«Мы жили в идеологизированной стране, где пафос был монополизирован государством. И отталкивание от пафоса, вообще свойственное русской культуре, наложилось на неприятие навязанных государством эмоций. Я думаю, что отвращение среди интеллектуалов по отношению к КСП имеет те же основания. Это слишком прямое, слишком откровенное высказывание. Другой пафос по сравнению с официозным, но все равно пафос. Сформировалась совершенно антипафосная культура, где ирония была неотъемлемой чертой, где можно ничего не говорить прямо: люди хорошо друг друга понимали, поскольку была общая культурная база. Так мы и жили, а потом случилась перестройка и гласность, когда стало можно сказать прямо практически все. И вот тут интересно: появилось прямое высказывание, но страх перед пафосом все равно сохранялся очень долго. Он был глубже цензурных соображений».

Для номера про пафос Юрий Сапрыкин поговорил с лингвистом Ириной Левонтиной об истории пафоса в языке и в культуре двух последних веков и о том, как он сегодня возвращает позиции.

Вчера был в городском клубе на спектакле. Шли «Без вины виноватые». Играли заключенные енисейской тюрьмы. На афише значилось: «Новый состав исполнителей». Возможно, что среди зрителей были люди, которые сменят данный состав исполнителей.

Николай Эрдман
25 ноября 1933
письмо Ангелине Степановой

5 лет назад умер Бернардо Бертолуччи. К годовщине — текст Зинаиды Пронченко о «Последнем танго в Париже»:

Цензурные комитеты и религиозные организации стремились инкриминировать Бертолуччи попытку дискредитации традиционных ценностей — и это в эпоху легализации контрацептивов. Но содомизировал Бертолуччи не консервативную мораль, а те самые перемены, которых так страшились оскорбленные верующие. История американца, оставшегося после внезапного самоубийства жены наедине с тяжелейшим экзистенциальным кризисом, и парижанки, чья юность цветет под сенью уставшего от бессмысленных революций города, навсегда изменила арифметику свободной любви, сведя все достижения вольнодумных 60-х к нулевой степени письма: нет никакого патриархата, а значит, и борьба с его железным гнетом невозможна. Мир — не тюрьма и не клиника, скорее зоопарк, в котором следующие инстинктам животные обречены на взаимное уничтожение. На смену маю 1968-го пришел октябрь 1972-го, и выяснилось, что искомая свобода есть крайняя форма вожделения.

В российском прокате — «Дворец» Романа Полански, который есть основания считать режиссерским завещанием. Богато и без пафоса Полански простился со зрителями наглой, разнузданной комедией, и в ответ фильм отругали все кому не лень.

В качестве назидания отбившемуся от рук 90-летнему классику Алексей Васильев вспомнил, как пристало уходить из жизни и кинематографа великим режиссерам, и составил рейтинг самых пафосных фильмов-завещаний. В списке превалируют русские режиссеры, но в разговоре о пафосе это так же закономерно, как преобладание французов в списке лучших фильмов про любовь.

Шестидесятые годы — время молодых, рассерженных и не очень, время нового пафоса, время новых героев, время, когда героика боя сменилась романтикой созидания, маленький человек вдруг стал больше коллективной правды, а частное чувство оказалось не менее, а то и более важным, чем глобальные идеи. Но пафос никуда не делся — некуда ему было деться.

Ксения Рождественская — о том, как послевоенный новый мир мечтал избавиться от пафоса, но изобрел свой.

Последние 75 лет война была для мира безусловным, недвусмысленным злом, тем, чему надо противостоять и/или умереть. Всякий раз, когда мы уходим от этой простенькой суконной правды, мы проваливаемся в позавчера, в прореху, куда ушли все, кого провожал на Петергофском вокзале Блок, и не только они.
Любое позавчера, как двустороннее пальто, часто хочется вывернуть наизнанку для нового употребления. В мутное время это становится чем-то вроде нервного тика или расчесывания болячки: поиск аналогий, которые можно было бы примерить к своей ситуации, уже не удается остановить. Нет ситуации, которую нельзя было бы сравнить с сегодняшним днем и не сделать немедленных и грозных выводов. Но в каком-то смысле постоянная потребность во взгляде назад, попытка опереться на уже совершившееся, говорит о большем — об отсутствии настоящего. И как реальности, и как картинки, что эту реальность изображала бы.
Ощутимый неуют заставляет обитателей нашей не-современности сбиваться во что-то вроде легкой ситуативной пены, в летучее мы, которое образуется по тому и другому поводу и разлетается через несколько часов или дней. То, что Блок называл «событиями»,— очень грубо говоря, тот язык, на котором история говорит с человеком,— обращено именно к множествам, приводит мы в движение, их смещениями питается. Надо как-то объяснить себе, что это с нами такое делается, и тут оказывается, что для этого нет новых слов. Мы — я — их не наработали; похоже, что единственная работа, которая была проведена,— работа по эксгумации и оживлению старого. Так теперь и есть; мы молчим, оно говорит — что умеет и как умеет.

Ко дню рождения Александра Блока — текст Марии Степановой о его стихотворении «Петроградское небо мутилось дождем…» и о том, как мы перестали быть собственными современниками.

29 ноября исполняется 125 лет со дня рождения Клайва Стейплза Льюиса.

Его трактаты, притчи и сказки в прекрасных самиздатских переводах — стараниями в первую очередь Н. Л. Трауберг — стали важной частью христианского чтения для советской интеллигенции 1970-80-х годов. У Льюиса не так много запоминающихся образов и фраз, но один образ, безусловно, запомнили все, кто читал его лучшую книгу — притчу «Расторжение брака»: образ серого, призрачного ада и алмазно-твердой травы в раю. Эта антитеза точно отвечала мироощущению многих позднесоветских читателей Льюиса — убогая советская нереальность вокруг и тоска по недоступной алмазной подлинности. Многие считают, что популярность Льюиса-проповедника говорит о богословской безграмотности его читателей. Может быть, они и правы. Но важнее другое: Льюис обращается к людям, для которых что-то значат убеждение и рассуждение, а не только физическое и духовное битье по голове.

Из текста Григория Дашевского

Новый номер — только online

— 30 книг, которые надо купить на non/fiction / Выбор Игоря Гулина и Лизы Биргер

— «Люди просто ждут, чтобы их подтвердили»: Фрэнк Заппа о том, как не быть конформистом

— Оправдание утопии: как трактат Руссо «Об общественном договоре» освободил человека от субъектности / Григорий Ревзин

— «Немая ярость»: боевик Джона Ву без единого слова / Станислав Ф. Ростоцкий

— «Мальчик и птица»: новый фильм Хаяо Миядзаки / Василий Степанов

— «Наполеон»: Ридли Скотт и Хоакин Феникс о судьбах Европы / Зинаида Пронченко

— «Запретная страсть»: Катрин Брейя об относительности морали / Андрей Карташов

— «Бытовой расизм в России существует»: Элла Манжеева о своем фильме «Белой дороги!» и калмыцком кинематографе

— «Убийство на краю света»: новый сериал авторов «ОА» / Татьяна Алешичева

— Победа на воде, суше и подиуме: как спорт проник в моду и что собирается делать в ней дальше / Елена Стафьева

В Гостином Дворе до 3 декабря проходит ежегодная Международная ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction — главная московская книжная ярмарка года.

По просьбе Weekend Игорь Гулин и Лиза Биргер выбрали 30 книг, на которые стоит обратить особое внимание.

В мировом прокате идет «Наполеон» Ридли Скотта — один из главных проектов уходящего года, уже успевший получить разгромные отзывы от французских критиков и историков за многочисленные неточности. В целом, биография, стоившая миру 3 млн убитых, рассказана в меру экранного времени (150 мин.) довольно доходчиво. Состоял, участвовал, руководил. И очень любил жену. Настолько любил, что мечтал бросить целую Европу к ее ногам. Единственное, что Ридли Скотт смог добавить к мифу о Наполеоне,— это феминистский аспект. Без Жозефины не было бы Итальянской кампании, Тильзитского мира, Бородино и Березины. Глядя на то, как калмыцкие партизаны делают из его солдат Boeuf Stroganoff, Бонапарт понимает, что зря развелся с Жозефиной, а также, наверное, что кто в Россию лишь с санкциями придет, точно ничего не добьется.

Подробнее о Наполеоне Ридли Скотта и Хоакина Феникса — в тексте Зинаиды Пронченко.

А о наполеоновском мифе и о том, откуда берутся наши представления о Наполеоне,— в тексте Сергея Ходнева.

На сервисе Hulu выходит сериал «Убийство на краю света» интеллектуального авторского дуэта Брит Марлинг и Зала Батманглиджа, создателей «ОА». Новый сериал не такой замороченный, хотя и тут намешано всего — немного настоящего детектива с поиском серийного маньяка, немного классического детектива в духе Агаты Кристи, немного кибертехнологий и экоповестки, ну и, разумеется, немного любви. Вышло уже четыре серии — нормальное количество для снежного воскресенья.

Подробнее — тут.

«Запретный плод висел на дереве познания. Получается, подтекст такой: все ваши страдания от того, что вы хотели узнать, что происходит. А могли бы до сих пор сидеть в Эдемском саду, если бы держали свои чертовы рты на замке и не задавали лишних вопросов»
Фрэнк Заппа

Сегодня 30 лет со дня его смерти. А мы собрали немного его мыслей о том, как не поддаваться давлению общества.

>> Жестко мне, тупо, холодно, тяжко (лютый мороз на дворе). Уехать, что ли, куда-нибудь. Куда?
Александр Блок

>> Холод нестерпимый. Лень шевельнуться, лень мыслить. Тихо и однообразно проходит время.
Иван Бунин

>> Которая зима? Все они сливаются в одну, бессрочную.
Марина Цветаева

>> Мороз, бездарный мороз. Мороз сковывает мне лицо и превращает улыбку в идиотское искривление губ.
Венедикт Ерофеев

>> На небе серо, а на земле так пронзительно холодно, что мы отогревались только бегом да водкой.
Александр Островский

>> Положение народа ужасно, когда вглядишься и подумаешь о предстоящей зиме; но народ как бы не чувствует и не понимает этого.
Лев Толстой

>> Два или три зимних месяца буду проживать в Москве — так я решил. Погибнуть от сурового климата гораздо достойнее, чем от провинциальной скуки.
Антон Чехов

>> В твоем письме зимняя Ялта изображена раем. Это жестокая ошибка: это скорее умеренный ад.
Осип Мандельштам

>> Зима эта воистину нескончаемая. Глядишь в окно, и плюнуть хочется. И лежит, и лежит на крышах серый снег.
Михаил Булгаков

>> Да, какая подлость быть приговоренным к такому климату, порой спрашиваешь себя, за какое преступление ты сюда сослан.
Федор Тютчев

Зима в этом году началась по календарю, успев за первые дни декабря завалить все снегом. Кто чем, а мы отогреваемся, вспоминая, как зиму не любили великие

Волчок

Ездил в Вышний Волочек.
Заводной купил волчок.
Дома, лежа на полу,
Я кручу свою юлу.
Раньше жил один я, воя,
А теперь мы воем двое.

* * *

Девочка красивая
В кустах лежит нагой.
Другой бы изнасиловал,
А я лишь пнул ногой.

* * *

Я спросил электрика Петрова:
— Для чего ты намотал на шею провод?
Ничего Петров не отвечает,
Только тихо ботами качает.

80 лет назад родился Олег Григорьев.

В огне бомбардировки на третий год Второй мировой войны гибнет мама маленького Махито. Спустя год его отец решает жениться на маминой младшей сестре и переехать из Токио в провинцию: его ждет важная должность на военном заводе. Новая жизнь полна сюрпризов: во-первых, мачеха ждет ребенка, во-вторых, новый дом набит страннейшими старушками-приживалками, а в-третьих, на реке перед домом живет очень надоедливая и довольно страшная цапля с человечьими зубами. Она донимает Махито криками о том, что сгоревшая мама якобы жива. Любопытство ведет его за птицей в таинственную башню, построенную его двоюродным прадедом, а затем — прямиком в потусторонний мир, где царствуют птицы, а мертвых больше, чем живых.

В прокат выходит новая работа Хаяо Миядзаки, великого японского мастера, который 10 лет назад, после «Ветер крепчает», вроде бы ушел на пенсию, но все-‍таки вернулся — чтобы подарить миру один из лучших своих фильмов, способный поставить на крыло всех, кто переживает сегодня не лучшие времена.

Новый номер — только online

— Кодекс постороннего: как Альбер Камю обнаружил, что жизнь не имеет смысла,— и нашел ответ, зачем стоит жить / Юрий Сапрыкин

— Орфей Советского Союза: Жан Маре глазами его самых восторженных зрителей / Алексей Васильев

— «Крецул»: драма ослепшего дзюдоиста / Павел Пугачев

— «Контрабандистки»: корейское криминальное ретро с женским характером / Андрей Карташов

— 30 лет российского искусства: Магомед Кажлаев / Анна Толстова

— Портрет со многими неизвестными: как ученые исследовали тайны и парадоксы «Моны Лизы» / Ульяна Волохова

— «Ферри»: комедийный сериал о становлении бандитского капитала / Татьяна Алешичева

— «Сны Алисы»: проблемы подростков в условиях паранормального русского Севера / Василий Степанов

— «Время "Спартака"»: документальный сериал о футболе и стране / Иван Давыдов

— Камень, ножницы, ткань: что делает кутюрье скульптором / Елена Стафьева

Альбер Камю получил известность в начале 1940-х как одна из самых заметных фигур европейского экзистенциализма — философского направления, исследовавшего переживания отчаяния, заброшенности, абсурда и бессмыслицы, витавшие тогда над Европой. Он завершил свои первые большие работы в первые месяцы Второй мировой — а впоследствии, сначала в годы оккупации, затем в эпоху холодной войны, оказался вынужден проверить на собственном опыте высказанные тогда тезисы. Может ли интеллектуал оставаться на дистанции от исторических событий — или отказываться от моральных суждений, исходя из того, что все в жизни лишено смысла? По-разному отвечая на эти вопросы, Камю снова и снова оставался в одиночестве — сначала в амплуа отверженного философа, задающего неудобные вопросы, а к концу жизни — в позиции гуманиста, дистанцирующегося от враждующих лагерей и отстаивающего ценность человеческой жизни.

Юрий Сапрыкин — о том, как Камю оттолкнулся от ощущения, что все бессмысленно и бесполезно, и выстроил новую шкалу ценностей.

Это не история команды, это история надежды. Надежды, которая накрыла страну в конце восьмидесятых. Надежды смутной, трудноописуемой, не желающей укладываться в слова, особенно теперь, когда слова эти выцвели, как страницы газеты «Советский спорт», и читаются с трудом. Надежды на то, что вместо не людоедского давно уже, просто серого, душного, унылого государства будет что-то другое. Человеческая жизнь. Свобода. Пресловутые «сорок сортов колбасы». И футбол, который как сказка. Это все — явления из одного ряда, все — попытки хоть как-то обозначить вещи, невезучему советскому человеку неведомые, не данные в опыте.

На «Кинопоиске» стартовал сериал «Время "Спартака"» — шесть серий о том, как Олег Романцев создал футбольное чудо, о том, как чудо кончилось, о людях, которые стали частью чуда, и о стране, которая внутри этого чуда жила. И тоже, видимо, кончилась. По просьбе Weekend своими впечатлениями от сериала и своими воспоминаниями о выдающейся команде делится давний болельщик «Спартака» Иван Давыдов.

11 декабря 1913 года «Мона Лиза» Леонардо да Винчи, похищенная из Лувра в 1911 году, была обнаружена и взята под стражу итальянскими властями во Флоренции. На следующей день был арестован ее похититель — технический работник Лувра Винченцо Перуджа, который, как выяснилось, 21 августа 1911 года просто снял картину со стены, вынул ее из рамы и вынес из музея под одеждой. Он вывез ее в Италию и через два года попытался продать, но владелец галереи, к которому он обратился, увидев картину, немедленно вызвал полицию. Нелепая кража «Моны Лизы» и ее чудесное обнаружение принесли ей невероятную известность — прежде бывшая достоянием искусствоведов и ценителей прекрасного «Мона Лиза» сделалась одним из самых узнаваемых произведений западноевропейского искусства и постепенно превратилась в объект поп-культуры. О ней писали книги и снимали фильмы, и каждое следующее поколение пыталось разгадать ее загадки.

Рассказываем, какие вопросы больше всего беспокоили зрителей и как на них отвечают современные исследования.

Советская оттепель грянула, когда вихрастый блондин в костюме испанского дворянина на высоком балконе собора схватился за канат, прыгнул с него на люстру, раскачавшись, пробил ногами витражное окно, оттуда свалился на растянутую у крыльца холстину и, отпружинив от нее, перескочил на оседланную лошадь, не коснувшись стремян. Вскочить на лошадь, не коснувшись стремян,— это самое сложное, на такое способны только высокопрофессиональные наездники, утверждал Жан Маре. Этим блондином был, конечно же, он. Сталин умер в начале календарной весны 1953 года, кульбиты Маре, выполненные им с победоносной улыбкой в картине «Опасное сходство» (1948), советский народ увидел, когда трава вовсю зеленела,— прокат фильма в СССР начался 28 мая. Уже вот-вот французские и итальянские фильмы хлынут на экран регулярным потоком, но открыл парад Жан Маре.

11 декабря исполнилось 110 лет со дня рождения Жана Маре, одной из величайших легенд кино. Алексей Васильев рассказывает о том, кем французский актер был для советских зрителей.

За границей показывали фильм, в котором проститутка, получившая в наследство миллион, смогла осуществить мечту своей жизни. Она купила самую дорогую кровать и, вытянувшись под одеялом, сказала: «Наконец одна» — и уснула. В Томске я понял эту проститутку.

Николай Эрдман
письмо Ангелине Степановой, декабрь 1934