Говорили в комментариях про кремацию и всякие безбожные погребальные фестивали, устроенные в Москве. На этом фоне я вспомнил любопытную выдержку из дневников детского писателя Корнея Чуковского.

«Вчера черт меня дернул к Белицким. Там я познакомился с черноволосой и тощей Спесивцевой, балериной, – нынешней женой Каплуна. Был Борис Каплун – в желтых сапогах, – очень милый. Он бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. – Не поехать ли в крематорий? – сказал он, как прежде говорили: «Не поехать ли к "Кюба" или в "Виллу Родэ"»? – А покойники есть? – спросил кто-то. – Сейчас узнаю. – Созвонились с крематорием, и оказалось, что, на наше счастье, есть девять покойников. – Едем! – крикнул Каплун. Поехал один я да Спесивцева, остальные отказались. Я предложил поехать за Колей в Дом Искусств. Поехали. Коля – в жару, он бегал на лыжах в Удельную, простудился – и лежит. Я взял Лиду, она надела два пальто, и мы двинулись. Мотор чудесный. Прохожие так и шарахались. Правил Борис Каплун. Через 20 минут мы были в бывших банях, преобразованных по мановению Каплуна в крематорий. Опять архитектор, взятый из арестантских рот, задавивший какого-то старика и воздвигший для Каплуна крематорий, почтительно показывает здание; здание недоделанное, но претензии видны колоссальные. Нужно оголтелое здание преобразовать в изящное и грациозное. Баня кое-где облицована мрамором, но тем убийственнее торчат кирпичи. Для того чтобы сделать потолки сводчатыми, устроены арки – из... из... дерева, которое затянуто лучиной. Стоит перегореть проводам – и весь крематорий в пламени. Каплун ехал туда как в театр и с аппетитом стал водить нас по этим исковерканным залам, имеющим довольно сифилитический вид. И все кругом вообще сифилитическое: мрачные, каторжные лица с выражением застарелой зубной боли мрачно цепенеют у стен. К досаде пикникующего комиссара, печь оказалась не в порядке: соскочила какая-то гайка. Послали за спецом Виноградовым, но он оказался в кинематографе. В печи отверстие, затянутое слюдой, – там видно беловатое пламя – вернее, пары напускаемого в печь газа. Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. Я пошел со Спесивцевой в мертвецкую. Мы открыли один гроб (всех гробов было 9). Там лежал – пятками к нам – какой-то оранжевого цвета мужчина, совершенно голый, без малейшей тряпочки, только на ноге его белела записка «Попов, умер тогда-то».

– Странно, что записка! – говорил впоследствии Каплун. – Обыкновенно делают проще: плюнут на пятку и пишут чернильным карандашом фамилию.

В самом деле: что за церемонии! У меня все время было чувство, что церемоний вообще никаких не осталось, всё начистоту, откровенно. Кому какое дело, как зовут ту ненужную падаль, которую сейчас сунут в печь. Сгорела бы поскорее – вот и всё. Но падаль, как назло, не горела. Печь была советская, инженеры были советские, покойники были советские – всё в разладе, кое-как, еле-еле. Печь была холодная, комиссар торопился уехать. – Скоро ли? Поскорее, пожалуйста. – Еще 20 минут! – повторял каждый час комиссар. Печь остыла совсем. Сифилитики двигались как полумертвые.

Но для развлечения гроб приволокли раньше времени. В гробу лежал коричневый, как индус, хорошенький юноша красноармеец, с обнаженными зубами, как будто смеющийся, с распоротым животом, по фамилии Грачев. (Перед этим мы смотрели на какую-то умершую старушку – прикрытую кисеей – синюю, как синие чернила.) Долго и канительно возились сифилитики с газом. Наконец молодой строитель печи крикнул: – Накладывай! – похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб – медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу – и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх – «Рука! рука! смотрите, рука!» – потом сжигаемый весь почернел, из индуса сделался негром, и из его глаз поднялись хорошенькие голубые огоньки. «Горит мозг!» – сказал архитектор. Рабочие толпились вокруг. Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: «раскололся череп», «загорелись легкие», вежливо уступая дамам первое место. Гуляя по окрестным комнатам, я со Спесивцевой незадолго до того нашел в углу... свалку человеческих костей. «Летом мы устроим удобрение!» – потирал инженер руки.

Инженер рассказывал, что его дети играют в крематорий. Стул – это печь, девочка – покойник. А мальчик подлетит к печи и бу-бу-бу! – Это – Каплун, который мчится на автомобиле.

Вчера Мура впервые – по своей воле – произносила па-па: научилась настолько следить за своей речью и управлять ею. Все эти оранжевые голые трупы тоже были когда-то Мурочками и тоже говорили когда-то впервые – па-па! Даже синяя старушка – была Мурочкой».
(3 января 1921).

Старуха в куртке неопределенного цвета стояла у бордюра и продавала початки кукурузы. Один, очень красивый початок, торжественно держала в руке, как факел. Казалось, будто она выхватила его из рук Хрущева на агитационном плакате. Второй початок — куцый, со спутанными, нечесаными волосами, делавшими его похожим на тетку-алкоголичку, — торчал из клетчатой сумки.

Холодно, шел снег вперемежку с дождем. Старуха с желто-зеленым початком напоминала статую Свободы посреди бури. Люди, которые выходили из соседней "Пятерочки", могли ориентироваться на нее, как на маяк. Они — корабли, плывущие из Старого света в Новый, а она предвосхищает дельту Гудзона. Ликуйте, душные трюмы, за спиной старухи раскинулся Вавилон.

Мне захотелось рассмотреть этого человека поближе и купить у нее кукурузу.

— А вы здесь давно стоите? Я не видел вас прежде, каждый день здесь хожу, — спросил у старушки.
— А вот, как ноябрь наступил, я и стою. До этого копаюсь в саду. Это остатки урожая, возьмите кукурузу, молодой человек, — сказала она, не опуская руки, а потом добавила, — сварите с солью.

Я засунул кукурузу в рюкзак и пошел вдоль серой улицы, втягивая голову в воротник на манер черепахи. Шел и думал, что если хлебосольный сентябрь и даже, пожалуй, октябрь могут символизировать пышногрудые жены с венками из цветов-сентябринок и рогами изобилия из которых валятся на столы красные яблоки, виноград и картофельные клубни, то с ноябрем — совсем другая история. Ноябрь символизирует старуха со своим початком — старуха-статуя Свободы, старуха-Прометей.

К ноябрю осень теряет романтический флер, все вокруг меркнет, готовится к спячке, и "очей очарование" превращается в холодную, злою труху. Желтые листья, которые не сгребли в кучи, тускнеют и лежат мелкой крошкой, втоптанные в грязь тротуаров. В ноябре они цвета охры, как будто это не листья, а краска, осыпавшаяся со старой фрески.

Ноябрь, это время, которое так не любят "люди на позитиве", потому что ничего позитивного в ноябре нет: поэтическая золотая осень уже ушла, а суровая зима, которая укроет все под снегом и заморозит, еще не пришла.

Многие не любят ноябрь. Они ходят по городу, клацают зубами, бормочут под нос стихи Веры Полозковой, слушают в наушниках "нового Пелевина", украдкой, под столом кофеен, поглядывают на контрабандного Дудя. VPN-сервер перевез его в Россию в фуре-рефрижераторе под видом мороженой мойвы и поэтому от его слов такой дурной запах. Люди живут своей жизнью и злословят, злословят, злословят ноябрь.

А он, меж тем, очень полезный и славный месяц, он — старость года.

Напоминает глупому человеку, привыкшему развлекаться и хихихать, о том что и он постареет и будет, возможно, как та старуха с початком, ходить в блеклых куртках, шаркать ногами, спотыкаться и класть валокордин под язык. Человеку, который любит хихикать, очень страшно класть валокордин под язык и шаркать.

Ноябрь дает возможность опомниться, остановиться, успокоиться и собраться с мыслями. Он забирается под куртку и холодными, заскорузлыми пальцами хватает тебя за теплое брюхо:

"Пока ты хихикаешь, кто-то плачет", — прошепчет ноябрь, и человек перестанет корчить рожи, а пойдет и скупит у старушку всю ее кукурузу, чтобы сварить дома с солью.

Парадоксалист Достоевского — герой его "Записок из Подполья" — это человек циничный, злобный, нервный и по-своему несчастный. Эдакая муха, промежду делом прихлопнутая газетой, но не добитая окончательно. Такие люди нередко истово ненавидят в первую очередь самих себя, а заодно и всех остальных. Их часто можно было услышать в эфире одной столичной радиостанции, где они размышляли о том, как нам обустроить Россию.
Впрочем, речь не о них.

Герой Достоевского кричал ошалевшей блуднице: "Потому что я только на словах поиграть, в голове помечтать, а на деле мне надо, знаешь чего: чтоб вы провалились, вот чего! Мне надо спокойствия. Да я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить..."
Чтобы истолковать фразу, нужен контекст, но даже без него понятно, что автор транслирует идею, которая тихой сапой вошла в голову современного человека и встала там во главу угла. Люди по поводу и без оного кричат, причмокивая: "Караул!", "Вы не имеете права!", "Вы нарушаете мои права!", кидаются в полицию булыжниками, но не за униженных и оскорбленных того же Достоевского и не за ради рая на земле, а за то, чтобы им "чай всегда пить". Весь сытый протест "десятых", лоснящийся, мерцающий в лентах новостей на "айфонах", подтверждает это. В общем-то, здесь и так все понятно.

А вот непонятно другое: что происходит в голове у человека, который этой страшной, отчаянной и по большому счету апокалиптической фразой нервного, дошедшего до исступления Парадоксалиста, рекламирует чай? Случайно наткнулся на рекламу в ВК: теплая, ламповая компания "Домашние истории" занимается продажей чая и меда. Крафтовых, разумеется. И вот они предлагают чай "Достоевский" с чабрецом и смородиной, используя в качестве слогана исповедь героя "Записок из подполья". Как это вообще возможно?

Вот сидят в модном лофте умные ребята с университетским образованием, в теплых свитерах с оленями, у них мозговой штурм. Сидят, пьют латте и смузи, гадая, как рекламировать бренд? У кого-то мигнула мысль, словно лампочка светодиода, а что если.... А что если... мы возьмем фразу про чай из Достоевского, которую я где-то слышал и напишем ее у нас на сайте, да еще и на коробке? "Я придумал!", — закричал Петя или Василий или какая-нибудь Виолетта, и пошло-поехало... В итоге, все разошлись довольные собой, в мыслях о том, что своим чаем они не просто зарабатывают себе на смузи и ипотеку, а приобщают потребителей к великой русской литературе. И как чудно, что потребители эти — тоже в свитерах с оленями и с латте.

Братцы и сестрицы, если вы думаете, будто солдаты нового мирового порядка будут пить "Кока-коллу", то вы ошибаетесь: они будут пить чай "Достоевский" и смотреть на вас добрыми, немного усталыми глазами. А мы же возьмем наш топорик с синей изолентой на рукоятке и отправимся в лесок за чагой.

Радость противостоит не грусти, а небытию.

Новое кино "Субстанция" с Деми Мур — очень ироничный и жуткий фильм. Смотреть его впечатлительным людям и беременным женщинам ни в коем случае нельзя, но кто не брезглив — оценит по достоинству.

Картина в целом о том что в реальности представляет собой общество победившей телесности , такого гротескного материализма с его фитнесс-клубами, фитоняшками и маниакальной фиксацией на здоровье.

Создатели картины довели это все до абсурда и как бы вывернули симпатичную картинку культа тела и — что удивительно для западного кино — трансгуманизма, наизнанку , обратной стороной , кишками наружу.

P.S.
Я недавно был в термах "вода". Там много саун. В одной из них парились мужики — по виду бандиты — и они о чем-то говорили. О чем могут говорить бандиты? Ну, например, о марках бетона, кто какую кичу греет и, не знаю, может быть, о какой-нибудь пацанскрй философии или просто о философии. Прислушался — говорили о пищеварении и бадах.

А фильм все же посмотрите, но только для сильных духом .

Арво Пярт прекрасный композитор-минималист. Он очень хорош, но кто-то посоветовал ему посвятить свою "Четвертую симфонию" убийце и подонку Ходорковскому. И теперь я — увы — не могу слушать Пярта — сквозь мелодию прорывается клацанье зубов .

Это, наверное, Звягинцев его надоумил. Пярт с ним много работал.

В последнее время я стал замечать все больше и больше людей с подозрительно белыми, как погребальные одежды, зубами. Они меня немного пугают. Идеально ровные, белоснежные зубы, словно распечатанные на 3D принтере, сразу выдают подвох. Как будто мне вот-вот начнут всучивать баснословно дорогой пылесос или "готовый бизнес".

Подсознательно понимаешь, что людей с такими естественными зубами просто не бывает. Как не бывает человека с симметричным лицом. Попробуйте для эксперимента при помощи "фотошопа" разрезать свой портрет пополам, отразить одну из сторон и склеить физиономию заново. Вы не узнаете себя. С монитора на вас посмотрит совсем иной человек, как из заколдованного зеркала, другой. Наверное, у Антихриста будет симметричное лицо. И идеально ровные, белые зубы.

Я догадываюсь, что в подавляющем большинстве случаев обладатели этих роскошных, "голливудских" улыбок имеют их не от природы и не баснословных деньжищ, а просто потому что вставили себе виниры. Сейчас это модно и относительно недорого. Я встречаю таких людей даже в "Пятерочке" и в очереди "ГорВодоКанала". Но, что они хотят этим сказать?

Белые, ровные зубы — индикатор бытийного благополучия. Наверное, поэтому в США такой культ дантистов. Богатым, успешным людям, хочется демонстрировать свой успех и клацать зубами. Многие из них еще не догадываются, что здоровыми зубами можно не только клацать или кого-нибудь грызть, но и скрежетать. И в этом отношении зэкам, бездомным, странникам и калекам в каком-то смысле даже повезло, ведь скрежетать им нечем.

Почему люди с этими неестественными зубами вызывают подсознательное отторжение? Потому что откровенно демонстрируют намек на идеальность. А от всего якобы перфектного, будь то: порядок в доме, фигура, отношения с близкими, форма носа, или политическая система, всегда пахнет жжеными проводами, валакардином и расстрельным рвом. Мир не может быть идеальным – никак и никогда. Идеал в мире – это концентрированный рационализм, дистиллированная вода, в конечно итоге – ноль.

У нас если и есть что-то хорошее, то оно почти всегда кривенькое, косенькое, с грехом пополам, но зато настоящее, человеческое, живое. Как УАЗ “Буханка” или первый пирог, самостоятельно испеченный дочерью. А все гадкое часто подается как идеальное, хотя на деле почти всегда является яркой оберткой без содержимого.

Кстати, это вовсе не говорит, будто не нельзя стремиться к лучшему – можно. До идеала хорошо бы всегда чуть-чуть не дотягивать. Счастливее будешь. Так, например, просто миловидные девушки как правило счастливее, чем писаные красавицы с “модельной внешностью”, а талантливые люди счастливее гениальных.

Но с другой стороны, в человеческой природе есть странная установка, словно прошитая в глубинных настройках души, стремиться к идеалу. Наверное, это воспоминания об утраченном рае. Неужели, установка виниров в своем корне имеет такую же мотивацию? И смех и грех.

Небольшая история к празднику иконы Казанской Божьей матери.

***

Евмен Карпов в миру трудился слесарем-ремонтником на Металлургическом комбинате, а накануне каждого воскресного дня уходил в небольшой Свято-Троицкий храм. Церковь стояла в том месте, где холодный бетон городской окраины упирается в теплые бока деревенских срубов. Соответственно, ее прихожанами были либо древние старушки из поселка — они ковыляли к заутрене, сгорбясь буквой «Г» — либо относительно молодые люди из нового спального района «Большие лопушки». Те приезжали на машинах и хаотично расставляли их вокруг храма.

Немного неотмирный, холотостой и нелюдимый Евмен служил алтарником и уставщиком.. Когда-то его благословили поступать в семинарию, но он, отучившись всего семестр, вернулся в город и продолжил панормарить. «Что б священником быть — это же жениться надо, а я не хочу, в монастырь тоже не пойду, не по мне, я лучше так, бочком», — говорил Евмен румяному, похожему на каравай, попу — отцу Досифею.

Евмен приходил перед вечерней, оттирал воск от пола, протирал пыль с икон, расставлял полевые цветы по вазам и аккуратно раскладывал красные, зеленые, желтые стикеры в богослужебных книгах. От его закладок они походили на разноцветных ежей.

В уставе неразговорчивый пономарь никогда не путался, и поэтому весь клир и причт его очень любили. Молодой дьякон — отец Никанор — мог по привычке листать инстаграмм в ожидании богослужения, зная, что ученый Евмен уже все подготовил.

На закате начиналась вечерня. Немногочисленные старухи скрипучими голосами пели псалмы и стихиры, рядом с ними стояли крепкие бородатые юноши из Лопушков. Они не знали куда деть руки и зачастую скрещивал их на животе, как вратари. Евмен поглядывал за прихожанами, и хоть его вид и был суров, но в душе он умилялся и радовался. «Надо же, как Господь все премудро устроил: старухи, пацаны из Лопушков, благодать», — думал алтарник, разжигая кадило.

После службы Евмен обычно прогуливался вдоль церкви, а потом заходил в тесную каморку под колокольней. Там пономарь блаженствовал: ел бутерброды, запивая их коньяком из фляги. После ужина он торжественно доставал из рюкзака «Житие Саввы Освященного по пергаментной рукописи XIII века». На 29-й странице книги имелся жирный отпечаток большого пальца, а следующие листы были словно никогда и не тронуты. Евмен брался за чтение, но странице на пятой его нос неизменно начинал ловить карасей. Иногда это случалось на 16-й странице, в редких случаях — на 29-й. Так и засыпал — в обнимку с книгой. Тем не менее, ровно в семь утра воскресения в церкви уже пахло хлоркой, свежевымытым полом и одеколоном «Саша», которым пономарь протирал иконы.
.
Однажды после службы, убрав все огарки с подсвечников, Евмен увидел мужчину средних лет с пакетом из «Пятерочки». Визитер стоял у притвора и оглядывался. Мужчина явно был не из числа бородатых лопушковских парней: гладко выбритый, с модной стрижкой и аккуратным пузиком, как у беременной женщины на 5-6 месяце.

— Здравствуйте, служба закончилась, батюшка уже уехал, приходите на вечерню, — сказал Евмен визитеру.
— Да мне не батюшку, может быть, вы поможете? Я, вот, принес тут, — мужчина нервничал и слабыми руками передал пономарю пакет. — Это моей бабушки иконы. Она умерла 10 лет назад, мне квартиру оставила, однушку. Живу там. Иконы в углу стояли, на такой полочке, специальной.
— Так оставили бы на полочке, стоят себе и стоят. Вы в Бога-то веруете?— равнодушно спросил Евмен.
— Ну как, верую, конечно, в душе, — застенчиво ответил мужчина.
— Вот и хорошо. Оставьте себе иконы, ежели веруете, тем более, в душе.
— Там сейчас места нет, понимаете, я ремонт недавно сделал.
— И что ж там теперь?— спросил пономарь.
— Телевизор, — сказал беременный мужчина, а потом, как бы оправдываясь, произнес, — Сони, 32 дюйма. Знаете, думал на антресоли положить, но меня кто-то гнетет. Может быть, они у вас побудут?

Евмен не стал спорить, кивнул, поблагодарил жертвователя и ушел в свою каморку. Развернул пакет. В нем лежало три старинных, рукописных иконы: Спасителя, Казанской Богоматери, и образ неизвестного святого, облупившийся, полустертый. Отчетливо разглядеть можно было лишь отдельные фрагменты иконы: высокий лоб святого, как у Апостола Павла, посох и какой-то свиток в руке.

«Что же это за икона?», — размышлял Евмен. Потом перевернул образ и на коричневой доске увидел надпись в углу: «​Преподобне​ ѻтче ​Савво​ Ѻсвѧщенный».

«Преподобный Отче Савва, моли Бога о нас», — пробормотал Евмен и полез в рюкзак за книгой. В этот день он прочитал ее до конца.

Оказывается, власти Киева переименовали улицу Челябинскую. Теперь она носит имя филолога середины XIX века, уроженца Черниговщины Пантелеймона Кулиша.

Стало интересно, чем же знаменит пан Кулиш? Выяснилось, что был поэтом, редактором, народным просветителем и в числе прочего придумал упрощенную грамматику, а также азбуку для жителей Малороссии. Не в пику москалям, а чтобы малороссам было проще учиться писать и читать.

В 1866 году в одном из писем к галицкому защитнику «единства русской народности от Карпат до Камчатки» Якову Головацкому Кулиш писал из Варшавы (русского, кстати, города на тот момент):

«Вам известно, что правописание, прозванное в Галиции «Кулешовка», изобретено мной в то время, когда все в России были заняты распространением грамотности в простом народе.

С целью облегчить науку грамоты для людей, которым некогда долго учиться, я придумал упрощенное правописание. Но из него теперь делают политическое знамя. Полякам приятно, что не все русские пишут одинаково по-русски; они в последнее время особенно принялись хвалить мою выдумку: они основывают на ней свои вздорные планы и потому готовы льстить даже такому своему противнику, как я…

Теперь берет меня охота написать новое заявление в том же роде по поводу возвеличивания ими «кулишивки». Видя это знамя в неприятельских руках, я первый по нему ударю и отрекусь от своего правописания во имя русского единства».

Кроме того, Кулиш является автором романа «Чёрная рада, хроника 1663 года», посвященного борьбе за гетманский титул после смерти Богдана Хмельницкого.

В эпилоге романа Кулиш писал, что обдумывая своё сочинение, он желал: «…каждому колеблющемуся уму доказать, не диссертациею, а художественным воспроизведением забытой и искажённой в наших понятиях старины, нравственную необходимость слияния в одно государство южного русского племени с северным».

В общем, перемога традиционно превратилась в зраду. Кулиш-то, оказывается, вон чего.

Когда Киев вновь станет русским городом, когда из него изгонят бесов в Киево-Печерской Лавре, отмоют, отшоркают суровой мочалкой из лыка, отпарят, отобьют березовыми вениками, облачат в чистое исподнее и уложат отсыпаться на печи, улицу Кулиша не нужно будет переименовывать обратно в Челябинскую. Пусть так и останется — Кулиша, он ведь наш человек.

А Челябинской назовут улицу в каком-нибудь новом прекрасном районе, где "стены домов — даже высоток — будут увиты плющом".

А вот и сам Кулиш в моднейшей шапке, под которой можно спрятать, например, самовар.

Надо же, а ведь я не знал, что название нот: До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля, Си, появились благодаря латинскому гимну Иоанну Крестителю Ut queant laxis. Названия нот соответствуют первым слогам в строках распева.

UT queant laxis
REsonare fibris
MIra gestorum
FAmuli tuorum,
SOLve polluti
LAbii reatum.

Такую систему предложил в XI веке теоретик музыки, монах-бенедиктец Гвидо д’Ареццо. Вот как оно, оказывается.
Кстати, распев до сих пор используют на католической литургии во время празднования Рождества Иоанна Предтечи.

P.S. Этому же монаху принадлежит и дидактическая методика изучения мелодий по руке, которая так и называется "Гвидонова рука".

В районе Донского монастыря есть два кладбища. Одно старое, где похоронены князья, статские советники, купцы первой гильдии, Иван Шмелев с супругой, Иван Ильин, Деникин, множество самых разных людей с русскими и, реже, немецкими фамилиями. Все они (кроме указанных выше писателей и Деникина) жили и умирали преимущественно в ХIХ веке.

А за монастырской оградой — новое Донское кладбище. Оно более крупное и пестрое, окруженное глухой стеной-колумбарием с нишами-окошками для погребальных урн. С них внимательно смотрят чёрно-белые и бледно-жёлтые мужчины, женщины и дети, как с этикеток каких-то неведомых лимонадов, наливок и вин.. Очень странное зрелище, будто идешь мимо длинного-предлинного серванта с пыльной, забытой посудой.

Памятники на новом Донском, конечно, попроще, в стилистике 50х-70х годов, хотя и интереснее, чем на обычных городских кладбищах.

Фамилии уже по большей части еврейские: Кофманы, Шульманы, Каупфманы. Отличаются и эпитафии. Если на старом кладбище они сухие и строгие: "В руце твои, Господи Иисусе Христе, предаю дух мой", то на новом — хаос и эклектика. Есть сухие канцелярские справки: "Доктор медицинских наук профессор Золотовский Борис Львович". Есть пафосные и гротескные воззвания. Например, на одной могиле я прочитал странную фразу: "Да святится имя твое, любимый муж, папа и дедушка Исаак Ильич". Часть эпитафий носят революционный, плакатный характер, вроде: "Здесь покоится непримиримый борец с самодержавием Рахиль Моисеевна Бент", а с фотографии полуулыбается бабушка-божий одуванчик в платочке, повязаном на русский манер, под подбородком. С первого взгляда даже и не скажешь, что Рахиль Моисеевна, да еще и "борец".

Непримиримые борцы с самодержавием , если ухитрялись перескочить 37-38 и 41-45 годы живыми и невредимыми, умирали своей смертью как раз в 50-е и позже. Кстати, этим новое кладбище существенно отличается от старого. Если в ХIХ веке средний возраст умерших — а там похоронены , очевидно, богатые люди — лет 55, то в ХХ веке, на новом Донском, уже под 70.

Поздней осень там совершенно особенная, просто удивительная атмосфера. Ходишь и думаешь, надо же, такие разные люди, с такой разной жизнью, а лежат практически рядышком — через стену. Земля уравняла всех: непримиримых борцов с самодержавием и его охранителей.

Гуляйте по кладбищам, милые сестрицы и братцы, это, как говорил наш возлюбленный Веня Ерофеев :"Лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма".

Трамп снова президент США. Особых восторгов я тут не испытываю, потому что нужно быть полным идиотом, чтобы сливать "украинский" проект, который при минимуме издержек приносит много выгод Америке. Они будут выжимать эту несчастную Украину до последней капли и дойдут вплоть до мобилизации беременных женщин и младенцев. Ничего лично — просто бизнес. Использовать сумасшедших "громодян" в качестве дубины, которой можно лупить по морде русского медведя — это прекрасно. Дубина рано или поздно сломается, о ней забудут и возьмут новую.

Но вместе с тем, Трамп даже со своим ультракапитализмом все же чуть-чуть более симпатичен, чем эти ЛГБТ-рептилоиды-демократы. Но это вопрос в духе, какие обои в сумасшедшем доме лучше? Желтые или голубые, или желто-голубые?

В кадре — три космонавта: Кэтрин Колман, Дмитрий Кондратьев и Паоло Несполи. Американка Кэтрин и итальянец Паоло дежурно улыбаются, а Дмитрий спокойно и сурово смотрит перед собой.
“Почему этот русский не улыбается?” — вопрошали иностранцы, комментируя новость об очередном полете на МКС, проиллюстрированную снимком космонавтов. “Такое поведение является проявлением агрессии!”, — писали утонченные натуры различных гендеров. А зачем ему улыбаться — впереди бездна, холодный, безжизненный вакуум, неужели это смешно?

Русский человек не привык улыбаться просто так, из вежливости, как лакей, хотя в России даже лакеи сохраняют право на искреннюю улыбку и напрягают мышцы лица лишь тогда, когда сами этого захотят. “Смех без причины — признак дурачины”, — говорит русский, недоумевая почему-то кто-то остервенело хохочет над чужим горем или над несмешной шуткой уродца из “Камеди-клаба”. А иностранцы не понимают, как одно проистекает из другого. Вежливая улыбка и участливое “you okay?” в ответ на чей-то пронзительный взгляд — разве это является безумием, а не наоборот?

Нам не нравится, когда перед нами кто-то обнажает стройные ряды белоснежных зубов, как бы демонстрируя свое хищное превосходство и здоровье. Мы по опыту знаем, что от такой улыбки часто пахнет ружейной смазкой. Знаем и не улыбаемся в ответ. Впрочем, иногда и улыбаемся, если захотим: по настроению. Можем идти и заливисто хохотать, как ручей течет, но не без причины, а над чем-нибудь по-настоящему смешным, например, над тем, как забавно человек корчит рожу, когда фотографируется для “инстаграма”, желая показать, будто он успешный. Идем и смеемся, встречая разные взгляды: понимающие, осуждающие, боящиеся. “You okay?”, “You okay?”,“You okay?”,“You okay?”. Русский любит все делать не к месту: улыбаться, хмуриться, жить и умирать.

Есть еще одна характерная фотография: зима 1942 года, Финляндия, русский солдат, который перед расстрелом улыбается на камеру. Явно не к месту. Через мгновение он умрет, а на его лицо с застывшей улыбкой будет падать и не таять снег.

Хотите найти настоящую русскую улыбку? Ищите ее в снегу.