Поляринов пишет

Джон Максвелл Кутзее, «Осень в Петербурге» (The Master of Petersburg)

Ноябрь 1868 года, Федор Михайлович Достоевский возвращается в Петербург из Дрездена, чтобы похоронить своего пасынка Павла Исаева. Павел покончил с собой, сбросился с дроболитейной башни на Столярной набережной. От полицейского Федор Михайлович узнает, что сын его, похоже, состоял в банде революционера Нечаева и готовил убийства, в бумагах погибшего нашли список предполагаемых целей, а еще рукописи.
Так, если кратко, начинается роман Джона Максвелла Кутзее «Осень в Петербурге»: путешествие писателя сквозь сюжеты собственных романов.
Вообще, романы о Достоевском, если подумать, на удивление популярный жанр. Прозу о других классиках сочиняют как будто реже – потому что: а зачем? – но на территорию ФМД заходили и Гроссман, и Цыпкин (Леонид), и Пелевин, и даже, прости-господи, Акунин. Что ж, оно и понятно: в отличие от многих своих коллег, Достоевский был весьма фактурным персонажем, жил так, что нарочно не придумаешь – сделай его героем романа, и будет как минимум любопытно.
Примечательно при этом, что, кажется, лучше и живее всех о русском классике написал классик южноафриканский. Кутзее и сам мастер писать о потемках души, поэтому совершенно естественно, что именно он взялся реконструировать прозу автора «Идиота». Я неслучайно употребляю слово «реконструировать», «Осень в Петербурге» забирает у Достоевского не только имя, но и стиль, язык, его, если можно так выразиться, вайб. (На русский роман перевел Сергей Ильин, и перевод так хорош, что от текста иногда возникает почти сюрреалистичное ощущение, будто читаешь не перевод, а буквально «Бесов»). При этом роман Кутзее – не прямо стилизация, «Осень в Петербурге» настолько необычная в своем роде книжка, что назвать ее «стилизацией» было бы сильным упрощением. С одной стороны это явно роман Кутзее, такой же безысходный и болючий, как и прочие его вещи, например, «Бесчестье», с другой – Кутзее тут выступает как чревовещатель, он так выразительно работает с голосом другого автора, что иногда у текста появляется что-то вроде эха – и начинает казаться, будто слышишь, как два больших писателя говорят одновременно, из двух разных эпох.
В своем эссе «Достоевский Джозефа Франка» Дэвид Фостер Уоллес, пытаясь объяснить уникальность русского классика, подчеркивает то, как бедно по сравнению с книгами Достоевского выглядят все современные попытки написать большой роман. Никто, по мнению Уоллеса, как будто больше уже не может позволить себе быть таким же буйным, наглым, грубым, безжалостным и отчаянным – все это как будто осталось там, в «золотом веке», в до-модернистской эпохе.
Интересно, что сказал бы Уоллес, прочитай он Кутзее. Потому что Кутзее, кажется, своими книгами опровергает все, что Уоллес писал о современной ему литературе.
Да, «Осень в Петербурге» абсолютно постмодернистский роман, наполненный скрытыми (и не очень) цитатами: все герои выписаны и названы так, чтобы напоминать кого-то из романов Достоевского, все говорят большими философскими монологами, истерят, буянят и потрясают кулаками; тут даже есть глава, в конце которой писатель Достоевский, как Христос – Великого Инквизитора, целует террориста Нечаева.
В пересказе все это звучит как опостылевший уже постмодернизм, но штука в том, что, в отличие от многих современных авторов, Кутзее похож на Достоевского в главном – в своей доходящей иногда до предела жестокости. Жестокости, которая передается его героям, и которой он так легко заражает всех, в том числе читателя. И потому «Осень в Петербурге», пусть формально это и пастиш, производит тот же эффект, который, наверно, производили «Идиот» или «Бесы» в девятнадцатом веке – читаешь, и ощущение, будто автор залез тебе в голову и наводит там беспорядок.

22.4K viewsedited 07:03