#питерскиенаюге

Первое, чем впечатляет закоченевших императриц Петербурга папа Ростов – это количеством красивых и здоровых мужиков. Запорожские казаки в этом плане были тщедушнее: не возникало у меня на исторической родине буквально никакого желания просить их показать мне свою шашку.

Судите сами: в деде моем казачья кровь не столько гуляла, сколько бродила. худой, лысенький, скромный мужик – он становился будто бы ниже ростом, когда входила бабушка. Её черными, как смоль, косами, можно было вязать снопы. А на выгнутую в презрительное коромысло монобровь – вешать ведра с кобыльим молоком. Даже коней в нашей семье пасли, преимущественно, бабы. У меня был Каштан, у сестры - Орлик. И на сотни километров окрест не было никого, кому мы могли бы доверить своих коней. Мужики либо пили, либо болели от выпитого. Бабы держали хозяйство. Здоровые, крепкие, несгибаемые. Рожавшие где-то в поле и словно бы между прочим.

Ростовские казаки двухметровые. Не все, через одного. Ресницы как у лошади. Взгляд как у бабушки. Того гляди щелкнут тебе пальцами по губам за то, что рака не с того конца жрешь. И вообще называешь его лангустином. Не лангустины – а раки. Не гаспаччо - а тюря. Не "что", а "шо". И с хлебом жри, болеешь, что ли? Диета для болеющих.

За три дня мы научились говорить фрикативную г[γ], держать базар в уровень, жрать сало и смотреть на мужиков снизу. Посетили ростовские фавеллы, рюмочную на Шаумяна и Центральный рынок. Научились готовить тюрю и кесю-месю, не включать шапито и жрать раков с руки. Осознали себя женщинами и вспомнили, где там завалялось это наше чертово либидо.
Надо жить на юге, гуманоиды.

Слышите? Это уже море шумит - стало быть, пора в дорогу. А в Ростов мы еще вернемся. Потому что он вроде и папа, но это как посмотреть. Если снизу – то папа. А если вспомнить, что в тебе за кровь – то брат, друг, любовник. Хорошее сочетание, нам понравилось.

Вот вы всё время сомневаетесь в безусловном литературном таланте моих редких поклонников. И даже написали мне однажды, что я сама выдумала джентельмена с «марухой» и уголовно-славянской стилизацией его этого послания к женщине.
Вот вам еще один. Мои тексты отключают в нём самогонную лексику и подключают иезуискую. Накатив для куража, гражданин, называющий хуй штуцером, пишет про «упоение одиноких сердец». А потом, вспоминая про штуцер, добавляет в свой эпический вирш что-то внятное про стакан и горло.

Не верите, что это вирш? Подключите фантазию, господи. Вот же, переписала:

Когда б жила ты на Фонтанке и в упоении своём
Ко мне примчалась на свиданку - о, дева, пьющая притом,
Тебя б я в горло поотведал, а после посвятил стихи.
Поскольку вижу в твоем бреде, что ты - бабёнка от сохи.

Поскольку вот же я читаю, что ты бабец без мужика.
Таких как ты я кучу знаю, вы все филологи пока
В вас не вольешь поллитру водки. И одиночество волной
Накроет вам, пардон, пилотку. Так вот я, хули, спи со мной.

Курорты краснодарского края - это когда привычный российский сервис уже закончился, а непривычное кавказское гостеприимство еще не началось.
Это когда не до конца убранный номер с видом на море выходит на автозаправку, потому что на море - армянская свадьба. И вам же надо тут как-то спать.
Это когда превратить одну кровать в две технически невозможно, потому что "я тут одна, а горничная - на армянской свадьбе".
Это когда летняя веранда закрыта не потому что зима, а потому что "там стулья воруют". И армянская свадьба еще.

Каждый раз, приезжая в Сочи, я по максимуму скручиваю свой столичный снобизм и просто хочу, чтобы мне не хамили. И по возможности доваривали еду. И по необходимости пускали в туалет. И хотя бы по чистому недоразумению не проверяли за мной наличие стульев.

Вышла утром в лобби (напоминает армянскую свадьбу), чтобы спокойно поработать с ноутбуком.

– Куда? Еще нельзя! Завтрак с восьми только! - орет мне вслед помятая дама с ресепшна. Рядом злобно кашляет вторая - ответственная за завтрак.

– Да я просто посижу, можно? Дама с неудобосказуемым рылом следует за мной, включает свет, садится за барную стойку. Смотрит в упор.

Минут 10 сижу под пристальным взглядом, потом дама утомляется, достает зеркало, начинает поправлять вчерашний мейкап.

– А кофе можно? – спрашиваю задушено.
– Завтрак с восьми – чеканит злобная вахтерша. Захлопывает зеркало (будто крышку гроба), выходит из-за стойки, удаляется на ресепшн. Оттуда слышатся обрывки сплетен, хохот, жеманное перешептывание. На часах 7:45.

В 8:15 плывёт обратно. Заходит в туалет, вылетает оттуда ошпарено.

– Это вы истратили бумагу? Кроме вас тут никого не было, я вас в обход правил пустила. Вы истратили?
– К..к... какую бумагу?
– Туалетную! Я рулон положила утром! Никого не было, кроме вас! Рулон где? Вы зачем рулон истратили?

Над отелем болтается порванный кусок осеннего неба, из которого в полнейшем недоумении вываливается сонное солнце. Начинается новый день. Голова уже не болит, дождь начнется лишь к вечеру, а Сочи – самый страшный российский курорт. Истинно вам говорю.

Так что постарайтесь уже придумать нормальную вакцину и открыть эти чертовы границы. В третий мир поеду, в Таиланд. Там вообще бумагой не пользуются. Потому и стулья не воруют, наверное.

Рано или поздно – и лучше, конечно, пораньше – мне обязательно позвонят какие-нибудь важные люди, чтобы уговорить меня дать человечеству интервью. И я, разумеется, дам. Это хоть как-то оправдает мои бесконечные кривлянья у зеркала, когда я очень умно и как бы снисходительно отвечаю на тупые вопросы человечества. Отвечаю лет с трех, едва научившись говорить.

Да мне, в общем, и зеркало не нужно. В доме моего детства был, например, летний нужник. И возле него торчала из земли кривая коряжина, напоминающая культю. Оправившись, я становилась напротив и важно кашляла в обрубок, полагая его микрофоном. Шумно вздыхала, закатывала глаза. После чего с расстановкой сообщала свое ценное мнение по разным вопросам. Про политику. Религию. Про экологию и спасение дерев. Бритвенно тонко шутила про всех, кто меня обидел. Но так, чтобы человечество сдуру не решило, что меня вообще можно чем-то обидеть. Глыба! Колосс! Кариатида, держащая на плечах мудрость веков.

Из нужника, конечно, пованивало. Журналистика вообще пованивает – но это я позже пойму, когда зачем-то закончу журфак. И мне выдадут собственную "культю" в чемоданчике, чтобы пихать её людям в лицо и спрашивать у них агрессивно: какие у вас вообще творческие планы? какое ваше главное жизненное достижение? почему вы напечатали свою книгу на туалетной бумаге?

Человек отвечает, кашляет. Но как-то вот хуже меня, понимаете? Он же не готовился к этому с трех лет от роду. Не благодарил Киноакадемию и Нобелевский комитет. Не стриг красные ленточки меж двух берез, открывая первый музей на Марсе. И не бежал с початком по кукурузному полю, репетируя вечный огонь Олимпиады. В общем, не рассчитывал. В общем, не предполагал.

Поразительная, конечно, штука это ваше предназначение: я вот всю жизнь знаю, что рождена быть по ту сторону микрофона. А сижу почему-то по эту. И очень хочу прямо здесь написать, что это всё потому, что человечество мне, в целом, интереснее мыслей в собственной голове.

Но, боюсь, человечество сдуру решит, что меня вообще можно чем-то заинтересовать – и тогда уж окончательно задолбает своим мнением по любому вопросу. Так что, человечество, иди лучше нахрен. Спокойной тебе ночи.

Список того, что вы должны обязательно сделать в Абхазии.

1. Сожрать варенья из фейхуи. Только не джема из сельмага, а настоящего тру-варенья, которое даже не варят, а трут вперемешку с клопами и мясом. Во всяком случае, на вкус оно именно такое: немного кинзы, немного киви, немного лимона, немного мяса. Подаётся холодным к горячему. Жрётся тазами через превозможение.

2. Попробовать подоить дикую корову. Их тут больше, чем в Индии. И они тут, слава богу, не священные. Но чистые, жирные и наполненные молоком и шашлыком. Наверное, можно попробовать даже убить дикую корову и порубить её на еду, но это еще никому не удавалось. Быстро бегают. Хорошо лазают по деревьям.

3. Уехать от гаишников, не оставив им номер своего телефона. Но при этом и не заплатив никакого штрафа. Ваш телефон они хотят больше, чем ваши деньги, потому что деньги - это хорошо, а новая баба – лучше.

4. Расплатиться картой. Хотя бы за бензин. Или за отель. Или за сигареты. Да хоть за что-нибудь расплатиться не наличными, а крохотной антимикробной пластиковой карточкой, на которой есть денежки в виде циферок. Для любителей сложных квестов – накиньте пару уровней: попытайтесь заплатить телефоном или Apple Watch. Сразу предупреждаю, что догнать и порубить корову проще, я сравнивала.

5. Перейти на подножный корм. Вдоль дорог в промышленных количествах растет красная и коричневая хурма, гранаты, мандарины. Пасутся никому не нужные стейки (травяной откорм), куры и индюки. Кажется, я уже знаю, где пережить с двустволкой грядущий зомби-апокалипсис.

6. Отказаться от чачи. Как бы вас ни уговаривали. Я серьезно – это лютая, мерзкая и немилосердно бьющая в печень отрава, перегаром от которой можно завалить на стейк средних размеров корову. Но мясо будет с душком. Двустволка вернее.

7. Выучить все смешные топонимы. Это просто, я вас научу. Представьте, что вы пьяный и заикающийся поляк. Все слова начинайте с буквы "А". Амагазин. Абензин. А в середину слов засовывайте что-нибудь польское. Хорошо подходят "бзыш", "псыш" и "бржыс". Получается? Амагазбыш! Осталось немного, потерпите. В конце добавьте "лхны", "лсны", или "бзшны". Готово, вы – пицундец. Или пицундка.

8. Открыть в Абхазии Тиндер. И посмотреть, чего там показывают. А то зажрались в своей Москве. Да и в Питере тоже. Мужики тут, судя по всему, даже корову завалить не могут, не то что бабу. Так что, должность дежурного самца на период зомби-апокалипсиса по-прежнему вакантна. Не теряйтесь, а то фортуна может и ускользнуть.

Девочки и мальчики! Я на Кавказе, и картинок у меня здесь больше, чем слов. Кому интересно читать мало, а смотреть много - добавляйтесь в инстаграм @franni4ka. Пристаю к людям с лингвистикой, заставляю делать страшное, снимаю красоту и маразмы.

Образец контента.

С тех пор, как я зачем–то получила права на четыре колеса в довесок к своим двухколесным, вокруг меня скопилось множество защитников пешеходности. "Вот зачем тебе машина?" — орали они мне в ухо. Ты же из дома работаешь! Целыми днями она будет стоять во дворе и обесцениваться! Подумай! "Вот на кой машина в историческом центре Петербурга?" Тут же до любого кабака пять минут! А для Карелии и Финляндии есть каршеринг!

Приближался 2020 год. Притихший северный город накрывало поветрием чумы. Пешеходы обреченно заколачивали окна и переходили на богемные циркадные ритмы. Это когда ты ложишься спать в семь вечера – а встаешь в три ночи. Чтобы пройтись по чумному городу как последний из всадников Апокалипсиса. В телогреечке. С пакетом. До ближайшего круглосуточного чипка, чтобы купить себе сигарет и пузырь энергетика.

С тех пор, как меня ощутимо потянуло к земле, вокруг меня скопилось множество дачных диссидентов. "Вот зачем тебе домик в деревне?" – орали они. Ты хоть знаешь, что такое септик для деревенского унитаза? А навоз? А сколько стоит построить забор? Ты же мусор на каблуках выносишь! Ты же не старая еще! А дальше что? Георгины посадишь? Козу заведешь? А для загородного отдыха есть СПА-отели!

Приближался 2020 год. Счастливые дачники косяком потянулись в деревни. Заводить коз, высаживать георгины и валяться в трусах и без маски на удобном шезлонге с видом на новый забор. А городские жители... ну, а городские жители распечатывали очередную пачку антидепрессантов, чтобы без последствий пережить аномальную весну за заколоченными окнами. А потом лето.

А потом не выдержали, плюнули, позвонили своим "четырехколесным" друзьям – да и посваливали в неоккупированные деревни. Далеко пришлось ехать-то, в пригородах уже все шезлонги заняты.

Через пару часов мне стукнет 41. Дата безрадостная, чего уж говорить. В моей жизни всегда всё немного не так, как я планирую. Хотела выйти замуж – но вышла прочь и закрыла за собой дверь. Хотела купить свою первую личную елку - но уехала туда, где почти нет зимы. Хотела больше общаться с родными людьми – но коварный ковид навтыкал мне палок в колеса. Одно в моей жизни постоянно: каждый раз в свой день рождения я впадаю в черную меланхолию от удушливого чувства ненужности. И сильно вздрагиваю от бодреньких пожеланий.

- Что ты хочешь на день рождения? – заглядывает мне в лицо идиш-мама Самсонова.

- Мотоцикл - отвечаю я, не задумываясь. И просидеть тут на горе до конца всех семейных праздников – дней рождений, нового года и рождества.

- То есть, ты хочешь денег - резюмирует идиш-мама. Она у меня вообще королева лапидарности.

Если вам нравятся мои рассказы и вы хотите меня поздравить с очередным столетием – пожелайте мне немного денег. Я арендую себе огоомный байк и уеду с ним горы. Реквизиты на картинке. Постарайтесь быть счастливы посреди чумы – это несложно, если вас любят.

Любопытно было бы сменить фамилию на "Жопа". Не ради редкой, но искренней улыбки паспортистки, а в качестве окончательной манифестации, последнего гвоздя в гроб серьезной и напыщенной жизни.

– Зачем у вас такие посты грубые? Я думал, за вас мужик вообще пишет. Жесткая вы очень. Нехорошо.

– Это я–то жесткая? Да мягче меня – никого на свете. Да если по мне сдуру сапогом ебнуть – я еще два часа колыхаюсь, как вчерашний обойный клейстер. Да если в меня нечаянно дунуть – по же мне мурашки бегут, как по озерной холодной глади. Да если меня в воскресный день на ярмарке кому показать – в меня же монет насуют, как в аппарат с розоватою сладкою ватой.
Или замужество вот тоже.

Алёна Леонидовна Жопа – если и не главная женщина в жизни любого мужчины, то точно резюмирующая. Окончательная женщина, не чета прочим. Её нельзя променять на тайского трансвестита, от нее нельзя сбежать в Казахстан. И к ней нельзя через 12 лет вернуться за половиною мотоцикла, почесывая дыру на носке. Который она же тебе 12 лет назад и купила. На 23 февраля, как сейчас помню.

Алена Леонидовна Жопа знает всего две фразы на любой вообще случай: "Значит так" и "Минуточку, блядь».

И одну только позу "сахарницы" на случай любого вообще в жизни секса. Она вот так еще пять минут сейчас постоит – да и наступит на тебя, таракана, всей молчаливой констатацией грядущих в тебе перемен.

Ладно, допустим. Допустим, я заберу тебя с собой. И назову назло всей Абхазии не "Уася", а Олег. В честь голубя, которого наверняка сожрал уже в Питере соседский кот Игорь. Известный в районе орнитофил.

Превозмогая и чертыхаясь, я упакую тебя в Сааб, завернув по сезону во фланелевое пальтишко с оборочками. Потому что ехать тебе через Ростов и Воронеж, и Тулу, и Москву – застывшие во льдах, как тараканы под янтарем.
Допустим, срать в дороге ты будешь только на Самсонову, которая часов на тридцать вцепится в руль окоченевшими руками. Ей не повредит. Её согреет.

Но как ты уживешься в Питере с геранью Инной и сансевиерией Виолеттой? Мы же два года прожили с ними душа в душу. Я же некоторым образом в ответе за их судьбу. И имена им дала "говорящие": в честь жены моего второго бывшего и некрасивой подруги третьего.

Пока они живы - и у бывших моих порядочек. В Икею они ходят. На дачу они ездят. Отдают друг другу раз в месяц свой немудрящий супружеский долг. А раскопаешь ты и без того хлипкие побеги – чего тогда будет? Сообщения по ночам, что "вафли кусок" зарегистрировался в Вайбере?

Слезай, говорю. Никуда не поедем. Оба здесь останемся, слышишь? А там, слава богу, всё само рано или поздно завянет. Всё всегда и везде вянет само – такой уж закон природы. А мы пожрем пока. Я купила.

И в тот момент, когда я уже почти готова была ему отдаться, он и говорит:

- Знаешь, из всех мест на планете больше всего я люблю русский Север.

Я чуть чебуреком не подавилась. Почесала загорелую коленку. Сморщила веснушчатый нос. Север, значит. Логично. То есть, идёт, например, по Земле его племя. Год идёт, два идёт. Самые красивые предки – охотники. Кто помельче, да поплюгавее – те собиратели. Идут, превозмогают. Ищут дивный край, чтобы плодиться и размножаться. Немножко мрут по дороге – путь-то неблизкий. И вот, наконец, навстречу им... Норильск.

Одесную - тюлень в льдину вмёрз. Ошую - альбатрос на скользком стаксель-шкоте с голодухи повесился. А эти улыбаются потрескавшимися губами и горизонт руками обводят. Вот же, мол! Пришли! Здесь город и поставим. Прекрасный климат, давайте плодиться! Снимают меха, снимают шкуры – да и отправляются вслед за тюленем. Всё, конец истории. Минус сорок, не хрен моржовый.

И один лишь вопрос остается подвесить рядом с застывшим навек альбатросом: а ты-то, друг мой сердечный, как выжил? Как пронёс свою неостывающую любовь к сквознякам сквозь века?
Вы как хотите, а я могу понять только один сорт людей, утверждающих, что они любят холод. Алкоголиков. Есть, и правда, особенный шарм в этой их водке–селедке, хреновухе с салом, груздях с полугаром, румяных девках, суздальской медовухе, новгородских щах из печи и всей этой ярмарочной цветной разнопиздице, включая сжигание чучел и ныряние в прорубь. Но со всех других точек зрения зима – это гиблое время и застывшая тусклая жизнь, объяснить любовь к которой ничем, кроме водки, нельзя.

Есть еще, конечно, какая-то удаль преодоления. Ползёшь по сугробам, топориком путь через льды прорубаешь. В бороде сосульки искрятся, в трусах бубенцы колотятся друг о друга. А где-то там, за ледяным частоколом, теплая баба костёрочек в печи развела. Нацедила тебе самогону. Истопила русскую баню. Тогда да. Ползи, превозмогай. Ищи родимый огонь в снежной мгле.

Но по холоду ты всё равно в тепло ведь ползешь? Так в чем тогда смысл? Неужели в самом доползании? Вот те раз! Будто противостоять тебе больше нечему, кроме как говну за окном и батарейной астматичной квартирной чахотке.

Александр Гутин написал в фб прекрасный пост, где геолоцировал разные виды депрессий с видом знатока, попивающего пиво у себя в Самаре. Восторгнулась, проморгалась и отвечаю за Питер, помолясь на балконе у себя в Сочи.

Питерская депрессия – это не Бродский с Пастернаком, потому что сами эти поэты в одном ряду – это всё равно, что полугар с сельдереевым смузи в одном стакане.

Питерская депрессия – это Ерофеев с "Вальпургиевой ночью" и Шинкарёв с "Максимом и Фёдором", Маркес с двумя годами дождя и Мисима с сожженным дотла золотым храмом.

Это выпить три шота "Боярского" и показать жопу Исаакиевскому собору, потому что нельзя быть на свете красивым таким.
Это выпить ноль семь рижского бальзама и поменяться куртками с бомжом на Некрасова, потому что куртки у вас из одного магазина, но у него черная, а тебе только серая тогда и досталась.

Это выпить хреновухи в финском кафе и пойти в стриптиз-клуб читать проституткам основы морали. Не потому, что проституция в Питере аморальна – наоборот! А лишь потому, что коленки у них в синяках и в такт Шуберту они не вполне попадают.

Это выпить поллитра на Жуковского – и три часа жаловаться бармену, что секса у тебя в этом городе не было столько, сколько идет этот сраный дождь.

То есть, с 1703 года.

И смотреть, как бармен звонит в Москву своему трижды разведенному другу и спрашивает, не стоИт ли у него случайно прямо сейчас член, а если стоИт – то не хочет ли он на выходные в Питер.

"А сам чего?" - будет спрашивать охуевший друг бармена из Москвы. Но ответа ты уже не услышишь, потому что уснешь за барной стойкой и бестактная проститутка принесет тебе тёплый клетчатый плед.
И приснится тебе Курский вокзал, и приснятся тебе московские члены. Пока бомж в твоей куртке не потрогает тебя за плечо и не заворчит дурным басом: "Сестрёнка! Оленька! Ты спишь что ли? Вставай, елы-палы!"
Депрессия в Питере – это всегда ажитация, которую еще два столетия назад успешно лечили при помощи морфия, кровопускания и контактного массажа тайных внедрилищ, а потом забросили это дело и заменили блеющим Бродским.

Бродским, не Пастернаком.

Хотя лучше бы пастернаком – продолговатым и узловатым, как всё безусловно прекрасное в этом мире.

Когда нам с блогером Самсоновой становится по-настоящему одиноко и сухой вдовий плач уже готовится выкашлять мясо наружу – мы включаем немецкий порнофильм про сантехника, полчаса вдохновляемся – и идём в магазин подвенечных платьев.

Хари у нас при том нецензурные. И такими вот харями надо приветствовать ЖЭК и Собес.

– Где тут у вас для невест чего? – хрипит в клитор видеокамеры блогер Самсонова. Давит кнопку, пинает ногой.

– Понавешали здесь замков, наркотой, что ли, банчите?

Чугунной тяжести дверь открывается и нас окутывает зефирной прохладой. Тощая девица в морковном загаре цокает по мрамору каблуками, недоверчиво открывает шампанское, осматривает невест.

– Эта вот замуж идет – тыкает в меня пальцем блогер Самсонова. За банкира – добавляет она внушительно.

Я краснею, представляя банкира худым, сероголазым и немножечко нервным солистом рок-банды, но тут же беру себя в руки и прогоняют морок.

– Бюджет? – строго спрашивает морковка на каблуках.
– Неограниченный – хрипит Самсонова, налегая на бесплатный брют.

Меня раздевают, посыпают зачем-то тальком и кутают в скользкую слизь дорогущего малбери-шелка.

– Как корова ты в нём! – заливается Самсонова, открывая вторую бутылку. Вы ей в цветочек ещё что-то дайте. Всё в жутких розочках!

Морковка послушно кивает и выносит кусок странной марли с зелеными листьями. "В тон твоих глаз" – предательски шепчет сухой вдовий плач. Марля приходится впору и Самсонова закатывает глаза.

– Вот же ж, блядь. Ну, просила же в розочку. Чтоб как баба на чайник, чтобы ржать два часа. Повернись, я хоть сфоткаю. Чтоб хоть бывшим твоим послать – пусть стреляются.

– Я их этим уже пугала – вздыхаю я. Потому они теперь все и бывшие.

– Вот же ж, блядь – расстраивается блогер Самсонова. Незаметно пихает в рюкзак халявный салонный брют – и мы тихонько сбегаем из примерочной, побросав проклятые марли на пол.

– Давай про сантехника хоть досмотрим? – заглядывает мне в глаза Самсонова.

Она уже знает про сероглазых и нервных, но до сих пор не теряет надежду если и не выдать меня замуж за банкира, то хотя бы положить под тупого брутала с разводным ключом. Всю в жутких розочках, разумеется. Чтобы ржать два часа.

Я, честно говоря, человек гадкий. Никудышний совсем. Если трезвый к тому же - то злой и докучный. Самый умный, вестимо. Неумолчный. По каждому вопросу мненьице у меня. После каждого мненья - шутеечка. И на всякий случай, если вы недопоняли - вот вам, сударь, мое нецензурное рыло. Нравится? До свидания.

Если выпью чуть-чуть - то еще подзабористей. Забьюсь в самый сраный угол и плачу там. Мерзкое зрелище. Рукава в слезах и жабо. Жалко себя, гниду. Такая у меня и жизнь хреновая, и кризис, и не любит никто, и молоко убежало. И всяк дурак норовит обидеть, не стесняется ничего.
Только верилось мне всегда, недотыкомке, что есть на Земле место, где всякая тварь, вроде меня, сочувствия достойна. Слова доброго. Приходишь в такое место, жалуешься на судьбу–злодейку, а и все–то тебя ласкают, гладят, кормят тебя пастилой.

Сегодня была в одном таком месте. Называется автомойка сочинская. Там одна женщина из-за угла на меня ведро мыльной срани вылила.
А потом наступило оно - счастье. Круглый смешной армянин стянул с себя расписной лапсердак. Худенький мальчик с усами метнулся за кофе. Мягкая рыжая буфетчица погрела пирожок. А потом они сидели и слушали, сидели и слушали. Про молоко и кризис, про Питер и Абхазию, про сероглазого мальчика и перекошенное рыло судьбы.

Через час вообще выяснилось, что машина, проехавшая с нами от Парижа и до Техаса - белая. Белая, так отмыли. Вообще-то она бежевая была, в серой продриси. Но оно вон как в итоге повернулось. Удивительный день. Как во чреве мачехи.