​​«Его рассказы не о нем — даром что написаны от первого лица; в них почти нет «я»; когда он пишет, он как бы отходит в сторону и дает читателю возможность своими глазами увидеть коридоры нью-йоркских больниц и работающих там людей. И в случае Стесина это не прием, не кокетство и не ложная скромность — это его настоящий голос».

Лауреатом литературной премии «НОС» в этом году стал Александр Стесин — врач-онколог и автор «Нью-йоркского обхода». Мы попросили Алексея Поляринова, получившего приз зрительских симпатий за роман «Центр тяжести», объяснить, почему вам стоит прочитать эту книгу.

Читаю «Перевод с подстрочника» Евгения Чижова. Сюжет такой: поэт Олег Печигин приезжает в Коштырбастан (что? да.), чтобы перевести на русский стихи местного диктатора, Р.Гулимова. Помимо среднеазиатского колорита и попыток запараллелить поэзию и власть (эпиграфом к роману служит мандельштамовское «поэзия — это власть»), особенно Чижову удались эпизоды, посвященные именно переводу — те, где герой подбирает ключи к чужому тексту, ломает строки об колено и безуспешно пытается вогнать их в нужный размер — почти сизифов труд.
Еще там, например, есть описание того, как герой, переводя поэзию, начинает как бы перевоплощаться в автора — подражать не только тексту, но человеку. То есть, переводя Байрона, он начинает хромать, Дилана Томаса — бухать, а взявшись за Одена, вдруг замечает, что его друг, Тимур, довольно привлекательный мужчина. Ясное дело, что это все — скорее художественное допущение, но на страницах у Чижова выглядит впечатляюще.
А вот, например, что герой отвечает на вопрос «почему вы стали переводить?»:
«Понимаете, я с детства мечтал стать первооткрывателем. Но когда вырос, оказалось, что неоткрытых земель больше не осталось. Работа переводчика отчасти компенсирует эту неудачу. Я ищу и завоевываю новые, то есть неизвестные у нас, территории, но не на глобусе, а в других языках. А иногда переоткрываю уже известные. Правда разница между переводчиком и завоевателем в том, что переводчик сначала сам сдается в плен, капитулирует перед переводимым автором вполть до полного отказа от себя и перевоплощения в него. Если это получается, то удается и перевод, то есть захват территории, существующей в другом языке, для читающих по-русски. Таков, по крайней мере, мой метод, другие, возможно, работают по-другому».
Ясное дело, опять же, что ответ скорее поэтический, и тем не менее, мне кажется, прекрасно сформулировано.

​​— на Ямале оленеводы пасут оленей с помощью дронов;
— в Японии фанат выследил певицу по отражению в глазу на ее фото в инстаграме;
— на ферме в московской области тестируют VR-очки для коров. Виртуальная реальность помогает снизить у животных уровень стресса и повысить качество молока;
— данные фитнес-трекеров раскрыли местоположение секретных военных баз США
— немецкий художник создал виртуальные пробки в Google Maps. Он возил по дорогам тележку с 99 телефонами;
— пользователь Reddit с помощью нейросети синтезировал голос своего умершего отца, чтобы поговорить с ним;
— учёный в Китае получил три года тюрьмы за незаконный эксперимент, в результате которого родились трое детей с отредактированными генами;

Все это — реальные новостные заголовки; они уже давно стали частью нашей повседневной жизни. Системы распознавания лиц в метро, дата-майнинг, и алгоритмы, способные вычислить ваши политические убеждения и уровень агрессии по десяти лайкам — о том, как все это влияет на нас, и как отражается в литературе, поговорим в четверг, 13 февраля, в 19:30 в Музее Литературы вместе с Феликсом Сандаловым, главным редактором издательства «Индивидуум». Обсудим «Краткую историю русских хакеров» Даниила Туровского и «Интернет как оружие» Яши Левина. Ну и про «Центр тяжести» тоже поговорим, куда ж без него.
Приходите, должно быть интересно. Вход бесплатный, нужно только зарегиться, чтобы организаторы понимали, сколько вас будет — регистрация тут:
https://goslitmuz2015.timepad.ru/event/1250198/

Пару лет назад друг-режиссер дал мне телефон специалиста по звуку. Я писал текст, и мне нужно было уточнить кое-какие детали их профессии. Я позвонил, мы говорили почти час, и так я выяснил, что звуки в кино – чаще всего не то, чем кажутся.
Когда в сериале в кадре кто-то надкусывает яблоко, мы слышим звук – вполне вероятно, что это звук сельдерея. Так вышло, что хруст сельдерея более выразителен, поэтому в бюджетных проектах, там, где писать весь звук на площадке слишком дорого или накладно, вполне могут использовать и его.
Когда мы слышим ветер – скорее всего это шумовик в студии гремит листовым железом.
Когда мы слышим хруст снега под ногами героя – это тоже шумовик, топчется по мешку с поп-корном.
Когда мы слышим звук удара – это почти наверняка удар по кочану капусты или по мясной туше, подвешенной в студии на крюке.
Звуки ударов – всегда подделка. "Никто не будет бить настоящих людей ради снятия хорошего звука удара, – сказал мне звукорежиссер по телефону. – Кроме того, реальные звуки ударов недостаточно сочные. Проще отлупить мертвую тушу".
Примерно так же дела обстоят со звуками шагов. Во время съемок писать шаги нереально. Они мешают писать голоса. Поэтому к подошвам туфлей и ботинок актеров крепят специальные войлочные накладки. Шаги записывают отдельно, специальные люди. Их работа – подбирать обувь, максимально похожую на ту, что в кадре, подбирать материал, максимально похожий на тот, что в кадре, подбирать акустику, максимально похожую на ту, что в кадре.
Вот так и получается: не только люди играют других людей, но звуки – другие звуки. Когда в кадре кто-то шагает, звуки его шагов – это звуки-актеры, они тоже играют.
Причудливая магия кино. Яблоко – сельдерей, ветер – листовое железо, снег – мешок с поп-корном, лицо – кочан капусты, [тут так и хочется добавить: Россия – наше отечество, смерть неизбежна].
И, в общем, вся эта история с подделкой звуков долго не давала мне покоя; там была какая-то метафора, но мне не хватало ума ее сформулировать. В итоге я написал об этом рассказ, и недавно его напечатали в февральском Esquire, а теперь расширенная версия есть и на сайте – вот здесь:
https://esquire.ru/letters/155853-kavanah-artist-novyy-rasskaz-zhurnalista-i-avtora-romana-centr-tyazhesti-alekseya-polyarinova/

Впервые за не знаю сколько лет взялся перечитывать «Анну Каренину», и это, конечно, абсолютное счастье. Дочитал до сцены, когда Анне кажется, что ее глаза светятся в темноте, и она видит их свет. Внезапно по ассоциации [и не без помощи интернета] вспомнил совсем другой эпизод – из заметок Бунина о Чехове, такой прекрасный, что захотелось вам показать:

Чувство собственного достоинства, независимости было у [Чехова] очень велико.
- Боюсь только Толстого. Ведь подумайте, ведь это он написал, что Анна сама чувствовала, видела, как у нее блестят глаза в темноте!
- Серьезно, я его боюсь, - говорит он, смеясь и как бы радуясь этой боязни.
И однажды чуть не час решал, в каких штанах поехать к Толстому. Сбросил пенсне, помолодел и, мешая, по своему обыкновению, шутку с серьезным, все выходил из спальни то в одних, то в других штанах:
- Нет, эти неприлично узки! Подумает: щелкопер!
И шел надевать другие, и опять выходил, смеясь:
- А эти шириной с Черное море! подумает: нахал...

Сегодня 50 лет исполняется Мартину Макдоне, вы наверняка его знаете — это бойфренд Фиби Уоллер-Бридж; а еще он классный режиссер и великий драматург. По этому случаю я написал для «Афиши» текст о творческом методе ирландца, его отношениях с религией и его понимании героизма. Отдельное спасибо Егору @bookninja за эту возможность, а также за помощь. Я месяц ходил кругами и не мог закончить статью, а потом мы в чате обсудили концепт раскаяния в фильмах Макдоны, и дальше как-то все встало на места, и текст получился.

https://daily.afisha.ru/entry/amp/14987/

​​Продолжаем отмечать день рождения Мартина Макдоны!
Кроме моего панегирика на "Афише", на сайте @kinoartru есть прекрасный текст Евгения Гусятинского о "Трех билбордах"
На "Горьком" мой старый текст о карьере ирландца и его отношениях со старшим братом.
А вот здесь мой рассказ о его последней пьесе "A very very very dark matter", Гансе Христиане Андерсене и колониализме.

​​«Метамодернизм говорит нам, что есть возможность выйти за пределы постмодерна и капитализма. В творчестве всегда есть некий остаток, который не интегрируется в капитализм или в его постмодернистское культурное отражение — в бесконечную игру лайков и дизлайков. Есть некий текст, который переживает эту гонку. Искренность, наверное, и есть этот сухой остаток; то, что мы можем обнаружить в тексте помимо его политической, идеологической, коммерческой ипостаси. Мы продолжаем читать тексты, которые были написаны за века и тысячелетия до всякого капитализма. Сейчас они включены в рыночную логику, но это не имеет никакого значения».

По просьбе Bookmate Journal писатель и переводчик Алексей Поляринов обсудил с историком литературы и философии Дмитрием Хаустовым, как писать биографии, почему контркультура ведет нас в тупик и что победит — капитализм или искренность.

«Когда я читаю роман, я, образно говоря, бегаю по нему с рулеткой, измеряю его, наношу измерения на какую-то условную мысленную карту, и потом на этой мысленной карте я вижу как бы чертеж романа и понимаю: о, в этой книге есть огромная пустая комната, которой нет в основном тексте, ее не видно при поверхностном чтении, она не поддается измерению.

Именно так происходит, когда ты натыкаешься на действительно классный роман. Там есть сюжет, есть история, драма и есть еще что-то — вот эта вот пустота. Сердце книги там находится».

На сайте Esquire вышло полное интервью со мной для проекта «12 апостолов»:

https://esquire.ru/hero/168083-pisatel-aleksey-polyarinov-ob-inzhenernom-podhode-k-knigam-polze-instagrama-i-pisatelstve-kak-terapii/

​​Открыл для себя итальянского писателя Итало Звево (настоящее имя Этторе Шмиц). Самый странный факт из его биографии: он полжизни проработал на заводе по производству краски для подводной части кораблей. Звево всегда мечтал стать писателем, и в 1892 году, в возрасте 31 года на свои деньги издал дебютный роман «Жизнь». Книгу никто не заметил, но он продолжал писать и спустя шесть лет издал еще один роман «Старость», и снова мимо — ни отзывов, ни читателей. Разочарованный и уставший, Этторе Шмиц забросил писательство и занялся бизнесом, а в 1907 году пошел на курсы английского языка, которые вел — внимание! — Джеймс Джойс. Более того, на курсах выяснилось, что Джойс прочел его роман «Старость», очень высоко отозвался о нем и посоветовал ученику писать еще. Ну и, как вы понимаете, когда сам Джойс говорит тебе «пиши еще», тут как бы уже не отвертишься: окрыленный отзывом Шмиц вспомнил о своем псевдониме и написал еще один роман, «Самопознание Дзено».
И опять все не слава богу: Звево публикуется за свой счет, книга выходит и-и-и-и — тишина; ни откликов, ни рецензий.
Но! Проходит год — и он получает письмо от Джойса. Джойс в восторге, дал прочесть «Дзено» своему другу Валери Ларбо, а тот провозгласил Звево одним из самых важных писателей своего времени и посвятил ему целый номер литературного журнала «Навир д'аржан».
Такая вот судьба: в 63 года, на исходе жизни — усилиями Джеймса Джойса, который, как мы видим, оказался отличным литературным агентом, — слава-таки настигла Итало Звево.
>>>
Сам роман — образец модернизма: почти пять сотен страниц самокопания. Но есть нюанс: это еще и очень смешной роман, он начинается с предисловия, в котором некий психолог С. утверждает, что хочет из мести опубликовать заметки своего пациента Дзено Козини: «... надеюсь, что это будет ему неприятно», — пишет он.
И, собственно, сам роман — это записная книжка, в которой Дзено пытается найти источник своей вредной привычки — курения, — пытается понять, что именно заставляет его закуривать одну сигарету за другой, и что мешает бросить. И, надо сказать, это ужасно остроумный прием, потому что почти все истории Дзено заканчиваются тем, что он выкуривает «последнюю» сигарету.

«Мне кажется, что у сигареты куда более острый вкус, когда она последняя. У других тоже есть свой вкус, но менее острый. Особый вкус последней сигарете придает чувство победы над самим собой и надежда на то, что в самом ближайшем будущем мы обретем здоровье и силу».

Пытаясь разобраться в себе, Дзено вспоминает все поворотные этапы своей жизни: женитьбу, интрижку с любовницей, смерть отца и так далее. Ирония в том, что постепенно мы понимаем: герою нельзя верить, в каждом своем провале он винит кого-нибудь другого, и даже больше — он не ищет ответы; наоборот — пытается согнуть свое прошлое так, чтобы не нужно было заглядывать в себя, чтобы не нужно было вообще ничего делать.
Переводчик Сергей Ошеров в предисловии к роману сравнивает героя Звево с Обломовым, и в этом есть смысл — они действительно похожи; люди, бегущие от ответственности, и вечно ищущие оправдание любым своим поступкам и не-поступкам.
Вообще, если у Звево и есть «своя» тема — то это никчемность, безволие. Именно это чувство — или свойство характера — автор раскручивает и подсвечивает с разных сторон, пока его герой, Дзено, отчаянно пытается сочинить как можно больше оправданий своей неспособности хоть что-то в жизни сделать нормально. Хотя бы бросить курить — для начала.

​​Главная литературная новость года лично для меня: 7 июля в продаже появится дебютный роман Чарли Кауфмана, автора «Адаптации» и «Вечного сияния чистого разума». Роман называется «Antkind» и, если верить первым рецензиям, будет таким же майнд-факом, как «Синекдоха, Нью-Йорк» и прочие его работы в кино. В рецензии на Kirkusreview заявляют, что «Кауфман написал роман, в сравнении с которым „Радуга тяготения“ выглядит как сказка доктора Сьюза». Смелое заявление, которое мне прям не терпится проверить. Из аннотации пока что ясно не очень много: главный герой Валаам Розенберг, критик-неудачник и историк кино. Он узнает о существовании некого таинственного авангардного фильма; чтобы посмотреть этот фильм от начала до конца нужно три месяца (хмм, звучит знакомо). Проблема в том, что фильм уничтожен, — остался только один единственный кадр, и Розенберг — последний из живых, кому удалось посмотреть его целиком. Так начинается его безумное, а-ля «Быть Джоном Малковичем» путешествие в собственное подсознание в надежде по памяти восстановить все 2190 часов хронометража и донести фильм до зрителей.
Не знаю, как вы, а я уже весь извелся в ожидании релиза.
Вот обложка:

​​Дочитал книгу лингвиста Дэниела Эверетта «Не спи – кругом змеи!», в ней он рассказывает, как в 70-х с женой и детьми отправился миссионером в леса Амазонии и несколько лет прожил среди индейцев пираха.
Возможно, вы слышали об этом племени. Если читали когда-нибудь о туземцах, в языке у которых нет числительных – есть только «один», «два» и «много». Так вот – это они и есть, и Дэниел Эверетт – тот самый миссионер/лингвист, который их изучил и описал.
Пираха в свое время стали важной вехой в лингвистике, потому что в их языке не просто нет числительных – они не понимают самой идеи математики, и как ни пытались антропологи научить их считать, даже на камушках, все было тщетно.
В книге есть забавный эпизод: индейцы спрашивают у Эверетта, когда прилетит самолет, и всякий раз восхищаются тем, что он точно знает день прилета. И тот факт, что он предсказывает появление самолета, для них – чистое волшебство.
Были и обратные ситуации: когда миссионер Эверетт начинал рассказывать про Иисуса Христа, пытался обратить индейцев в свою веру, те не могли понять, что ему от них нужно, и поражались тому, что он живет по заветам какого-то бородатого мужика, с которым лично не знаком и даже не видел своими глазами.
Племя пираха напрочь лишено хоть каких-то строгих ритуалов и табу. По словам Эверетта даже похороны у них – дело житейское настолько, что слишком высоких мертвецов хоронят в сидячем положении, потому что копать большую могилу – это долго и тяжело, а им лень. Еще у них нет мифов о сотворении мира, что уж совсем удивительно. Когда у них спрашивают, откуда взялись небо и земля, они не понимают вопроса. Официальной, узаконенной иерархии у них тоже нет – ни полиции, ни судов, ни вождей. Когда Эверетт спросил, как они следят за порядком, ему ответили: "Если кто-то ведет себя ненормально и мешает жить остальным, его будут постепенно все больше игнорировать и в конце концов изгонят".
Или вот: «Им совершенно чужд концепт красоты. В отличие от соседних племен, вродетеньярим или парентинтин, которые создают ожерелья из зубов ягуара иои головные уборы из перьев, украшения пираха выглядят как поделки ленивого школьника на уроке труда – нанизал на нитку весь мусор, который смог найти, и готово, и так сойдет».
Сложно сказать, насколько все это достоверно, и что именно Эверетт придумал, недопонял и переврал, но история вышла ужасно интересная – книга читается как лингвистический детектив о столкновении с людьми из параллельной реальности; и если вы когда-нибудь хотели узнать, как именно лингвисты «взламывают» язык отдаленных племен амазонии – именно здесь взлом показан почти пошагово.
Ах да, название книги – тоже языковая загадка: у пираха кроме прочего отсутствует еще и концепт приветствия, у них просто нет слов вроде нашего «здравствуйте» или английского «hello», потому что приветствие кажется им бессмысленным, вместо него, встречая нового человека, они обычно говорят: «Не спи – кругом змеи».

​​Букмейт и школа «Современные литературные практики» запустили проект «Страсти по Конституции». Повод сами понимаете какой — незаконное вторжение пенсионеров в главный закон страны. Идея проекта — как-то осмыслить статьи Конституции, напомнить, поговорить о них на языке прозы и поэзии. Первым вышел рассказ Евгении Некрасовой «Дверь», клаустрофобный хоррор о домашнем насилии, о нездоровой власти родителей над детьми, почти сиквел «Калечины-Малечины». Сам проект бесплатный, открытый, лежит на Букмейте, новые рассказы, если не ошибаюсь, будут выходить два раза в неделю, так что подписывайтесь, должно быть интересно.
UPD. А еще – вот тут, в интервью @bookninja авторки подробно рассказывают о том, как превратить Конституцию в литературу.
>>>
фото: Андрей Золотов.

​​Дочитал «Под покровом ночи» Остина Райта. Отличный роман о чтении.
Сюжет такой: главная героиня Сьюзен получает посылку от бывшего мужа Эдварда, внутри рукопись. Сьюзен и Эдвард развелись много лет назад, потому что он хотел стать писателем, а она хотела нормальную жизнь. И теперь спустя годы он прислал ей рукопись наконец-то законченного романа.
Чтение рукописи производит на Сьюзен сильное впечатление – текст отягощен воспоминаниями об Эдварде.
Тут надо сказать, что рукопись Эдварда действительно классная – мощная такая история утраты и мести. Герой этого романа в романе – Тони Гастингс – теряет жену и дочь и далее с помощью полиции пытается найти убийц и добиться для них наказания; причем, очень важно, что сам он, кажется, не уверен, хочет ли возмездия, но все знакомые (включая полицейских) как будто не дают ему смириться и отпустить свое горе; все вокруг уверены, что Тони должен быть в ярости, и вечно задают ему бестактные вопросы: что бы он сделал с убийцами, если бы мог? Что он думает о смертной казни? Смог бы он сам их убить, если б представился такой шанс?
В романе много тонких мыслей о горе и утрате, но самое интересное вынесено в название – в оригинале книга называется «Tony & Susan», то есть уже на обложке заявлено, что перед нами текст об отношениях читателя и персонажа, и даже больше: о связке автор-текст-читатель.
У Райта получился очень писательский роман, помимо прочего наполненный рефлексией о ремесле, о том, как автор играет с читательскими ожиданиями; или – как читателям кажется, что с их ожиданиями играют. Поэтому особенно интересно читать главы, в которых Сьюзен думает о прочитанном – вот так, например, она реагирует на смерть жены и дочери главного героя:
«Ты убил их, Эдвард, ты взял и сделал это. Она ошарашена, как будто не знала, что так и будет. Чудовищное нестерпимое преступление – хотя она убеждена, что если бы они остались живы, то она была бы разочарована. Бедный Тони, как же ее удовольствие зависит от его горя».
Сьюзен шокирована сценой с мертвыми женщинами, хотя и признает, что любой другой исход ее бы разочаровал. Читатель ценит драму и трагедию, даже когда она его злит: любая эмоция лучше разочарования.
В другом месте Сьюзен замечает хороший, яркий образ и думает, что Эдвард (автор) наверняка ждет, что она его похвалит за это.
И далее почти в самом конце рукописи вдруг возникает персонаж по имени Сьюзен, и это, разумеется, заставляет оригинальную Сьюзен (читательницу) задуматься: почему автор назвал эту женщину так же, как и меня? Это намеренно? Он что-то хочет этим сказать? На что-то намекает?
Вообще, конечно, роман в романе – довольно популярный композиционный прием; навскидку вспоминаются «Фальшивомонетчики», «Мастер и Маргарита», «Слепой убийца», «Дар» и т.д (еще вспомнилось, что во второй части «Дон Кихота» все герои читали и обсуждали первую часть «Дон Кихота»; то есть первая часть книги была напечатана внутри второй, и влияла на поступки героев, потому что им приходилось комментировать и реагировать на то, что о них прочитали другие персонажи), но подход Райта выделяется даже на фоне предшественников; в его случае этот прием работает очень интересно – показывает а) как личный опыт неизбежно просачивается в любой текст, на уровне подтекста, ассоциаций и намеков, и б) как текст может заставить человека переосмыслить свое прошлое и совершенно иначе взглянуть на свою жизнь.
В конце концов, у Райта получился не только роман об утрате и мести, но и – если брать шире – роман о власти текста.
P.S. Сцена похищения жены и дочери Тони Гастингса – одна из самых жутких в литературе, мне кажется.

Вдруг вспомнил, что у Тибора Фишера есть роман о самоизоляции. Называется «Путешествие на край комнаты». Главная героиня Оушен боится выходить из дома, потому что однажды на улице ее ударила незнакомка.
«Эта тетка со свадебным тортом меня и добила. Я как раз шла к метро и вдруг увидела тетку, которая, ковыляла навстречу и несла в руках огромный, трехъярусный свадебный торт. Я замерла в замешательстве и растерянно огляделась по сторонам. Я точно знала, что поблизости нет ни одной кондитерской, и я не увидела ни одной припаркованной машины или подъезда жилого дома, куда эта тетка могла бы нести свой торт; как бы нелепо это ни звучало, но она, кажется, просто его „выгуливала“, причем тортик был явно не самый легкий — если судить по тому, как владелица торта пошатывалась на ходу. Прямо уличный театр абсурда. Но вы слушайте дальше: когда мы с ней поравнялись, она вдруг ни с того ни с сего пнула меня ногой в живот. С тех пор я стараюсь вообще не выходить на улицу».

Оушен работает графическим дизайнером, делает видеоигры. И вот, чтобы распутать главную сюжетную загадку, ей нужно отправиться в Микронезию. Сама она, понятное дело, поехать не может, и она нанимает человека, который летит вместо нее; он как бы становится ее аватаром, ходит с камерой на лбу и выполняет ее команды, — такая вот почти виртуальная реальность с голосовым управлением.
В общем, типичный Тибор Фишер. Много жести и абсурдного юмора, иногда ниже пояса. Но. Я только сейчас понял, насколько это актуальный и злободневный роман. Никакого вируса там, по-моему, нет, но вот все остальное — все эти дистанционные путешествия и гэги о видеоиграх — теперь из 2020-го года читается как-то совсем иначе.

​​​​Написал для Кинопоиска о творческом методе Алекса Гарленда:

«Если разобрать фильмы Гарленда на детали, то станет заметно, что все его сюжеты структурно напоминают фильмы категории Б: по сути, это такие слэшеры на стероидах. Они вполне укладываются в формулу «несколько людей ведут философский спор внутри опасного, агрессивного пространства, по очереди умирают и/или убивают друг друга, и/или обрекают на смерть».

В «Пекле» это астронавты, летящие к Солнцу. Они случайно впускают на корабль спятившего капитана из предыдущей экспедиции, и капитан убивает их по одному. Слэшер как он есть.

В «Аннигиляции» это группа ученых, которые, попав в Зону Х, тоже умирают самыми жуткими способами (см. сцену с зомби-медведем).

И даже «Из машины» вполне использует тропы хоррора из семидесятых: отдаленная хижина в лесу, клаустрофобия, странный, немного сумасшедший хозяин, который держит в заточении девушку, и совершенно непонятно, что у него на уме. С той только разницей, что Гарленд опрокидывает перспективу».

Текст целиком — по ссылке:
https://www.kinopoisk.ru/media/article/4001548/

Дочитал «Чернобыль» Адама Хиггинботама, уже второй день прихожу в себя. О Чернобыле написаны десятки текстов, но этот, кажется, самый монументальный. Хиггинботам начинает не со взрыва, а с самого начала — с момента открытия радиоактивности. Вот рассказ о Вильгельме Рентгене, вот — о Марии Кюри; вот — о первых жертвах лучевой болезни, о «радиевых девушках», и о том, как человечество осознавало опасность радиации. Затем — экскурс в историю холодной войны, гонки вооружений и далее — о попытках усмирить ядерный синтез и сделать его «мирным»; потом — лекция о видах реакторов.
Исторические и теоретические главы перемежаются с главами о Чернобыле; причем и здесь Хиггинботам начинает с самого начала — с дня основания Припяти. Отдельно и очень подробно расписывает закладку фундамента будущей АЭС и то, сколько технических огрехов было заложено в ее конструкцию еще на стадии проектирования. Тотальная нехватка качественных материалов, замалчивание проблем, бюрократия, коррупция и банальная экономия — каждая глава, каждый факт в тексте работает как сигнал о неизбежности катастрофы.
Вообще, если у книги и есть какая-то сквозная тема, то эта тема — неизбежность, предопределенность. Здесь сэкономили на покрытии крыши, тут отказались от строительства предохранительной оболочки, там забили на очевидную нестабильность реактора.
«Александров также сэкономил средства, отказавшись от строительства герметичной оболочки. Этот толстый бетонный купол накрывал почти каждый реактор на Западе, чтобы препятствовать распространению радиоактивного заражения за пределы станции в случае серьезной аварии. При огромных размерах [реактора] герметичная оболочка удвоила бы стоимость строительства каждого блока. Было принято более экономичное решение: разделить реактор на 1600 напорных трубок <...> что, по заверениям изобретателей, делало серьезную аварию крайне маловероятной».

Крайне маловероятной, понимаете? Крайне маловероятной.

Затем автор воссоздает 26 апреля: взрыв, реакцию властей, осознание масштабов, расследование, поиск «козлов отпущения». И если о Легасове и Щербине все мы узнали год назад из сериала НВО, то у Хиггинботама историй еще на десяток сериалов: он, например, подробно рассказывает о том, как новость о катастрофе медленно доходила до жителей Киева; как беспечность сменилась тревогой после того, как в город въехала целая эскадра оранжевых поливальных машин и начала «безостановочные попытки смыть радиоактивные выпадения с киевских улиц».

Или парад 1 мая — образец абсолютно сектантского мышления советских чиновников (тут Слезкин абсолютно прав). Все эти завкомы и парторги знали, что находиться на улице смертельно опасно, и тем не менее все пришли на парад вместе с детьми и внуками, потому что верность партии важнее здоровья близких, ритуал важнее самосохранения.

​​​​​​​​Вообще, чтение «Чернобыля» — задача непростая, все время отвлекаешься, чтобы проматериться. Даже когда масштаб трагедии был уже очевиден, физикам все равно приходилось уговаривать чиновников принять меры. Московские физики провели в лаборатории тесты и обнаружили, что расплавленное ядро реактора вполне может протечь в грунтовые воды и вызвать еще один взрыв. Но когда об этом сообщили чиновникам из Средмаша, те просто отмахнулись: «вы драматизируете». Чтобы убедить комиссию, заведующий лабораторией Письменный притащил на совещание «огромный кусок бетона, расплавленного в ходе экспериментов. Внутри него оставалась деформированная таблетка диоксида урана». Лишь после этого напуганный начальник Средмаша дал разрешение на строительство охлаждающей камеры под реактором.
>>>
Или вот еще прекрасный штрих: знаете, кто возглавлял комиссию по расследованию причин катастрофы?
«Совет был заполнен сотрудниками Минсредмаша и бывшими апологетами РБМК и возглавлялся Александровым, держателем патента на его конструкцию».

Совет по факту возглавлял один из главных виновников трагедии.
«Заседания продолжались часами, и Александров использовал все свои навыки, чтобы подавить разговоры о недостатках реактора, снова
и снова возвращаясь к дискуссии об ошибках операторов. Когда это не действовало, Славский просто подавлял своими окриками тех, чье мнение он не хотел слышать».

Ну и последняя цитата — это классика:
«Украинский министр здравоохранения получил телеграмму от начальства в Москве. Сообщение содержало инструкцию о том, как записывать диагнозы облученных в результате аварии. Лица с острой лучевой болезнью и ожогами должны были записываться соответственно — „острая лучевая болезнь“, а в диагнозах лиц с меньшими дозами облучения и без тяжелых симптомов радиоактивность не должна была упоминаться. Вместо этого, диктовала Москва, в амбулаторных картах таких пациентов следовало писать „вегетососудистая дистония“».

Мухлеж со статистикой — наше все.

Читаю «Внутреннюю колонизацию» Эткинда, и там во второй главе прекрасное: автор пересказывает сюжет второй части «Робинзона Крузо». Да, у романа «Робинзон Крузо» есть вторая часть, и в ней разбогатевший и заскучавший Робинзон возвращается на остров, обнаруживает там целую колонию поселенцев и проводит у них реформы(!). Взбунтовавшиеся туземцы реформы не одобряют и убивают Пятницу, а сам Робинзон пытается вернуться домой, в Англию, через Сибирь! В Сибири он встречает ссыльного русского князя и начинает вынашивать план переправки его в Англию. Князь гордо отказывается от спасения, но просит Робинзона взять в Англию его единственного сына, и в нагрузку одаривает англичанина соболиными мехами.
Самое удивительное во всем этом то, что сиквел «Робинзона» Дефо написал одновременно с первой частью, и еще в XVIII веке (как выяснила исследовательница Мелисса Фри) роман издавался целиком, и только 4% изданий состояли из одного первого тома. «В XIX веке, — пишет Эткинд, — число таких отдельных изданий первого тома немного возросло, но после Первой мировой более 75% изданий стали ограничиваться одним только первым томом. История Робинзона, которая оказалась более успешным товаром, чем любой колониальный груз, была упрощена путем сокращения. Одетый в меха российский князь был принесен в жертву голому Пятнице».
Удивительный культурный феномен, конечно. Вторая часть нарушала гармоничность композиции первой, и издатели просто перестали ее печатать. Это как если бы «Дон Кихота» большинство знало только по первому тому.
Oh wait... у нас же на сервисах аудиокниг лежит кастрированная советская версия «Дон Кихота». Недавно включил послушать (нет, не аудиоспектакль, а именно аудиокнигу), а там мало того, что авторского предисловия нет, так еще и хронометраж подозрительный, всего 23 часа. Начал прокручивать, и да – нумерация глав на совпадает, их просто меньше, чем в моей бумажной полной версии. И, разумеется, никакой плашки, никакого предупреждения, что это сокращенный текст. И правда – зачем?
В общем, опасайтесь подделок.

Прямо сейчас Кирилл Серебренников присоединяется к длинной печальной череде художников, поэтов и режиссеров, которые в нашей стране были осуждены — и, как правило, впоследствии реабилитированы за отсутствием состава преступления. А еще всех этих людей объединяет то, что их имена помнят все, а имена судей, выносивших приговоры, — никто.

http://go.afisha.ru/etyuQIk