Лилек!

Я вижу, ты решила твёрдо. Я знаю, что моё приставание к тебе для тебя боль. Но, Лилик, слишком страшно то, что случилось сегодня со мной, чтоб я не ухватился за последнюю соломинку – за письмо.

Так тяжело мне не было никогда – я, должно быть, действительно, чересчур вырос. Раньше прогоняемый тобой, я верил во встречу. Теперь я чувствую, что меня совсем отодрали от жизни, что больше ничего и никогда не будет. Жизни без тебя нет. Я это всегда говорил, всегда знал, теперь я это чувствую всем своим существом, всё, о чём я думал с удовольствием, сейчас не имеет никакой цены – отвратительно.

Я не грожу и не вымогаю прощения. Я ничего с собой не сделаю – мне чересчур страшно за маму и Люду. Сентиментальная взрослость. Я ничего не могу тебе обещать. Я знаю, нет такого обещания, в которое бы ты поверила. Я знаю, нет такого способа видеть тебя, мириться, который не заставил бы тебя мучиться. И всё-таки я не в состоянии не писать, не просить тебя простить меня за всё. Если ты принимала решение с тяжестью, с борьбой, ты простишь, ты ответишь.

Но если ты даже не ответишь, знай, что, как я любил я тебя семь лет назад, так люблю и сию секунду, что б ты ни захотела, что б ты ни велела, сделаю сейчас же, сделаю с восторгом. Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь и в расставании сам виноват.

Я сижу в кафе и реву, надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою. Я пишу только о себе, а не о тебе. Мне страшно думать, что ты спокойна и что с каждой секундой ты дальше от меня, и ещё несколько их – и я забыт совсем.

Если ты почувствуешь от этого письма что-нибудь, кроме боли и отвращения, ответь, ради Христа ответь. Сейчас же я бегу домой и буду ждать Если нет – страшное горе. (30-32).

Целую. Твой весь. Я

P.S. Сейчас 10, если до 11 не ответишь, буду знать, что ждать нечего.
#маяковский

Получив с посыльным письмо, Лили набрала номер Маяковского (30-32). Под скрытой угрозой самоубийства она заменила разрыв двухмесячным разводом. Вот другое письмо Маяковского, написанное в тот же день:

Я буду честен до мелочей 2 месяца. Людей буду измерять по отношению ко мне. Мозг говорит мне, что делать такое с человеком нельзя. Если бы такое случилось с Лиличкой, я бы прекратил это в тот же день. Если Лилик меня любит, она (я чувствую это всем сердцем) прекратит это или как-то облегчит. Она должна почувствовать это, должна понять. Я буду у Лилика в 14:30 28 февраля. Если хотя б за час до срока Лилик ничего не сделает, я буду знать, что я любящий идиот и для Лилика испытуемый кролик.

Договорённость заключалась в следующем: Маяковский обещал два месяца «добровольно» оставаться в своей рабочей комнате, не играть в карты, не ходить в гости и не видеться с Лили – взамен на её обещание пересмотреть решение о разрыве, если двухмесячное «сидение» даст желаемый результат. Маяковскому следовало использовать это время для того, чтобы подумать, как он должен «изменить свой характер». Для себя условий Лили не ставила. По её мнению, она была лишь обычным человеком, а Маяковский – революционным поэтом, следовательно, он должен вести образцовую жизнь.

Маяковский тайком гулял под окнами квартиры Лили в надежде увидеть хотя бы силуэт:

и угол вон,
за ним
она —
виновница.
Прикрывши окна ладонью угла,
стекло за стеклом вытягивал с краю.
Вся жизнь
на карты окон легла.
Очко стекла —
и я проиграю.

Гуляя под окнами возлюбленной, Маяковский видит, как она живёт в его отсутствие – постоянные гости, музыка, танцы. И вскоре ревность, которую он пытается преодолеть, пробивается с новой силой: «Ты не ответишь, потому что я уже заменён, уже не существую для тебя и тебе хочется, чтоб я никогда не был». Лили утверждает, что у неё нет никого другого.

Вместе с тем чувство собственного достоинства заставляет её обвинять Маяковского в ухаживании за другими женщинами, и делает она это в такой же угрожающей манере, в какой ругала его за то, что он позволяет себе развлекаться, пока она была в Риге: «мне известны со всеми подробностями все твои лирические делишки». Реакция Маяковского отчаянна: «Надо узнать мою теперешнюю жизнь, чтоб как-нибудь подумать о каких-то «делишках», страшно не подозрение, страшно то, что я при всей бесконечности любви к тебе, не могу знать всего, что может огорчить тебя».
#маяковский

Любовь – это сердце всего

Письма, посланные Маяковским Лили во время разлуки, достаточно искренни, но самые сокровенные мысли он доверял дневнику. По сути, это документ, написанный человеком на грани психического срыва и даже самоубийства. Текст – сплошной обвинительный акт против Лили: он винит её в полном безразличии к нему и в том, что она погубила его жизнь.

В центральных фрагментах дневника Маяковский анализирует свою любовь к Лили и её чувства к нему. Под заголовком «Люблю ли я тебя?» он пишет:

Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, своя или чужая. Всё равно люблю. Аминь. Смешно об этом писать, ты сама это знаешь. Исчерпывает ли для меня любовь всё? Всё, но только иначе. Любовь – это жизнь, это главное. От неё разворачиваются и стихи, и дела, и всё остальное. Любовь – это сердце всего. Если оно прекратит работу, всё остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает, оно не может не проявляться во всём. Без тебя (не без тебя «в отъезде», внутренне без тебя) я прекращаюсь. Это было всегда, это и сейчас.

Лилиному взгляду на любовь посвящена глава «Любишь ли ты меня?»: «Для тебя, должно быть, это странный вопрос – конечно, любишь. Но любишь ли ты меня? Любишь ли ты так, чтоб это мной постоянно чувствовалось? Нет. Я уже говорил Осе. У тебя не любовь ко мне, у тебя – вообще любовь, ко всему. Занимаю в ней место и я (может быть, даже большое), но если я кончаюсь, то я вынимаюсь, как камень из речки, а твоя любовь опять всплывает над всем остальным. Плохо ли это? Нет, тебе хорошо, я б хотел так любить.

Я бы хотел так любить. Семей идеальных нет. Все семьи лопаются. Может быть, только идеальная любовь. А любовь не установишь никаким «должен», никаким «нельзя» – только свободные соревнования со всем миром.
#маяковский

За время разлуки Маяковский метался от надежды к отчаянию. Когда же 7 февраля он получает письмо, в котором Лиля предлагает вместе поехать в Петроград, надежда разгорается с новой силой. Одновременно Владимир понимает, что возможное продолжение их отношений, как и прежде – результат инициативы Лили, именно её желания. Свои размышления на эту тему он доверят дневнику:

Мы разошлись, чтоб подумать о жизни в дальнейшем, длить отношения не хотела ты. Вдруг ты решила вчера, что отношения со мной быть могут, почему же мы не вчера поехали, а едем через 3 недели? Потому что мне нельзя? Этой мысли мне не должно являться, иначе моё сидение становится не добровольным, а заточением, с чем я ни на секунду не хочу согласиться. Я никогда не смогу быть создателем отношений, если по мановению твоего пальчика сажусь дома реветь два месяца, а по мановению другого – срываюсь, даже не зная, что думаешь, и, бросив всё, мчусь.

Маяковский снова колеблется между надеждой, что всё вернётся – пусть даже с новыми правилами – и подозрением, что поездка не состоится, что Лили уже передумала и просто не хочет сообщить ему об этом. В самые мрачные моменты Владимиру даже кажется, что она собирается устроить ему настоящую «казнь» – пошлёт к чёрту при встрече 28 февраля. Наступает заветное число, Маяковский забирает билеты и посылает их Лили со словами: «Дорогой Детик! Шлю билет. Поезд идёт ровно в 8 часов. Встретимся в вагоне». Вместо подписи – радостно лающий щенок.

Лили – Эльзе, письмо от 6 февраля: «Если Володя увидит, что овчинка стоит выделки, то через два месяца я опять приму его. Если же нет, то и Бог с ним! Прошло уже больше месяца: он днём и ночью ходит под окнами, нигде не бывает и написал лирическую поэму в 1300 строк!!! Значит, на пользу!».

Слова Лили циничны, впрочем, только на первый взгляд. Устав от Маяковского, ревнивого поклонника, Брик одновременно знала, что только она способна заставить его писать не агитстихи, а лирику. Если Лили не могла любить Маяковского как мужчину, она искренне любила его как поэта. В этом была её миссия: пробуждать его лирический талант – или словами самого Маяковского – «сердце выстывший мотор».

Как только поезд тронулся, Маяковский, прислонившись к двери купе, начал читать Лили свою поэму. Из воспоминаний Брик: «Прочёл и облегчённо расплакался». Это была поэма «Про это» – возможно, лучшее лирическое произведение Маяковского.
#маяковский

«Про это» – поэма о любви и разлуке. С посвящением «Ей и мне». «Про что – про это?» – спрашивается в заглавии пролога. Вот несколько сильных строк:

В этой теме,
и личной
и мелкой,
перепетой не раз
и не пять,
я кружил поэтической белкой
и хочу кружиться опять.
-/-
снявши башмаки,
вступаю на ступеньки.
Не молкнет в сердце боль никак,
кует к звену звено.
Вот так,
убив,
Раскольников
пришел звенеть в звонок.

Отсылка к Раскольникову неслучайна – «Про это» полна скрытых и явных цитат из Достоевского, любимого писателя Маяковского. Это касается и собственно названия, которое заимствовано из «Преступления и наказания». Когда Раскольников говорил про это, он имел в виду своё преступление. В Раскольникове Маяковский узнавал себя: безудержная увлечённость идеей, страсть совершать действия, изменяющие мир, отказ мириться с обыденщиной.
#маяковский

Летом 1923 года Маяковский приступил к работе над рекламными стихами и рисунками. По мнению поэта, реклама являлась важным оружием в борьбе против частного производства, за государственные и кооперативные товары. В течение двух лет Маяковский сочинил сотни рекламных текстов – о сосках и сигаретах, конфетах и галошах. Главными заказчиками были ГУМ и Моссельпром, а лозунг, также придуманный Маяковским – «Нигде кроме, как в Моссельпроме!» – стал официальным девизом предприятия.

Владимир любил каламбурить и производил замысловатые рифмы со скоростью и продуктивностью конвейера. Но многие относились к его деятельности критически, считая, что он растрачивает свой талант на пустяки. По словам же своего Маяковского, рекламные стихи были естественной частью его поэтической лаборатории, а пресловутые рифмовки для Моссельпрома он называл «поэзией самой высокой квалификации».

По сути, рекламные стихи – логическое продолжение работы над плакатами для РОСТА. Это тоже были злободневные тексты. Изменилась реальность – на смену военному коммунизму пришёл нэп – изменилась и форма. Кроме того, как и плакаты, рекламная работа имела огромное значение для семейного бюджета.
#маяковский

Всё дальше уходя от лирики, Маяковский действительно «наступал на горло собственной песне», пусть и пока неосознанно. Ведь его желание быть революционным, советским, коммунистическим поэтом было подлинным.

21 января 1924 года скончался Владимир Ильич Ленин. Среди тысячной толпы в очереди, обвивавшей Дом Союзов, где проходила церемония прощания с вождём, находились и Маяковский с Лилей и Осипом. Смерть Ленина глубоко потрясла поэта. Вскоре после похорон Маяковский приступил к реализации своего самого амбициозного поэтического проекта – крупной поэме о вожде. Знания о жизни и деятельности Ленина у Маяковского были весьма поверхностными, и для того, чтобы писать о нём, пришлось учиться. Его наставником, как и всегда, стал Осип, устроивший другу краткий курс ленинианы.

Поэма создавалась на протяжении лета и была закончена в начале октября 1924 года. Она получила название «Владимир Ильич Ленин» и стала самой обширной из всех его поэм, 3000 строк, почти вдвое длиннее, чем «Про это». Произведение посвящено Российской коммунистической партии.

Я буду писать
и про то
и про это,
но нынче
не время
любовных ляс.
Я
всю свою
звонкую силу поэта
тебе отдаю,
атакующий класс.
-/-
Мы говорим Ленин,
подразумеваем -
партия,
мы говорим
партия,
подразумеваем -
Ленин.

Один из немногих рецензентов поэмы, пролетарский критик и ярый антифутурист Г. Лелевич писал: "ультра-индивидуалистические стихи Маяковского в строках «Про это» выходят потрясающе-искренне по сравнению с поэмой «Владимир Ильич Ленин», которая за немногими исключениями рассудочна и риторична. Единственное, что Маяковский сможет сделать с этим трагическим фактом – это попытаться перешагнуть через себя. Поэма о Ленине есть неудачная, но знаменательная и плодотворная попытка вступить на этот путь".

Я боюсь,
чтоб шествия
и мавзолеи,
поклонений
установленный статут
не залили б
приторным елеем
ленинскую
простоту, –

предупреждает Маяковский, забывая, что своей поэмой в 75 страниц сам способствует такому развитию.
#маяковский

Спустя год с лишним после разлуки, породившей «Про это», весной 1924 в отношениях между Маяковским и Лили назрел новый кризис. На этот раз Брик решилась окончательно порвать порвать с Маяковским. Ей было трудно сказать об этом лично, поэтому Владимир получил письмо: «Ты обещал мне: когда скажу, спорить не будешь. Я тебя больше не люблю. Мне кажется, что и ты любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь».

Маяковский, любивший Лили с прежней силой, был сокрушён тем, что она его отстранила. В конце мая Владимир просил у Луначарского рекомендательное письмо в советские заграничные представительства: чтобы отвлечься от своего горя, он снова собирался в путешествие.

Удивительно, но письма этого периода наполнены теми же проявлениями нежности, как и прежде. «Родной мой и милый Кашалотик, ужасно, ужасно по тебе скучаю» – пишет Маяковский. Лили в ответных письмах обнимает его и целует. Разрыв произошёл, но он лишь изменил статус отношений. Теперь Брик не относилась к Маяковскому, как к «мужу» и «любовнику», но он оставался для Лили любимым другом, поэтом, чьё творчество её искренне восхищало. Порвать с Маяковским полностью означало разрушить союз, выстроенный ими вместе с Осипом за многие годы, союз, основой которого была не физическая любовь, а общность идеалов и интересов.
#маяковский

24 октября Маяковский отправляется в Париж через Ригу и Берлин. За день до отъезда он получает привет от Лили, которая надеется на скорую встречу, может быть, в Америке. Изменившиеся отношения, таким образом, не исключали совместных путешествий. Для Маяковского это было важным сигналом.

Владимир прибыл в Париж 2 ноября, но на вокзале его никто не встретил, так как отправленная Эльзе, взявшей фамилию мужа – Триоле, телеграмма опоздала. Не владевшему французским языком поэту пришлось самому добираться до маленькой гостиницы «Истрия» на Монпарнасе, где жила Эльза.

Эльза постоянна была рядом, как гид и переводчик – в Париже Маяковский, по собственному выражению, изъяснялся на «на триоле». Владимира безумно раздражало незнание языка. Поэтический гений, мастер острот и каламбуров, человек-рифма, за границей он был обречён на молчание. Маяковский злился из-за того, что его не понимали и реагировал иногда так грубо, что Эльза стеснялась передать его слова.

Из воспоминаний Эльзы: «Мне бывало трудно с ним. Трудно каждый вечер где-нибудь шататься, выдерживать всю тяжесть молчания или такого разговора, что уже лучше бы молчал! А когда мы встречались с людьми, то это бывало ещё мучительней, чем вдвоём. Маяковский вдруг начинал демонстративно, так сказать шумно, молчать. Или же неожиданно посылал взрослого, почтенного человека за папиросами…

Маяковский не был ни самодуром, ни скандалистом из-за пересоленного супа, он был в общежитии человеком необычайно деликатным, вежливым и ласковым – его требовательность к близким носила совсем другой характер: ему необходимо было властвовать над их сердцем и душой. У него было в превосходной степени развита потребность абсолютного, максимального чувства и в дружбе, и в любви, чувства, никогда не ослабевающего, апогейного, бескомпромиссного, без сучка и задоринки, без уступок, без скидки на что бы то ни было.
#маяковский

Маяковский намеревался посетить Америку, но из-за проблем с визой не знал, когда это случится. В Париже у Владимира была с собой крупная сумма денег, 24 000 франков (годовая зарплата французского учителя и трёхгодичная зарплата советского рабочего). 24 000 франков соответствовали 2400 советским рублям, что опять говорит об особом статусе поэта: рядовому советскому гражданину разрешалось перевозить (или получать денежным переводом) за границу не более 200 рублей в месяц.

Стоит отметить, что стоимость советского рубля определялась государственным банком и была произвольной. После Первой Мировой войны франк упал, поэтому за один рубль давали 10 франков. Поскольку рубль был неконвертируемым, валюту следовало покупать до отъезда из Советского Союза. Столь выгодный курс был установлен властями, чтобы немногочисленные выезжающие не выглядели за границей бедными и служили живым доказательством успехов советской экономики.

24 000 франков были рассчитаны на несколько месяцев жизни в Америке плюс билет на пароход. Соответственно, Маяковский не мог позволить себе жить на широкую ногу, а напротив, старался ничего не тратить. Повседневные расходы покрывали гонорары от публикаций в «Парижском вестнике», газете, учреждённой советской дипломатической миссией в Париже. Владимиру платили два франка за строку. Эти деньги пришлись весьма кстати, учитывая, что 10 июня Маяковского обокрали.

Из письма к Лиле: «Вор снял номер напротив меня в «Истрие», и, когда я на двадцать секунд вышел по делам моего живота, он с необычайной талантливостью вытащил у меня все деньги и бумажник (с твоей фотокарточкой и всеми бумагами) и скрылся из номера в неизвестном направлении. Все мои заявления не привели ни к чему, только по приметам сказали, что это очень известный по этим делам вор. Денег по молодости не чересчур жалко. Но мысль, что моё путешествие прекратится и я опять дураком приеду на твоё посмешище, меня совершенно бесит».

Странно, однако, что Маяковский всю сумму хранил в бумажнике. Может, его и не обокрали вовсе? Может, он проиграл деньги? Аргументов, кроме игромании, в пользу этого суждения нет. Впрочем, если бы Маяковский действительно проиграл все деньги, он бы вряд ли признался об этом Лили.

Какова бы ни была причина исчезновения денег, Маяковскому повезло: за несколько месяцев до происшествия он заключил договор с Госиздатом на издание собрания сочинений в четырёх томах. Договор был заключен, несмотря на серьёзные противодействия со стороны издательства, которое по-прежнему отрицательно относилось к поэту. Вопрос удалось решить после поручительства Луначарского и финансовых уступок со стороны Маяковского, который согласился на непривычно низкие расценки – 12 копеек за строку.

Благодаря изданию Владимир с помощью Лили смог получить аванс (2000 рублей ~ 20 000 франков). Оставшуюся сумму Маяковский занял у мужа Эльзы и других русских туристов, находившихся в Париже в связи с художественной выставкой. Даже этот сбор денег поэт превратил в игру: обнаруживая в кафе какого-нибудь русского, они с Эльзой первым делом оценивали его возможности, и если сумма, которую он потом давал взаймы, была к ближе к предположению Эльзы, разница доставалась ей, если более точную цифру называл Маяковский, то деньги были его.

Собрав необходимую для путешествия сумму, 21 июня Маяковский ступил на борт 20 000-тонного корабля «Эспань», который должен был доставить его в Мексику.
#маяковский

Через 18 дней Маяковский прибыл в Мексику. В американском посольстве Владимир сообщил, что он художник, который едет в США, чтобы показать свои работы. Обстоятельства сложились удачно, и Маяковскому выдали визу сроком на 6 месяцев.

Первым человеком, с которым Маяковский связался в Америке, был Давид Бурлюк, отец русского футуризма и во многом «отец» Маяковского-поэта. Давид к тому времени уже некоторое время жил в Нью-Йорке. Из воспоминаний Бурлюка: «С особым волнением услыхал в телефоне его звучный, мужественный бас. Бросаюсь в подземку и мчусь на Пятое авеню, где остановился Маяковский. Ещё издали вижу большую «русскую» ногу, шагающую через порог, и пару увесистых чемоданов, застрявших в дверях».

Если американские власти не поняли этого ранее, то теперь им стало ясно, что в США приехал не художник, а поэт. Портреты и интервью Владимира Маяковского, который «за последние десять лет был самым известным поэтом в Советской России» и чьи стихи «расходятся в новой России миллионными тиражами», стали появляться во множестве газет. А читатели «New York Times» могли узнать о нём и такую информацию: «Самый популярный поэт России, Маяковский, одновременно и самый богатый поэт – в той мере, в какой богатство позволительно на его родине. Последняя книга принесла ему 10 000 долларов. Маяковский – самый известный картёжник в России. Он проигрывает в карты намного больше того, что зарабатывает, и живёт на выигрыши».

Не будем забывать, что «богатства» Владимира исчислялись в рублях, неконвертируемой валюте, а значит, за границей не стоили почти ничего.

Маяковский провёл несколько нашумевших выступлений в Нью-Йорке, а во время турне по восточным штатам посетил Кливленд, Детройт, Чикаго, Филадельфию и Питтсбург. Он читал стихи, рассказывал об СССР и делился впечатлениями о США. На его выступление в Нью-Йорке пришло две тысячи человек. «Так же прост и велик, как сама Советская Россия» – сообщалось в одной из газет после этого вечера.
#маяковский

«Как я её рассмешил» – юмористический рассказ Маяковского об языковом барьере.

Должно быть, иностранцы меня уважают, но, возможно, и считают идиотом. О русских я пока не говорю. Войдите хотя бы в американское положение: пригласили поэта, – сказано им – гений. Гений – это ещё больше, чем знаменитый. Прихожу и сразу:
– Гив ми плиз сэм ти!
Ладно. Дают. Подожду – и опять:
– Гив ми плиз…
Опять дают. А я ещё и ещё, разными голосами и на разные выражения:
– Гив ми да сэм ти, сэм ти да гив ми – высказываюсь. Так и вечерок проходит.

Бодрые почтительные старички слушают, уважают и думают: «Вот оно русский, слово лишнего не скажет. Мыслитель. Толстой. Север». Американец думает для работы. Американцу и в голову не придёт думать после шести часов.

Не придёт ему в голову, что я – ни слова по-английски, что у меня язык подпрыгивает и завинчивается штопором от желания поговорить, что, подняв язык палкой серсо, старательно нанизываю бесполезные в разобранном виде разные там О и Ве. Американцу в голову не придёт, что судорожно рожаю дикие, сверханглийские фразы:
– Ес, уайт плиз добль арм стронг…

И кажется мне, что очарованные произношением, завлечённые остроумием, покорённые глубиной мысли обомлевают девушки с метровыми ногами, а мужчины худеют на глазах у всех и становятся пессимистами от полной невозможности меня пересоперничать.

Но леди отодвигаются, прослышав сотый раз приятным басом высказанную мольбу о чае, и джентльмены расходятся по углам, благоговейно поостривая на мой безмолвный счёт.

– Переведи им, – ору я Бурлюку, – что если бы знали они русский, я мог бы, не портя манишек, прибить их языком к крестам их собственных подтяжек, я поворачивал бы на вертеле языка всю эту насекомую коллекцию…

И добросовестный Бурлюк переводит:
– Мой великий друг Владимир Владимирович Маяковский просит ещё стаканчик чаю.
#маяковский

На своём первом вечере в Нью-Йорке Маяковский встретил молодую русскую девушку – Элли Джонс. Элли (по документам – Елизавета) родилась на Урале, в 18 лет вышла замуж за английского бухгалтера и транзитом через Англию оказалась в Америке.

При встрече Элли с Маяковским произошёл примерно такой диалог:
– Я читала ваши стихи.
– Все красивые девушки так говорят. А когда я спрашиваю, какое стихотворение они читали, они отвечают: одно длинное и одно короткое!
– Я не знаю ваших коротких, кроме рекламных лозунгов.

Первоначальный интерес Маяковского к Элли, видимо, был весьма утилитарным. Владимир не говорил по-английски, а девушка оказалась идеальным переводчиком, особенно, в делах, касающихся покупки подарков для Лили. Из дневника Элли: «Я понимаю, почему у него репутация сердцееда. Он сразу сообщил, что женат. Однако настаивал на том, чтобы я оставила ему свой номер телефона». Сигнал был ясен: мы можем развлечься, пока я в Нью-Йорке, но в Москве меня ждёт другая женщина. Однако после того, как они впервые поужинали вдвоём, Элли забыла о своих подозрениях: «Он вёл себя со мной абсолютно корректно, мне было очень интересно и хорошо без какого-либо алкоголя».

Расставаясь в тот вечер, Маяковский сказал, что хочет увидеться с Элли на следующий день. Прагматизм отброшен, верх взяли чувства. Вскоре их отношения стали интимными, но они тщательно это скрывали. Элли всё ещё была замужем за Джорджем Джонсом и имела только временный вид на жительство; если бы муж с ней развёлся, она бы не смогла остаться в стране. Маяковскому тоже следовало соблюдать осторожность: роман с эмигранткой мог сильно навредить репутации революционного поэта.
#маяковский

Мы целуем
— беззаконно! —
над Гудзоном
ваших
длинноногих жён.

Что же привлекло Маяковского в Элли, помимо внешности? Как и многие из её поколения, Элли за несколько лет увидела и пережила больше, чем другие за всю жизнь. Ей было всего 13, когда произошла революция. Для того чтобы выжить, девушке приходилось рассчитывать только на себя. Лишения и горести, испытанные в России за 6 послереволюционных лет, сделали её сильным человеком. Если добавить к этому врождённый ум, то станет понятно, что Маяковский видел в Элли вторую Лили: умную, начитанную, самостоятельную, требовательную. Именно к таким женщинам его влекло.

28 октября Маяковский сел на корабль, который должен был доставить его в Гавр (Франция). Больше в Нью-Йорке он оставаться не мог, даже если бы хотел. У поэта попросту не осталось денег. 22 сентября Лили сообщила Маяковскому, что едет в Италию. В октябре Владимир послал ей 950 долларов (почти те же 2400 рублей, которые у него были в начале путешествия). Откуда деньги? Часть получил за выступления, часть занял, часть выиграл, но, видимо, поэт колоссально экономил на себе. Это в его духе – он отдавал себя полностью, душевном, физическом и экономическом плане, объекту любви.

В общем, Маяковский покидал покидал Америку без цента в кармане. Несмотря на безденежье, до своего отъезда он купил Элли тёплую одежду – в Нью-Йорке резко похолодало – шерстяной костюм, твидовое пальто. На себе поэт сэкономил. Если из Парижа в Мексику он ехал первым классом, то теперь на 8 дней обратного пути должен был довольствоваться дешёвой койкой на нижней палубе, прямо под танцплощадкой: «Я в худшей каюте из всех кают – всю ночь надо мною ногами куют».

Из воспоминаний Элли Джонс после прощания: «Я хотела броситься на кровать и рыдать, но не могла. Моя кровать была устлана цветами – незабудками. У него совсем не было денег! Но он был такой». Типичный пример гиперболизма Маяковского: ухаживая за женщиной, он посылал ей не одну корзину цветов, а несколько, не одну коробку конфет, а десять.
#маяковский

«Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России» М.Цветаева

– Вот семь лет, как я очень скучаю, – признаётся Маяковский Давиду Бурлюку. – От семнадцатого года до сегодняшнего дня – ужас, ни кем не делимый ужас.

Двойственность поэта, противоречивое отношение к своему творчеству и Отечеству с полной силой прорываются в стихотворении «Домой!», над которым он начал работать, возвращаясь на корабле из Нью-Йорка. Маяковский подчёркивает, что вклад поэта в дело революции не менее важен, чем вклад рабочих, хотя они и приближаются к коммунизму с разных сторон:

Пролетарии
приходят к коммунизму
низом —
низом шахт,
серпов
и вил, —
я ж
с небес поэзии
бросаюсь в коммунизм,
потому что
нет мне
без него любви.

Маяковский считает, что поэзия должна подчиняться политике, а поэт обязан выполнять социальный заказ. Так далеко в отрицании поэзии Владимир ещё не заходил. Самое страшное в том, что он делал это без внешнего принуждения, официально подобной правоверности не требовалось. Импульс шёл изнутри: Маяковский знал, с каким подозрением к нему относятся в различных кругах, он хотел показать, что он не «попутчик», что он более коммунистический, чем сама партия. Подобное желание, кстати, было и у Есенина, заявлявшего, что он левее, чем самые радикальные левые партии.

Я хочу быть понят родной страной,
а не буду понят —
что ж?!
По родной стране
пройду стороной,
как проходит
косой дождь.

Эти строки Маяковский впоследствии по совету Осипа вычеркнул, хотя поэту они и очень нравились. В них отражается то же двойственное взаимодействие чувств – желание быть голосом своей страны и сомнение в том, что ему вообще есть в ней место. Ещё ярче это противоречие иллюстрирует тот факт, что в набросках поэт колеблется между противоположными эпитетами – «родной» и «чужой» страной.
#маяковский

Утром 28 декабря 1925 года тридцатилетний Сергей Есенин был найден мёртвым в ленинградской гостинице «Англетер». Вы ведь ещё не забыли? У Маяковского, постоянно носившего в себе идею самоубийства, смерть Есенина включила ряд защитных механизмов. Несмотря на то, что из принципа Маяковский не показывал своего хорошего отношения к Есенину, он считал его очень талантливым. У них, на самом деле, было много общего: ранимость, вспыльчивость, отчаяние в вечном поиске ответов. Первая жена Есенина, Зинаида Райх, так и вовсе не ощущала никакой разницы между их характерами: «у обоих внутреннее бешеное беспокойство, неудовлетворённость и страх перед уходящей молодой славой».

Для того чтобы смириться с самоубийством Есенина, Маяковский пытается писать о нём. Через три месяца творческих мук родилось стихотворение «Сергею Есенину» (с отрывка из него начался рассказ о Маяковском). Вот ещё несколько строк:

Вы ушли,
как говорится,
в мир иной.
Пустота...
Летите,
в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса,
ни пивной.
Трезвость.
Нет, Есенин,
это
не насмешка.
В горле
горе комом -
не смешок.
Вижу -
взрезанной рукой помешкав,
собственных
костей
качаете мешок.

По сути, это был ответ на есенинские предсмертные стихи. Произведение Маяковского должно было, по его словам, «обдуманно парализовать действие последних есенинских строк, сделать конец Есенина неинтересным».

Маяковский думал, что суицид Есенина может подвести «колеблющихся под петлю или револьвер», ибо сам находился в группе риска. В действительности стихотворение «Сергею Есенину» должно было парализовать его собственные мысли о самоубийстве.

Через год, во время посещения Ленинграда, Маяковский попросил извозчика объехать «Англетер» стороной – он не мог видеть здание, в котором покончил с собой его литературный визави.

P.S. Напомню, что при клике на #есенин можно прочесть все публикации, с ним связанные. С #маяковский работает точно так же.

Зима 1927 года прошла для Маяковского под знаком очередной революционной поэмы. Партия была довольна, но эта реакция не показательна. На каждом выступлении противники Маяковского рьяно пытались его уколоть. Среди хулиганов были и литературные соперники, и те, кто приходил только для того, чтобы спровоцировать поэта. Маяковский был блестящим оратором, его выступления зачастую превращались в настоящее шоу, главным образом благодаря способности Владимира парировать нападки публики. Этому способствовал его мощный бас, заглушавший всех и вся.

Вопросы задавались устно или в записках, которые передавались на эстраду. «А вас никто не читает, никто не спрашивает!» – злорадствовала ленинградская библиотекарша. В Баку Маяковский получил клочок бумаги со следующим содержанием: «Когда у человека на душе пустота, то для него есть два пути: или молчать, или кричать. Почему вы выбрали второй путь?». Владимир ответил со свойственным ему остроумием: «Есть и третий путь – писать вот такие бездарные записки».

В большинстве случаев Маяковский своими молниеносными, убийственными ответами мог расположить к себе аудиторию, но порой комментарии были такими подлыми, что ему казалось, будто всё его существование ставится под вопрос. Неужели это и есть награда за преданность революции и рабочему классу? Выступления продолжались по несколько часов, и по их окончании поэт чувствовал себя совершенно опустошённым.

За годы выступлений Маяковский собрал около 20 000 записок с вопросами. Даже хотел написать универсальный ответ. Если бы решился, то получилось бы что-то подобное (цитата Маяковского из первого номера футуристической газеты «Новый Леф» за 1928 год: «Вас не понимают рабочие и крестьяне!»: Я ещё не видал, чтобы кто-то хвастался так: какой я умный – арифметику не понимаю, французский не понимаю, грамматику не понимаю. Но весёлый клич «я не понимаю футуристов!» несётся пятнадцать лет, затихает и снова гремит возбуждённо и радостно».
#маяковский

Маяковский снова в Париже, рядом, как всегда, Эльза. Ей нужно к доктору, Маяковский вызвался сопровождать. Пока они ждали, появилась молодая женщина. Из её воспоминаний: «Войдя к доктору в гостиную, я увидела хозяина, Эльзу Триоле и высокого, большого господина, одетого с исключительной элегантностью в добротный костюм, хорошие ботинки и с несколько скучающим видом сидящего в кресле. При моём появлении он сразу устремил на меня внимательные, серьёзные глаза. Его короткий бобрик и крупные черты лица я узнала сразу – это был Маяковский».

Услышав её имя – Татьяна – Владимир тоже догадался, что за красавица вошла в зал. Татьяна Яковлева – девушка, о которой ему рассказывали парижские друзья и кому он передавал приветы.

Девушка сильно кашляла (последствия ранее перенесённого туберкулёза), но вопреки своей мнительности, Маяковский предложил проводить её домой. В такси было холодно, и он снял с себя пальто и укрыл девушке ноги. «С этого момента я почувствовала к себе такую нежность и бережность, не ответить на которую было невозможно» – вспоминала Татьяна.

Русская эмигрантка. Высокая (около 180 см), с длинными ногами, Татьяна Яковлева отличалась необыкновенной привлекательностью. Работала статисткой в кино, манекенщицей у Шанель, рекламировала чулки на афишах, которые висели по всему Парижу.

Ни Маяковский, ни Татьяна не хотели афишировать свои отношения: она – потому что её семья, с таким трудом вызволившая девушку из Советского Союза, была настроена крайне антисоветски; он – потому что пролетарский поэт не должен строить никаких отношений с русской эмигранткой. В общем, та же история, что с Элли Джонс.

Из воспоминаний Яковлевой: «Это первый человек, сумевший оставить в моей душе след. Это самый талантливый человек, которого я встречала». Несмотря на то, что Татьяна из осторожности не произносила слово «любовь», она испытывала к Маяковскому сильные чувства. Однако когда через две недели после первого знакомства, он предложил ей выйти за него замуж и уехать с ним в Москву, Татьяна ответила уклончиво. Её нерешительность пробудила в Маяковском дремавшие лирические силы, и за ночь он написал стихотворение («Письмо Татьяне Яковлевой»), которое прочитал ей на следующий же день:

Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счет нанижем.
Я все равно
тебя
когда-нибудь возьму -
одну
или вдвоем с Парижем.
#маяковский

Маяковский вернулся в Россию без Татьяны. По приезде обо всём рассказал Лили. Брик забила тревогу. Из её письма к Эльзе: «Элик! Напиши мне, пожалуйста, что это за женщина, по которой Володя сходит с ума, которую он собирается выписать в Москву, которой он пишет стихи (!!!). НЕ РАССКАЗЫВАЙ НИКОМУ, что я прошу тебя об этом, и напиши мне обо всём подробно».

В то же время нежное письмо Маяковского к Татьяне: «Твои строки – это добрая половина моей жизни и вся моя личная. Я не растекаюсь по бумаге (профессиональная ненависть к писанию), но если бы дать запись всех, моих со мной же, разговоров о тебе, ненаписанных писем, невыговоренных ласковостей, то мои собрания сочинений сразу бы вспухли и всё сплошной лирикой!

Милая! Мне без тебя совсем не нравится. Обдумай и пособирай мысли (а потом и вещи) и примерься сердцем своим, к моей надежде взять тебя на лапы и привезти к нам, к себе в Москву. Сделаем нашу разлуку проверкой. Если любим, то хорошо ли тратить сердце и время на изнурительное шагание по телеграфным столбам?

«Письмо Татьяне Яковлевой» при жизни Маяковского не печаталось по просьбе Татьяне. А вот второе парижское стихотворение «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви» было опубликовано во втором номере журнала «Молодая гвардия»:

Любить -
это значит:
в глубь двора
вбежать
и до ночи грачьей,
блестя топором,
рубить дрова,
силой
своей
играючи.
Любить -
это с простынь,
бессонницей
рваных,
срываться,
ревнуя к Копернику,
его,
а не мужа Марьи Иванны,
считая
своим
соперником.

Публикуя этот гимн любви, Маяковский рисковал репутацией пролетарского поэта. Он всегда болезненно реагировал на намёки о том, что живёт не так, как, по мнению критиков, должен, а любовная связь с «белой» эмигранткой и вовсе превращала его в открытую мишень для нападок. Однако всё закончилось неожиданным образом: Маяковский больше не возвращался в Париж, Татьяну Яковлеву в жёны не взял. Причина? Лили Брик. Она получила страшный удар по самолюбию, когда её первенство в жизни и поэзии Маяковского пошатнулось. Лиля сделала ход конём и свела Владимира с другой, не менее эффектной девушкой, вытеснив из его сердца Татьяну Яковлеву, оказавшеюся простой влюблённостью.
#маяковский

Эффектная девушка – это про Веронику (Нору) Полонскую. Она исполняла главную роль в фильме Лили Брик и Владимира Жемчужного «Стеклянный глаз». Маяковский легко влюблялся, и Лили надеялась, что Нора заставит его забыть Татьяну Яковлеву. Оставалось только найти подходящий случай их познакомить. Таковой представился 13 мая, когда Лили и Осип устроили встречу на московском ипподроме. Знакомство состоялось.

Маяковский пообещал, что на следующий день заберёт Нору после спектакля на автомобиле, но его задержала бильярдная партия. Вечером Владимир позвонил девушке по телефону и на вопрос, почему он так и не заехал за ней, ответил: «Бывают в жизни человека такие обстоятельства, против которых не попрёшь, поэтому вы не должны меня ругать».

Как и всегда, влюблённому Маяковскому нужно было немедленно удостовериться в своей привлекательности, и он тут же назначил Норе новое свидание. Встретившись во второй половине дня, они пошли на прогулку. Из воспоминаний Норы: «На этот раз Владимир произвёл на меня совсем другое впечатление, чем накануне. Он был не похож на вчерашнего Маяковского – резкого, шумного, беспокойного в литературном обществе. Он был совершенно мягок и деликатен, говорил о самых простых, обыденных вещах».

После нескольких дней бесед и прогулок Маяковский пригласил Нору к себе, где «сильным, низким голосом, которым он великолепно управлял, читал стихи; необыкновенно выразительно, с самыми неожиданными интонациями». Далее Маяковский действовал в привычном ключе. Когда Нора на вопрос, нравятся ли ей его стихи, ответила утвердительно, он начал обнимать её, а встретив сопротивление, «страшно удивился, по-детски обиделся». Затем «надулся, помрачнел и сказал: «Ну ладно, дайте копыто, больше не буду. Вот недотрога!». Однако Нора уже поняла, что если Маяковский захочет, то легко войдёт в её жизнь. Так и случилось. Через несколько дней они впервые стали близки.
#маяковский

Провожая в один из вечеров Нору домой, Маяковский посреди улицы вдруг начал танцевать мазурку. Из воспоминаний Полонской: «Такой большой и неуклюжий, а танцевал очень легко и комично в то же время». Напомню, что Маяковский ненавидел танцы, а тут внезапно исполняет мазурку в центре Москвы. Это многое говорит о его душевном состоянии и к тому же об отсутствии стыдливости.

Будучи инфантильно эгоцентричным, поэт всегда вёл себя так, словно рядом с ним никого нет. Он никогда не смущался, мог посреди улицы снять ботинок, в который попал камешек, громко обсуждал по телефону самые интимные вопросы, не обращая внимание на посторонние уши. В этом проявлялась его главная черта: неспособность к лицемерию, хитрости, фальши, интригам. Владимир совершенно не умел притворяться.

Нору поражали перепады настроения Маяковского: «Я не помню Владимира ровным, спокойным. Он или искрящийся, шумный, весёлый, удивительно обаятельный, всё время повторяющий отдельные строки стихов – или мрачный, молчащий по нескольку часов подряд».

Полонская не сомневалась в чувствах Маяковского и вскоре была готова разделить с ним жизнь. То есть, выйти замуж. Однако Владимир, к её огорчению, не говорил об этом. Сдерживающим фактором, конечно, была Татьяна Яковлева, которой Маяковский не перестаёт писать нежные письма: «Милый мой, родной и любимый Таник! Не забывай меня, пожалуйста. Я тебя так же люблю и рвусь тебя видеть».

В общем, Маяковский окончательно запутался. Он вёл двойную игру (тройную, если учитывать Лили), что совсем несвойственно его характеру. А значит, пребывал в растерянности, почти в отчаянии. Поэт не имел ни малейшего понятия о том, какой будет его жизнь, его будущее, сможет ли он создать свою семью или останется в «супружеском картеле» Лили и Осипа. Ответы на эти вопросы с трудом бы нашёл даже человек, находящийся в более стабильном психическом состоянии, чем Маяковский.
#маяковский