электронной почты.
Да-да, настолько банально.
И именно так киберпанки получили доступ к переписке, а уж там вообще лежало все необходимое, чтобы обрушить фондовые рынки. И все потому, что кое-кто поленился придумать нормальный пароль.
История поучительная: взломщики сделали ставку на человеческую лень — и не прогадали. Ну а что? Давайте по-честному: многие из нас используют один/два пароля для всех своих устройств, и в этом смысле мы мало чем отличаемся от этих самых «банкиров».
Вообще, взломы и утечки — это всегда интересно в первую очередь с точки зрения антропологии. Компьютеры сделали мир очень хрупким. Ведь вирус Wannacry, например, поразивший в мае тысячи машин, включая аппаратуру минобороны, — тот вирус вовсе не был шедевром программирования; и заражение стало возможно лишь потому, что на атакованных компах стояло либо пиратское, либо не обновленное ПО. То есть люди тупо «не предохранялись».
Вот именно поэтому, друзья, я и не верю в конспирологические теории — во все эти байки о заговорах, многоходовках и заранее продуманных кем-то коллапсах.
Если мир и грохнется, причиной краха станет не чей-то злой умысел, а банальные лень и халатность.
Не взрывом, но всхлипом.
Запомните этот твит.
-
Вот так умер ты, попадаешь в лимб, тебя там вводят в курс дела, и ты такой: постойте-ка, мир рухнул? Но как?
А тебе в ответ: все началось с того, что кое-кто забыл убрать галочку и случайно скачал браузер Амиго *тяжелый вздох* после этого процесс было уже не остановить...
И ты такой: ????????
А они тебе: Да мы знаем, сами в шоке. Из-за какого-то одного кретина нам теперь заново эволюцию запускать.
-
Вот статья из "Атлантика":
https://www.theatlantic.com/technology/archive/2016/10/we-built-a-fake-web-toaster-and-it-was-hacked-in-an-hour/505571/
The Atlantic
The Inevitability of Being Hacked
It's really, really easy for hackers to find unsecured devices.
У вас бывало такое: читаешь одного писателя и сквозь него вдруг начинаешь понимать, за что любишь другого. Как будто эта только что прочитанная книга заполнила пустоты в понимании предыдущей.
Вот я на днях прочел "Pattern recognition" Гибсона, и благодаря ему, наконец, понял, о чем на самом деле "Гламорама" Брета Истона Эллиса, и даже вдруг эту самую "Гламораму" полюбил.
Серендипность, короче.
Даже вот текст для "Горького" написал:
https://gorky.media/context/gibson-protiv-ellisa/
Вот я на днях прочел "Pattern recognition" Гибсона, и благодаря ему, наконец, понял, о чем на самом деле "Гламорама" Брета Истона Эллиса, и даже вдруг эту самую "Гламораму" полюбил.
Серендипность, короче.
Даже вот текст для "Горького" написал:
https://gorky.media/context/gibson-protiv-ellisa/
gorky.media
Гибсон против Эллиса
Как «Гламорама» погубила «Распознавание образов»
Вопрос: как мы определяем, кто из героев в книге – главный?
Самый простой и очевидный ответ: у главного больше всего «экранного времени», вокруг него вращаются все остальные персонажи.
Более сложный ответ: все решает драматургия, ведь хорошая история – это всегда столкновение героя; с обстоятельствами и/или с антагонистом (анти-героем), его эволюция.
Ergo: главный герой – тот, без кого история не работает. Он – несущая конструкция нарратива, убери его – и все рухнет.
Яркий пример: фильм Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира» (на мой взгляд, лучший его фильм), где автор обыгрывает именно эту идею. Главный герой у Аллена в какой-то момент ломает четвертую стену и сходит с экрана в «реальный мир». И фильм, который он покидает, просто останавливается: все остальные персонажи не знают, что делать.
Отсюда новый вопрос: возможно ли сочинить историю, которая будет отлично работать без главного героя? При том, что главный герой там все же есть, но он ничего не решает и вечно опаздывает?
Только подумайте: финальная схватка без главного героя; и даже больше: возможно ли создать историю, в которой все самые важные сюжетные повороты происходят без участия протагониста?
Есть такой человек, Ной Хоули, – он сценарист сериала «Фарго», и, мне кажется, он сочинил именно такую историю.
Сюжет в третьем сезоне «Фарго» такой: есть два брата, у них сложные отношения, и менее успешный брат нанимает вора-домушника, чтобы тот проник в дом к более успешному брату и украл коллекционную марку. Но вор-домушник не блещет умом, он теряет записку с адресом, едет не в тот город, врывается не в тот дом и, - что самое страшное, - случайно убивает хозяина. Это убийство запускает цепочку довольно жутких событий, настолько жутких, что ближе к концу город будет завален трупами; погибнут все, включая братьев.
По всем законам криминальной драмы в этой истории должен быть полицейский/детектив, который будет распутывать дело. И он тут есть. Точнее – она; детектив Глория Бёргл. И именно она – тот самый главный герой, который ничего не решает. На сюжетном уровне. Глория очень умна, она талантливый, прирожденный полицейский, умеет работать с уликами и видеть связи, она постоянно преследует антагонистов, и все никак не может их настигнуть – и эта ее борьба очень напоминает апорию Зенона об Ахиллесе и черепахе; черепаха всегда на шаг впереди.
Надо сразу сказать: убрать главного героя за скобки – это невероятно смелый ход. Я прочел много сценариев, и большинство из них держится на стандартных приемах; есть главный герой, у него есть две цели – ложная и настоящая, т.е. то, чего он хочет (want), и то, что ему действительно нужно, хотя он об этом пока и не знает (need). Обычно где-то в начале третьего или в конце второго акта герой добивается ложной цели и вдруг понимает, что, ах, какой же он был дурак, он ведь хотел совсем не этого; а дальше – катарсис и стремление к настоящей цели, затемнение, титры.
Вы много раз видели этот прием в кино: такая структура хорошо видна, например, в семейных и романтических комедиях: герой хочет разбогатеть и на этой почве портит отношения с семьей; в конце он понимает, что деньги ничего не значат, если у тебя нет дома, где тебя ждут. Что-то такое.
Поэтому я и заостряю ваше внимание на Глории Бёргл, героине «Фарго». Глория – уникальный персонаж, потому что она борется не с антагонистом. Она борется с сюжетом, т.е. постоянно пытается настичь основную историю, стать ее частью, сыграть в ней важную роль; но история ускользает от нее. В каком-то смысле она борется с автором.
Самый простой и очевидный ответ: у главного больше всего «экранного времени», вокруг него вращаются все остальные персонажи.
Более сложный ответ: все решает драматургия, ведь хорошая история – это всегда столкновение героя; с обстоятельствами и/или с антагонистом (анти-героем), его эволюция.
Ergo: главный герой – тот, без кого история не работает. Он – несущая конструкция нарратива, убери его – и все рухнет.
Яркий пример: фильм Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира» (на мой взгляд, лучший его фильм), где автор обыгрывает именно эту идею. Главный герой у Аллена в какой-то момент ломает четвертую стену и сходит с экрана в «реальный мир». И фильм, который он покидает, просто останавливается: все остальные персонажи не знают, что делать.
Отсюда новый вопрос: возможно ли сочинить историю, которая будет отлично работать без главного героя? При том, что главный герой там все же есть, но он ничего не решает и вечно опаздывает?
Только подумайте: финальная схватка без главного героя; и даже больше: возможно ли создать историю, в которой все самые важные сюжетные повороты происходят без участия протагониста?
Есть такой человек, Ной Хоули, – он сценарист сериала «Фарго», и, мне кажется, он сочинил именно такую историю.
Сюжет в третьем сезоне «Фарго» такой: есть два брата, у них сложные отношения, и менее успешный брат нанимает вора-домушника, чтобы тот проник в дом к более успешному брату и украл коллекционную марку. Но вор-домушник не блещет умом, он теряет записку с адресом, едет не в тот город, врывается не в тот дом и, - что самое страшное, - случайно убивает хозяина. Это убийство запускает цепочку довольно жутких событий, настолько жутких, что ближе к концу город будет завален трупами; погибнут все, включая братьев.
По всем законам криминальной драмы в этой истории должен быть полицейский/детектив, который будет распутывать дело. И он тут есть. Точнее – она; детектив Глория Бёргл. И именно она – тот самый главный герой, который ничего не решает. На сюжетном уровне. Глория очень умна, она талантливый, прирожденный полицейский, умеет работать с уликами и видеть связи, она постоянно преследует антагонистов, и все никак не может их настигнуть – и эта ее борьба очень напоминает апорию Зенона об Ахиллесе и черепахе; черепаха всегда на шаг впереди.
Надо сразу сказать: убрать главного героя за скобки – это невероятно смелый ход. Я прочел много сценариев, и большинство из них держится на стандартных приемах; есть главный герой, у него есть две цели – ложная и настоящая, т.е. то, чего он хочет (want), и то, что ему действительно нужно, хотя он об этом пока и не знает (need). Обычно где-то в начале третьего или в конце второго акта герой добивается ложной цели и вдруг понимает, что, ах, какой же он был дурак, он ведь хотел совсем не этого; а дальше – катарсис и стремление к настоящей цели, затемнение, титры.
Вы много раз видели этот прием в кино: такая структура хорошо видна, например, в семейных и романтических комедиях: герой хочет разбогатеть и на этой почве портит отношения с семьей; в конце он понимает, что деньги ничего не значат, если у тебя нет дома, где тебя ждут. Что-то такое.
Поэтому я и заостряю ваше внимание на Глории Бёргл, героине «Фарго». Глория – уникальный персонаж, потому что она борется не с антагонистом. Она борется с сюжетом, т.е. постоянно пытается настичь основную историю, стать ее частью, сыграть в ней важную роль; но история ускользает от нее. В каком-то смысле она борется с автором.
И, кстати, обратите внимание: даже у Коэнов в оригинальном фильме главная героиня, Мардж, в итоге собственноручно поймала последнего преступника. Т.е. формально канон был на месте – главный герой ловит злодея. В случае с Глорией нет даже этого – Ной Хоули даже здесь демонстративно выбрасывает учебник по сценарному мастерству в мусорку. Особенно четко это видно ближе к концу, когда антагонисты сами расстреливают друг друга, и Глория приезжает уже на готовое место преступления и молча наблюдает за тем, как судмедэксперты упаковывают трупы тех, кого она должна была поймать.
В третьей серии есть вставная новелла – об андроиде, который ходит по миру и каждому встречному говорит единственную фразу – «я могу помочь!», это все, что он может сказать, и это очень грустно и иронично, потому что помочь он, очевидно, никому не может, даже самому себе, ему ведь так и не объяснили, зачем его создали.
Эта история – ключ к пониманию роли Глории; сама Глория в конце как раз говорит: "я чувствую себя, как тот андроид, иногда я сомневаюсь, что я нужна для чего-то, что я вообще существую".
Вот так, одним коротким диалогом в конце, сценарист Ной Хоули превращает обычную криминальную драму в беккетовскую мета-пьесу, в которой герой вполне осознает свое бессилие и свою неспособность повлиять на сюжет.
Аплодирую стоя.
В третьей серии есть вставная новелла – об андроиде, который ходит по миру и каждому встречному говорит единственную фразу – «я могу помочь!», это все, что он может сказать, и это очень грустно и иронично, потому что помочь он, очевидно, никому не может, даже самому себе, ему ведь так и не объяснили, зачем его создали.
Эта история – ключ к пониманию роли Глории; сама Глория в конце как раз говорит: "я чувствую себя, как тот андроид, иногда я сомневаюсь, что я нужна для чего-то, что я вообще существую".
Вот так, одним коротким диалогом в конце, сценарист Ной Хоули превращает обычную криминальную драму в беккетовскую мета-пьесу, в которой герой вполне осознает свое бессилие и свою неспособность повлиять на сюжет.
Аплодирую стоя.
Внезапно на Афише пою дифирамбы Стивену Кингу. Дедлайн был беспощадный, пришлось брать тему штурмом, поэтому текст кое-где чуть дерганный и невротичный, но вроде норм получилось:
"Именно здесь, во всех этих бытовых зарисовках просвечивает настоящий Кинг, которого любят миллионы. Поставщиков ужастиков на рынке много, но, кажется, никто, кроме него, не способен так ярко и эффектно фиксировать повседневность, цеплять читателя деталями и приметами времени. В этом смысле Кинг — такой американский Бальзак, летописец и землемер одноэтажной Америки 1970-х – 1990-х: видеокассеты, сигареты без фильтров, игровые автоматы, грайндхаус, открытые кинотеатры, велосипеды с изолентой на спицах, раздолбанные «Шевроле» с ржавыми кузовами, свисающие с дерева качели-покрышки у дома, неоновые вывески, придорожные забегаловки, полароидные снимки, автоматы с газировкой, гамбургеры, календари с девушкой месяца из Playboy в туалетах, протертый линолеум, москитные сетки на дверях в Бангоре, Касл-Роке, Дерри и прочих кинговских захолустных городках — вымышленных и не очень.
Уж если говорить о ярлыках, то Кинг, конечно, никакой не король ужасов — он самый настоящий гений места, сделавший для штата Мэн столько же, сколько Фолкнер — для юга США. И у него тоже есть своя Йокнапатофа — вселенная «Темной Башни».
Остальное по ссылке:
https://daily.afisha.ru/brain/6358-ot-kerri-do-temnoy-bashni-13-glavnyh-knig-stivena-kinga/
"Именно здесь, во всех этих бытовых зарисовках просвечивает настоящий Кинг, которого любят миллионы. Поставщиков ужастиков на рынке много, но, кажется, никто, кроме него, не способен так ярко и эффектно фиксировать повседневность, цеплять читателя деталями и приметами времени. В этом смысле Кинг — такой американский Бальзак, летописец и землемер одноэтажной Америки 1970-х – 1990-х: видеокассеты, сигареты без фильтров, игровые автоматы, грайндхаус, открытые кинотеатры, велосипеды с изолентой на спицах, раздолбанные «Шевроле» с ржавыми кузовами, свисающие с дерева качели-покрышки у дома, неоновые вывески, придорожные забегаловки, полароидные снимки, автоматы с газировкой, гамбургеры, календари с девушкой месяца из Playboy в туалетах, протертый линолеум, москитные сетки на дверях в Бангоре, Касл-Роке, Дерри и прочих кинговских захолустных городках — вымышленных и не очень.
Уж если говорить о ярлыках, то Кинг, конечно, никакой не король ужасов — он самый настоящий гений места, сделавший для штата Мэн столько же, сколько Фолкнер — для юга США. И у него тоже есть своя Йокнапатофа — вселенная «Темной Башни».
Остальное по ссылке:
https://daily.afisha.ru/brain/6358-ot-kerri-do-temnoy-bashni-13-glavnyh-knig-stivena-kinga/