Написала 11 страниц (!) чистого, беспримесного безумия про "Бесконечную шутку" Уоллеса с фракталами и схемами - http://heresyhub.com/beskonechnaya-shutka-tekstovye-fraktaly-prevoshodstvo-i-zavisimost/ Выбрала скупой ряд точек на свой вкус и немного увлеклась. Структура, депрессия, любовные письма со сносками, Канторово множество, кидания столами, демерол и клуб превосходства.

Думаю, больше всего меня впечатлило то, что опыт депрессии, который мне всегда казался потерянным временем и мертвым грузом, внезапно оказался черным ключом к пониманию довольно большого пласта происходящего. Второй момент - это очень интересный постэффект от "Шутки", который у меня наступил через день. Третий момент - это волнообразный ритм текста, где волна состоит из осколков. Когда читала, меня это впечатляло больше всего, а оказывается, это и впрямь скелет структуры книги. P.S. Думала. что написала этот странный отзыв потому, что никто не написал, но очевидно, что произошло это потому, что меня прет.

​​В книге Винсента Буглиози «Helter Skelter» о Чарле Мэнсоне есть один характерный эпизод: общественные обвинители сидят в кабинете и обсуждают будущий суд, пытаются понять мотив Мэнсона; или точнее – сконструировать его из сотен страниц путаных свидетельских показаний и десятков вещдоков. Вся штука в том, что диалог юристов почти ничем не отличается от споров сценаристов в сценарной комнате:
«Присяжные ни за что не примут всерьез твою теорию <…> надо предложить им что-то, что они в состоянии будут понять».
И это, на мой взгляд, самое интересное – внутри документального расследования сам автор как бы признает, что фактов не существует, есть только голоса свидетелей, и задача юриста – правильно срежиссировать их показания. У судебной системы в США вообще много общего с киноиндустрией: где у одних свидетели, присяжные и мотив, у других – актеры, зрители и сценарий. Юристу необходимо не только знать закон, но и быть хорошим рассказчиком, уметь увидеть не только мотив, но и сюжет, ставки и поворотные точки в деле. Иметь на руках улики и показания недостаточно, нужно еще и "упаковать" их так, чтобы заворожить присяжных («зрителей»), склонить их на свою сторону.
И в данном контексте книга Винсента Буглиози особенно интересна, потому что во время суда на Чарльзом Мэнсоном Буглиози был заместителем окружного прокурора, его история – это взгляд обвинителя, его цель – добиться для подсудимого смертной казни, а это, надо сказать, довольно неожиданный читательский опыт – тебя как бы вынуждают топить за смертную казнь.
Возможно, Буглиози именно этого и добивался. Вообще, в его книге иногда прям заметно, какой он манипулятор: первые две главы – это довольно сухой пересказ полицейского расследования убийства Шарон Тейт, а затем – бах! – третья глава, и автор вдруг ломает четвертую стену: "я сам неожиданно возникаю в собственном рассказе, позвольте представиться".
На этом месте я буквально закрыл книгу и еще раз посмотрел на обложку – это я точно нонфикшн читаю, а не постмодернистский роман?

​​Последние полгода собираю информацию о религиозных культах. Кроме Буглиози прочел «Хлыст» Эткинда, и там, конечно, такие истории, что Чарли Мэнсону и не снилось. Одна из самых огненных — о секте анабаптистов: «В 1534 анабаптисты захватили власть в немецком городе Мюнстере, который был переименован в Новый Иерусалим. Были переименованы также улицы и дни недели. Бюргеров перекрещивали сотнями; быть неперекрещенным стало преступлением, каравшимся смертной казнью. В городе начался террор. Выжившие называли друг друга „братьями“ и „сестрами“. Лидер восстания, бывший артист, объявил себя Мессией и королем Нового Израиля по имени Иоанн Лейденский.
Вооруженная диктатура нового короля осуществляла полный коммунизм. Все принадлежало всем, и различие между моим и твоим должно было исчезнуть. Сначала было обобществлено имущество эмигрантов, потом тех, кто перекрещивался позже других и, наконец, всех остальных. Хождение денег было отменено; сокрытие излишков было объявлено преступлением; двери домов должны были быть открыты днем и ночью. В общественных столовых горожане бесплатно питались под громкое чтение Ветхого Завета. Остальные книги были сожжены перед кафедральным собором. После краткого периода аскетизма в городе была установлена полигамия по образцу библейских патриархов. Женщины Мюнстера не имели права уклониться от нового брака; несколько самых упрямых были казнены. Иоанн Лейденский имел королеву и еще 15 жен. Город был осажден и успешно выдерживал осаду. Казни следовали ежедневно. Выжидая, анабаптисты надеялись на нечто вроде мировой революции и рассылали агентов-‘апостолов’ по соседним городам. Несколько восстаний анабаптистов вспыхнули, но были подавлены. Поразительно быстро, всего за полтора года, был пройден в Мюнстере весь исторический цикл — от аскетизма до промискуитета; от всеобщего равенства до царской роскоши одних и голода других. В 1535 город был взят».
И это еще не конец — далее Эткинд сообщает, что в конечном итоге, спасаясь от преследований, анабаптисты бежали в Польшу и Россию. Потомки анабаптистов позже организовали новую общину под Черниговом, и там все было примерно так же, как в Мюнстере, только еще веселее:
Браки заключались «по усмотрению общинного начальства», причем «выбор невесты определялся по жребию».
То есть за свадьбы отвечала теория вероятностей. Вот это я понимаю хороший тамада и конкурсы интересные.

​​Читаю «Памяти памяти» Степановой, книжка великая, но об этом вы и без меня знаете. Пока читал, вспомнил еще один похожий роман(с) — «Зайца с янтарными глазами». Его автор, Эдмунд де Вааль, художник-керамист, рассказывает историю своей семьи через найденные на чердаке предметы и в качестве центрального сюжетного элемента выбирает фигурки-нэцке — прослеживает весь их путь из Японии во Францию, в Париж XIX века, оттуда в Вену века XX, и дальше — сквозь колючую проволоку 30-х и 40-х, когда фигурки были спасены от нацистов усилиями храброй девушки по имени Анна, которая в конце тридцатых, рискуя жизнью, вынесла нэцке из дома в карманах прямо под носом у гестаповцев, чтобы затем вернуть законным хозяевам.
Так вот, если помните, в «Памяти памяти» один из главных символов текста — даже на обложку попал — тоже фигурка, только фарфоровая. На барахолке в Вене Мария находит коробку с кучей битых фигурок и расспрашивает продавщицу об их происхождении:

«Эти копеечные фигурки производили в одном немецком городе полвека подряд, сказала она, с конца восьмидесятых годов девятнадцатого века. Продавали их где угодно, в бакалеях и хозяйственных магазинах, но главное их дело было другое: дешевые и непритязательные, они использовались как сыпучий амортизатор при перевозке грузов — чтобы тяжелые вещи века не обдирали друг другу бока, сталкиваясь в темноте. То есть мальчиков делали в заведомом расчете на увечье, а потом, перед войной, завод закрылся. <...> Тут я и купила своего мальчика, не записав ни названия завода, ни телефона хозяйки, зато зная наверняка, что уношу в кармане конец своей книги: тот самый ответ из задачника, что принято искать на последних страницах. Он был сразу про всё. И про то, что ни одна история не доходит до нас целой, без отбитых ступней и сколотых лиц. И про то, что лакуны и зияния — неизменный спутник выживания, его сокрытый двигатель, механизм дальнейшего ускорения. И про то, что только травма делает нас из массового продукта — недвусмысленными, штучными нами».

А вот что пишет о фигурках-нэцке в своей книге Эдмунд де Вааль:

«Нэцке — маленькие, твердые вещицы. Их трудно надколоть, трудно разбить: каждое из них и вырезалось для того, чтобы болтаться, колотиться и при этом не страдать. <...> Каждое из этих нэцке означало для Анны сопротивление совершающемуся вокруг истреблению памяти. Каждое из них становилось отпором для творившегося рядом, становилось припоминаемой историей, становилось будущим, за которое можно было ухватиться».

Вот так, что у Степановой — символ историй, ни одна из которых «не доходит до нас целой», у де Вааля наоборот — метафора сопротивления истреблению памяти.
Не знаю, почему вдруг вспомнил о де Ваале. Просто заметил это сближение и решил вам рассказать.

На фото — обложка шведского издания «Памяти памяти»:

​​Из последних новостей:
>>> через неделю выйдет литературный номер Esquire, с вот такой офигенной обложкой, и там будет и мой рассказ, за что огромное спасибо Галине Юзефович!
>>> на @prochtenie вышло мое интервью Полине Бояркиной, довольно большое, в двух частях -- вот первая, вот вторая. Полина, спасибо!
>>> оживил инстаграм, вешаю там фото крутых обложек и анонсы выступлений, подписывайтесь если чо.

​​В 1981 году Кормаку Маккарти было сорок восемь лет, за плечами у него было четыре романа, премия Фолкнера и стипендия фонда Гуггенхайма, но жил он при этом в маленькой комнате у друга в Ноксвиле. Бедность была его сознательным выбором, он никогда не стремился разбогатеть, а деньги с грантов и премий тратил на сбор информации для будущих романов. И в общем именно там, в Ноксвиле, в комнате без мебели, в 1981 году он узнал, что ему присудили еще один грант — Макартура, так называемую «премию гениев», 236 000 долларов. Его кандидатуру рекомендовали Сол Беллоу и Роберт Пенн Уоррен. На тот момент тиражи первых четырех книг Маккарти не превышали 4-5 тысяч экземпляров, а его поклонников можно было пересчитать по пальцам — вся штука в том, что читали его в основном большие писатели, живые классики, и все они были его фанатами.
Такой вот парадокс — один из самых важных авторов своего времени десятилетиями жил где придется, за пределами внимания читателей и критиков.
Один из главных маккартиведов США, Эдвин Арнолд, вспоминал как в 1990-м предложил редактору «Southern Quarterly» Нилу Янгу посвятить следующий номер журнала Кормаку Маккарти.
— Отличная идея, — сказал Янг, — а кто это?
Вообще историй о том, как долго Америка не замечала своего главного писателя, хватит на целую книгу, и мне жаль, что никто пока эту книгу не написал — это же уникальный случай: автор всю жизнь старательно, — и до некоторых пор успешно, — увиливающий от славы и признания.
Сейчас Маккарти 85 лет, и за свою карьеру он дал всего два интервью. Причем первое, — газете «Нью-йорк таймс», — вышло, когда ему было 59 (!) лет. И судя по всему, даже на это интервью он согласился с одним условием — чтобы больше никто и никогда не донимал его своими дурацкими просьбами об интервью. Ну вот как его не любить?
На этой неделе русский перевод того самого интервью появился на сайте «Пыльцы».
Перевел Джамшед @pandemoniumofthesun Авазов.
Почитайте, это очень круто.
http://pollen-press.ru/2019/07/17/cormac-mccarthy-pp39/

Читаю «The discomfort zone» Джонатана Франзена, и это, кажется, худшие мемуары из всех, что я читал в жизни.
Сейчас объясню.
Представьте, что к вам на вечеринке подошел какой-то смутно знакомый мужик и начал рассказывать о том, как занимался продажей родительского дома. Причем в его рассказе нет начала, середины и конца, нет драмы и панчлайнов, — только факты: расценки, квадратные метры, количество санузлов и спален, процент риелтора; вам будто бы зачитывают объявление с ЦИАНа. Затем мужик, наконец, оставляет вас в покое, и дышать сразу становится легче, и вы слышите, как он, зажав в углу очередную жертву, рассказывает ей, что у него новая квартира в Нью-Йорке, и там почти нет мебели, потому что он любит, когда просторно, а еще, кажется, домработница украла у него ножницы, а еще он страшно недоволен системой налогообложения, и считает, что благотворительность — это манипуляция и вымогательство денег и ничего больше.
Представили? Ну вот примерно так выглядят мемуары Франзена. Текстовый эквивалент тиннитуса.
Тут, конечно, можно сказать, что жизнь у писателей в принципе не очень-то интересная, но это не так. Я навскидку могу назвать несколько примеров мемуаров писателей, которые едва ли не интереснее, чем их же романы.
«Измышление одиночества» Пола Остера начинается буквально так же, как и книжка Франзена — после смерти отца он приезжает на родину, чтобы продать дом, в котором провел детство. Только там, где у Остера тоска и попытка выяснить отношения с призраками, у Франзена какая-то душная похабень про паркет и недвижимость.
«Как писать книги» Стивена Кинга — великие мемуары, единственная в истории не бесполезная книга о писательстве.
«Джозеф Антон» Рушди, «Память, говори» Набокова, «Стамбул, город воспоминаний» Памука. Все они — в числе моих любимых книг.
Именно поэтому у меня не укладывается в голове, как — как?! — автор «Поправок» и «Свободы», специалист по описанию дисфункциональных семейных отношений, умудрился написать нечто настолько бессмысленное и безвоздушное?
«The discomfort zone» — это удивительный пример текста, написанного человеком, которому совершенно нечего сказать о своей семье, но договор подписан, а аванс потрачен, поэтому он просто заполняет страницы словами. Большая часть книги напоминает желчные, старческие околополитические посты в фэйсбуке: здесь он налогами недоволен, здесь благотворительностью, тут ему все не так, там все дураки, домработница ножницы украла (я не шучу, там целый эпизод есть о том, как сильно его разозлила пропажа ножниц), мать у него мещанка и дурочка, отец остолоп без чувства юмора.
Митико Какутани была права, когда назвала эту книгу «Портретом говнюка в юности».
Пойду лучше «Свободу» перечитаю.

🔥

Главное для меня открытие семинара «Британская литература сегодня» в этом году — Джей Бернард, которая написала цикл стихов о пожаре в Нью-Кроссе в 1981 году. Когда я готовил это интервью, то обнаружил, что на русском языке об этой трагедии — во время вечеринки загорелся дом, погибли тринадцать девушек и юношей, пресса и полиция попытались замять историю, что привело к массовым демонстрациям и большому культурному повороту — на русском языке не написано вообще ничего. Поэтому пришлось написать не только о Джей, но и о пожаре, и о том, как вся эта история отразилась в чёрной музыке и поэзии Великобритании.

​​Из последних новостей:
Пишут, что Юрий Дудь снимает фильм о трагедии в Беслане.
А в издательстве Individuum очень скоро выйдет книга Ольги Алленовой "Форпост. Беслан и его заложники".
Хорошая динамика. Жду.

11 августа умерла Лена Макеенко, замечательный критик и автор «Горького», она писала для нас с первого дня существования нашего проекта. Сегодня вместо новых материалов мы весь день публикуем тексты Лены: почитайте ее обзор новинок русской прозы, который вышел в мае 2017 года.

https://gorky.media/reviews/den-makeenko/

​​Читаю «Улыбку Пол Пота» Петера Фрёберга Идлинга, и это очень круто. Автор проделывает примерно то же, что Лоран Бине в «HHhH», с той только разницей, что в отличие от Бине Идлинг не зациклен на себе. С одной стороны он рассказывает о восхождении Пол Пота, о революции в Камбодже и о приходе к власти Красных Кхмеров, с другой — исторические главы он перекладывает автобиографическими заметками о том, как собирает информацию для книги, которую мы прямо сейчас читаем. Мета-главы на первый взгляд на общую структуру книги никак не влияют, но там есть один важный слой — Идлинг воспроизводит путешествие шведской делегации в «освобожденную» Камбоджу, и именно эта линия придает тексту глубину, плюс — она близка нам, потому что очень напоминает знаменитую поездку советских писателей на Беломорканал.
В августе 1978 года делегация шведских журналистов и общественных деятелей посетила Камбоджу, и каждый написал о путешествии заметку или статью. Спустя годы стало очевидно, что все эти дамбы и фабрики по переработке каучука, на которые возили делегатов, были обыкновенными «потемкинскими деревнями», и в сущности каждый из них своими текстами косвенно участвовал в оправдании людоедского режима. Идлинг пытается разобраться в том, почему члены делегации — сознательно или нет — позволили себя обмануть, почему поверили своим глазам. При том, что одна из них, Хэдда Экервальд, в своем дневнике еще перед выездом размышляла о том, в какую сложную с этической точки зрения ситуацию она угодила:

Пресса изображает Кампучию как страну, где правительство уничтожает собственный народ, страну, где попирают права человека. Жестокую, чуждую страну. Стоит ли нам ехать туда? А вдруг мы будем как Фредрик Бёк, разъезжавший на «мерседесе» по нацистской Германии? Или как Свен Стольпе и Свен Гедин, воспевавшие немецкий порядок, чистоту и прогресс? [...] Я боюсь, что это будет то же самое, и, осознав это, я возненавижу себя за соучастие.

А вот сам отчет о поездке, в котором Хэдда, забыв о сомнениях, воспевает камбоджийское дружелюбие:

Разве были на лицах этих людей ужас, страх или враждебность, когда мы проезжали мимо них на правительственном автомобиле? Нет, нас повсюду хорошо принимали, а дети бесстрашно обзывали нас «длинноносыми». Наши высокопоставленные друзья не позволяли себе никаких командирских замашек по отношению к простым людям, они общались с ними вежливо и на равных. Никакого милитаризма, вытянутых спин или козыряния. Вместо этого — расслабленность и спокойствие. Мы могли в любой момент остановить машину, на которой ехали, могли фотографировать, снимать на камеру и сами выбирать себе собеседников для интервью.

Текст Идлинга в этом смысле — отличный пример, извините, сторителлинга. Автор взял один частный случай, — поездку делегации, — и вокруг него выстроил текст. В итоге под одной обложкой оказалась не только история Камбоджи и Пол Пота (а это та еще дичь, ниже расскажу), но и вполне романный, сложный сюжет о том, как вроде бы образованные люди из лучших побуждений позволяют втянуть себя в пропагандистский проект, и как сложно им потом смириться с этим, и как глупо они отпираются и даже самим себе не могут признаться в том, что облажались. Немного напоминает ранние романы Исигуро, у которого, если помните, «Художник зыбкого мира» был — с натяжкой, но — примерно о том же: герой сделал неправильный выбор, оказался не на той стороне истории и теперь вынужден как-то с этим жить.

​​И об истории Камбоджи. В 1954 году, подчиняясь решениям Женевской конвенции, иностранные войска полностью покинули страну. У власти находился молодой король Нородом Сианук, и чтобы легитимировать свое нахождение на троне, он отрекся ("отрекся") от престола в пользу отца, возглавил кабинет министров и организовал выборы: «В день выборов сотрудники тайной полиции стояли у избирательных урн и наблюдали за тем, чтобы люди голосовали „правильно“.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что все голоса получил Сианук. Там, где избиратели голосовали за другого кандидата и Сианук проиграл, урны были сожжены, а победивший кандидат впоследствии найден мертвым».

Затем, в марте 1970 Сианук ненадолго выехал из страны на лечение и был тут же свергнут генералом Лон Нолом. Милитаристская бестолочь, Лон Нол совершенно не разбирался в политике и занимался в основном тем, что разворовывал гуманитарную и военную помощь от США:

«Поскольку военная помощь США зависела от количества солдат, призванных на службу, армия пополнялась за счет приписок. Чем больше солдат, тем больше американское финансирование. В 1973 году „мертвые души“ составили от 20 до 40 процентов всего воинского состава. Последствия были абсурдны. Генералы, получавшие приказ отразить удар партизан, были вынуждены признать, что их мощные войска существуют только на бумаге».

Затем, в 1975 году власть захватили Красные Кхмеры, и их руководитель Пол Пот первым делом решил немножко переписать историю:

«Коммунистическая партия Кампучии была образована в начале 1950-х, но в 1976 году Пол Пот неожиданно заявил, что такой отсчет неверен. По его мнению, годом рождения партии следует считать 1960-й. Одним махом партия помолодела на девять лет. Приготовления к двадцатипятилетнему юбилею пришлось тут же остановить.
У Пол Пота были свои причины так грубо переписать историю. В 1960 году он был избран в высшие эшелоны партии. Еще это было начало конца вьетнамского влияния на камбоджийских коммунистов.
Теперь, с новой точкой отсчета, все выглядело так, будто революция красных кхмеров — дело их собственных рук. Многолетнюю зависимость от Северного Вьетнама теперь можно было перечеркнуть.
Многие коммунисты старшего поколения возмутились. Возмущенные ветераны были арестованы и отправлены в тюрьму S-21. Под пыткой они „признали“, что партия была образована в 1960-м. Потом их казнили, обвинив в шпионаже в пользу Вьетнама».

И там у Идлинга еще много такого, почитайте.

​​📚 «Центр тяжести»
Каждый человек проживает свою жизнь в разных ролях и разных жанрах. Детство - это янг-эдалт и степень приключений в нем зависит от характера и непоседливости главного героя, его родители добавляют остроты социального вопроса, далее, как правило, многие проходят через стадию любовного романа, а после окончания института каждый сам выбирает себе жанр своей жизни - от семейной саги до киберпанка и политического триллера. Герои «Центра тяжести» выбирают свои сюжетные тропы, погружая читателя в полифоничность своих голосов и мыслей. Получается правдиво, искренне и невероятно увлекательно.
5 причин прочитать (и полюбить) «Центр тяжести».

Друзья! 7 сентября в 18:45 я выступаю на ММКВЯ. Вместе с Булатом Хановым будем говорить о литературе — современной и не очень.

В честь этого, эмм, события до 15 сентября на сайте Book24 мою книгу можно будет купить с 30% скидкой по промокоду ПОЛЯРИНОВ2019

P.S. промокод выглядит так, как будто я куда-то баллотируюсь, но нет

В новом выпуске подкаста пытаюсь объяснить — и вам, и самому себе — что же такое глобальный роман и чем он отличается от романа постколониального.
Герои выпуска:
Роберто Боланьо
Хуан Родольфо Вилькок
Максин Хонг Кингстон
Алекс Керш
Салман Рушди
Джон Ирвинг
Санджив Сахота
Зэди Смит
НоВайолет Булавайо
Вьет Тхань Нгуэн
Харуки Мураками
https://soundcloud.com/polyarinov/globalnyy-roman-roberto-bolano-salman-rushdi-i-drugie

Они говорят, что именно в Беслане 15 лет назад началась новая эпоха в истории России — власть перестала слышать людей.
— Сразу после теракта они выстроили вертикаль власти, — говорит Сусанна, — отменили выборы, и власть охамела и на всех наплевала. И люди пошли в одну сторону, а власть в другую. Они по вертикали вверх, а мы вниз.
— Да, — соглашается Анета. — Точка отсчета была в Беслане.
— Бесланский теракт табуирован, — говорит задумчиво.
— Вы это чувствуете? — переспрашиваю я.
— Конечно! — одновременно отвечают все сидящие за столом.
— О Беслане больше не говорят, — продолжает Рита. — Конечно, время прошло, я понимаю. Но следствие не закончено. Дело не закрыто. Есть повод для разговоров. А их нет.

Ольга Алленова, "Форпост. Беслан и его заложники"

https://zona.media/article/2019/08/31/forpost

​​Сегодня, к 15 годовщине Беслана Юрий Дудь выпустил огромный трехчасовой фильм о трагедии, а в издательстве Individuum вышла книга Ольги Алленовой «Форпост. Беслан и его заложники». Это очень хорошая динамика, книжки о Беслане я читаю и рецензирую уже давно, и раньше с ними все было очень-очень плохо, теперь ситуация меняется, и вот я на «Афише» сегодня пытаюсь сформулировать то, о чем уже давно думаю. Помимо прочего цитирую там один из самых поразительных эпизодов из книги Арлена Блюма:

«В книге «От неолита до Главлита» архивиста и историка цензуры Арлена Блюма есть очень характерная история. Он рассказывает, как в начале девяностых, после распада Союза, ему удалось попасть в рассекреченные фонды бывшего Ленинградского партийного архива. На протяжении нескольких лет он изучал бывшие ранее секретными документы и писал о них статьи. А потом наступил 2000-й, и все изменилось. В марте Блюм хотел уточнить кое-какие нюансы для своей научной работы и подал запрос в архив. «К моему удивлению, — пишет он, — через неделю мне выдали только три дела из десяти, против остальных на моем требовании стояла пометка «н/в», что означает «не выдается». Более того, даже в предоставленных мне трех делах листы процентов на семьдесят-восемьдесят были скреплены во многих местах большими скрепками. В дальнейшем, видимо, опасаясь, что скрепки могут вылететь и я загляну в закрытые листы дела, их стали облекать в картонные папки, перевязывать бечевками и скреплять резинками — для пущей надежности. Представляю, сколько труда и времени понадобилось архивистам для этой совершенно бессмысленной работы! <…> За свой сорокалетний опыт работы в различных архивах такое я увидел впервые. На мой недоуменный вопрос: «Что же это значит?» мне разъяснили, что такие дела полностью или частично содержат «гостайну и разглашают конфиденциальные сведения, порочащие честь и достоинство личности»… Когда я указал на собственную подпись в листе использования одного из дел, которое мне беспрепятственно и безо всяких ограничений выдавали прежде, я услышал доводы, которые вкратце можно свести к следующим: 1. Вы попали тогда в хорошее время (!). Мой вопрос: «А сейчас, значит, плохое?» остался без ответа. 2. Мы руководствуемся последними законами о гостайне. Ельцин неосмотрительно (!) в 1993 году своим указом приказал рассекретить многие документы…»

Целиком читать здесь: https://daily.afisha.ru/relationship/12869-pochemu-vazhno-govorit-pro-beslan-aleksey-polyarinov-o-tragedii-i-russkoy-kulture/

​​Дочитал «Ворошиловград» Сергея Жадана, уже неделю под впечатлением.
Если кратко, сюжет такой: главный герой, Герман, отправляется на (тогда еще мирный, 2010 год) Донбасс, где у его брата есть бизнес – автозаправка; проблема в том, что брат исчез, «уехал в Голландию», и Герман едет выяснить, что случилось – и в итоге всю книгу никак не может оттуда уехать, а потом и вовсе остается (судя по всему) навсегда.
Сюжет романа, впрочем, не очень важен, его тут, прямо скажем, практически и нет. Зато есть много чего другого – во-первых, прекрасный, и какой-то очень неожиданный язык – абзацы, которые хочется цитировать и зачитывать вслух друзьям:

«В ту ночь он спал глубоко и спокойно, словно кто-то перегонял сквозь него сны. Они прокатывались через него, как вагоны с мануфактурой через узловую станцию, и он просматривал их, как начальник станции, отчего вид у него был сосредоточенный и ответственный».

«В июне воздух прогревался, словно армейские палатки, и начиналась теплая пора малоподвижных мужчин на улицах и шумных детей в водоемах. Уже утром стало понятно, что готовиться нужно к жаркому лету, которое будет длиться бесконечно и выжжет всё, что попадется под руку, включая кожу и волосы. И даже летние дожди никого не спасут».

«Солнце заливало комнату, пыль стояла, будто взболтанная рыбой речная вода. Я смотрел за окно и чувствовал, как опускается теплое нутро июня, касаясь всего живого на этой трассе».
>>>
Проза Жадана вообще, несмотря на простой, приземленный сюжет, – автозаправка, футбол, бандиты, алкоголики, бабки, – все время рвется из рамок реализма, становится сновидческой и странной. В рецензиях роман иногда сравнивают с работами магических реалистов, и это, в общем, неизбежно и объяснимо – когда дочитываешь до главы, где герой видит на кладбище могилы людей, с которыми буквально вчера играл в футбол, или когда он же, герой, звонит по телефону убитому другу и слышит в трубке гул и потусторонние голоса – тут сразу ясно, что описанный в книге Донбасс – это не конкретное место, а некий условный лимб, территория между миром живых и миром мертвых. Как, собственно, и вынесенный в название Ворошиловград – город, давно исчезнувший со всех географических карт, но все еще живущий в душе и в памяти у главного героя.
В общем, не знаю великая ли это книга, но что великолепная – уверен.

В The New York Review of Books вышло эссе Зэди Смит «В защиту художественной прозы» – помимо прочего в тексте она размышляет о том, что формула «пиши о том, что знаешь» вредна для литературы, потому что важная часть писательского процесса – это как раз перевоплощение, попытка выбраться за пределы личного опыта, создать, понять и осмыслить кого-то, совершенно на тебя непохожего.
Вот, например, цитата из ее эссе:
«Перепроверяй все, чему тебя учили, – говорит нам Уитман, – отбрось все, что оскорбляет твою душу». Скажу честно: если что-то мою душу и оскорбляет, так это идея – популярная сегодня и представленная в нашей культуре во множестве вариантов – что мы можем и должны писать о людях, которые в основном «похожи» на нас; о тех, кто с нами одной расы, пола, генетики, национальности, политических убеждений и свойств характера. Что только интимная автобиографическая авторская связь с персонажем может служить верной основой для художественной прозы. Я в это не верю. Если бы верила, я бы не написала ни одну из своих книг».
И это правда – если бы сама Зэди Смит писала лишь о том, что знает, все ее книги были бы посвящены описанию повседневной жизни английской писательницы ямайского происхождения, и мы бы не прочли ни "Белые зубы", ни "Время свинга", и я бы вряд ли сейчас вам о ней рассказывал.
Похожую мысль сформулировал Вьет Тхан Нгуэн – он говорил о трех стадиях становления писателя:
Пиши о том, что знаешь.
Затем пиши о том, чего не знаешь.
Затем пиши о том, чего не хочешь знать.
https://www.nybooks.com/articles/2019/10/24/zadie-smith-in-defense-of-fiction/

​​Друзья! На сайте премии НОС открыли зрительское голосование за книги из лонг-листа, в том числе и за "Центр тяжести", вы знаете что делать!
p.s. там нужно регистрироваться, но это несложно.
http://www.prokhorovfund.ru/projects/own/108/4198/

​​Прочел на днях статью о том, как в Новосибирске установили забор в два слоя. И вот что хочу сказать. Я восемь лет проработал в аквариумной компании, ездил на вызовы к клиентам в самые разные части Москвы, и давно понял: у городской среды в России есть один врожденный порок – даже вещи, сделанные вроде бы для нас, людей, на самом деле сделаны для начальства, и потому свобода улицы или площадки в любой момент может дать сбой, зависнуть – и ты как бы застреваешь в этих "дружелюбных" текстурах города и далее выбираешься из них на грани нервного срыва, и уже пишешь родным сообщения в стиле: домой сегодня не ждите, я в Отрадном, это место не хочет меня отпускать. Серьезно, мне иногда кажется, что бомжи на улицах – это просто курьеры, которые так и не смогли найти обратный путь между заборами и заваренными калитками. В Москве приезд на окраину часто похож на бесячую, раздражающую игру для телефона, вроде, знаете, Flappy bird, где каждое твое движение загоняет тебя в новый тупик, и Яндекс совершенно бесполезен, потому что заваренные калитки он не показывает. Не сосчитать сколько раз я попадал в ситуации, когда дом или подъезд, в который надо попасть, был заблокирован тремя слоями забора и ограждений. Пару раз я встречал на дорогах противотанковые ежи. Такое ощущение, что кто-то здесь готовится к зомби-апокалипсису, потому что никак иначе все это не объяснить.

Кроме того, у городских служб сто процентов есть заборная норма, которую они стремятся выполнить с каким-то особенным остервенением. Не знаю, может их там наказывают за недостаточную озаборенность улиц. Почти уверен, что там работает нечто вроде палочной системы в полиции, в соответствии с которой количество кв.м. заборов каждый месяц должно прирастать, а за снижение динамики прироста штрафуют или, фиг знает, может зарплату выдают сегментами забора, который не удалось никуда впихнуть. Помните, в "Зигзаге удачи" Рязанова сотрудники фотоателье, чтобы выполнить годовую норму, фотогафировали друг друга? Не удивлюсь, если с заборами похожая история, и оградки на кладбищах тоже как-то в этом замешаны.