Послесловие

Маяковский был самоубийцей по призванию, как и Есенин. Он мог уйти из жизни ещё в 1917. По горячей молодости, но тоже из-за нелюбви. Телефонный звонок: «Я стреляюсь. Прощай, Лилик». Брик мчится к нему. Маяковский открывает дверь. На столе револьвер. Говорит: «Стрелялся, осечка. Второй раз не решился, ждал тебя». Видать, знал, что в следующий раз пуля найдёт цель.

Мне не избежать оценки Маяковского в сравнении с Есениным. Они всегда идут бок-о-бок. И разделять их, значит, вырывать из контекста. У меня другие правила. Есенин роднее, Маяковский громче. Мне кажется, я ещё не раз буду возвращаться к ним, но пока – несколько слов о человеческом воплощении молота с наковальней.

Судьба Маяковского трагична, как трагична любая история неразделённой любви. Поэт достиг максимума, экстремума сразу в двух областях. Жаль, что эти показатели лежат в отрицательной плоскости. Маяковский потерял человеческую любовь всей своей жизни и не смог добиться государственной. Тем ироничнее, что они соединились после его смерти. Лили Брик написала письмо Иосифу Сталину с просьбой увековечить Маяковского. Вождю эта идея показалась стоящей.

А давайте! А давайте сделаем Маяковского главным поэтом Советского Союза. Гражданской лирики навалом, политических манифестов нужной направленности – куча. Признания лояльности, как признания в любви, по-видимому, становятся нужными для объекта лишь тогда, когда иссякает их источник. Но именем мёртвого источника назовут площади, улицы, музеи.

Маяковский умер, и я почувствовал, нет, не горечь – грусть, обиду. Знаете это чувство, когда колоссальные усилия не приводят к желаемому результату? Это чувство разочарования. Бешеной энергии поэта не хватило, чтобы разрушить стену непонимания, непринятия, неприязни. Маяковский, наступивший на горло собственной песне, задохнулся.

И всё-таки, если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Значит, это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда. Как-нибудь ночью выгляните в окно, найдите Полярную звезду, отсчитайте вправо и вверх звёзд эдак семнадцать. Взгляните на эту яркую точку. Вдруг это Маяковский читает Богу и его знакомым свои смелые стихи?

Ну, как вам, товарищи, история Владимира Маяковского?
#маяковский
#послесловие

Привет! Материал о следующем герое уже готов, кто он - узнаете сегодня вечером. А о ком бы вам ещё хотелось почитать? Сейчас прикреплю голосование, и так же можете писать мне в личные сообщения - @sivmarkus. Спасибо, что мы вместе!

Иосиф Александрович Бродский. Родился 24 мая 1940 года в Ленинграде. Русский поэт, американский гражданин. Лауреат Нобелевской премии. Любитель котов. Курильщик. Упрямый спорщик. Человек, чья любовь к поэзии не поддавалась измерению.

Я знаю о Бродском совсем немного, буду рад, если вы мне подскажете, какие-нибудь надёжные источники. В моём рассказе об Иосифе появятся фотографии, а текста будет меньше, чем обычно. И да, в этот раз я не претендую на цельность повествования. Только отрывки, записки, осколки фактов и мнений.

Он был всего лишь точкой. И точкой была
звезда.

Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру.
И это был взгляд Отца.

«Рождественская звезда» Бродского. С неё и начнём.
#бродский

Даже на пути в аэропорт Пулково в тот день, когда Бродскому предстояло приземлиться в чужой Европе, в такси разговор шёл о поэзии, а не о политике и об изгнании. Бродский не хотел уезжать, но ещё больше он не хотел, чтобы его высылка стала политическим актом.

До поры до времени Иосиф вообще не замечал, что происходит вокруг. Не старательно не замечал, а просто не замечал, живя как бы в другой, своей реальности. Реальности, где люди поклонялись другому богу – Поэзии.

Собственно, причину высылки Бродского отлично сформулировал Сергей Довлатов в книге «Ремесло»: Советская власть – обидчивая дама. Худо тому, кто её оскорбляет. Но гораздо хуже тому, кто её игнорирует...
#бродский

«С этого все мои неприятности и начались. Когда начальники поняли, что человек просто не обращает на них внимания», — объяснял Бродский в одном из интервью. Весной 1964 года Иосиф Бродский был осуждён на пять лет ссылки в Архангельскую область «за тунеядство».
#бродский

«Нормальный человек всегда чувствует вину по отношению к государству, к другим людям и т.д. Человек свободный отличается от человека порабощённого именно тем, что в случае катастрофы, неудачи, несчастья никогда не винит обстоятельства, другого человека — он винит самого себя».

Это чувство вины усиливалось тем, что Бродский считал себя до известной степени ответственным за то, что с ним произошло. Он прекрасно знал, с кем имеет дело и какие последствия может принести отказ шагать в ногу с общественным и литературным строем.

«Я не принимал систему, — объяснял Иосиф в интервью. — Следовательно, у них было право отправить меня за решётку. Это их система. От этого никуда не деться. Раз ты проявляешь своё неприятие, они вправе сделать с тобой что хотят, поскольку их цель — сохранить свою систему навечно… Надо быть трезвым. Я не считаю, что надо заниматься самообманом. Эти типы в силе. Я слабее их. Я не обладаю властью».
#бродский

«Какую биографию делают нашему рыжему!» – так Анна Ахматова охарактеризовала исход полностью сфабрикованного дела Бродского о тунеядстве. Великая поэтесса Серебряного века, вообще, прожила долгую жизнь – дворянкой разъезжала в каретах, а потом дождалась Гагарина из первого космического полёта. О ней тоже стоит рассказать, но позже, сейчас – Бродский.

Фраза Анны Андреевны пророческая. Многие недруги Бродского потом будут говорить, что именно политический контекст уголовного дела принёс успех поэту. Что мог с этим поделать Бродский? Ничего, он просто был поэтом. Большим поэтом, что прекрасно понимала и Ахматова.

Изгнанием Бродского из СССР в 1972 году власти надеялись окончательно решить проблему, с которой боролись с марта 1964 года, когда на издевательском судебном процессе Бродского сочли виновным в тунеядстве. В основе дела лежало отсутствие у Бродского постоянного места работы. С тем, что он писал и переводил стихи, суд не посчитался. Или, скорее, — эти занятия не воспринимались как настоящая работа. Дело было сфабриковано от начала до конца, и суд преследовал только одну цель — наказать так, чтобы другим было неповадно.

Ленинградская комсомольская организация уже давно вела кампанию борьбы с «декадентскими» элементами, и имя Бродского уже всплывало в печати. В газете «Вечерний Ленинград» он был назван одним из «непризнанных поэтов и отвергнутых гениев», которые «бродят и часто выступают перед молодежью с упадочническими и формалистическими произведениями разного рода».

Бродский активным антисоветчиком не был, хотя и в жизненной практике, и в литературном творчестве пренебрегал установленными советскими правилами. Но судить его за идеи, которые он не пропагандировал активно, было трудно. Поэтому прибегли к другой статье закона, а именно к «Указу о борьбе с тунеядством», принятому в мае 1961 года. 29 ноября 1963 года Бродский в «Вечернем Ленинграде» был назван «пигмеем, самоуверенно карабкающимся на Парнас», после чего Союз писателей, членом которого Бродский не был, просил прокуратуру, «имея в виду антисоветские высказывания Бродского и его единомышленников возбудить против Бродского и его "друзей" уголовное дело». Прокурор, однако, ограничился требованием для Бродского общественного суда. Ленинградское отделение Союза писателей с готовностью согласилось предоставить для этого свою площадку.
#бродский

Бродский не явился на «суд», который был назначен на 25 декабря 1963 года. По плану, разработанному для него в дружеском кругу Ахматовой, он уехал в Москву, где друзья устроили его в психиатрическую больницу им. Кащенко. Психиатрический диагноз должен был стать прикрытием от суда. Но нервы Бродского были и так напряжены, поэтому он стал опасаться, что в самом деле сойдёт с ума, и попросил о выписке. Он покинул больницу 2 января, имея в кармане справку с диагнозом «шизоидная шизофрения», и на следующий день вернулся в Ленинград.

Спустя месяц с лишним, 13 февраля, Бродского задержали на улице в Ленинграде, затолкали в машину, увезли в Дзержинское районное управление милиции и поместили в одиночную камеру. На следующий день у него случился сердечный приступ (у Иосифа было наследственное заболевание сердца). Бродскому сделали укол камфоры, но оставили в камере. Через четыре дня в Дзержинском районном суде началось слушание по делу поэта.
#бродский

Исход заседания, конечно же, был предрешён, защита могла только попытаться смягчить решение суда требованием для Бродского медицинского обследования. Просьбу удовлетворили, но «обследование» было проведено совсем не так, как надеялась защита.

Бродского держали в психиатрической клинике три недели, первые дни в палате для буйных. Обследования никакого не было, его сразу стали «лечить»: держали в ледяных ваннах, будили ночью, кололи транквилизаторы, заворачивали в мокрые простыни, уложив возле батареи. Высохнув, простыни врезались в кожу. Когда много лет спустя Иосифа спросили, какой момент своей жизни он считает самым тяжелым, Бродский ответил: «Время, проведённое в психиатрической больнице».

Если врачи в Москве пытались прикрыть Бродского своим диагнозом, задача ленинградских врачей была иной: установить, что он вменяем и отвечает за свои поступки. Согласно их диагнозу, Бродский «проявляет психопатические черты характера, но психическим заболеванием не страдает и по состоянию нервно-психического здоровья является трудоспособным».
#бродский

Второе заседание суда состоялось 13 марта, как только «обследование» было закончено. То, что суд был показательным, не скрывалось: над дверью зала заседания, проходившего ради такого случая в клубе 15-го Ремонтно-машиностроительного управления на Фонтанке, висел плакат: «Суд над тунеядцем Бродским». Были вызваны шесть свидетелей — представителей трудящегося народа. Ни один из них не был знаком с Бродским.

Поскольку преступление Бродского не значилось в Уголовном кодексе РСФСР, а подпадало под Указ от 4 мая 1961 года, прокурора на процессе не было. Его роль исполняла судья Савельева.

Запись допроса Бродского

Судья. Гражданин Бродский, с 1956 года вы переменили 13 мест работы. Вы работали на заводе год, а потом полгода не работали. Летом были в геологической партии, а потом 4 месяца не работали… (перечисляет места работы и следовавшие затем перерывы). Объясните суду, почему вы в перерывах не работали и вели паразитический образ жизни?

Бродский. Я в перерывах работал. Я занимался тем, чем занимаюсь и сейчас: я писал стихи.

Судья. Значит, вы писали свои так называемые стихи? А что полезного в том, что вы часто меняли место работы?

Бродский. Я начал работать с 15 лет. Мне все было интересно. Я менял работу потому, что хотел как можно больше знать о жизни и людях.

Судья. А что вы сделали полезного для родины?

Бродский. Я писал стихи. Это моя работа. Я убежден… я верю, что то, что я написал, сослужит людям службу и не только сейчас, но и будущим поколениям…

Судья. Значит, вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу?

Бродский. А почему вы говорите про стихи «так называемые»?

Судья. Мы называем ваши стихи «так называемые» потому, что иного понятия о них у нас нет.
#бродский

Допрос продолжался 5 часов. Судья утверждала, что Бродский не работает, Бродский отвечал, что работает, то есть, пишет стихи, судья отказывалась считать сочинение стихов работой и т. д. Свидетели обвинения, не знавшие ни стихов Бродского, ни его самого, заявляли, что Бродский «тунеядец, хам, прощелыга, идейно грязный человек». Свидетели защиты, видные литераторы, хвалили Бродского как поэта и переводчика. Однако их суд прерывал или оставлял их слова без внимания.

Заседание выглядело абсурдным фарсом. Единственное, что отличало его от показательных процессов 30-х годов, был приговор: тем не менее он был неожиданно суров, учитывая характер «преступления». Бродского выслали из Ленинграда «в специально отведенную местность на срок 5 (пять) лет с обязательным привлечением к труду по месту поселения». По Указу о тунеядстве это было максимально строгое наказание.
#бродский

Бродский был прав, утверждая, что процесс и ссылка ничего не значили для него — в том смысле, что они не оставили прямых следов в его поэзии. Но они играли важную роль в другом плане: благодаря им он и его поэзия стали известны на Западе.

В зале суда московская журналистка Фрида Вигдорова, несмотря на запреты судьи, записывала всё, говорившееся на процессе. Уже через несколько дней её записи стали распространяться в самиздате, и осенью 1964-го журнал «Encounter» опубликовал их полный перевод на английский, после – и на другие языки.

Западную интеллигенцию преследования Бродского заставляли вспомнить о травле Пастернака шестью годами раньше. Протесты не заставили себя долго ждать. Одним из протестующих был Жан-Поль Сартр, который в письме советскому руководству заявил, что дело Бродского может испортить репутацию Советского Союза, и поэтому призывал освободить его. В СССР требования его скорейшего освобождения приобрели невиданный размах. «За него хлопочут так, как не хлопотали ни за одного человека изо всех восемнадцати миллионов репрессированных!» — подвела итог Ахматова. В сентябре 1965 года, после ходатайств Дмитрия Шостаковича, Анны Ахматовой, Лидии Чуковской, Александра Твардовского, Константина Паустовского, Самуила Маршака и других, Бродскому было позволено вернуться в родной город. К этому времени он отбыл полтора года своей пятилетней ссылки.
#бродский

Александр Бродский считал сына бездельником и лоботрясом, поэтому часто наказывал его. Наверное, было за что. Иосиф бросил школу в конце 8 класса и стал рабочим на заводе «Арсенал».

На заводе Бродский пробыл полгода, потом сменил множество профессий: кочегар в банях, помощник прозектора в морге, смотритель на маяке. В 1957—1961 годы Иосиф нанимался в геологические партии. Не имея специальных знаний, он устроился благодаря знакомым студентам-геологам в экспедиции на Белое море, Дальний Восток, в Якутию и другие дальние края. Экспедиции по родной стране – суррогат заграничных путешествий, разрешения на которые ему всё равно не удалось бы получить. Впрочем, любое путешествие – это расширение кругозора, ворох новых впечатлений и свобода. Свобода быть подальше от всевидящего ока государства.

Бродский не тяготился длинными пешими переходами, таскал тяжелый рюкзак, собирал образцы, сплавлялся по рекам. Наследственный сердечный недуг ещё не давал о себе знать. Иосиф выглядел здоровым сильным парнем.
#бродский

Немного фактов из жизни Бродского

1. Иосиф – сын офицера. Александр Бродский служил на флоте, а после стал военным фотографом. Иосиф Бродский долгое время сохранял пиетет ко всему военному и одно время даже мечтал стать лётчиком.

2. Как-то в Самарканде Бродский с Шахматовым (приятель юности, шебутной парнишка и талантливый лётчик) намеревались воплотить в жизнь фантастический план побега из Советского Союза: угнать маленький самолёт внутренней линии, который Шахматову предстояло посадить на американской военной базе в Афганистане. Бродскому следовало оглушить пилота ударом по голове, после чего его подельник с револьвером в кармане должен был занять место за штурвалом. Но план не реализовался, потому что Бродский не мог решиться ударить камнем по голове человека. По рассказам Иосифа, отказаться его заставило весьма конкретное впечатление: накануне поэт расколол грецкий орех, увидел две его половинки, похожие на полушария человеческого мозга, и понял, что никогда не сможет ударить человека по голове.

3. Жители Норенкой (поселения, где Бродский отбывал ссылку) очень хорошо относились к Иосифу, который через своих ленинградских знакомых доставал для них лекарства.

4. Иосиф Бродский был одним из первых, кого вынудили покинуть Советский Союз в 70-е годы XX века.

5. В своём первом семестре преподавания в американском университете Бродский вёл два курса: «Поэзия XX века» и «Русская поэзия XVII века».
#бродский

По окончании процесса, в марте 1964 года, Бродского перевели в «Кресты», где он пробыл неделю. На север его этапировали в «Столыпине» (с 1908 года так в России называли тюремные вагоны). Вагонзак у Бродского оставил тяжёлые воспоминания: «Это был, если хотите, некоторый ад на колёсах: Фёдор Михайлович или Данте. На оправку вас не выпускают, люди наверху мочатся, все это течёт вниз. Дышать нечем».

Три недели его держали в пересыльной тюрьме в Архангельске, а потом отправили по месту ссылки в деревню Норенскую. До ближайшего городка, железнодорожного узла Коноша, было двадцать километров. Добираться же до места было не просто: дорога грунтовая, автобусного сообщения нет. Район служил местом ссылки ещё с царских времён. Так что население в том краю привыкло к чужим, и Бродского приняли хорошо.

«В силу особенностей своего характера я как-то приспособился и решил извлечь из своего вынужденного затворничества максимум возможного, — вспоминал Бродский. — Мне как-то это нравилось. Встаёшь утром в деревне, или где угодно, и идёшь на работу, шагаешь через поле и знаешь, что в это же время почти все население страны занято тем же самым. Это внушает тебе бодрящее чувство, что ты со всеми остальными… Это даёт тебе некоторое понимание жизненных основ».

Полтора года северной ссылки оказались для Бродского на редкость плодотворными. За девятнадцать месяцев он написал около девяноста стихотворений. Уже к началу Иосиф многое переосмыслил. Едва поселившись в Норенской, он писал: «Главное – не изменяться, я сообразил это. Я разогнался слишком далеко, и я уже никогда не остановлюсь до самой смерти. Внутри какая-то неслыханная бесконечность и отрешённость, и я разгоняюсь всё сильнее и сильнее».
#бродский

Время рассказать и о любви, трагедия которой просто не могла обойти стороной нашего героя. Иосиф Бродский и Марина Басманова встретились в январе 1962 года. Ему был двадцать один, она двумя годами старше. Марина выросла в семье художников и сама была художницей. Её прохладная красота бросалась в глаза, Ахматова сравнила её чистое, без макияжа, мраморное лицо с «холодной водой», и сам Бродский видел в ней кранахскую «Венеру с яблоками» (о которой написал стихотворение). Было в ней что-то глубоко загадочное, она редко открывала рот, а когда говорила, то таким тихим голосом, что было почти невозможно уловить её слова.

Кризис в отношениях между Бродским и Басмановой на рубеже 1963–1964 годов — не только факт их частной биографии, но, благодаря поэтическим последствиям, и часть истории русской литературы. После того как Бродский стараниями друзей был помещен в московскую психиатрическую клинику, Марина в новогоднюю ночь изменила ему с его близким другом, поэтом Дмитрием Бобышевым, который вместе с самим Бродским и двумя другими друзьями-поэтами, Евгением Рейном и Анатолием Найманом, входил в поэтическую четверку молодых друзей Ахматовой — позднее их стали называть ахматовскими сиротами. Узнав о случившемся, Бродский пытался покончить с собой.

Несмотря на эмоциональный стресс, вызванный двойной изменой, любовь к Марине дала Бродскому силу выдержать все невзгоды 1964 года. «К несчастью — а с другой стороны, к счастью для меня — суд по времени совпал с большой личной драмой, с девушкой, и так далее, и так далее», — рассказывал Иосиф в интервью. «На самом деле эта ситуация меня больше тревожила, чем то, что случилось с моим телом: перемещения из одной камеры в другую, из одной тюрьмы в другую, допросы, всё такое, на это я не очень обращал внимания. Я дважды увидел Марину — и всё другое отодвинулось на задний план.

Два лучших момента моей жизни, той жизни, это когда один раз она появилась в том отделении милиции, где я сидел неделю или дней десять. Там был такой внутренний дворик, и вдруг я услышал мяуканье — она во дворик проникла и стала мяукать за решеткой. А второй раз, когда я сидел в сумасшедшем доме и меня вели колоть чем-то через двор в малахае с завязанными рукавами, — я увидел только, что она стоит во дворе… И это для меня тогда было важнее и интересней, чем всё остальное. И это меня до известной степени и спасло, что у меня был вот этот «бенц», а не что-то другое. Я говорю это совершенно серьёзно.

Марина пару раз посещала Бродского в ссылке, но отношения, переросшие к этому времени в любовный треугольник, стали мучительно-сложными, тем более что один из участников был связан по рукам и ногам приговором суда и из соображений географии с двумя другими. Тем не менее Марина постоянно присутствует в мыслях Бродского — и в его поэзии. Почти половина стихотворений, написанных в ссылке в 1964 году, и треть, написанных в 1965-м, — посвящены ей или обращены к ней.

Отношения между Бродским и Мариной Басмановой так и не восстановились, несмотря на то, что в 1967 году у них родился сын Андрей; вскоре после этого, в начале 1968 года, всё было кончено. «Мне кажется, что, несмотря на состоявшееся примирение и попытки наладить общую жизнь, несмотря на приезд Марины в Норенскую и рождение сына Андрея, этот союз был обречён».
#бродский

Бродского с Анной Ахматовой познакомил его друг, Евгений Рейн, летом 1961 года. Бродский знал о ней не слишком много, даже удивился, что самая яркая представительница акмеизма ещё жива (хотя Ахматовой на тот момент было 72 года). Впрочем, первое впечатление быстро выместили другие.

«До меня как-то не доходило, с кем я имею дело, — вспоминал Бродский. — И только в один прекрасный день, возвращаясь от Ахматовой в набитой битком электричке, я вдруг понял — знаете, вдруг как бы спадает завеса, — с кем или, вернее, с чем я имею дело. Я вспомнил то ли её фразу, то ли поворот головы — и вдруг всё стало на свои места». Бродский стал частым гостем у Ахматовой, одно время он подолгу жил в Комарове неподалёку от неё, и они виделись ежедневно.

При всей разнице лет и опыта Ахматова относилась к Бродскому как к равному, а его стихи называла «волшебными». Среди молодых поэтов, окружавших её в последние годы жизни, Бродский занимал особое место.

Бродского и его сверстников прежде всего привлекала в Ахматовой ее личность, ее манера вести себя, говорить, смотреть на мир, относиться к людям. Всё это произвело глубокое впечатление на молодого советского человека, привыкшего, по словам самого Бродского, иметь дело с людьми «другой категории». Ахматова была человеком иной эпохи, шкала ценностей у неё была иная, не советская, и она продолжала сохранять в своей жизни эту как бы уже отодвинутую временем в сторону шкалу. Её биография и литературная судьба были тяжелыми. Удачей было уже то, что она смогла физически уцелеть.

«Главным было не то, что она умна, — объяснял Бродский, — главное было другое, что она умела прощать. Сколько было в её жизни, и тем не менее в ней никогда не было ненависти, она никого не упрекала, ни с кем не сводила счёты. Она просто могла многому научить. Смирению, например. Я думаю — может быть, это самообман, — но я думаю, что во многом именно ей я обязан лучшими своими человеческими качествами. Если бы не она, потребовалось бы больше времени для их развития, если бы они вообще появились».
#бродский

Хоть органы после возвращения Бродского из ссылки и не досаждали ему по-старому, они, разумеется, не забыли об Иосифе. Они знали, чем он занимается и с кем общается, они следили за его передвижениями, читали почту и прослушивали телефон. Видимо, то, что они видели и слышали, им не нравилось. Двенадцатого мая 1972 года Бродского вызвали в ОВИР, где произошёл примерно такой диалог:

– Иосиф Александрович, у вас есть два приглашения из Израиля, почему бы вам ими не воспользоваться? Вы думаете, мы вас не выпустим?
– Ну, если вы спрашиваете, то я не думаю, что вы меня выпустите. Вы не выпустили меня в Чехословакию, в Польшу, в Италию, когда у меня были приглашения туда. Но главная причина, почему я не хочу в Израиль, – совсем другая.
– И что же это за причина?
– Главная причина: мне нечего делать в Израиле. Я гражданин своей страны, я здесь родился и вырос, и я не собираюсь ехать жить в какое-то другое место: здесь мой дом, и не надо мне говорить, что мне делать.
– Слушай, Бродский, ты прямо сейчас заполнишь анкеты, а мы их быстро рассмотрим и дадим ответ.
– А если я не буду их заполнять?
– У тебя наступит очень горячее время.

Бродскому дали 10 дней, поэт пытался выторговать время. Если нужно было уезжать, то не хотелось делать это в спешке. К тому же – вдруг передумают?

– Когда вы будете готовы?
– Мне надо собрать мои рукописи, привести в порядок архив и прочее, так что, может быть, к концу августа.
– Четвертое июня — крайний срок.

Через шесть дней после посещения ОВИРа Бродскому по телефону сообщили о том, что его ходатайство об эмиграции удовлетворено. Разумеется, это являлось чистой формальностью, так как всё было предрешено, но власть хотела сохранить видимость законности. Поэт Александр Кушнер был у Бродского, когда раздался звонок. Он навсегда запомнил, как, положив трубку, Бродский закрыл лицо руками.
#бродский