Сейчас по работе читаю книжки Дэвида Лагеркранца. Если кто не в курсе: Лагеркранц — это такой криворукий журналист, которого наняли издатели умершего Стига Ларссона, чтобы настрогал им продолжение трилогии «Миллениум». И он таки настрогал. Два года назад появилась «Девушка в паутине», а через месяц во всем мире выйдет вторая пляска Лагеркранца на костях Ларссона.
И вот что я хочу сказать, друзья: пожалуйста, не тратьте деньги на этот мусор.
Я знаю, что иногда бываю резок и несправедлив. Но, поверьте, это не тот случай.
Я поясню.
У каждого писателя есть сильные стороны: у кого-то хорошо получается свинчивать сюжеты, кому-то удаются стилизации, а кто-то умеет создавать живых харизматичных персонажей.
Так вот, Лагеркранц — уникальный автор. Он не умеет ничего. Ну вот совсем. Я не преувеличиваю. Мы как-то все привыкли посмеиваться над Дэном Брауном, мол, мужик сколотил миллионы на том, что каждый раз красиво рерайтит Википедию. И это, в общем, верно, но есть один нюанс: романы Брауна написаны с огромным энтузиазмом, иногда кажется, что сам автор верит в то, что пишет. Что-что, а «Код да Винчи» — идеальное чтиво для пляжей и аэропортов: бодрый, слегка упоротый сюжет, куча твистов, плюс бонусом — читаешь про Фибоначчи и терцины и прямо чувствуешь, как становишься умнее; хотя мозги вроде бы не задействуешь.
Для меня Браун — он как такой обкуренный друг на вечеринке, который после серьезного прихода объявляет, что у него было озарение, и начинает своими словами и без иронии пересказывать романы Умберто Эко.
Так вот Лагеркранц даже этого не умеет. В его «Девушке в паутине» сюжет мало того, что вторичен, так он еще и начинается на сотой странице. На сотой. В триллере.
А уж язык там просто сказка. Сейчас будут цитаты из перевода, поэтому пристегните ремни:
«Синяки присутствовали на руках»
«Микаэль не являлся лузером»
«У меня был чудовищный день, и я вовсе не собирался проявлять сарказм»
«Он сидел, погрузившись в глубокую концентрацию»
«Когда до тебя, наконец, дойдет, что ты являешься Микаэлем Блумквистом?»
«В создавшейся ситуации нам надо мечтать» (sic!)
«Его иногда называли „Господин Ничего Невозможно“» (sic!)
И так — на каждой странице. На каждой.
Я вовсе не собирался проявлять сарказм, но мне кажется, что редактор этой книги является лузером. Или отсутствует.
И знаете что? Обычно плохой перевод убивает книгу, но с Лагеркранцем даже здесь парадокс — он настолько плох как писатель, что никаким переводом его не испортить. Даже наоборот — фразы вроде «синяки присутствовали на руках» хотя бы веселят, в отличие от убогого сюжета и персонажей настолько плоских, что о них можно порезаться. Какой-то Уве Болл от литературы, прости-господи.
Вот вам еще одна цитата — настоящая жемчужина:
«Уже в три года она без всякого предупреждения начала рисовать лошадей»
Вот тут я просто завис. Оказывается, о таких вещах нужно предупреждать. «Внимание! Предупреждаю: сейчас я буду рисовать лошадей!» Ну, или, я не знаю, возможно, в Швеции есть какой-то комитет рисования лошадей, который занимается такими вопросами.
Короче. Не читайте Лагеркранца, лучше рисуйте лошадей.
И вот что я хочу сказать, друзья: пожалуйста, не тратьте деньги на этот мусор.
Я знаю, что иногда бываю резок и несправедлив. Но, поверьте, это не тот случай.
Я поясню.
У каждого писателя есть сильные стороны: у кого-то хорошо получается свинчивать сюжеты, кому-то удаются стилизации, а кто-то умеет создавать живых харизматичных персонажей.
Так вот, Лагеркранц — уникальный автор. Он не умеет ничего. Ну вот совсем. Я не преувеличиваю. Мы как-то все привыкли посмеиваться над Дэном Брауном, мол, мужик сколотил миллионы на том, что каждый раз красиво рерайтит Википедию. И это, в общем, верно, но есть один нюанс: романы Брауна написаны с огромным энтузиазмом, иногда кажется, что сам автор верит в то, что пишет. Что-что, а «Код да Винчи» — идеальное чтиво для пляжей и аэропортов: бодрый, слегка упоротый сюжет, куча твистов, плюс бонусом — читаешь про Фибоначчи и терцины и прямо чувствуешь, как становишься умнее; хотя мозги вроде бы не задействуешь.
Для меня Браун — он как такой обкуренный друг на вечеринке, который после серьезного прихода объявляет, что у него было озарение, и начинает своими словами и без иронии пересказывать романы Умберто Эко.
Так вот Лагеркранц даже этого не умеет. В его «Девушке в паутине» сюжет мало того, что вторичен, так он еще и начинается на сотой странице. На сотой. В триллере.
А уж язык там просто сказка. Сейчас будут цитаты из перевода, поэтому пристегните ремни:
«Синяки присутствовали на руках»
«Микаэль не являлся лузером»
«У меня был чудовищный день, и я вовсе не собирался проявлять сарказм»
«Он сидел, погрузившись в глубокую концентрацию»
«Когда до тебя, наконец, дойдет, что ты являешься Микаэлем Блумквистом?»
«В создавшейся ситуации нам надо мечтать» (sic!)
«Его иногда называли „Господин Ничего Невозможно“» (sic!)
И так — на каждой странице. На каждой.
Я вовсе не собирался проявлять сарказм, но мне кажется, что редактор этой книги является лузером. Или отсутствует.
И знаете что? Обычно плохой перевод убивает книгу, но с Лагеркранцем даже здесь парадокс — он настолько плох как писатель, что никаким переводом его не испортить. Даже наоборот — фразы вроде «синяки присутствовали на руках» хотя бы веселят, в отличие от убогого сюжета и персонажей настолько плоских, что о них можно порезаться. Какой-то Уве Болл от литературы, прости-господи.
Вот вам еще одна цитата — настоящая жемчужина:
«Уже в три года она без всякого предупреждения начала рисовать лошадей»
Вот тут я просто завис. Оказывается, о таких вещах нужно предупреждать. «Внимание! Предупреждаю: сейчас я буду рисовать лошадей!» Ну, или, я не знаю, возможно, в Швеции есть какой-то комитет рисования лошадей, который занимается такими вопросами.
Короче. Не читайте Лагеркранца, лучше рисуйте лошадей.
Еще о сиквелах, ремейках и ребутах. Я вот что вспомнил: «Превращение» Кафки заканчивается совершенно гениально — там же настоящий задел на сиквел. После смерти Грегора вся семья идет гулять:
«Затем они покинули квартиру все вместе, чего уже много месяцев не делали, и поехали на трамвае за город <...> Господину и госпоже Замза при виде их все более оживлявшейся дочери почти одновременно подумалось, что, несмотря на все горести, покрывшие бледностью ее щеки, она за последнее время расцвела и стала пышной красавицей. Приумолкнув и почти безотчетно перейдя на язык взглядов, они думали о том, что вот и пришло время подыскать ей хорошего мужа. И как бы в утверждение их новых мечтаний и прекрасных намерений, дочь первая поднялась в конце их поездки и выпрямила свое молодое тело».
Так вот, я все придумал: сиквел назовем «Синекдоха, Превращение».
Сюжет такой: Грета Замза встречает мужчину своей мечты, они влюблены, у них роман, мужчина делает ей предложение, и они идут в ЗАГС. Но в ЗАГСе чиновник говорит им, что в этом году лимит свадеб исчерпан, но вы, конечно, можете записаться на следующий год. Встать в очередь. И Грета Замза и ее возлюбленный записываются в очередь на свадьбу. Проходит год, Грета уже беременна, она каждый день зачеркивает даты в календаре — считает дни до свадьбы. Затем они с возлюбленным снова идут в ЗАГС, но там им сообщают, что их место в очереди потерялось. Возлюбленный Греты спрашивает, что же делать, ему отвечают, что можно занять место в другой очереди, состоящей из тех, кто потерял место в предыдущей. «А чего ждет эта вторая очередь?» — спрашивает Грета. Но чиновник пожимает плечами: «Мое дело — раздавать места в очереди, а не задавать вопросы; и уж тем более — не отвечать на них».
Они встают во вторую очередь и возвращаются домой, жених предлагает найти другой ЗАГС или — еще лучше — найти капитана корабля, который сможет их поженить. «Ведь капитан судна имеет право поженить кого угодно». Грета соглашается. Жених надевает макинтош, шляпу, улыбается ей и выходит из дома — это был последний раз, когда она его видела.
У Греты рождается сын. Она растит его одна, и каждый раз, когда мимо ее окон проплывает корабль, она вспоминает о пропавшем женихе. И хотя у нее за окнами нет реки, корабли ее совсем не удивляют.
Когда сыну исполняется три года, Грета пытается пристроить его в детский сад. В саду ей говорят, что количество мест ограничено, единственный вариант — встать в очередь. «Но я уже стою в двух очередях в ЗАГСЕ», — говорит Грета. Чиновник чешет затылок, перебирает бумаги на столе, звонит куда-то, потом вздыхает и признается, что сталкивается с таким впервые. «В отделе очередей беда — жуки-древоточцы испортили целый стеллаж с гроссбухами, — говорит он. — Возвращайтесь домой, я позвоню, когда что-то станет известно».
Грета возвращается домой и ждет звонка. И пока она ждет, за окном плывут корабли, а ее деревянный дом медленно рассыпается — с потолочных балок сыплется труха, и Грета ходит по дому с зонтиком, чтобы труха не попадала на волосы. Ее сын растет, и поскольку он не ходил в детский сад, Грете кажется, что он не приспособлен к жизни, поэтому она запрещает ему выходить на улицу. Мальчик растет дома, и развлекается тем, что ловит жуков-древоточцев и сажает их в банки. Вся его комната уставлена банками с жуками, и целыми днями он изучает их, он уже знает, что будет энтомологом, а с потолка сыплется труха, и балки иногда скрипят — это жуки устраивают в них все новые и новые гнезда, а стены начинают трескаться и расходиться.
И тут вы можете спросить: но Алексей, как ты собираешься закончить этот странный рассказ?
А я отвечу: друзья, вы плохо знаете матчасть. Это ведь сиквел Кафки, я все продумал, я планирую умереть прежде, чем закончу.
«Затем они покинули квартиру все вместе, чего уже много месяцев не делали, и поехали на трамвае за город <...> Господину и госпоже Замза при виде их все более оживлявшейся дочери почти одновременно подумалось, что, несмотря на все горести, покрывшие бледностью ее щеки, она за последнее время расцвела и стала пышной красавицей. Приумолкнув и почти безотчетно перейдя на язык взглядов, они думали о том, что вот и пришло время подыскать ей хорошего мужа. И как бы в утверждение их новых мечтаний и прекрасных намерений, дочь первая поднялась в конце их поездки и выпрямила свое молодое тело».
Так вот, я все придумал: сиквел назовем «Синекдоха, Превращение».
Сюжет такой: Грета Замза встречает мужчину своей мечты, они влюблены, у них роман, мужчина делает ей предложение, и они идут в ЗАГС. Но в ЗАГСе чиновник говорит им, что в этом году лимит свадеб исчерпан, но вы, конечно, можете записаться на следующий год. Встать в очередь. И Грета Замза и ее возлюбленный записываются в очередь на свадьбу. Проходит год, Грета уже беременна, она каждый день зачеркивает даты в календаре — считает дни до свадьбы. Затем они с возлюбленным снова идут в ЗАГС, но там им сообщают, что их место в очереди потерялось. Возлюбленный Греты спрашивает, что же делать, ему отвечают, что можно занять место в другой очереди, состоящей из тех, кто потерял место в предыдущей. «А чего ждет эта вторая очередь?» — спрашивает Грета. Но чиновник пожимает плечами: «Мое дело — раздавать места в очереди, а не задавать вопросы; и уж тем более — не отвечать на них».
Они встают во вторую очередь и возвращаются домой, жених предлагает найти другой ЗАГС или — еще лучше — найти капитана корабля, который сможет их поженить. «Ведь капитан судна имеет право поженить кого угодно». Грета соглашается. Жених надевает макинтош, шляпу, улыбается ей и выходит из дома — это был последний раз, когда она его видела.
У Греты рождается сын. Она растит его одна, и каждый раз, когда мимо ее окон проплывает корабль, она вспоминает о пропавшем женихе. И хотя у нее за окнами нет реки, корабли ее совсем не удивляют.
Когда сыну исполняется три года, Грета пытается пристроить его в детский сад. В саду ей говорят, что количество мест ограничено, единственный вариант — встать в очередь. «Но я уже стою в двух очередях в ЗАГСЕ», — говорит Грета. Чиновник чешет затылок, перебирает бумаги на столе, звонит куда-то, потом вздыхает и признается, что сталкивается с таким впервые. «В отделе очередей беда — жуки-древоточцы испортили целый стеллаж с гроссбухами, — говорит он. — Возвращайтесь домой, я позвоню, когда что-то станет известно».
Грета возвращается домой и ждет звонка. И пока она ждет, за окном плывут корабли, а ее деревянный дом медленно рассыпается — с потолочных балок сыплется труха, и Грета ходит по дому с зонтиком, чтобы труха не попадала на волосы. Ее сын растет, и поскольку он не ходил в детский сад, Грете кажется, что он не приспособлен к жизни, поэтому она запрещает ему выходить на улицу. Мальчик растет дома, и развлекается тем, что ловит жуков-древоточцев и сажает их в банки. Вся его комната уставлена банками с жуками, и целыми днями он изучает их, он уже знает, что будет энтомологом, а с потолка сыплется труха, и балки иногда скрипят — это жуки устраивают в них все новые и новые гнезда, а стены начинают трескаться и расходиться.
И тут вы можете спросить: но Алексей, как ты собираешься закончить этот странный рассказ?
А я отвечу: друзья, вы плохо знаете матчасть. Это ведь сиквел Кафки, я все продумал, я планирую умереть прежде, чем закончу.
На "Афише" рассказываю о Стиге Ларссоне и его трилогии "Миллениум", плюс объясняю, что не так с продолжениями, которые [делаю кавычки пальцами] "написал" Дэвид Лагеркранц.
Небольшой спойлер: всё не так.
"Писать сиквел известной серии — затея в принципе очень рискованная; продолжатель так или иначе должен соревноваться с первоисточником, пытаться выйти из его тени, сказать что-то свое. У Лагеркранца такой цели нет: обе его «Девушки» — это романы, кричащие о своей вторичности. Их автор даже не пытается заигрывать с жанром и как-то проявить себя: наоборот, он постоянно ищет способ писать «под Ларссона», спрятаться за ним — и даже в этом терпит неудачу. Сиквелы «Миллениума» недотягивают даже до уровня фанфика: последние могут быть неловкими и кривыми, но по крайней мере всегда написаны с любовью — к писателю-кумиру, героям, атмосфере оригинала. Книги Лагеркранца написаны с любовью к деньгам".
Остальное по ссылке:
https://daily.afisha.ru/brain/6721-stoit-li-chitat-devushku-kotoraya-iskala-chuzhuyu-ten-prodolzhenie-milleniuma/
Небольшой спойлер: всё не так.
"Писать сиквел известной серии — затея в принципе очень рискованная; продолжатель так или иначе должен соревноваться с первоисточником, пытаться выйти из его тени, сказать что-то свое. У Лагеркранца такой цели нет: обе его «Девушки» — это романы, кричащие о своей вторичности. Их автор даже не пытается заигрывать с жанром и как-то проявить себя: наоборот, он постоянно ищет способ писать «под Ларссона», спрятаться за ним — и даже в этом терпит неудачу. Сиквелы «Миллениума» недотягивают даже до уровня фанфика: последние могут быть неловкими и кривыми, но по крайней мере всегда написаны с любовью — к писателю-кумиру, героям, атмосфере оригинала. Книги Лагеркранца написаны с любовью к деньгам".
Остальное по ссылке:
https://daily.afisha.ru/brain/6721-stoit-li-chitat-devushku-kotoraya-iskala-chuzhuyu-ten-prodolzhenie-milleniuma/
Афиша
Стоит ли читать «Девушку, которая искала чужую тень» — продолжение «Миллениума»
На русском языке вышла «Девушка, которая искала чужую тень» — новая часть популярного детективного сериала про хакера Лисбет Саландер. По просьбе «Афиши Daily» ...
Опять забрался на табуретку и рассказал на "Горьком" о лучшей книге Стивена Кинга, — о его мемуарах, и о том, как они могут помочь молодому писателю:
«Еще в детстве Стивен Кинг начал отправлять свои рассказы в журналы фантастики. Их неизменно возвращали, и бланки с отказами он нанизывал на вбитый в стену гвоздь. Когда бланков стало слишком много, Кинг заменил гвоздь на плотницкий костыль. Он не отчаивался: «Когда ты еще слишком молод, чтобы бриться, оптимизм — вполне естественная реакция на неудачу».
<...>
Мне кажется, именно эта деталь — самая важная в его мемуарах. Он пишет о том, что каждый молодой автор в самом начале пути борется не столько со словами, сколько с сомнениями; о том, что писательство — это добровольная робинзонада, и, если ты не опустил руки даже после десятка отказов, в какой-то момент ты все равно почувствуешь эту пустоту — как астронавт, которого забыли на Марсе. Из инструментов у тебя только скотч и картошка — попробуй собери из них роман, умник. В этом смысле мемуары Кинга — чтение крайне полезное, даже душеспасительное, они похожи на внезапный радиосигнал из космоса, напоминающий тебе, что ты, молодой-подающий-надежды-прозаик, не одинок. Шутка ли, автор романов «Оно» и «Противостояния» сам приходит к тебе, хлопает по плечу и говорит: «Все нормально, парень, так и надо. Мы все через это прошли. Каждый день слышать „нет” — это важная часть обряда инициации. Чтобы получить первое „да” от издателя/читателя/критика, нужно сперва собрать целую коллекцию „нет”. Соберешь двести „нет” — это и будет твой пропуск в литературу».
https://gorky.media/context/geroj-stiven/
«Еще в детстве Стивен Кинг начал отправлять свои рассказы в журналы фантастики. Их неизменно возвращали, и бланки с отказами он нанизывал на вбитый в стену гвоздь. Когда бланков стало слишком много, Кинг заменил гвоздь на плотницкий костыль. Он не отчаивался: «Когда ты еще слишком молод, чтобы бриться, оптимизм — вполне естественная реакция на неудачу».
<...>
Мне кажется, именно эта деталь — самая важная в его мемуарах. Он пишет о том, что каждый молодой автор в самом начале пути борется не столько со словами, сколько с сомнениями; о том, что писательство — это добровольная робинзонада, и, если ты не опустил руки даже после десятка отказов, в какой-то момент ты все равно почувствуешь эту пустоту — как астронавт, которого забыли на Марсе. Из инструментов у тебя только скотч и картошка — попробуй собери из них роман, умник. В этом смысле мемуары Кинга — чтение крайне полезное, даже душеспасительное, они похожи на внезапный радиосигнал из космоса, напоминающий тебе, что ты, молодой-подающий-надежды-прозаик, не одинок. Шутка ли, автор романов «Оно» и «Противостояния» сам приходит к тебе, хлопает по плечу и говорит: «Все нормально, парень, так и надо. Мы все через это прошли. Каждый день слышать „нет” — это важная часть обряда инициации. Чтобы получить первое „да” от издателя/читателя/критика, нужно сперва собрать целую коллекцию „нет”. Соберешь двести „нет” — это и будет твой пропуск в литературу».
https://gorky.media/context/geroj-stiven/
«Горький»
Герой Стивен
Алексей Поляринов к юбилею автора «Темной башни»
В любой непонятной ситуации я читаю американских фантастов. Взялся вот за Альфреда Бестера, роман «Тигр, Тигр!» (1956). Начало в стиле «Марсианина» – главный герой по имени Гулливер в одиночестве сходит с ума на заброшенном космическом корабле, как он там оказался – неясно, что стало с его командой – тоже. И вдруг – удача! – на радаре появляется какой-то крейсер, Гулливер подает сигнал SOS, крейсер видит его, но пролетает мимо.
И в этот момент, – пишет Бестер, – в душе у Гулливера словно повернулся ключ. Он зол, он хочет выяснить, почему его бросили. И как Марк Уотни из «Марсианина» он начинает решать научные задачи.
Например: как завести двигатели корабля, если топливо в невесомости не попадает в нужный отсек?
Ответ: заставить корабль вращаться, это создаст искусственную гравитацию.
И так далее.
А дальше – автостопом по галактике, с поправкой на то, что роман вышел в пятидесятых. Среди прочего Гулливер попадает на астероид с одичавшими астронавтами, которые много лет назад сбились с курса, чуть-чуть поехали умом и теперь почитают «святого Дарвина», поклоняются центрифуге и каждое предложение, вне зависимости от контекста, заканчивают присказкой «потому что это научно».
Например: «Мы должны заняться сексом и родить много детей, потому что это научно».
Или: «Тебе надо поесть, потому что это научно».
В общем, бодрая такая подростковая космическая опера с блэк-джеком и шутками; как Терри Пратчетт, только в космосе.
В чувстве юмора Бестеру не откажешь: в его версии будущего, в 24-м веке, люди уже освоили телепортацию, она бесплатна и проста в использовании. Но тут проблема – доступность услуги сделала ее популярной у простого люда. Высшие классы телепорт презирают, богачи принципиально пользуются лифтами, лестницами, поездами; а главный антагонист-миллиардер в книге настолько хипстер, что и вовсе ездит на карете с тройкой лошадей и кучером.
В итоге получается такая внезапная сатира в стиле Джонатана Свифта: телепортация не только не облегчила жизнь, наоборот – добавила суеты, и люди все равно нихрена не успевают, а настоящие богачи транжирят время и продолжают ходить по лестницам – потому что могут!
А я продолжаю читать Альфреда Бестера, потому что это научно.
И в этот момент, – пишет Бестер, – в душе у Гулливера словно повернулся ключ. Он зол, он хочет выяснить, почему его бросили. И как Марк Уотни из «Марсианина» он начинает решать научные задачи.
Например: как завести двигатели корабля, если топливо в невесомости не попадает в нужный отсек?
Ответ: заставить корабль вращаться, это создаст искусственную гравитацию.
И так далее.
А дальше – автостопом по галактике, с поправкой на то, что роман вышел в пятидесятых. Среди прочего Гулливер попадает на астероид с одичавшими астронавтами, которые много лет назад сбились с курса, чуть-чуть поехали умом и теперь почитают «святого Дарвина», поклоняются центрифуге и каждое предложение, вне зависимости от контекста, заканчивают присказкой «потому что это научно».
Например: «Мы должны заняться сексом и родить много детей, потому что это научно».
Или: «Тебе надо поесть, потому что это научно».
В общем, бодрая такая подростковая космическая опера с блэк-джеком и шутками; как Терри Пратчетт, только в космосе.
В чувстве юмора Бестеру не откажешь: в его версии будущего, в 24-м веке, люди уже освоили телепортацию, она бесплатна и проста в использовании. Но тут проблема – доступность услуги сделала ее популярной у простого люда. Высшие классы телепорт презирают, богачи принципиально пользуются лифтами, лестницами, поездами; а главный антагонист-миллиардер в книге настолько хипстер, что и вовсе ездит на карете с тройкой лошадей и кучером.
В итоге получается такая внезапная сатира в стиле Джонатана Свифта: телепортация не только не облегчила жизнь, наоборот – добавила суеты, и люди все равно нихрена не успевают, а настоящие богачи транжирят время и продолжают ходить по лестницам – потому что могут!
А я продолжаю читать Альфреда Бестера, потому что это научно.
Ужасно рад тому, что Нобеля дали Кадзуо Исигуро. Больше всего у него люблю второй роман «An artist of the floating world», который у нас называется «Художник зыбкого мира». Хотя, конечно, тут все от настроения зависит, Исигуро настолько разный и настолько другой в каждой новой книге, что их все есть за что любить. И не любить тоже.
Три года назад я перевел его эссе из Гардиана, где он рассказывает о своем писательском методе под названием «Прорыв». Очень полезный текст для всех, кто пытается писать:
«Я отменю все дела на ближайшие четыре недели и устрою себе то, что мы с женой немного загадочно назвали „Прорыв“. С понедельника по субботу, с 9 утра до 10.30 вечера я буду занят только одним делом — я буду писать. Часовой перерыв на ланч и двухчасовой — на ужин. Я не увижу ни одного письма и даже близко не подойду к телефону».
http://telegra.ph/Kadzuo-Isiguro-kak-ya-napisal-ostatok-dnya-za-chetyre-nedeli-10-05
Три года назад я перевел его эссе из Гардиана, где он рассказывает о своем писательском методе под названием «Прорыв». Очень полезный текст для всех, кто пытается писать:
«Я отменю все дела на ближайшие четыре недели и устрою себе то, что мы с женой немного загадочно назвали „Прорыв“. С понедельника по субботу, с 9 утра до 10.30 вечера я буду занят только одним делом — я буду писать. Часовой перерыв на ланч и двухчасовой — на ужин. Я не увижу ни одного письма и даже близко не подойду к телефону».
http://telegra.ph/Kadzuo-Isiguro-kak-ya-napisal-ostatok-dnya-za-chetyre-nedeli-10-05
Telegraph
Кадзуо Исигуро: как я написал "Остаток дня" за четыре недели
Оригинал на сайте The Guardian. Многим людям приходится засиживаться на работе допоздна. И все же когда речь идет о написании романа, все сходятся во мнении, что после четырех часов работы над текстом продуктивность сильно снижается. Я всегда был в целом…
Внезапно на пару с Марией @irregardless Пирсон взяли интервью у Ольги Любарской, которая перевела "Нейроманта" Уильяма Гибсона на украинский. Получилась целая дискуссия — о сай-фае, постмодернизме, влиянии Пинчона, ну, и о переводе имен собственных, конечно, куда ж без них-то?
Но самое интересное — это рассказ Ольги о рабочем процессе:
"Гибсон описывает вообще все мелочи, как будто это сценарий с описанием раскадровок, — запахи, текстуры, оттенки. Даже если этих вещей, о которых он пишет, вообще и близко не существует, ощущение от текста абсолютно синестетическое. Выстраивать процесс работы с таким текстом довольно сложно, потому что нельзя ничего потерять, иначе это не Гибсон уже будет. Одно дело читать на досуге, а совсем другое — разбирать и собирать этот автомат так, чтобы лишних деталей не оставалось и чтобы он все-таки стрелял туда, куда Гибсон целился. Нужно было проверять каждую мелочь, даже если казалось, что и так все понятно. В общем, я отнеслась к этой книге, как к кино: работу покадрово выстраивала, если можно так выразиться, потом монтировала и смотрела, как оно в монтаже. Буквально разбирала каждый кадр и строила его заново на украинском языке".
http://dystopia.me/cyberpunk-discussion/
Но самое интересное — это рассказ Ольги о рабочем процессе:
"Гибсон описывает вообще все мелочи, как будто это сценарий с описанием раскадровок, — запахи, текстуры, оттенки. Даже если этих вещей, о которых он пишет, вообще и близко не существует, ощущение от текста абсолютно синестетическое. Выстраивать процесс работы с таким текстом довольно сложно, потому что нельзя ничего потерять, иначе это не Гибсон уже будет. Одно дело читать на досуге, а совсем другое — разбирать и собирать этот автомат так, чтобы лишних деталей не оставалось и чтобы он все-таки стрелял туда, куда Гибсон целился. Нужно было проверять каждую мелочь, даже если казалось, что и так все понятно. В общем, я отнеслась к этой книге, как к кино: работу покадрово выстраивала, если можно так выразиться, потом монтировала и смотрела, как оно в монтаже. Буквально разбирала каждый кадр и строила его заново на украинском языке".
http://dystopia.me/cyberpunk-discussion/
dystopia.me
О падении сквозь плотные слои гибсоновских текстов
Это беседа трех переводчиков о работе с текстами Уильяма Гибсона: о постмодернизме в научной фантастике, поиске внешних влияний на автора, переводческих решений, особенностях речи персонажей, передаче несуществующих и существующих реалий, культурных отсылок.
Когда мне было двадцать, я прочел все романы Томаса Манна. По порядку. Это было непросто — каждый его роман был похож на попытку переплыть бассейн, наполненный быстрозастывающим цементом. Мне очень нравились «Будденброки», но я никак не мог объяснить себе, зачем — ну вот зачем? — существует «Доктор Фаустус» — огромный, самодовольный, зверино-серьезный.
С тех пор о Манне я не вспоминал. Но тут недавно в кофейне увидел, как девушка пишет в нотной тетрадке. То есть буквально на нотном листе вместо нот пишет текст. В этом нет ничего странного, у каждого свои причуды и привычки.
«Совсем как Адриан Леверкюн», — подумал я. И тут же удивился — тому, что помню это имя, и что вообще-то именно в нотной тетради Адриан записал свой разговор с чертом. И даже больше: до меня вдруг дошло, что я отлично помню эту книгу, вплоть до мельчайших деталей. Я помню сцены из романа, который прочел по диагонали десять лет назад.
Это я все к чему. Бывают книги, которые выветриваются из головы раньше, чем ты успеешь их дочитать. А есть другие: тебе кажется, что ты давно забыл их, на самом деле у них просто очень длинный инкубационный период, — они сидят в подкорке и терпеливо ждут, когда ты повзрослеешь.
Серьезно. Когда мне было двадцать, ни один писатель не злил меня сильнее, чем Томас Манн — забронзовевший, барочный, ворчливый. И вот сейчас, спустя десять лет мне кажется, что ничего лучше этой забронзовевшей, барочной, ворчливой прозы я в жизни не читал.
На «Снобе» появилась «Смерть в Венеции» в новом переводе Михаила Рудницкого. По-моему, это лучшая вещь Манна. А тем, кто сделал этот перевод возможным, я хотел бы сказать: вы герои!
https://snob.ru/magazine/entry/128543
С тех пор о Манне я не вспоминал. Но тут недавно в кофейне увидел, как девушка пишет в нотной тетрадке. То есть буквально на нотном листе вместо нот пишет текст. В этом нет ничего странного, у каждого свои причуды и привычки.
«Совсем как Адриан Леверкюн», — подумал я. И тут же удивился — тому, что помню это имя, и что вообще-то именно в нотной тетради Адриан записал свой разговор с чертом. И даже больше: до меня вдруг дошло, что я отлично помню эту книгу, вплоть до мельчайших деталей. Я помню сцены из романа, который прочел по диагонали десять лет назад.
Это я все к чему. Бывают книги, которые выветриваются из головы раньше, чем ты успеешь их дочитать. А есть другие: тебе кажется, что ты давно забыл их, на самом деле у них просто очень длинный инкубационный период, — они сидят в подкорке и терпеливо ждут, когда ты повзрослеешь.
Серьезно. Когда мне было двадцать, ни один писатель не злил меня сильнее, чем Томас Манн — забронзовевший, барочный, ворчливый. И вот сейчас, спустя десять лет мне кажется, что ничего лучше этой забронзовевшей, барочной, ворчливой прозы я в жизни не читал.
На «Снобе» появилась «Смерть в Венеции» в новом переводе Михаила Рудницкого. По-моему, это лучшая вещь Манна. А тем, кто сделал этот перевод возможным, я хотел бы сказать: вы герои!
https://snob.ru/magazine/entry/128543
snob.ru
Томас Манн: Смерть в Венеции
Перевод с немецкого ~ Михаил Рудницкий
Короче. Готовлюсь к лекции об истории киберпанка. Скинул брату список важных для жанра авторов: Пинчон, Дик, Типтри etc.
Брат *просмотрев фамилии*: У тебя неправильный список. Киберпанк начался с Фрэнка Баума.
я: ???
Брат: Ну как, ты забыл что ли? Там в конце роботу пересадили человеческое сердце, а соломенному репликанту — мозги.
я: А льву?
Брат: А льву вживили имплант, регулирующий подачу тестестерона.
я: А Элли?
Брат: Элли просто не знает, что она андроид. Тест Войта-Кампфа тогда еще не изобрели.
Вот это я понимаю — фанатская теория уровня Рэддита. "Мечтают ли андроиды об изумрудном городе?"
Брат *просмотрев фамилии*: У тебя неправильный список. Киберпанк начался с Фрэнка Баума.
я: ???
Брат: Ну как, ты забыл что ли? Там в конце роботу пересадили человеческое сердце, а соломенному репликанту — мозги.
я: А льву?
Брат: А льву вживили имплант, регулирующий подачу тестестерона.
я: А Элли?
Брат: Элли просто не знает, что она андроид. Тест Войта-Кампфа тогда еще не изобрели.
Вот это я понимаю — фанатская теория уровня Рэддита. "Мечтают ли андроиды об изумрудном городе?"
«Мой любимый пример мутирующей истории – это «Золушка». Такую сказку вполне могли придумать в Китае, где размер ноги имел гораздо большее значение, чем на западе. Но сказка добралась до Франции, и вот у нас уже история о девушке, которой покойная мать дарит модные меховые сапожки, мех по-французски vair, но где-то при очередном пересказе V-A-I-R превратилось V-E-R-R-E, и сапожки стали хрустальными. Из-за омонима у нас теперь хрустальные туфельки, а ведь это не имеет никакого смысла. В средневековой Франции еще не было технологий, чтобы изготовить туфли из хрусталя; носить такие было бы глупо, вы бы разбили их и порезались. И тем не менее, внезапно, теперь у нас есть этот образ, вокруг которого выстраивается история. И сказка о Золушке продолжает жить в пересказах – у нее огромное преимущество перед другими сказками о сидящих у огня девушках-замарашках, с которыми происходят чудеса. «Золушка» пережила их всех».
– Нил Гейман, из интервью с Кадзуо Исигуро
https://www.newstatesman.com/2015/05/neil-gaiman-kazuo-ishiguro-interview-literature-genre-machines-can-toil-they-can-t-imagine
– Нил Гейман, из интервью с Кадзуо Исигуро
https://www.newstatesman.com/2015/05/neil-gaiman-kazuo-ishiguro-interview-literature-genre-machines-can-toil-they-can-t-imagine
New Statesman
“Let’s talk about genre”: Neil Gaiman and Kazuo Ishiguro in conversation
The two literary heavyweights talk about the politics of storytelling, the art of the swordfight and why dragons are good for the economy.
Друзья, мой личный пресс-секретарь написал пост для всех потенциальных рекламодателей:
Нет, рекламу я не размещаю, нет, спасибо, я не размещаю рекламу, нет, не надо ничего присылать, я не размещаю рекламу, это личный блог, в нем не будет рекламы, кончик языка совершает путь в четыре шажка вниз по небу, чтобы в конце ткнуться в передние зубы: ре-кла-мы-нет, nenda kwenye kitako – это значит рекламу не размещаю на суахили, потому что на суахили я рекламу тоже не размещаю нет не надо ничего присылать, правда, это бесперспективно, нет рекламы нет рек озер тоже нет и дорог нормальных нет и отопления нет ничего нет все тлен и безысходность и бога нет, а если нет бога, то какая нафиг реклама?
Quod erad demonstrandum
[forwarded message:] Привет, Алексей, вот пресс-релиз для рекламодателей. Я сделал все, что ты просил, теперь верни мне, пожалуйста, паспорт. Это уже не смешно. И еще: за последние годы я неплохо тебя изучил, я знаю, что ты ленивая жопа и скорее всего даже не будешь читать этот мой текст и запостишь как есть, прям с этим моим комментарием, а потом, конечно же, будешь отшучиваться, что, мол, так и задумано, что ты накануне прослушал радио-пьесу Чарли Кауфмана «Hope Leaves the Theater» и теперь под впечатлением пародируешь его приемы, эту его игру с мета-нарративом, и что ты считаешь, что эту пьесу у нас почти никто не знает, и это страшно несправедливо, потому что она гениальная, и что на самом деле никакого пресс-секретаря у тебя нет. Но никто тебе не поверит, Алексей. Никто.
Нет, рекламу я не размещаю, нет, спасибо, я не размещаю рекламу, нет, не надо ничего присылать, я не размещаю рекламу, это личный блог, в нем не будет рекламы, кончик языка совершает путь в четыре шажка вниз по небу, чтобы в конце ткнуться в передние зубы: ре-кла-мы-нет, nenda kwenye kitako – это значит рекламу не размещаю на суахили, потому что на суахили я рекламу тоже не размещаю нет не надо ничего присылать, правда, это бесперспективно, нет рекламы нет рек озер тоже нет и дорог нормальных нет и отопления нет ничего нет все тлен и безысходность и бога нет, а если нет бога, то какая нафиг реклама?
Quod erad demonstrandum
[forwarded message:] Привет, Алексей, вот пресс-релиз для рекламодателей. Я сделал все, что ты просил, теперь верни мне, пожалуйста, паспорт. Это уже не смешно. И еще: за последние годы я неплохо тебя изучил, я знаю, что ты ленивая жопа и скорее всего даже не будешь читать этот мой текст и запостишь как есть, прям с этим моим комментарием, а потом, конечно же, будешь отшучиваться, что, мол, так и задумано, что ты накануне прослушал радио-пьесу Чарли Кауфмана «Hope Leaves the Theater» и теперь под впечатлением пародируешь его приемы, эту его игру с мета-нарративом, и что ты считаешь, что эту пьесу у нас почти никто не знает, и это страшно несправедливо, потому что она гениальная, и что на самом деле никакого пресс-секретаря у тебя нет. Но никто тебе не поверит, Алексей. Никто.
🙉1
Прочел крутое интервью с Уильямом Гибсоном (1986 год, ссылка внизу). В нем автор «Нейроманта», помимо прочего, признается, что Пинчон его любимый писатель. В этом никто и не сомневался, но теперь, как говорится, есть пруфлинк — сам Гибсон вспоминает детство: «... я помню, как прочел рецензию в «Нью-йорк таймс» на роман «V», когда он только вышел, — я был еще ребенком, — и подумал: «ох ты ж, это какая-то очень странная херня!»
И да — обычно, если речь заходит о книгах-предшественниках киберпанка, все вспоминают «Мечтают ли андроиды...» и «Радугу тяготения», а между тем уже в «V» Пинчон по полной дал трансгуманизма; действие романа происходит в мире, где есть не только люди, но и «механические куклы». И важная сквозная тема книги — градации одушевленности и отношения людей с техникой, — машинами, оружием, — и в целом с неодушевленными предметами (вообще, слово inanimate object в тексте встречается раз пятьдесят, причем в самых разных конфигурациях по отношению к людям).
Уже здесь, в романе 1963 года появляется образ опутывающих человеческое тело проводов. А мой любимый эпизод — когда Шаблон (в оригинале: Stencil) думает о V, и это натурально трансгуманистическая поэма:
«Шаблон даже отвлекся от своих обычных изнурительных трудов и пригрезил себе ее нынче, в семьдесят шесть лет: кожа сияет цветением какого-то нового пластика, фотоэлементы, серебряными электродами подсоединенные к зрительным нервам из чистейшей медной проволоки, которые ведут в мозг, сработанный столь тонко, что никакой диодной сетке с ним не сравниться. Электромагнитные реле будут ее ганглиями, сервомеханизмы станут двигать ее безупречными нейлоновыми членами, гидравлическую жидкость платиновый сердечный насос качает по бутиратным венам и артериям. Быть может – у Шаблона по временам ум бывал не чище, чем у кого-нибудь из Шайки – даже сложная система датчиков давления, размещенных в изумительной вагине из полиэтилена; все переменные пролеты их мостов Уитстона ведут к единому серебряному кабелю, подающему напряжения наслаждений непосредственно к нужному регистру цифровой машины у нее в черепе».
Интересный факт № 2: в этом же интервью Гибсон признается, что не читал «Мечтают ли андроиды об электроовцах?», и вообще Филипа Дика прочел уже после того, как закончил свою дебютную книгу; что иронично, потому что именно «Электроовец» чаще всего называют в числе предшественников и вдохновителей жанра.
И вдвойне иронично то, что в 1982-м году в прокате появился «Бегущий по лезвию», и Гибсон-таки пришел на сеанс и первые двадцать минут фильма в ужасе смотрел на экран, а потом просто покинул зал. «Нейромант» был готов лишь на треть, «… и я подумал, что моей еще ненаписанной книге пришел конец. Что все теперь решат, будто я подрезал визуальную текстуру для своего романа из этого восхитительно-красивого фильма. Но этого не произошло. В основном потому, я думаю, что «Бегущий по лезвию» провалился в прокате».
В общем, это всегда интересно – узнать, кого сам автор считает своим предшественником и учителем, а кого ему навязали в силу схожести идей и простых совпадений.
Вот интервью целиком:
http://project.cyberpunk.ru/idb/gibson_interview.html
И да — обычно, если речь заходит о книгах-предшественниках киберпанка, все вспоминают «Мечтают ли андроиды...» и «Радугу тяготения», а между тем уже в «V» Пинчон по полной дал трансгуманизма; действие романа происходит в мире, где есть не только люди, но и «механические куклы». И важная сквозная тема книги — градации одушевленности и отношения людей с техникой, — машинами, оружием, — и в целом с неодушевленными предметами (вообще, слово inanimate object в тексте встречается раз пятьдесят, причем в самых разных конфигурациях по отношению к людям).
Уже здесь, в романе 1963 года появляется образ опутывающих человеческое тело проводов. А мой любимый эпизод — когда Шаблон (в оригинале: Stencil) думает о V, и это натурально трансгуманистическая поэма:
«Шаблон даже отвлекся от своих обычных изнурительных трудов и пригрезил себе ее нынче, в семьдесят шесть лет: кожа сияет цветением какого-то нового пластика, фотоэлементы, серебряными электродами подсоединенные к зрительным нервам из чистейшей медной проволоки, которые ведут в мозг, сработанный столь тонко, что никакой диодной сетке с ним не сравниться. Электромагнитные реле будут ее ганглиями, сервомеханизмы станут двигать ее безупречными нейлоновыми членами, гидравлическую жидкость платиновый сердечный насос качает по бутиратным венам и артериям. Быть может – у Шаблона по временам ум бывал не чище, чем у кого-нибудь из Шайки – даже сложная система датчиков давления, размещенных в изумительной вагине из полиэтилена; все переменные пролеты их мостов Уитстона ведут к единому серебряному кабелю, подающему напряжения наслаждений непосредственно к нужному регистру цифровой машины у нее в черепе».
Интересный факт № 2: в этом же интервью Гибсон признается, что не читал «Мечтают ли андроиды об электроовцах?», и вообще Филипа Дика прочел уже после того, как закончил свою дебютную книгу; что иронично, потому что именно «Электроовец» чаще всего называют в числе предшественников и вдохновителей жанра.
И вдвойне иронично то, что в 1982-м году в прокате появился «Бегущий по лезвию», и Гибсон-таки пришел на сеанс и первые двадцать минут фильма в ужасе смотрел на экран, а потом просто покинул зал. «Нейромант» был готов лишь на треть, «… и я подумал, что моей еще ненаписанной книге пришел конец. Что все теперь решат, будто я подрезал визуальную текстуру для своего романа из этого восхитительно-красивого фильма. Но этого не произошло. В основном потому, я думаю, что «Бегущий по лезвию» провалился в прокате».
В общем, это всегда интересно – узнать, кого сам автор считает своим предшественником и учителем, а кого ему навязали в силу схожести идей и простых совпадений.
Вот интервью целиком:
http://project.cyberpunk.ru/idb/gibson_interview.html
project.cyberpunk.ru
An Interview with William Gibson
An Interview with William Gibson.
Есть такие книги, рассказ о них мы чаще всего начинаем с числа, — с количества издателей, когда-то отвергнувших рукопись. От «Дзена и искусства ухода за мотоциклом» Роберта Пёрсига в свое время отказался 141 издатель, от «Мерфи» Сэмюеля Беккета — 42.
С Марксоном та же история — его «Любовницу Витгенштейна» отвергли 54 раза.
Эта деталь не имеет никакого отношения к содержанию книги, и все же о ней сложно не упомянуть — очень уж яркая.
Что же касается Витгенштейна, то свой «Логико-философский трактат» он написал в концентрационном лагере во время Первой Мировой. О том, сколько издателей отвергли рукопись (если отвергли), мне ничего неизвестно.
Когда началась Первая Мировая, Витгенштейну было 25, а Борхесу — 15.
Когда Борхесу было сорок, и он работал в библиотеке, его коллега нашел статью о нем в энциклопедии. «Эй, Борхес, — сказал коллега (Борхеса все называли по фамилии), — тут есть заметка о писателе, которого зовут так же, как и тебя. И так же, как и ты, он работает в библиотеке. Какое странное совпадение!»
А потом, когда Витгенштейн уже умер, а Борхесу был 81 год, Умберто Эко написал «Имя розы», и там был слепой персонаж-библиотекарь по имени Хорхе — отсылка слишком очевидная, чтобы не заметить ее.
Вам, наверно, интересно, зачем я все это рассказываю, и как все эти факты связаны с романом «Любовница Витгенштейна»?
Объясняю на Горьком:
https://gorky.media/reviews/prepodavatel-vnimatelnosti/
С Марксоном та же история — его «Любовницу Витгенштейна» отвергли 54 раза.
Эта деталь не имеет никакого отношения к содержанию книги, и все же о ней сложно не упомянуть — очень уж яркая.
Что же касается Витгенштейна, то свой «Логико-философский трактат» он написал в концентрационном лагере во время Первой Мировой. О том, сколько издателей отвергли рукопись (если отвергли), мне ничего неизвестно.
Когда началась Первая Мировая, Витгенштейну было 25, а Борхесу — 15.
Когда Борхесу было сорок, и он работал в библиотеке, его коллега нашел статью о нем в энциклопедии. «Эй, Борхес, — сказал коллега (Борхеса все называли по фамилии), — тут есть заметка о писателе, которого зовут так же, как и тебя. И так же, как и ты, он работает в библиотеке. Какое странное совпадение!»
А потом, когда Витгенштейн уже умер, а Борхесу был 81 год, Умберто Эко написал «Имя розы», и там был слепой персонаж-библиотекарь по имени Хорхе — отсылка слишком очевидная, чтобы не заметить ее.
Вам, наверно, интересно, зачем я все это рассказываю, и как все эти факты связаны с романом «Любовница Витгенштейна»?
Объясняю на Горьком:
https://gorky.media/reviews/prepodavatel-vnimatelnosti/
gorky.media
Преподаватель внимательности
Дэвид Марксон и его роман «Любовница Витгенштейна»
Обсуждали сегодня с друзьями «Любовницу Витгенштейна» и «Дом листьев», и я вдруг вспомнил, что один из лучших экспериментальных текстов последнего времени написан именно на русском языке — это «Два ларца, бирюзовый и нефритовый» Александра Секацкого.
Серьезно, одна из самых странных и замысловатых книг из всех, что я читал. Сам автор утверждает, что он не автор, а лишь переводчик «Двух ларцов...» с китайского на русский. Книга оформлена как сборник шпаргалок для чиновников.
44 истории, стилизованные под задачи — в них есть условия, четко поставленный вопрос и варианты ответов. И каждая задача — в некотором роде притча, где главный герой стоит перед моральной дилеммой. Цель — среди вариантов ответов найти оптимальный.
Задачи выглядят примерно так:
ДАНО: Философ Александр Секацкий (в дальнейшем А.С.) написал книгу в форме шпаргалок для чиновников.
ТРЕБУЕТСЯ ответить: зачем он это сделал?
1) Ответ Филолога.
Любой текст — это игра. А в случае с «Двумя ларцами» — это двойная игра. Ведь если поначалу читатель после каждой задачи просматривает варианты ответов и ищет подвох, то ближе к середине книги он начинает понимать — подвоха нет, потому что правильного ответа не существует. Или, вернее: все ответы правильные. Они вращаются вокруг задачи, как спутники — вокруг планеты. Тут нет «верных» и «неверных» решений; зато есть «изящные» и «очень-изящные», а еще те, что кажутся верными на первый взгляд, но в итоге приводят к ужасным последствиям.
2) Ответ Философа.
«Два ларца...» — книга-парадокс. Ведь если верить автору, она написана для судей и правителей, то есть для тех, кто должен служить примером для народа. И, тем не менее, А.С., не стесняясь, признается, что его книга — это набор шпаргалок; и ее цель — помочь будущим судьям и правителям сжульничать на экзамене.
Что ж, возможно в этом парадоксе что-то есть; одно из двух: либо автор просто пытается объяснить нам, что жульничество — это неотъемлемая часть человеческой природы; либо — что честных правителей не бывает.
3) Ответ гражданина России.
У А.С. отличное чувство юмора: он написал шпаргалки для чиновников на русском языке. Иными словами «Два ларца...» — это единственная в своем роде книга, написанная для людей, которые вряд ли умеют читать.
***
Короче, текст выдающийся. Как и все, что пишет Секацкий.
Серьезно, одна из самых странных и замысловатых книг из всех, что я читал. Сам автор утверждает, что он не автор, а лишь переводчик «Двух ларцов...» с китайского на русский. Книга оформлена как сборник шпаргалок для чиновников.
44 истории, стилизованные под задачи — в них есть условия, четко поставленный вопрос и варианты ответов. И каждая задача — в некотором роде притча, где главный герой стоит перед моральной дилеммой. Цель — среди вариантов ответов найти оптимальный.
Задачи выглядят примерно так:
ДАНО: Философ Александр Секацкий (в дальнейшем А.С.) написал книгу в форме шпаргалок для чиновников.
ТРЕБУЕТСЯ ответить: зачем он это сделал?
1) Ответ Филолога.
Любой текст — это игра. А в случае с «Двумя ларцами» — это двойная игра. Ведь если поначалу читатель после каждой задачи просматривает варианты ответов и ищет подвох, то ближе к середине книги он начинает понимать — подвоха нет, потому что правильного ответа не существует. Или, вернее: все ответы правильные. Они вращаются вокруг задачи, как спутники — вокруг планеты. Тут нет «верных» и «неверных» решений; зато есть «изящные» и «очень-изящные», а еще те, что кажутся верными на первый взгляд, но в итоге приводят к ужасным последствиям.
2) Ответ Философа.
«Два ларца...» — книга-парадокс. Ведь если верить автору, она написана для судей и правителей, то есть для тех, кто должен служить примером для народа. И, тем не менее, А.С., не стесняясь, признается, что его книга — это набор шпаргалок; и ее цель — помочь будущим судьям и правителям сжульничать на экзамене.
Что ж, возможно в этом парадоксе что-то есть; одно из двух: либо автор просто пытается объяснить нам, что жульничество — это неотъемлемая часть человеческой природы; либо — что честных правителей не бывает.
3) Ответ гражданина России.
У А.С. отличное чувство юмора: он написал шпаргалки для чиновников на русском языке. Иными словами «Два ларца...» — это единственная в своем роде книга, написанная для людей, которые вряд ли умеют читать.
***
Короче, текст выдающийся. Как и все, что пишет Секацкий.
Forwarded from irregardless
Беседы с @Polyarinov. Книжные критики умеют подбирать наглядные метафоры для выражения мысли. Вот, например, про Нила Стивенсона:
===
Alexey: Стивенсон, он классный во всем
Он такой офигительный увлеченный научный гик
И я его дико уважаю за это
Но вот именно внутренний мир человека для него не существует
Maria: Ну у меня своего внутреннего мира до жопы, иногда приятно почитать что-то про что-то другое уже
Alexey: Не, я наоборот именно ищу иногда в книгах объяснения того, как люди устроены
как они себя ведут
не объяснения даже, а маркеры поведения что ли
и когда мне подсовывают вместо полноценного персонажа plot vehicle
я чувствую себя обманутым
Типа как тебе подарили киндерсюрприз
Ты открываешь, а там внутри нет игрушки
и ты такой: вы охуели, мистер писатель?
а автор тебе: ну у тебя есть шоколад
а ты ему: знаешь куда засунь себе свой шоколад? я киндеры ради игрушек покупаю, ради бегемотиков! Где мой бегемотик?
Maria: Ахаха
Alexey: вот Стивенсон он в этой аналогии как раз такой поставщик вкусного шоколада
НО Я ХОЧУ БЕГЕМОТИКОВ
===
Alexey: Стивенсон, он классный во всем
Он такой офигительный увлеченный научный гик
И я его дико уважаю за это
Но вот именно внутренний мир человека для него не существует
Maria: Ну у меня своего внутреннего мира до жопы, иногда приятно почитать что-то про что-то другое уже
Alexey: Не, я наоборот именно ищу иногда в книгах объяснения того, как люди устроены
как они себя ведут
не объяснения даже, а маркеры поведения что ли
и когда мне подсовывают вместо полноценного персонажа plot vehicle
я чувствую себя обманутым
Типа как тебе подарили киндерсюрприз
Ты открываешь, а там внутри нет игрушки
и ты такой: вы охуели, мистер писатель?
а автор тебе: ну у тебя есть шоколад
а ты ему: знаешь куда засунь себе свой шоколад? я киндеры ради игрушек покупаю, ради бегемотиков! Где мой бегемотик?
Maria: Ахаха
Alexey: вот Стивенсон он в этой аналогии как раз такой поставщик вкусного шоколада
НО Я ХОЧУ БЕГЕМОТИКОВ
Кадзуо Исигуро вчера прочел свою Нобелевскую речь, а я нарисовал небольшую карту его творческого метода. Помимо прочего продолжаю настаивать, что у него еще и отличное чувство юмора:
https://gorky.media/context/kadzuo-isiguro-kak-priruchit-banalnost/
https://gorky.media/context/kadzuo-isiguro-kak-priruchit-banalnost/
gorky.media
Кадзуо Исигуро. Как приручить банальность
Путеводитель по романам нобелевского лауреата
На днях слушал подкаст Imaginary Worlds, выпуск о том, как фантасты двадцатого века представляли себе интернет, где ошибались и где были правы. Автор взял интервью у писателей Джо Уолтона и Кори Доктороу, ближе к концу они вспомнили «Нейроманта», и Доктороу проговорился, мол, авторы киберпанк-романов может и критиковали капитализм, но сами при этом были не прочь продаться, и рассказал, как некая немецкая фирма по производству супов пообещала напечатать «Нейроманта» на немецком только если Гибсон вставит в книгу пару сцен, где герои обсуждают суп. И Гибсон согласился! В итоге в первом издании немецкого перевода была сцена, где Молли Миллионс говорит: «Окей, ребят, валим отсюда, но сначала, кто-нибудь хочет супа?» И у нее спрашивают: «А какой суп у тебя есть?» И она отвечает: «О, у нас куча видов: с чесноком, с курицей и лапшой, с томатным соусом, со вкусом чеддера!» И все такие: «Ух ты, класс, звучит вкусно!», потом они до конца главы едят суп и только после этого валят из пирамиды.
Это звучит как шутка, поэтому я попытался найти в сети пруфы, но тщетно. Тогда я написал автору подкаста, Эрику Молински. Он ответил, что тоже не может найти никаких доказательств и предложил написать самому Доктороу.
И да, я-таки написал Доктороу. Представился, эм, literary journalist from Russia, и спросил, о каком издательстве речь и не шутит ли он. Он, как ни странно, ответил, был краток (см.скриншот выше), сослался на издательство Heyne verlag. И если все это не просто шпилька в адрес Гибсона, то выходит, что в 1990-м году в Германии действительно был опубликован «Нейромант» с зашитым в текст продактплейсментом.
Более веских доказательств у меня нет, но история настолько чудная, что я не мог не рассказать.
Вот сам подкаст – историю про суп Доктороу рассказывает на 23-й минуте:
https://www.imaginaryworldspodcast.org/imagining-the-internet.html
Это звучит как шутка, поэтому я попытался найти в сети пруфы, но тщетно. Тогда я написал автору подкаста, Эрику Молински. Он ответил, что тоже не может найти никаких доказательств и предложил написать самому Доктороу.
И да, я-таки написал Доктороу. Представился, эм, literary journalist from Russia, и спросил, о каком издательстве речь и не шутит ли он. Он, как ни странно, ответил, был краток (см.скриншот выше), сослался на издательство Heyne verlag. И если все это не просто шпилька в адрес Гибсона, то выходит, что в 1990-м году в Германии действительно был опубликован «Нейромант» с зашитым в текст продактплейсментом.
Более веских доказательств у меня нет, но история настолько чудная, что я не мог не рассказать.
Вот сам подкаст – историю про суп Доктороу рассказывает на 23-й минуте:
https://www.imaginaryworldspodcast.org/imagining-the-internet.html
Собирал материал для статьи и заметил, что людей ставит в тупик вопрос «кто написал роман "Парк юрского периода"?». Не все даже знают, что есть такая книга.
Вот интересно, всем более или менее известно, кто автор «Крестного отца», например, или «Молчания ягнят». Марио Пьюзо очень плохой писатель, но его помнят, а Майкла Крайтона — нет.
А между тем, друзья, Крайтон, — это такой Дэн Браун начала девяностых. Автор десятка сай-фай романов и технотриллеров. Создатель сериала «Скорая помощь», между прочим. Но при этом статья о нем в Википедии больше похожа на притчу о том, как избирательно работает забвение. Тот неловкий момент, когда у твоих книг на goodreads сотни тысяч читателей, но твое имя все равно приходится гуглить, чтобы вспомнить, что ты там написал, и кто же автор «Парка юрского периода».
Я пытался читать его романы, и это настолько похоже на код-да-винчи, что даже не по себе: он берет какую-нибудь волнующую всех прямо сейчас идею, например, клонирование, нанороботов, черные дыры etc., и создает вокруг нее нехитрый трехактовый сюжет, с вкраплениями копипасты из энциклопедий — про генную инженерию, квантовую физику или язык жестов, чтобы по классу «интеллектуальной прозы» проходило. Там даже не сюжет, а настоящая химическая формула бестселлера с прицелом на киносценарий: пара героев-типажей, пол кило диалогов, сетапы-пэйоффы по вкусу, взболтать, залить водой, дать отстояться.
Все это дело, как пена в лабораторной колбе, мнгонвенно поднимается на первую строчку списка бестселлеров от Нью-йорк таймс, — ну, потому что формула бестселлера работает безотказно, — по книге снимают фильм, чаще всего посредственный, но кого это волнует, ведь главные роли исполняют Дастин Хоффман, Шерон Стоун и Сэмюэль Джексон, а сам писатель получает миллионы долларов отчислений. Успех!
Затем проходит десять-двадцать лет, и вот — никто не может вспомнить имя автора «Парка юрского периода», хотя сам «Парк» недавно даже перезапустили. Крайтона помнят разве что гики и студенты киношколы, ну, потому что если ты учился на сценариста или режиссера, то ты уж точно проходил Спилберга и разбирал по кадрам сцену с тирексом и стаканом воды. Впрочем, среди студентов и гиков фанатов Крайтона тоже не найти. Слишком простой, чтобы быть культовым.
Как странно, правда? У него за плечами не только «Скорая помощь», но и еще целая куча проектов, — прямо скажем, нормально так наследил в поп-культуре. А вот поди ж ты — так и не смог победить забвение, стать знаковой фигурой, вроде Аарона Соркина или Чарли Кауфмана.
Тут есть какая-то горькая ирония: автор романа об оживших динозаврах сам очень быстро стал культурным ископаемым.
P.S. Лет через десять, полагаю, мы точно так же будем «вспоминать» про Дэна Брауна:
— Ну этот, помнишь, еще фильм был с Томом Хэнксом, они там по Лувру бегали от монаха-альбиноса и паззлы для третьеклассников разгадывали? Забыл, как его звали, ща вспомню, не подсказывай: Дэвид Блэйн? Барри Даун? Кристиан Грэй?
Вот интересно, всем более или менее известно, кто автор «Крестного отца», например, или «Молчания ягнят». Марио Пьюзо очень плохой писатель, но его помнят, а Майкла Крайтона — нет.
А между тем, друзья, Крайтон, — это такой Дэн Браун начала девяностых. Автор десятка сай-фай романов и технотриллеров. Создатель сериала «Скорая помощь», между прочим. Но при этом статья о нем в Википедии больше похожа на притчу о том, как избирательно работает забвение. Тот неловкий момент, когда у твоих книг на goodreads сотни тысяч читателей, но твое имя все равно приходится гуглить, чтобы вспомнить, что ты там написал, и кто же автор «Парка юрского периода».
Я пытался читать его романы, и это настолько похоже на код-да-винчи, что даже не по себе: он берет какую-нибудь волнующую всех прямо сейчас идею, например, клонирование, нанороботов, черные дыры etc., и создает вокруг нее нехитрый трехактовый сюжет, с вкраплениями копипасты из энциклопедий — про генную инженерию, квантовую физику или язык жестов, чтобы по классу «интеллектуальной прозы» проходило. Там даже не сюжет, а настоящая химическая формула бестселлера с прицелом на киносценарий: пара героев-типажей, пол кило диалогов, сетапы-пэйоффы по вкусу, взболтать, залить водой, дать отстояться.
Все это дело, как пена в лабораторной колбе, мнгонвенно поднимается на первую строчку списка бестселлеров от Нью-йорк таймс, — ну, потому что формула бестселлера работает безотказно, — по книге снимают фильм, чаще всего посредственный, но кого это волнует, ведь главные роли исполняют Дастин Хоффман, Шерон Стоун и Сэмюэль Джексон, а сам писатель получает миллионы долларов отчислений. Успех!
Затем проходит десять-двадцать лет, и вот — никто не может вспомнить имя автора «Парка юрского периода», хотя сам «Парк» недавно даже перезапустили. Крайтона помнят разве что гики и студенты киношколы, ну, потому что если ты учился на сценариста или режиссера, то ты уж точно проходил Спилберга и разбирал по кадрам сцену с тирексом и стаканом воды. Впрочем, среди студентов и гиков фанатов Крайтона тоже не найти. Слишком простой, чтобы быть культовым.
Как странно, правда? У него за плечами не только «Скорая помощь», но и еще целая куча проектов, — прямо скажем, нормально так наследил в поп-культуре. А вот поди ж ты — так и не смог победить забвение, стать знаковой фигурой, вроде Аарона Соркина или Чарли Кауфмана.
Тут есть какая-то горькая ирония: автор романа об оживших динозаврах сам очень быстро стал культурным ископаемым.
P.S. Лет через десять, полагаю, мы точно так же будем «вспоминать» про Дэна Брауна:
— Ну этот, помнишь, еще фильм был с Томом Хэнксом, они там по Лувру бегали от монаха-альбиноса и паззлы для третьеклассников разгадывали? Забыл, как его звали, ща вспомню, не подсказывай: Дэвид Блэйн? Барри Даун? Кристиан Грэй?
Похоже, прошлым постом я опять оскорбил чувства верующих — на этот раз верующих в Майкла Крайтона. Серьезно, каждый раз удивляюсь, когда после публикации текста мне начинают писать разгневанные фанаты того или иного автора.
В итоге я узнал, что Крайтон-таки не забыт, но есть нюансы. Мне скинули пару статей о нем, в обеих пишут, что писатель он был так себе, а режиссер еще хуже, и сам об этом знал. Он был богат на идеи, но очень беден в том, что касалось инструментария для их литературной обработки.
В The New York Times о нем отзываются так: «Как писатель он был кем-то вроде киборга, неустанно выдающего романы, похожие на тщательно спроектированные развлекательные системы». А Сэм Кашнер в Vanity Fair пишет, что Крайтон и в жизни вел себя как киборг — был крайне прагматичен и ко всему подходил «основательно», просчитывал и продумывал все заранее. Например, когда он решил стать писателем, то первым делом провел исследование рынка, чтобы понять, стоит ли браться и можно ли на этом заработать, и только потом начал писать. А еще у него была целая картотека для идей. Серьезно. Идеи в ней были размечены по алфавиту и по классам.
Собственно, это и по его книгам видно — там тоже все размечено и расчерчено.
Короче, я понял, что именно смущает меня в Крайтоне и в писателях вроде него. Его поклонники всегда напирают на то, что он невероятно умен, и это так — его эрудиции можно только позавидовать. Но, как мне кажется, в этом же его главная слабость. Так много ума, что для безумия не осталось места.
В конце концов, когда писатель даже свои идеи раскладывает в картотечных шкафчиках по алфавиту, довольно наивно ждать от его текстов каких-то неожиданных траекторий и вспышек эмоций. У таких авторов все научно обоснованно и подчинено строгим правилам, сюжет работает как часы, и тщательно смазанные маслом шестеренки-персонажи двигаются по своим невидимым сюжетным рельсам. И это тоже хорошо, я вполне понимаю, за что можно любить таких авторов — их удобно любить, ведь ты всегда знаешь, чего от них ждать.
Проблема в том, что если выбирать между умным писателем и безумным, — между Майклом Крайтоном и Филипом Диком, например, — я без малейших колебаний выберу безумного. И кислотная шизофрения «Убика» мне милее, чем все эти аккуратные икеевские типовые конструкции «Парка юрского периода» или «В ловушке времени».
---
http://www.nytimes.com/2008/11/06/books/06appr.html
В итоге я узнал, что Крайтон-таки не забыт, но есть нюансы. Мне скинули пару статей о нем, в обеих пишут, что писатель он был так себе, а режиссер еще хуже, и сам об этом знал. Он был богат на идеи, но очень беден в том, что касалось инструментария для их литературной обработки.
В The New York Times о нем отзываются так: «Как писатель он был кем-то вроде киборга, неустанно выдающего романы, похожие на тщательно спроектированные развлекательные системы». А Сэм Кашнер в Vanity Fair пишет, что Крайтон и в жизни вел себя как киборг — был крайне прагматичен и ко всему подходил «основательно», просчитывал и продумывал все заранее. Например, когда он решил стать писателем, то первым делом провел исследование рынка, чтобы понять, стоит ли браться и можно ли на этом заработать, и только потом начал писать. А еще у него была целая картотека для идей. Серьезно. Идеи в ней были размечены по алфавиту и по классам.
Собственно, это и по его книгам видно — там тоже все размечено и расчерчено.
Короче, я понял, что именно смущает меня в Крайтоне и в писателях вроде него. Его поклонники всегда напирают на то, что он невероятно умен, и это так — его эрудиции можно только позавидовать. Но, как мне кажется, в этом же его главная слабость. Так много ума, что для безумия не осталось места.
В конце концов, когда писатель даже свои идеи раскладывает в картотечных шкафчиках по алфавиту, довольно наивно ждать от его текстов каких-то неожиданных траекторий и вспышек эмоций. У таких авторов все научно обоснованно и подчинено строгим правилам, сюжет работает как часы, и тщательно смазанные маслом шестеренки-персонажи двигаются по своим невидимым сюжетным рельсам. И это тоже хорошо, я вполне понимаю, за что можно любить таких авторов — их удобно любить, ведь ты всегда знаешь, чего от них ждать.
Проблема в том, что если выбирать между умным писателем и безумным, — между Майклом Крайтоном и Филипом Диком, например, — я без малейших колебаний выберу безумного. И кислотная шизофрения «Убика» мне милее, чем все эти аккуратные икеевские типовые конструкции «Парка юрского периода» или «В ловушке времени».
---
http://www.nytimes.com/2008/11/06/books/06appr.html
А между тем роману «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» в январе исполняется 50 лет! В честь юбилея я пересмотрел обоих «Блейдраннеров», прочел биографию Филипа Дика и написал о его отношениях с «Франкенштейном» Мэри Шелли и тестом Тьюринга:
«Впервые в кабинете психотерапевта Филип Дик оказался в 14 лет. У мальчика начался переходный возраст, мать решила, что он ведет себя странно, и отвела его к специалисту. Дику так понравилось проходить личностные тесты, что их прохождение он превратил в игру, пытаясь обмануть систему, перехитрить вопросники. Эммануэль Каррер писал:
«... Фил научился обходить ловушки, которые скрывались за вопросами, а также угадывать, каких от него ждут ответов. Как ученик, доставший пособие для учителя, он знал, в какой клетке нужно поставить галочку в Личностном опроснике Вордсворта или в Миннесотском опроснике, чтобы получить нужный результат, какой рисунок в каком задании Роршаха следует отметить, чтобы вызвать замешательство специалистов. Он намеренно был то нормально нормальным, то нормально аномальным, то аномально аномальным, то (его гордость) аномально нормальным, и из-за разнообразия и постоянной смены симптомов его первый психоаналитик не выдержал и отказался работать с Диком«.
Спустя еще четверть века Дик прочел статью Алана Тьюринга «Вычислительные машины и разум», где описана процедура, с помощью которой можно доказать наличие сознания у машины. Для теста нужны два человека и компьютер. Экзаменатор задает вопросы, второй человек и компьютер по очереди отвечают. Вопросы могут быть самыми разными — от просьбы описать вкус черничного пирога до уравнений и математических формул. Цель экзаменатора — по скорости реакции определить, кто из двух анонимных ответчиков человек. Цель компьютера — обмануть экзаменатора. Идея так захватила писателя, что Дик решил сделать ее основой для романа».
https://daily.afisha.ru/brain/7875-ridli-skott-protiv-filipa-dika-chem-beguschiy-po-lezviyu-otlichaetsya-ot-romana/
«Впервые в кабинете психотерапевта Филип Дик оказался в 14 лет. У мальчика начался переходный возраст, мать решила, что он ведет себя странно, и отвела его к специалисту. Дику так понравилось проходить личностные тесты, что их прохождение он превратил в игру, пытаясь обмануть систему, перехитрить вопросники. Эммануэль Каррер писал:
«... Фил научился обходить ловушки, которые скрывались за вопросами, а также угадывать, каких от него ждут ответов. Как ученик, доставший пособие для учителя, он знал, в какой клетке нужно поставить галочку в Личностном опроснике Вордсворта или в Миннесотском опроснике, чтобы получить нужный результат, какой рисунок в каком задании Роршаха следует отметить, чтобы вызвать замешательство специалистов. Он намеренно был то нормально нормальным, то нормально аномальным, то аномально аномальным, то (его гордость) аномально нормальным, и из-за разнообразия и постоянной смены симптомов его первый психоаналитик не выдержал и отказался работать с Диком«.
Спустя еще четверть века Дик прочел статью Алана Тьюринга «Вычислительные машины и разум», где описана процедура, с помощью которой можно доказать наличие сознания у машины. Для теста нужны два человека и компьютер. Экзаменатор задает вопросы, второй человек и компьютер по очереди отвечают. Вопросы могут быть самыми разными — от просьбы описать вкус черничного пирога до уравнений и математических формул. Цель экзаменатора — по скорости реакции определить, кто из двух анонимных ответчиков человек. Цель компьютера — обмануть экзаменатора. Идея так захватила писателя, что Дик решил сделать ее основой для романа».
https://daily.afisha.ru/brain/7875-ridli-skott-protiv-filipa-dika-chem-beguschiy-po-lezviyu-otlichaetsya-ot-romana/
Афиша
Ридли Скотт против Филипа К.Дика: чем «Бегущий по лезвию» отличается от романа
Пятьдесят лет назад вышел один из самых важных фантастических романов XX века — «Мечтают ли андроиды об электроовцах?», позже легший в основу фильма ...