1987 год.
Первая попытка Трампа договориться с русскими

Проверил: те же самые формулировки и в Конституции УССР 1978 г. То есть в 1978 г. конституционно было зафиксировано существования республиканского гражданства в рамках союзного. Этот институт был спящим, но совсем недолго.

Справка НКВД 1938 года с проверкой биографии маршала Блюхера до 1917 года.
Если коротко - не было такого человека до момента появления в мае 1917 года в Самаре.
Откуда взялся - непонятно.

А потом в 1938 году в тюрьме во время пыток ему выбили глаз и положили в руку.
Лично Берия руководил допросом.
Так и не сказал, кто он и откуда.
Забили до смерти.

О «немецком засилии» в Российской империи

https://t.me/aeternahistoria/6780

https://t.me/aeternahistoria/6781

Ознакомление с вариантами решения по совещанию советских историков в 1944 году раскрывает интересные моменты

Работа над документом была поручена Жданову. Остались два рукописных и шесть машинописный черновых вариантов с пометками Сталина. То есть работа была крайне скрупулёзной.

И что крайне важно, и Жданов, и Сталин выражали беспокойство по поводу трактовки истории с русских национальных позиций.

Из проекта постановления 12 августа 1944 г., отправленного Ждановым Маленкову и Щербакову.

«Тарле и другие историки не скрывают, что ими руководят в данном случае конъюнктурные задачи. Они говорят о злободневной политике и новой диалектике 1944 года. Они утверждают, что если советская историческая наука не откажется от своих положений, не признает, во-первых, прогрессивной роли завоевательной политики царизма, во-вторых, царской России, как представительницы русского народа, как единственного представителя коренных интересов русского народа, в-третьих, советской власти, как представительницы традиционной завоевательной политики русского царизма, то в этом случае, якобы, массы советского народа теряют стимул к войне против фашистской Германии, лишаясь цели, и что советскому патриотизму нет пищи для развития в этом случае. Не трудно понять, что это есть клевета на советский народ. Советский патриотизм вырос и укрепился на основе борьбы лучших представителей русского народа с царским самодержавием, буржуазией и их захватническими империалистическими вожделениями. Он вырос и укрепился в результате свержения власти помещиков и буржуазии, установления советской власти... Он основан, далее, на расцвете в условиях СССР всех тех талантов, способностей и лучших качеств, которыми всегда обладал русский народ». (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 3. Д. 77. Л. 206-207)

На оборотных сторонах Сталиным сделаны пометки: «Сов. патриотизм окреп в годы Отечественной войны. Единство народов»; «Попытки подменить квасным патриотизмом. Истинные и квасные патриоты в прошлом. Чернышевский - Пушкин. Аракчеев - царизм». (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 3. Д. 77. Л. 206 об., 207 об.)

Как указывал Буассье, римская древность — удобная арена для современных страстей. Давеча Александр Гельевич объявил республику профанной. Звучит, как всегда, хлёстко, но исторический опыт Античности и Средневековья суждение это опровергает.

Во-первых, у классиков «республика» не является антиподом монархии. Аристотель говорит о politeia как об общем устроении города; Полибий описывает смешанную конституцию, где монархический элемент магистратур, авторитет сената и сила народных собраний уравновешивают друг друга; Цицерон называет res publica «достоянием народа», то есть общим правовым и ценностным порядком, не исключающим фигуру царя. Это объяснимо в классической рамке: politeia мыслится прежде всего как реальность целеполагания общины, а уже затем — как набор институтов. Лучшая полития направляет к добродетели, а учреждения, как бы ни были важны, вторичны по сравнению с воспитанием нравов. Поэтому республика живет не только законами, но и paideia, которая делает закон возможным. Модерная схема «монархия против республики» не имеет отношения к классической традиции словоупотребления, следовать ей – значит вставать на сторону «достижений» Нового времени.

Во-вторых, республиканская «вертикаль» тоже существует, но представляет собой не культ личности, а веру в священный порядок. Римляне чтут mos maiorum, календарь, присягу, память понтификальной коллегии, а sacra publica соединяют обряд и право. Священен не человек, а благой порядок и цели благой жизни (в аристотелевском смысле). Сердце общины – не чья-то частная воля, а общий закон.

И в Средневековье республика не теряет нерва священного. Августин переосмысляет старую формулу: народ — это разумное множество, соединённое согласием (concordia) вокруг общих предметов любви, и достоинство политии зависит от правильного ordo amoris. Священное проявляется не в харизме личности, а в порядке любви, что делает res publica делом народа и одновременно объектом благоговения. Фома Аквинский возвращает момент ratio: закон предстаёт распоряжением разума ради общего блага (bonum commune), изданным тем, кому вверена забота об общине, и должным образом обнародованным. Он обязателен постольку, поскольку выведен из естественного закона, и связывает всех — включая правителя. Предписание, служащее частной выгоде, есть порча закона и начало тирании, разрушающей порядок общего дела.

Канонисты и городские статуты превращают общину в universitas с клятвой, литургическим циклом, процессией и судом — в корпус, где сакральное не растворяется в воле правителя. Политический горизонт Res publica Christiana в Европе выходит за пределы одного трона: два меча, спор папства и империи, соборы и сословное представительство собирают «дело публики» на разных уровнях. Монархия легко сосуществует с республиканскими элементами — клятвой сословий, самоуправлением городов и правом сопротивляться насилию властей. Это и есть «сакральная республика» в широком смысле: порядок, составляющий существо верховной воли, не принадлежащей ни одному смертному, и связывающий власть сетью правил.

Таким образом, тезис о «профанности» бьёт мимо цели. Профанирует священное не республика, а госаппарат, который вульгаризирует пространство политического и ставит его на службу частной воли. Смертный бог Левиафан любит объявлять себя единственной святыней, но, в отличие от привычной христианам модальности, просит не веры, а покорности. Республика же держится на присягах и статутах, открытом слушании и праве возражения (от provocatio и intercessio до апелляций), признании за меньшинством права быть услышанным — и, главное, конечно, на общем деле.

Наконец, о «Цезаре сейчас, Августе потом». Как известно, чрезвычайная регентура спасает один раз, но превращает исключение в привычку. Имперская сакрализация центра приглушает шум комиций, но вместе со спорами уходит свобода, а за ней и ответственность. Римская и средневековая традиции держались не на отсутствии священного, а на особом с ним обращении. Республиканская вертикаль, разумеется, существует, и это вертикаль добродетели, более существенная и реальная, чем любой культ личности.