Сотни тысяч людей в эти дни подвергаются насилию на рабочих местах — полным ходом идёт подготовка к административному нагону на выборы президента. Для кого-то зарегистрироваться и проголосовать это мелкая формальность среди других просьб начальства. Для кого-то естественная и привычная ежегодная процедура. Но для многих это настоящее насилие.

Уже много лет накануне выборов мне пишут самые разные люди с жалобами на то, что их заставляют регистрироваться в ДЭГ или просто голосовать вопреки их воле. Их запугивают, шантажируют, «прогибают». Для бывалого политактивиста это может звучать слабовато по сравнению с репрессиями силовиков. Но нельзя недооценивать это массовое и систематическое политическое принуждение в масштабах всей страны — оно ещё много лет будет мешать восстановлению политической субъектности народа.

Административная мобилизация явки имеет решающее значение для российской электоральной системы. Миллионы подконтрольных сотрудников всевозможных органов власти, подведов и корпораций — это электоральная база режима. Помимо прямого эффекта (голоса за кого надо) она даёт и архиважный косвенный эффект — люди вокруг видят эту явку и начинают верить в органический путинский электорат, который якобы добровольно поддерживает режим и начальство.

В связи с этим мне кажется важным чётко сформулировать две мысли.

1) Если вы сами (пока) не стали жертвой такого принуждения, то постарайтесь не поддаваться мыслям о том, что принуждаемые «бюджетники» и другие работники добровольно слушаются начальства или плохо сопротивляются. Есть большое количество людей, которым это не нравится, но которые не имеют достаточных ресурсов (экономических, моральных, информационных) для эффективного сопротивления. Если вы сталкиваетесь с такими людьми, постарайтесь поддерживать их, а не отталкивать.

2) Если вы столкнулись с принуждением к голосованию на рабочем месте, то помните:
(а) принуждение к голосованию и тем более какие-либо санкции за сопротивление незаконны, за это принуждающим положена административная ответственность;
(б) реально уволить человека чаще всего очень трудно, это требует больших усилий со стороны начальства и многих недель, а после сдачи отчёта по голосованию начальник скорее всего уже не будет возвращаться к этому.
Для минимального правового ликбеза и более уверенного общения с начальством погуглите «что делать, если на работе заставляют голосовать», есть много хороших правовых материалов.

При этом я прекрасно понимаю, что на практике у начальства бывает огромная власть над подчинёнными, и отказ голосовать может обернуться если не увольнением, то понижением, лишением премии, травлей и прочими унижениями.

Поэтому необходима система поддержки тех, кто не хочет голосовать по указке на работе. Юридической справки недостаточно, людям нужно оказывать социальную поддержку, то есть показать, что они не одни перед работодателем, что их будут защищать и поддерживать. К сожалению, никто из ресурсных оппозиционеров пока не занялся этим. Мы с товарищами тоже всегда задвигали эту задачу. Возможно, к сентябрьским выборам мы сможем к ней вернуться.

Всё-таки нет в наших условиях лучшего опыта для понимания проблем демократии, чем общее собрание собственников (ОСС) в многоквартирном доме.

У меня в доме УК сейчас проводит ОСС по капремонту. Звучит, конечно, как скука скучная, не то что выборы президента. Но это только снаружи, а внутри кипят страсти по самоуправлению.

Вот, например, звонит сейчас сосед и спрашивает, с кем нужно договориться, чтобы к видам работ добавили ремонт подъезда. Я сразу распознаю до боли знакомую постановку вопроса и вхожу в этот архитипичный разговор. Рассказываю, что по закону решение о капремонте принимается 2/3 собственников, что для этого нужно организовать инициативную группу и пройти по всем квартирам по 3-4 раза с уговорами проголосовать и так далее.

Такой ответ ему, конечно, не понравился: в соседних домах, мол, без всяких собраний сделали ремонт, и нам так надо. Моё возражение о том, что без собрания ремонты проводят по поддельным протоколам и это чревато бесконтролоьностью и воровством, не прошло. А дальше мы долго препирались о том, как должны приниматься такие решения. Выделю только три характерных довода.

Во-первых, с его точки зрения, собрать голоса невозможно, потому что у нас «полдома старые маразматики и арендаторы» (ака «полстраны орков и мигрантов»). На самом деле возможно, но действительно сложно, для этого нужна инициативная группа и много человеко-часов. А ещё для этого нужно уважать соседей и считать их равными себе. Помним: демофобия враг демократии.

Во-вторых, собрание это избыточная фигня, потому что ремонт в любом случае надо проводить. Человек уверен, что его точка зрения на ремонт единственно верная и разногласий тут быть не может: «Мы же с вами не хотим жить в свинарнике?». Классическая попытка закрыть дискуссию, представив своё мнение в качестве здравого смысла.

В-третьих, деньги на капремонт у нас в любом случае каждый месяц собирают вне зависимости от собрания, поэтому в наших интересах выбить хоть что-то для себя от тех, кто реально решает. На моё возражение о том, что реально решают только собственники все вместе своими голосами на ОСС, он ответил, что всегда есть «председатель» или «старший». Логика такая: если деньги собирают принудительно, то существует суверен, а значит, он (или его наместник) и решает. Здесь мы нащупываем важнейшее противоречие между демократией и суверенитетом.

Однако самый главный урок демократии в этом эпизоде, с моей точки зрения, в другом. Все мои устные рассказы о том, что подделывать документы нельзя, что у дома нет и не может быть других хозяев, кроме самих жильцов, что для хорошего ремонта в доме нам надо перестать рассчитывать на какого-то мифического «старшего» и брать самоуправление в свои руки — вся эта проповедь сама по себе не имеет ни малейшего практического эффекта для демократии.

Для демократизации нужно организовывать коллективные действия. На самом деле я должен был бы собрать инициативную группу соседей и вместе с ними проводить настоящее голосование с длительными обсуждениями и поиском общих решений (что я и делал два года назад). Вот из этой практической позиции я мог бы предложить соседу какое-то конкретное действие, а не только абстрактные демократические возражения, которые не оставляют ему никаких опций.

Но у меня самого сейчас не хватает личного ресурса на это большое дело, поэтому (при всём моём внутреннем негодовании от антидемократической философии соседа) я считаю, что ответственность за демократизацию тут есть не только на нём, но во многом и на мне. В демократической борьбе не всё можно сказать, есть часть, которую можно только сделать.

Затащили к нам в подкаст антрополога Дениса Сивкова, чтобы поговорить про космос. А именно про два конкурирующих взгляда на человеческий прогресс: в одном запуск космических ракет воплощает прогресс человечества, несмотря на глубокие социальные проблемы, а в другом космические программы выглядят издёвкой государств и богачей над проблемами миллиардов людей.

Почему мы вдруг говорим о космосе с антропологом? Потому что Денис Сивков не просто антрополог, а антрополог космоса. Что это значит — это мы тоже обсудили.

Смотрите на YouTube или слушайте на всех подкаст-платформах!

Один сложный вопрос о выборах

Важнейшей техникой управления результатами выборов в России с первых дней её постсоветской истории был административный контроль за составами и деятельностью избирательных комиссий всех уровней. Определение составов региональных, окружных и участковых комиссий всегда было заботой губернаторов и местных глав.

Так, например, мэр Лужков сам учредил МГИК и сформировал её состав в октябре 1993 года ещё до утверждения всяких положений о выборах. Председателем он сразу назначил своего заместителя и «главного по политике» в городе Анатолия Петрова. Чтобы понять его влияние на выборы, приведу один эпизод. По итогам первых выборов в Мосгордуму в декабре 1993 года в 31 из 35 округов большинство избирателей проголосовали за «Против всех», что по закону означало, что в этих округах должны пройти перевыборы. Однако Петров, как ни в чём не бывало, объявил выборы состоявшимися и выдал мандаты первым 35-ти депутатам.

Конечно, состав избирательных комиссией был разнообразный, но реальной работой по обеспечению всего процесса всегда занимались «тройки» — председатель, заместитель и секретарь. Эти позиции всегда были под контролем управ, префектур и мэрии. Андрей Бузин и Аркадий Любарев оставили чрезвычайно ценные исторические свидетельства того, как именно складывалась эта система в Москве. Одно из самых полезных чтений для понимания того, как устроена российская власть, на мой взгляд.

Так в чём же вопрос? Понятно, что исполнительная власть пользовалась своими ресурсами для построения удобной и управляемой избирательной системы. Понятно, что в будущем этого надо будет избежать. Реально сложный вопрос в том, кто и как должен обеспечивать работу избирательных комиссий.

Во-первых, это вопрос о кадрах. С самого начала работа избирательных комиссий ставилась руками чиновников из исполнительной вертикали с организационным опытом. Петров был завсектора по кадрам в ЦК КПСС. Следующий председатель МГИК (с 1995 по 2020 годы) Горбунов был аппаратчиком ЦИК СССР и занимался организацией выборов с 1970-х. «Тройки» УИК и ТИК в Москве давно фактически определяются управами и префектурами. Заместители префектов, курирующие работу ОИК и ТИК, обычно тоже выходцы из исполкомов.
Если даже в будущем мы сможем законодательно полностью исключить какое-либо участие чиновников в комиссиях, то кто возьмёт на себя эту работу?

Во-вторых, это вопрос об административных ресурсах. Комиссиям нужны помещения, оргтехника и канцелярия, зарплаты, правовое обеспечение (кто-то должен уметь писать положения) и т.д. и т.п. Всё это в России всегда обеспечивалось исполнительной властью. В частности, УИКи в Москве заседают в управах, что даёт главам управ особые возможности.
Допустим, что мы учтём этот урок и захотим обеспечить комиссии без участия исполнительной власти. Тогда какими ресурсами это можно будет сделать?

Демократические решения этих вопросов есть, но они потребуют серьёзного пересмотра сути исполнительной власти. Бузин и Любарев показывают, что желающих заниматься сложной и скучной работой в комиссиях извне администраций было мало, поэтому чиновники чаще всего без труда занимали пустующие места и брали процесс под контроль.

Была ли это заранее продуманная стратегия по узурпации власти с их стороны? Только отчасти. Важнее, что исполнительная власть так понимала свои функции и обязанности — она должна обеспечить организационный, управленческий процесс, чтобы выборы состоялись. Так же понимало их роль и общество — для организации государственных дел есть исполнительная власть. Не так-то просто найти в таком понимании ошибку, которая ведёт к узурпации.

Проблема-2024

После президентских выборов 2018 года перед Кремлём встала «проблема-2024» — задача подготовки к следующим президентским выборам. На первый взгляд это простая задача: популярность власти на высоте, оппозицию всегда легко придавить, всё под контролем. Однако более внимательные люди понимали, что удержание плебисцитарного рейтинга к следующим выборам автоматически не гранатировано, его нужно будет зарабатывать.

Летом 2018 года после повышения пенсионного возраста сильно упали рейтинги «Единой России» и самого Путина. За несколько месяцев ЕР провалилась с 50% поддержки до 30%, а рейтинг президента снизился с 85% сразу после выборов в марте до 65% в сентябре, то есть вернулся к уровню 2013 года, который был до Крыма. Таким образом, пенсионная реформа доела и без того затухающий эффект от т.н. «крымского консенсуса».

Нисходящий тренд рейтингов как ЕР, так и Путина появился ещё в 2017 году. В 2018 году «партия власти» проиграла выборы сразу в нескольких регионах, самый яркий из которых Хабаровский край, где губернатором стал оппозиционный Кремлю Сергей Фургал. Но острее всего этот тренд показал себя на выборах в Мосгордуму в 2019 году.

Я хорошо помню свои ощущения той осенью после выборов, которые разделяли многие мои собеседники. Результаты были ошеломительными: при всех усилиях по блокировке независимых кандидатов и вложениях в кандидатов административных мэрия чуть было не проиграла большинство, в нескольких округах её кандидаты проскочили с перевесом всего в несколько сотен голосов. Стало понятно, что одних только старых электоральных технологий недостаточно, если ваша реальная поддержка падает. Власти были необходимы радикальные решения, которые она в итоге и нашла.

В 2020 году на фоне пандемии рейтинги вроде бы стабилизируются, но всё равно продолжают медленно ползти вниз. В этом контексте к началу 2020 года в элитах активно развиваются разговоры о том, к кому может перейти верховная власть в 2024 году, потому что по действующей Конституции третий срок Путина подряд запрещён. Так появляется первое решение проблемы-2024 — новая Конституция.

Однако этого чисто юридического хода недостаточно для решения электоральных проблем. Накануне думских выборов в 2021 году рейтинг ЕР дошёл до исторического минимума в 26%, а рейтинг Путина пробил психологическую отметку в 60%. В итоге на выборах в Госдуму власть опять чуть не проиграла Москву. Ситуацию спасли Собянин с Венедиктовым с помощью новой технологии дистанционного электронного голосования (ДЭГ), на «живых» участках же власть проиграла 7 из 15 мандатов. ДЭГ был технологическим решением электоральной части проблемы.

Оставалось самое сложное — вернуть сам рейтинг и обеспечить плебисцитарную легитимность. Радикальное решение этой проблемы мы увидели в 2022 году.

Итого, проблема-2024 к сегодняшнему дню решена. Но обратите внимание, какой ценой. Какой бы лёгкой не казалась постановка задачи в 2018 году, её решение потребовало всесторонней трансформации политического режима.

Завтра перед властью встанет «проблема-2036». Я не сомневаюсь, что её решение потребует ещё более радикальных ходов. Зато сомневаюсь, что они справятся.

Парадокс фабрикации легитимности

Продление легитимности власти через фабрикацию итогов голосования выглядит парадоксально: сама административная система достоверно знает, что итоги голосования подкручены, поскольку она сделала это своими руками, но всё равно считает эти итоги основанием для подчинения победителю и искренне верит в его легитимность.

На развенчании этого парадокса строится вся риторика «нелегитимности» власти — как у бойкотчиков, которые призывают не легитимировать выборы своим участием, так и у тех, кто участвовал и призывает не признавать итоги выборов. Но ни то, ни другое само по себе никогда не работало. Обнажение этого парадокса не приводит к разломам в реальности, политическая система продолжает благополучно функционировать. Как же так?

Этот парадокс происходит из определённого представления о природе власти и о сути выборов. Если пересмотреть эти представления, то можно увидеть, что парадокса в действительности нет, и лучше понять, что вообще происходит на этих выборах.

У Бруно Латура есть старенькая статья «The powers of association», в которой он задаётся вопросом, есть ли у власти источник, и различает два способа определения общества — остенсивный и перформативный. Его логику можно переложить и на выборы.

В остенсивном определении выборы являются чисто техническим моментом фиксации уже существующих политических предпочтений граждан. Голосование это механическая агрегация индивидуальных волеизъявлений, из которой по правилу большинства определяется тот, кому переходит власть. В этом случае соответствие реального наполнения бюллетеней (с оговоркой про свободу выбора заполняющих) итоговым официальным результатам имеет принципиальное значение, а административное искажение итогов голосования подменяет реальность. Тогда парадокс есть.

В перформативном определении выборы не являются инструментом фиксации, измерения чего-то уже существующего (воли народа), но сами создают эту волю. Процесс фабрикации итогов голосования это процесс создания воли народа, а не поиска и искажения таковой. А тот факт, что у людей разные функции и разный вклад в этом процессе, лишь выражает реально существующее политическое неравенство. В этом случае парадокса нет, потому что фабрикаторы создают легитимность, которой потом и руководствуются.

Для либерального воображения политики перформативная концепция выборов возмутительна, потому что она как будто обесценивает индивидуальную волю граждан. Однако с демократической точки зрения перформативная концепция более адекватна и продуктивна.

Прежде всего, в остенсивном определении сомнительно само предположение о существовании уже готовых предпочтений граждан, которые нужно лишь формально зафиксировать. Мнения появляются в процессе делиберации. Это стандартная критика электорализма и опросов общественного мнения, которую я не буду здесь повторять.

Тут я могу повторить только то, что уже писал по поводу мэрских выборов в прошлом году: это иллюзия, что выборы являются индивидуальным актом самовыражения. Настоящими политическими субъектами на выборах являются организованные группы людей, совершающие коллективные действия.

Безумные дебаты оппозиции о тактике голосования были основаны на остенсивном определении. В них предполагалось, что есть какое-то значительное количество людей, которые так или иначе против Путина, и что надо выбрать самый оптимальный способ их индивидуального самовыражения. Оказалось (сюрприз!), что миллионы зрителей оппозиционного ютуба не конвертируются в значимые голоса без специальной инфраструктуры участия в производстве результатов голосования.

Перформативное понимание выборов позволяет увидеть решающую роль электоральной механики создания результатов голосования в производстве власти, которую задвигает на второй план остенсивное определение. У оппозиции, в отличие от власти, в этот раз не было почти никакой возможности для участия в производстве этой механики. Как и должно быть на плебисците.

Наткнулся на ещё один замечательный пример проблематичности принципа субсидиарности у датского урбаниста Бента Фливбьорга.

Кратко напомню: принцип субсидиарности гласит, что полномочия в политической системе должны передаваться с нижнего уровня на более высокий только в том случае, когда они не могут эффективно исполняться на нижнем. На этот принцип часто некритически ссылаются, когда говорят о сильном и независимом самоуправлении.

Проблема в том, кто и как определяет само это «эффективное» распределение полномочий по уровням и принимает решение о нём. Если это делает центральная власть, потому что у неё больше легитимности и экспертизы (как это и происходит везде в мире сейчас), то никакой самостоятельности у МСУ нет (это как если президент своими указами будет менять полномочия парламента, когда и как ему удобно).

Пример Фливбьорга. В начале 1970-х он устроился экспертом в группу по разработке первого в Дании регионального плана развития. Он должен был подготовить справку на основании научных исследований с аргументами за и против централизации системы школ. Он честно проделал свою работу, подал исследование начальству и был уверен, что решение будет в пользу децентрализации, потому что научных аргументов в её пользу больше. В университете его учили, что управление в Дании и прочих развитых странах основано на научной рациональности.

Каково же было его удивление, когда чиновники просто убрали из итогового отчёта рабочей группы все аргументы против централизации и оставили только аргументы за. Он стал разбираться и выяснил, что решение о централизации было фактически принято ещё до начала исследования и чиновникам просто нужны были наукоподобные обоснования.

Эта история демонстрирует, насколько наивна идея о поиске некоего правильного, рационального, оптимального и научно обоснованного подхода к децентрализации власти и определению круга полномочий МСУ. Поскольку сам вопрос о распределении власти является неустранимо политическим, рациональность и знание всегда будут подчинены тому, что Фливбьорг называет Realrationalität — реальной политической рациональности обладателей власти.

Сам Фливбьорг вскоре понял, что этот опыт не был случайным злоупотреблением властью или ошибкой системы. Он посвятил свою научную карьеру систематическому изучению реальных отношений власти, знания и рациональности, про которые не рассказывают на факультетах урбанпланировщиков.

Сегодня я начал читать его книгу Rationality and Power: Democracy in Practice (1998) с глубоким исследованием датского Aalborg Project и пока нахожусь в полном восторге.

«5 марта 2003 года в информационной программе “Бьюкенен энд Пресс“ на канале Эн-Би-Си были показаны фотографии недавно плененного Халида Шейха Мухаммеда, “третьего человека в Аль-Каиде“ (запрещённая в России террористическая организация), — жал­кое лицо человека с усами в непонятной, наполовину расстегнутой тюремной ночной сорочке, из-под кото­рой было видно что-то вроде ушибов (намек на то, что его уже пытали?). В то время как Пэт Бьюкенен резко спрашивал: “Следует ли этого человека, который зна­ет все имена, все подробные планы будущих террористических атак на США, подвергать пыткам, чтобы по­лучить от него все это?“, весь ужас заключался в том, что фотография, со всеми ее подробностями, уже дава­ла ответ. Неудивительно, что другие комментаторы и опрошенные зрители подавляющим большинством ответили “Да!“, — это навевает воспоминания о старых добрых деньках колониальной войны в Алжире, ког­да пытки, применявшиеся французской армией, были грязной тайной... <…>

У истории есть продолжение: днем позже, во время телешоу на канале “Фокс“, коммента­тор заявил, что с этим заключенным можно делать все, что угодно, — не только лишать его сна, но и ломать ему пальцы и т.д. и т.п., потому что он — “кусок че­ловеческих отбросов, лишенный всяких прав“. В этом и состоит подлинная катастрофа — в том, что такие публичные заявления сегодня возможны. <…>

Опасность этой “тихой революции“ лучше всего мож­но показать на примере странной логики того, как мы примиряемся с катастрофами. В своих “Двух источни­ках морали и религии“ Анри Бергсон описывает стран­ные ощущения, которые он испытал 4 августа 1914 года, когда была объявлена война между Францией и Германией: “Несмотря на мое потрясение и на то, что война, даже победоносная, показалась мне катастрофой, я ис­пытал то, о чем говорит Джемс, — чувство восхищения перед легкостью, с которой произошел переход от аб­страктного к конкретному: кто бы поверил, что столь же ужасная возможность сможет осуществить свое вхож­дение в реальность со столь незначительными трудно­стями?“ <…>

Разрыв, благодаря ко­торому эти парадоксы становятся возможными, — это разрыв между знанием и верой: мы знаем, что катастро­фа возможна и даже весьма вероятна, хотя и не верим, что она действительно произойдет. И не это ли проис­ходит сегодня прямо на наших глазах? Десять лет тому назад общественные дебаты о пытках или участии нео­фашистских партий в западноевропейском демократическом правительстве отвергались как моральная катастрофа, которая невозможна, которая “не может прои­зойти на самом деле“; но как только она случилась, про­изошло ретроактивное обоснование ее возможности, и мы сразу же свыклись с ней...»

Славой Жижек. Ирак: История про чайник (2004)

Открываю набор на ридинг-курс «Демократия участия: от Порт-Гурона до Порту-Алегри»

На «демократию участия» часто ссылаются как на готовый рецепт для улучшения или даже замены представительной демократии, которая недостаточно отзывчива и инклюзивна. В таких случаях обычно поверхностно замечают, что где-то там в мире уже есть готовые механизмы — типа партисипативного бюджетирования, соучаствующего проектирования, электронных референдумов и т.п., — которые можно просто адаптировать и развивать.

Но если немного копнуть, то можно заметить, что за 60 лет развития партисипативных идей и практик прогресс в этом направлении оказался очень скромным, а смысл самого понятия «демократии участия» сильно изменился. Тем не менее это огромный опыт, который редко учитывается и осмысляется энтузиастами демократии сегодня.

В этом ридинг-курсе мы пройдёмся по знаковым эпизодам в истории партисипативных идей от их зарождения в радикально демократическом движении Новых левых 1960-х годов до встраивания их в мейнстримную риторику современных правительств и международных организаций.

Что получат участники курса:
1) Знакомство с опытом предыдущих поколений, который показывает практические и концептуальные препятствия на пути развития демократии участия. Это позволит вам не изобретать велосипед и не повторять чужих ошибок.
2) Знакомство с концептуальным аппаратом теории демократии участия, который поможет лучше формулировать и понимать её цели и методы.

Каждое занятие состоит из короткой вводной лекции и длинного разбора текста, который вы читаете заранее. К сожалению, 5 из 6 текстов курса не переведены на русский язык, поэтому вы должны быть готовы читать на английском (хотя бы со словарём). Обсуждаем мы всё на русском, конечно. Других пререквизитов нет.

Участие в таких курсах я делаю платным, чтобы отобрать наиболее мотивированных людей. А если вы мотивированы, но не можете заплатить, то для вас есть три бесплатных места по конкурсу.

Подробности, программа и запись на курс по ссылке.

Записывайтесь и участвуйте!

На чём застопорилась наша демократическая стратегия?

В беседах с товарищами я вижу, что многие до сих пор не заметили, как в последние полтора года перестала работать прежняя демократическая стратегия. Некоторые продолжают воспроизводить её по форме, игнорируя дефицит содержания, что закономерно приводит в тупик и к разочарованию.

Коротко напомню суть той стратегии (развёрнуто в книге). Её ключевое понятие — реполитизация. Демократия невозможна без массового политического участия, поэтому мы фокусировалась на преодолении отчуждения людей от общественно-политической жизни. Причём под политическим участием мы понимаем не его суррогаты в виде голосования на выборах и потребления политических медиа, а коллективное самоуправление.
(Антагонистами демократии в этом случае становятся не только сами элиты, но и некоторые люди вне элит, которые верят в хорошие институты и инфильтрацию власти правильными людьми.)

Стержневым механизмом реполитизации в этой стратегии была воронка вовлечения. Люди выходят из атомизированного аполитичного состояния не под действием агитации, а через опыт успешного коллективного действия. Нашей главной задачей было помогать людям самоорганизоваться и получить такой опыт. Для этого нужна инфраструктура участия, которая снижает входные барьеры и помогает коллективам развивать свои политические аппетиты. Основной нишей для этого была муниципальная политика.

У этого механизма есть одно важнейшее свойство — он имеет дело с порочным кругом участия-результата. Опыт политического участия способствует реполитизации, когда приводит к ощутимому результату. Чтобы люди почувствовали свою способность что-то менять (empowerment), они должны увидеть, что их усилия действительно что-то меняют. А чтобы добиться изменений, нужно много коллективных действий, которые требуют определённого уровня политизации. Круг замкнулся.

Если бы политическая система была устроена так, что участие влечёт результат (то есть активные группы граждан могут эффективно лоббировать свои интересы), то нам достаточно было бы просто помогать людям объединяться и пользоваться возможностями системы. Кстати, поэтому многие думали, что реполитизация это просто развитие «гражданского общества» (тут Г.Юдин хорошо объясняет, почему это не так).

Но проблема как раз в том, что политическая система основана на эффективном дестимулировании участия. Она не переживёт массовое возвращение людей в политику, поэтому реполитизация чревата её фундаментальной трансформацией. В этом и заключалась главная идея демократической стратегии.

На практике это означало, что мы должны вклиниваться в описанный порочный круг и разрывать его в самых тонких местах. Мы помогали людям совместно добиваться небольших изменений, чтобы они проникались силой коллективных действий. При этом важно было не скатиться в «теорию малых дел», для чего далее им нужно помогать осознать своё отчуждение и перейти к следующему уровню политических притязаний. А для этого нужен магистральный политический проект, большое движение, к которому могли бы подключаться воронки вовлечения, как веточки к стволу.

Так что же мешает продолжению этой стратегии в новых условиях?

Во-первых, тонких мест в порочном круге стало гораздо меньше. Наличие независимых муниципальных депутатов помогало людям авансировать своё участие, что нередко окупалось результатом и давало empowerment. Без этого фермента критически снизилась вероятность запуска цепной реакции. Сама система тоже стала менее отзывчивой и реже идёт на уступки.

Во-вторых, на новом уровне репрессивности стало невозможным развитие магистрального демократического движения. А без него отдельные сообщества теряют потенциал реполитизации за пределами логики «малых дел» и «гражданского общества» и зацикливаются на себе.

Всё это прямой результат брутального вторжения геополитики, которое было реакцией элит на демократические тенденции 2010-х. Поэтому теперь всё сильно зависит от того, когда геполитика сама свернёт себе шею. Что не отменяет необходимости изобретения способов перезапуска старой демократической стратегии в новых условиях.

В новом выпуске Базис-повестки ребята поговорили с самой (!) Элизабет Шимпфёссль — главной специалисткой по российским олигархам, написавшей книгу «Безумно богатые русские».

Рекомендую и выпуск послушать, и книгу почитать.

Нужна ли людям (позитивная) свобода?

Ко всем освободительным движениям и философиям (включая демократические) можно предъявить одну острую претензию: не навязывают ли они своё понимание свободы тем, кто в явном виде не выражает стремления к ней? А если так, то борьба за свободу других потребует принуждения, что в конечном итоге выльется в новую диктатуру (исторических примеров такого перерождения достаточно).

Говоря конкретнее, можно задать справедливый вопрос: если люди не хотят участвовать в политике, то чем является вся эта реполитизирующая философия, как не принуждением? Если человек хочет просто жить своей частной жизнью и не соваться в эту богомерзкую и губительную политическую жизнь, то с какой позиции вы можете заставить его поменять образ жизни? С таким вопросом (но без наезда) ко мне обращался в том числе, например, товарищ Илья Львов.

Классическую формулировку этой претензии дал Исайя Берлин в своём знаменитом эссе о двух пониманиях свободы. Он различает «негативную» и «позитивную» свободы, чтобы показать опасность и несостоятельность последней, а вместе с ней и демократии. Ну, вы это всё знаете.

Сейчас перечитывал для курса про демократию участия этот текст Берлина и эссе Кроуфорда Макферсона, в котором он критикует Берлина и защищает позитивную свободу (а вместе с ней и демократию). И до меня как-то по-новому дошло, в чём же заключается наш ответ на эту претензию либералов к демократам.

Макферсон показывает, что аргументация Берлина развалится, если из неё изъять предположение о существовании универсальной рациональности и истины политики. Стремление к позитивной свободе не вырождается в принуждение к участию и диктатуру (разума/истины/авангардной партии и т.п.), если не предполагать, что для общественно-политических вопросов существует одно верное решение, которое подойдёт всем разумным и свободным людям.

В той концепции демократии, которой я придерживаюсь, универсальность и истина отбрасываются в пользу агонистического противостояния эпистемологически равноправных точек зрения. Для меня это изначально было аргументом против технократии, но теперь я понял, что это также и аргумент в защиту позитивной свободы от обвинений в авторитарных/тоталитарных тенденциях.

Надеюсь, в субботу ещё раскрутим эту мысль на занятии.

В защиту РГГУ

Студенты, преподаватели и работники РГГУ выступают против открытия школы имени Ивана Ильина под руководством Дугина. Хочу поддержать их и вас призываю.

Если коротко, в РГГУ открывается «Высшая политическая школа имени Ивана Ильина», да ещё и под руководством Александра Дугина. Комбо, достойное премии «Гнусность года». Если вы вдруг ничего не слышали про Ильина, то знакомоство можно начать с этого.

Хорошая новость в том, что студенты, преподаватели и работники РГГУ сейчас активно сопротивляются и ведут громкую общественную кампанию против этого скотобесия. Думаю, что у них есть реальные шансы на успех.

Может показаться, что это сугубо локальная проблема из академического мира. Подумаешь, какая-то безобидная синекура для околокремлёвского ультраконсервативного идеолога, кого это вообще должно волновать в нашу эпоху тьмы и катастроф?

Но именно из таких деталей и мостятся пути к следующим большим катастрофам. И если вы задумывались, как мы можем предотвращать катастрофы, то вот и ответ: через такие акты сопротивления. Я уверен, что сейчас крайне важно дать отпор Дугину и ко, пока это ещё возможно. Для разжигателей и обскурантов всех мастей это будет болезненным поражением, которое хотя бы чуть-чуть сместит баланс общественных сил.

Сейчас есть два доступных и эффективных способа сопротивления, которыми я призываю вас воспользоваться:

1) Подписать петицию.
2) Рассказать об этой истории в своих соцсетях и просто знакомым.

Общественная огласка и публичное давление именно сейчас в этой истории могут дать эффект, потому что тема фашистских взглядов Ильина очень раскалывающая, а администрация РГГУ явно не готовилась к публичному противостоянию и вряд ли захочет отбивать Дугина любой ценой.

Давайте сопротивляться и солидаризироваться с теми, кто сопротивляется!

Поздравляю с защитой кандидатской диссертации великую Александру Элбакян!

Элбакян создала ресурс Sci-Hub, который даёт бесплатный доступ к научным публикациям. Я даже не представляю, какое количество знаний получено и произведено с его помощью. Добрые 3/4 того, что я вообще читал в науке, были доступно мне через него.

Для тех, кто не в курсе, поясню, что в нашем капиталистическом мире публикации в научных журналах (то есть почти всё научное знание) принадлежат не человечеству, а издателям, которые продают их научным и образовательным учреждениям (то есть тем, кто эти знания производит). Авторы статей не имеют с этого никаких вознаграждений и дарят свои работы издателям, чтобы опубликоваться. При этом цены там такие, что никакой исследователь сам не сможет их покупать, если он не миллионер.

Эту безумную и идиотическую систему хакнула Александа Элбакян. За что огромный ей поклон.

Про неё и многочисленных её врагов есть хороший лонгрид (бесплатно).

UPD. Я категорически не разделяю её общественно-политические взгляды. Можно ли в данном случае отцепить произведение от автора — давайте обсудим в комментариях.

У капитализма есть одна суперспособность, благодаря которой оказались посрамлены все, кто предсказывал его коллапс в последние 100 лет. Он волшебным образом умеет превращать в товар всё, что придумывается против него.

Экологи вопят, что погоня за экономическим ростом уничтожает планету? Давайте введём их риторику в корпоративную моду и будем продавать «экологически чистые продукты». Антивоенные активисты критикуют нашу имперскую колониальную политику? Давайте продадим им футболки с Че и пацификом, произведённые в Бангладеш. Феминистки требуют прекратить домашнее рабство? Давайте разрешим им открывать банковские счета и брать кредиты.

Мой любимый пример в этом ряду — это то, что капитализм сделал с левой урбанистикой. За каких-то лет 30 радикально антикапиталистическая концепция Анри Лефевра «Право на город» превратилась в продающую идеологему для девелоперов. И вот уже «Брусника» встраивает в свои ЖК общественные огороды (придуманные как способ партизанского сопротивления присвоению городов застройщиками), а заместитель мэра Москвы (уже бывший) Бочкарёв заботится о развитии устойчивых сообществ и их праве на территорию.

Товарищи набирают волонтёров для полевой работы на предвыборной кампании в Москве. Если вы готовы приезжать на юго-запад (или, ещё лучше, живёте там) и общаться вживую с людьми, то присоединяйтесь.

Ребята хорошие и независимые, никаких Новых людей, СРЗП, Гражданской инициативы и т.п. Редкая возможность прокачать свои политически навыки и помочь демократическим единомышленникам.

Запись через анкету по ссылке.