Великое оборачивается противоположностью
Из письма Пастернака к Рильке от 12 апреля 1926 года: «Великое в своём непосредственном проявлении оборачивается собственной противоположностью. Оно в действительности становится ничтожным в меру своего величия и косным в меру своей активности. Такова между прочим и наша революция».
#пастернак
Из письма Пастернака к Рильке от 12 апреля 1926 года: «Великое в своём непосредственном проявлении оборачивается собственной противоположностью. Оно в действительности становится ничтожным в меру своего величия и косным в меру своей активности. Такова между прочим и наша революция».
#пастернак
Пастернак ставит самовар
1. Однажды Пастернак, пока ждал возлюбленную возле её дома, в приступе поэтического восторга начал читать свои стихи сторожу. Тот ничего не понял – поэт расстроился.
2. Пастернак на заре своей славы не любил читать с эстрады. Публика хвалила его поэзию за невнятность и загадочность, что очень злило поэта.
3. В послереволюционные годы стихи Пастернака переписывались от руки и распространялись в списках.
4. Борис Леонидович не гнушался домашней работой. Особенно, любил ставить самовар.
5. Одним из любимых писателей Пастернака был Эдгар По.
#пастернак
1. Однажды Пастернак, пока ждал возлюбленную возле её дома, в приступе поэтического восторга начал читать свои стихи сторожу. Тот ничего не понял – поэт расстроился.
2. Пастернак на заре своей славы не любил читать с эстрады. Публика хвалила его поэзию за невнятность и загадочность, что очень злило поэта.
3. В послереволюционные годы стихи Пастернака переписывались от руки и распространялись в списках.
4. Борис Леонидович не гнушался домашней работой. Особенно, любил ставить самовар.
5. Одним из любимых писателей Пастернака был Эдгар По.
#пастернак
Ах, попалась!
Пастернак был звездой любого вечера, куда его приглашали. Вот и в 1919 году на каком-то празднике поэта попросили прочесть стихи. Среди гостей присутствовала красавица Евгения Лурье, студентка училища ваяния и зодчества. Когда Пастернак спросил, понравились ли девушке стихи, та честно ответила, что не слушала. Борис воскликнул: «Вот и правильно, нечего слушать такую ерунду!».
Завязалось знакомство, позже – переписка. Привожу первое опубликованное письмо Пастернака к Жене Лурье: «Женичка, Женичка, Женичка, Женичка! Ах я бы лучше остался при этом чувстве: оно как разговор с собою, оно глубокомысленно-бормочущее, глухо кашляющее, потаённо верное, ходишь и нехотя перелистываешь что-то тысячелистное в груди, как книгу, не читая, ленясь читать… Я бы остался при нём и не писал бы тебе, если бы не родная твоя шпилька! Я, убирая, отодвинул диван, она звякнула – и опять «ах попалась!». Короче – любовь. «Ах попалась» – фраза, которую Женя Лурье тихо и ласково произносила, когда Пастернак её обнимал. Точно любовь.
24 января 1922 года молодые люди заключили брак. Колец было взять негде. Чтобы их купить, Пастернак продал свою гимназическую золотую медаль. Внутри колец поэт своей рукой нацарапал: «Женя», «Боря». 23 сентября 1923 года родился первенец. Евгений.
Я бедствовал. У нас родился сын.
Ребячества пришлось на время бросить.
Свой возраст взглядом смеривши косым,
Я первую на нём заметил проседь.
#пастернак
Пастернак был звездой любого вечера, куда его приглашали. Вот и в 1919 году на каком-то празднике поэта попросили прочесть стихи. Среди гостей присутствовала красавица Евгения Лурье, студентка училища ваяния и зодчества. Когда Пастернак спросил, понравились ли девушке стихи, та честно ответила, что не слушала. Борис воскликнул: «Вот и правильно, нечего слушать такую ерунду!».
Завязалось знакомство, позже – переписка. Привожу первое опубликованное письмо Пастернака к Жене Лурье: «Женичка, Женичка, Женичка, Женичка! Ах я бы лучше остался при этом чувстве: оно как разговор с собою, оно глубокомысленно-бормочущее, глухо кашляющее, потаённо верное, ходишь и нехотя перелистываешь что-то тысячелистное в груди, как книгу, не читая, ленясь читать… Я бы остался при нём и не писал бы тебе, если бы не родная твоя шпилька! Я, убирая, отодвинул диван, она звякнула – и опять «ах попалась!». Короче – любовь. «Ах попалась» – фраза, которую Женя Лурье тихо и ласково произносила, когда Пастернак её обнимал. Точно любовь.
24 января 1922 года молодые люди заключили брак. Колец было взять негде. Чтобы их купить, Пастернак продал свою гимназическую золотую медаль. Внутри колец поэт своей рукой нацарапал: «Женя», «Боря». 23 сентября 1923 года родился первенец. Евгений.
Я бедствовал. У нас родился сын.
Ребячества пришлось на время бросить.
Свой возраст взглядом смеривши косым,
Я первую на нём заметил проседь.
#пастернак
👍2
Печально, безысходно, непоправимо
В 1923-1925 годах Пастернак пытался заработать денег – нужно было кормить семью. Поэт утопал в литературной поденщине – составлял подборки иностранных публикаций о Ленине. Жена с сыном жили на даче. К ней письмо:
«О, Женя, что сделал я с собой. Для того, чтобы заморозить себя, как это случилось, я должен был убить весь свой смысл… Верится ли тебе, чтобы я навсегда разучился жить стихами? Печально, безысходно, непоправимо печально то, что тем временем, как меня томили и томят с платежами, мелькают дни, проходят недели, и вот уже лето кончается, и я у тебя не побывал. О, что за каторга! Мы должны чудом откуда-то доставать деньги в то самое время, как всякие издательства, в том числе и государственные, и всякие люди, в том числе и государственные, вправе месяцами отказывать нам в гонорарах, расплатах по договору и пр. и пр. Какая близость, какая напряжённость в судьбе. Мы рядом с тобой – и кругом опасная стихия случайности».
#пастернак
В 1923-1925 годах Пастернак пытался заработать денег – нужно было кормить семью. Поэт утопал в литературной поденщине – составлял подборки иностранных публикаций о Ленине. Жена с сыном жили на даче. К ней письмо:
«О, Женя, что сделал я с собой. Для того, чтобы заморозить себя, как это случилось, я должен был убить весь свой смысл… Верится ли тебе, чтобы я навсегда разучился жить стихами? Печально, безысходно, непоправимо печально то, что тем временем, как меня томили и томят с платежами, мелькают дни, проходят недели, и вот уже лето кончается, и я у тебя не побывал. О, что за каторга! Мы должны чудом откуда-то доставать деньги в то самое время, как всякие издательства, в том числе и государственные, и всякие люди, в том числе и государственные, вправе месяцами отказывать нам в гонорарах, расплатах по договору и пр. и пр. Какая близость, какая напряжённость в судьбе. Мы рядом с тобой – и кругом опасная стихия случайности».
#пастернак
Как нужно ненавидеть, чтобы любить
Пастернак о революции: «Революция помогла отречься от множества явлений, становящихся ненавистными в тот момент, как ими начинаются любоваться. Я забыл о своём племени, о мессианизме России, о мужике, о почётности моего призвания, о многочисленности писателей, об их лицемерной простоте, да и можно ли всё это перечислить. Но вот вы не поверите, а в этом вся суть, мне показалось, что и революция об этом забыла, как всё это надо ненавидеть для того, чтобы любить одно, достойное любви, чтобы любить историю.
Культурной революции мы не переживаем, мы переживаем культурную реакцию. Наличия пролетарской диктатуры недостаточно, чтобы сказаться в культуре. Наконец, среди противоречий эпохи, примиряемых по средней статистической, ничто не заставляет предполагать, чтобы стиль, ей соответствующий, был создан. Или, если угодно, он уже найден и, как средняя статистическая, он призрачного и нулевого достоинства. В главных чертах он представляет собой сочетание сменовеховства и народничества. С этим можно от души поздравить».
#пастернак
Пастернак о революции: «Революция помогла отречься от множества явлений, становящихся ненавистными в тот момент, как ими начинаются любоваться. Я забыл о своём племени, о мессианизме России, о мужике, о почётности моего призвания, о многочисленности писателей, об их лицемерной простоте, да и можно ли всё это перечислить. Но вот вы не поверите, а в этом вся суть, мне показалось, что и революция об этом забыла, как всё это надо ненавидеть для того, чтобы любить одно, достойное любви, чтобы любить историю.
Культурной революции мы не переживаем, мы переживаем культурную реакцию. Наличия пролетарской диктатуры недостаточно, чтобы сказаться в культуре. Наконец, среди противоречий эпохи, примиряемых по средней статистической, ничто не заставляет предполагать, чтобы стиль, ей соответствующий, был создан. Или, если угодно, он уже найден и, как средняя статистическая, он призрачного и нулевого достоинства. В главных чертах он представляет собой сочетание сменовеховства и народничества. С этим можно от души поздравить».
#пастернак
👍2
Вы достаёте слово «народ», словно из штанов по нужде
Пастернак о революционном искусстве: «Стиль революционный, а главное – новый, – как он получился? Очень просто. Из нереволюционных форм допущена самая посредственная, таковая же и из революционных.
Все мои мысли становятся второстепенными перед одной, первостепенной: допустим я или недопустим? Достаточно ли я бескачественен, чтобы походить на графику и радоваться составу золотой середины? Право авторства на нынешний стиль недавно принадлежало цензору. Теперь он его разделил с современным издателем. Философия тиража сотрудничает с философией допустимости. Мне нечего делать. Стиль эпохи уже создан. Вот мой отклик.
Однако ещё вот что. В последнее время наперекор всему я стал работать, и во мне начали оживать убежденья, казалось бы, давно похороненные. Главное же, я убеждён, что искусство должно быть крайностью эпохи, а не её равнодействующей, что связывать его с эпохой должны собственный возраст искусства и его крепость, и только в таком случае оно впоследствии в состоянии напоминать эпоху, давая возможность историку предполагать, что оно её отражало. Вот источник моего оптимизма. Если бы я думал иначе, вам незачем было бы обращаться ко мне».
Пастернак о революционном искусстве: «Стиль революционный, а главное – новый, – как он получился? Очень просто. Из нереволюционных форм допущена самая посредственная, таковая же и из революционных.
Все мои мысли становятся второстепенными перед одной, первостепенной: допустим я или недопустим? Достаточно ли я бескачественен, чтобы походить на графику и радоваться составу золотой середины? Право авторства на нынешний стиль недавно принадлежало цензору. Теперь он его разделил с современным издателем. Философия тиража сотрудничает с философией допустимости. Мне нечего делать. Стиль эпохи уже создан. Вот мой отклик.
Однако ещё вот что. В последнее время наперекор всему я стал работать, и во мне начали оживать убежденья, казалось бы, давно похороненные. Главное же, я убеждён, что искусство должно быть крайностью эпохи, а не её равнодействующей, что связывать его с эпохой должны собственный возраст искусства и его крепость, и только в таком случае оно впоследствии в состоянии напоминать эпоху, давая возможность историку предполагать, что оно её отражало. Вот источник моего оптимизма. Если бы я думал иначе, вам незачем было бы обращаться ко мне».
👍3
Пастернак и больные зубы
Летом 1929 года Пастернак перенёс операцию по удалению подчелюстной кисты. Удалили 7 нижних зубов, включая передние, потом начали вычищать кисту. Планировали уложиться в 20 минут, но операция продлилась полтора часа.
Местная анестезия не подействовала. Общий наркоз не давали, чтобы случайно не перерезать лицевой нерв. Всякой раз, когда к нерву прикасались, Борис вопил от боли. За дверью стояла жена и слушала крики.
Из письма к Ольге Фрейденберг об операции: «Теперь, слава Богу, всё это уже за плечами, и только думается ещё временами: ведь это были врачи, старавшиеся насколько можно не причинить боли; что же тогда выносили люди на пытках? И как хорошо, что наше воображенье притуплено и не обо всём имеет живое представленье!».
Рана заживала быстро, но говорить в течение двух недель было нельзя. Пастернак занимался переводами Рильке: «Переводилось хорошо, я находился всё время в возбужденье после принятых мук».
Бориса навещают друзья – поэт кивает, благодарит посетителей улыбками. Но даже многочисленные визиты не избавляют Пастернака от литературного одиночества. Из письма к Марине Цветаевой от 1 декабря 1929 года: «Я совершенно вне здешней литературы, т.е. дружбы мои не тут. Люблю Мейерхольдов, его и её (это значит: вижу всё-таки раз в два года). Познакомился кое с кем из философов, с музыкантами… Свиделся с Маяковским, подошедшим к концу» [через полгода Маяковский покончит с собой].
#пастернак
Летом 1929 года Пастернак перенёс операцию по удалению подчелюстной кисты. Удалили 7 нижних зубов, включая передние, потом начали вычищать кисту. Планировали уложиться в 20 минут, но операция продлилась полтора часа.
Местная анестезия не подействовала. Общий наркоз не давали, чтобы случайно не перерезать лицевой нерв. Всякой раз, когда к нерву прикасались, Борис вопил от боли. За дверью стояла жена и слушала крики.
Из письма к Ольге Фрейденберг об операции: «Теперь, слава Богу, всё это уже за плечами, и только думается ещё временами: ведь это были врачи, старавшиеся насколько можно не причинить боли; что же тогда выносили люди на пытках? И как хорошо, что наше воображенье притуплено и не обо всём имеет живое представленье!».
Рана заживала быстро, но говорить в течение двух недель было нельзя. Пастернак занимался переводами Рильке: «Переводилось хорошо, я находился всё время в возбужденье после принятых мук».
Бориса навещают друзья – поэт кивает, благодарит посетителей улыбками. Но даже многочисленные визиты не избавляют Пастернака от литературного одиночества. Из письма к Марине Цветаевой от 1 декабря 1929 года: «Я совершенно вне здешней литературы, т.е. дружбы мои не тут. Люблю Мейерхольдов, его и её (это значит: вижу всё-таки раз в два года). Познакомился кое с кем из философов, с музыкантами… Свиделся с Маяковским, подошедшим к концу» [через полгода Маяковский покончит с собой].
#пастернак
👍2
Недолго мне быть Женей Пастернак
Брак с Евгенией Лурье не стал для Пастернака единственным. Причину разрыва поэт постфактум объясняет в письме к кузине: «У меня за годы жизни с ней развилась неестественная, безрадостная заботливость, часто расходящаяся со всеми моими убежденьями и внутренне меня возмущающая, потому что я никогда не видел человека, воспитанного в таком глупом, по-детски бездеятельном ослепляющем эгоизме, как она».
Новая любовь, видимо, обещала что-то лучшее. В Москве Пастернак познакомился с женой киевского пианиста Генриха Нейгауза – Зинаидой, красивой киевлянкой с итальянскими корнями – матово-смуглая кожа и большие карие глаза.
Тучи сгущались ещё до этой встречи. В начале 20-х у Евгении Пастернак случился диалог, достойный эпического произведения: «Женя, почему вы так назвали сына? Не принято называть ребёнка в честь живых родственников» – «Хочу, чтобы был настоящий Женя Пастернак. Чувствую, что мне недолго быть Женей Пастернак».
Как покорить поэта, да и любого мужчину? Не обращать на него внимание! Стихи Пастернака не произвели на Зинаиду Нейгауз впечатления, ей «показалось, что как личность он выше своего искусства». Борис же был покорён с первой встречи: «Я для вас буду писать проще!».
Зинаида оставалась холодна: «Мне очень не понравилась жена Пастернака, и это перенеслось на него». Ревность? Впрочем, дело могло быть и в разных ценностях. Нейгауз видела, что Борис не окружён ни заботой, ни уважением – Евгения прилюдно резко спорила с мужем. Главное же – Зина понимала, что рядом с Евгенией она явно проигрывает в масштабе личности.
#пастернак
Брак с Евгенией Лурье не стал для Пастернака единственным. Причину разрыва поэт постфактум объясняет в письме к кузине: «У меня за годы жизни с ней развилась неестественная, безрадостная заботливость, часто расходящаяся со всеми моими убежденьями и внутренне меня возмущающая, потому что я никогда не видел человека, воспитанного в таком глупом, по-детски бездеятельном ослепляющем эгоизме, как она».
Новая любовь, видимо, обещала что-то лучшее. В Москве Пастернак познакомился с женой киевского пианиста Генриха Нейгауза – Зинаидой, красивой киевлянкой с итальянскими корнями – матово-смуглая кожа и большие карие глаза.
Тучи сгущались ещё до этой встречи. В начале 20-х у Евгении Пастернак случился диалог, достойный эпического произведения: «Женя, почему вы так назвали сына? Не принято называть ребёнка в честь живых родственников» – «Хочу, чтобы был настоящий Женя Пастернак. Чувствую, что мне недолго быть Женей Пастернак».
Как покорить поэта, да и любого мужчину? Не обращать на него внимание! Стихи Пастернака не произвели на Зинаиду Нейгауз впечатления, ей «показалось, что как личность он выше своего искусства». Борис же был покорён с первой встречи: «Я для вас буду писать проще!».
Зинаида оставалась холодна: «Мне очень не понравилась жена Пастернака, и это перенеслось на него». Ревность? Впрочем, дело могло быть и в разных ценностях. Нейгауз видела, что Борис не окружён ни заботой, ни уважением – Евгения прилюдно резко спорила с мужем. Главное же – Зина понимала, что рядом с Евгенией она явно проигрывает в масштабе личности.
#пастернак
👍2
Любить иных, тяжелый крест
Любить иных — тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.
Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь,
Все это — небольшая хитрость.
Борис Пастернак
1931 г.
#пастернак
Любить иных — тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.
Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь,
Все это — небольшая хитрость.
Борис Пастернак
1931 г.
#пастернак
Пастернак любит запах чистого белья
Лето 1930, дачи под Киевом, Пастернаки и Нейгаузы сняли дома по соседству. Семья поэта приехала несколько позже. Борис сразу отправился к соседям с визитом и застал Зинаиду босой, неприбранной, моющей пол, чем изрядно смутил девушку. А сам пребывал в полнейшем восторге: «Как жаль, что я не могу вас снять и послать карточку! Мой отец – художник – был бы восхищён вашей наружностью».
Зинаида любила собирать сучья для растопки печи в ближайшем лесу. Туда как бы случайно стал захаживать и Пастернак. Эти встречи и злили, и радовали Нейгауз. Поэт делился с девушкой рассказами о детстве, о московской жизни. Говорил о том, что любит непременно сам топить печь – Зинаида с удовлетворением отмечала, что жена Пастернака этого не умеет.
Впрочем, Гарри Нейгауз тоже был совершенно беспомощен в быту и Зине было чем поделиться. «Он однажды ставил самовар и внутрь положил уголь, а воду налил в трубу!» – «А я люблю ставить самовар, всегда сам это делаю». – «Вы? Поэт? Гарри не умеет булавки застегнуть!».
Пастернак грамотно оценил момент и разразился лекцией о том, что быт надо любить, что в нём нет ничего постыдного, что кастрюли в хозяйстве Нейгаузов – такая же поэзия, как и рояль… и что стихи надо со временем писать так, чтобы это было насущно, как быт, органично, как растопка печи и стирка белья… В конце тирады Борис признался, что любит запах чистого белья – в доме Нейгаузов оно всегда было накрахмалено, что умиляло поэта.
#пастернак
Лето 1930, дачи под Киевом, Пастернаки и Нейгаузы сняли дома по соседству. Семья поэта приехала несколько позже. Борис сразу отправился к соседям с визитом и застал Зинаиду босой, неприбранной, моющей пол, чем изрядно смутил девушку. А сам пребывал в полнейшем восторге: «Как жаль, что я не могу вас снять и послать карточку! Мой отец – художник – был бы восхищён вашей наружностью».
Зинаида любила собирать сучья для растопки печи в ближайшем лесу. Туда как бы случайно стал захаживать и Пастернак. Эти встречи и злили, и радовали Нейгауз. Поэт делился с девушкой рассказами о детстве, о московской жизни. Говорил о том, что любит непременно сам топить печь – Зинаида с удовлетворением отмечала, что жена Пастернака этого не умеет.
Впрочем, Гарри Нейгауз тоже был совершенно беспомощен в быту и Зине было чем поделиться. «Он однажды ставил самовар и внутрь положил уголь, а воду налил в трубу!» – «А я люблю ставить самовар, всегда сам это делаю». – «Вы? Поэт? Гарри не умеет булавки застегнуть!».
Пастернак грамотно оценил момент и разразился лекцией о том, что быт надо любить, что в нём нет ничего постыдного, что кастрюли в хозяйстве Нейгаузов – такая же поэзия, как и рояль… и что стихи надо со временем писать так, чтобы это было насущно, как быт, органично, как растопка печи и стирка белья… В конце тирады Борис признался, что любит запах чистого белья – в доме Нейгаузов оно всегда было накрахмалено, что умиляло поэта.
#пастернак
Пастернак ревнует к прошлому
Пастернаки и Нейгаузы возвращались в город в соседних купе. Зинаида вышла в тамбур покурить и тут же встретила Бориса. Начался трёхчасовой разговор. Из воспоминаний девушки: «Он говорил комплименты не только моей наружности, но и моим реальным качествам».
В ответ на это восхищение Зинаида рассказала поэту о драме юности. В пятнадцатилетнем возрасте, в Петербурге, она по взаимной любви сошлась со своим кузеном, сорокалетним отцом двоих детей. Жена обо всём узнала, пришла к Зине, обещала дать развод, просила остаться с мужем – Зина жалела её, называла святой, рыдала на её груди, но справиться с чувством не смогла. Кузен снял для девушки комнату в номерах, куда она спешила прямо из института под чёрной вуалью. Так продолжалось до тех пор, пока Зина не встретила Нейгауза.
Девушка оставила кузена. Он валялся у неё в ногах, умоляя ехать с ним на юг. Зина плакала, умоляя простить, отпустить, оставить. Мужчина уехал один, через год заразился сыпным тифом и умер в Анапе. Последней его просьбой было вернуть карточку Зины с «косичками и белым бантом» (самое дорогое, что у него было) хозяйке. Пастернак так ревновал жену к прошлому, что эту карточку впоследствии разорвал.
Вскоре после возвращения в Москву Борис пришёл к Нейгаузам, попросил Гарри о разговоре наедине и подарил рукописи баллад – одну о концерте Нейгауза в Киеве, вторую – о любви к Зинаиде. В этом чувстве поэт тут же признался Гарри. Мужчины расплакались (версия Пастернака). Гарри страшно разозлился и ударил друга по голове тяжёлой партитурой, но тут же кинулся осматривать гениальную голову на предмет повреждений (версия Нейгауза).
Пастернак ушёл. Гарри вызвал жену к себе в кабинет и спросил, каков будет её выбор. Зина рассмеялась и пообещала видеться с Пастернаком как можно реже.
Пастернаки и Нейгаузы возвращались в город в соседних купе. Зинаида вышла в тамбур покурить и тут же встретила Бориса. Начался трёхчасовой разговор. Из воспоминаний девушки: «Он говорил комплименты не только моей наружности, но и моим реальным качествам».
В ответ на это восхищение Зинаида рассказала поэту о драме юности. В пятнадцатилетнем возрасте, в Петербурге, она по взаимной любви сошлась со своим кузеном, сорокалетним отцом двоих детей. Жена обо всём узнала, пришла к Зине, обещала дать развод, просила остаться с мужем – Зина жалела её, называла святой, рыдала на её груди, но справиться с чувством не смогла. Кузен снял для девушки комнату в номерах, куда она спешила прямо из института под чёрной вуалью. Так продолжалось до тех пор, пока Зина не встретила Нейгауза.
Девушка оставила кузена. Он валялся у неё в ногах, умоляя ехать с ним на юг. Зина плакала, умоляя простить, отпустить, оставить. Мужчина уехал один, через год заразился сыпным тифом и умер в Анапе. Последней его просьбой было вернуть карточку Зины с «косичками и белым бантом» (самое дорогое, что у него было) хозяйке. Пастернак так ревновал жену к прошлому, что эту карточку впоследствии разорвал.
Вскоре после возвращения в Москву Борис пришёл к Нейгаузам, попросил Гарри о разговоре наедине и подарил рукописи баллад – одну о концерте Нейгауза в Киеве, вторую – о любви к Зинаиде. В этом чувстве поэт тут же признался Гарри. Мужчины расплакались (версия Пастернака). Гарри страшно разозлился и ударил друга по голове тяжёлой партитурой, но тут же кинулся осматривать гениальную голову на предмет повреждений (версия Нейгауза).
Пастернак ушёл. Гарри вызвал жену к себе в кабинет и спросил, каков будет её выбор. Зина рассмеялась и пообещала видеться с Пастернаком как можно реже.
👍3
Вставил бутоньерку и ушёл к другой
В один холодный январский вечер Пастернак пришёл к Зине Нейгауз. Муж уехал в турне. Поэт признался, что с женой жить больше не может и уже месяц мотается по друзьям. То же повторилось на второй вечер. И на третий. Однажды засиделись допоздна, поднялась метель. Зина Бориса не отпустила – и он остался.
После первой ночи, проведённой с Пастернаком, Зина написала мужу решительное письмо. Во всём призналась, сказала, что дальше с ним жить не может. Гарри Нейгауз прочёл письмо перед очередным концертом, вышел на сцену, закрыл рояль, уронил голову на руки и разрыдался.
Нейгауз прервал турне, вернулся домой. Увидев его лицо, Зина поняла, что отправлять жестокое письмо не следовало. Пришёл Пастернак. Начался нелёгкий разговор. Оба спросили Зину, как она представляет дальнейшее. Девушка сделала ход конём, сказав, что уезжает в Киев к подруге, чтобы прийти в себя.
Пастернак заваливает Зину письмами: «Разбегался глазами по её толпам и огням и сообщал им свою оглушительно-отчётливую новость: тебя, большую, большую во весь вечер и весь город… Я всё знал о себе, как никогда ещё в жизни, но ничего не знал и не смел знать о тебе. Я не знал, полюбишь ли ты меня. Я об этом запрашивал вывески».
«Если тебя сильно потянет назад к Гарику, доверься чувству. Пойми цель этих советов: ты должна быть счастлива».
Пастернак отправляет жену с восьмилетним сыном в Берлин. Вслед шлёт письмо с уверениями в любви и прочности их союза. С этого момента начинается двойная игра. Подобный посыл имело и стихотворение «Не волнуйся, не плачь, не труди…» – о нём будет презрительно отзываться Ахматова: «Он там уговаривает жену не слишком огорчаться насчёт своего ухода. Книга жениховская. Утешил одну, вставил бутоньерку и – к другой».
#пастернак
В один холодный январский вечер Пастернак пришёл к Зине Нейгауз. Муж уехал в турне. Поэт признался, что с женой жить больше не может и уже месяц мотается по друзьям. То же повторилось на второй вечер. И на третий. Однажды засиделись допоздна, поднялась метель. Зина Бориса не отпустила – и он остался.
После первой ночи, проведённой с Пастернаком, Зина написала мужу решительное письмо. Во всём призналась, сказала, что дальше с ним жить не может. Гарри Нейгауз прочёл письмо перед очередным концертом, вышел на сцену, закрыл рояль, уронил голову на руки и разрыдался.
Нейгауз прервал турне, вернулся домой. Увидев его лицо, Зина поняла, что отправлять жестокое письмо не следовало. Пришёл Пастернак. Начался нелёгкий разговор. Оба спросили Зину, как она представляет дальнейшее. Девушка сделала ход конём, сказав, что уезжает в Киев к подруге, чтобы прийти в себя.
Пастернак заваливает Зину письмами: «Разбегался глазами по её толпам и огням и сообщал им свою оглушительно-отчётливую новость: тебя, большую, большую во весь вечер и весь город… Я всё знал о себе, как никогда ещё в жизни, но ничего не знал и не смел знать о тебе. Я не знал, полюбишь ли ты меня. Я об этом запрашивал вывески».
«Если тебя сильно потянет назад к Гарику, доверься чувству. Пойми цель этих советов: ты должна быть счастлива».
Пастернак отправляет жену с восьмилетним сыном в Берлин. Вслед шлёт письмо с уверениями в любви и прочности их союза. С этого момента начинается двойная игра. Подобный посыл имело и стихотворение «Не волнуйся, не плачь, не труди…» – о нём будет презрительно отзываться Ахматова: «Он там уговаривает жену не слишком огорчаться насчёт своего ухода. Книга жениховская. Утешил одну, вставил бутоньерку и – к другой».
#пастернак
👍2
Колебания Нейгауз
После отъезда семьи Пастернак неделю прожил один, предаваясь мечтам о будущем с Зиной: «Всё время, что я думаю о моей, наконец, близкой жизни с тобой, она у меня насыщается часами, положеньями, делами, свершеньями, ярко-верными в их прозаизме, как сундук или стёганое одеяло. Я предвосхищаю эту сплошную, частыми взрывами надрывающуюся радость».
Зина сомневалась: «Как и всегда после удачного концерта, мне показалось, что я смертельно люблю Генриха Густавовича и никогда не решусь причинить ему боль. После концерта он пришёл ко мне, и тогда возобновились наши супружеские отношения. Это было ужасно. Уезжая в Москву, он сказал мне: «Ведь ты всегда любила меня только после хороших концертов, а в повседневной жизни я был несносен и мучил тебя, потому что я круглый дурак в быту. Борис гораздо умнее меня и очень понятно, что ты изменила мне». Расставаясь с Генрихом Густавовичем, я обещала всё забыть и вернуться к нему, если он простит и забудет случившееся».
Девушку уводят! Но обстоятельства думают за поэта. Пастернака зовут на Кавказ. Соблазнительное приглашение Борис пересылает Зине. Вслед за письмом в Киев мчится и сам Пастернак. «Как всегда, увидев Бориса Леонидовича, я покорилась ему и со всем согласилась». Крепость пала. Отвоёванная возлюбленная и её сын (простите, что говорю о нём только сейчас) выехали с Пастернаком в Тифлис.
#пастернак
После отъезда семьи Пастернак неделю прожил один, предаваясь мечтам о будущем с Зиной: «Всё время, что я думаю о моей, наконец, близкой жизни с тобой, она у меня насыщается часами, положеньями, делами, свершеньями, ярко-верными в их прозаизме, как сундук или стёганое одеяло. Я предвосхищаю эту сплошную, частыми взрывами надрывающуюся радость».
Зина сомневалась: «Как и всегда после удачного концерта, мне показалось, что я смертельно люблю Генриха Густавовича и никогда не решусь причинить ему боль. После концерта он пришёл ко мне, и тогда возобновились наши супружеские отношения. Это было ужасно. Уезжая в Москву, он сказал мне: «Ведь ты всегда любила меня только после хороших концертов, а в повседневной жизни я был несносен и мучил тебя, потому что я круглый дурак в быту. Борис гораздо умнее меня и очень понятно, что ты изменила мне». Расставаясь с Генрихом Густавовичем, я обещала всё забыть и вернуться к нему, если он простит и забудет случившееся».
Девушку уводят! Но обстоятельства думают за поэта. Пастернака зовут на Кавказ. Соблазнительное приглашение Борис пересылает Зине. Вслед за письмом в Киев мчится и сам Пастернак. «Как всегда, увидев Бориса Леонидовича, я покорилась ему и со всем согласилась». Крепость пала. Отвоёванная возлюбленная и её сын (простите, что говорю о нём только сейчас) выехали с Пастернаком в Тифлис.
#пастернак
Диктатура посредственностей
Выступление Пастернака в Союзе писателей в дискуссии о поэзии: «Кое-что не уничтожено революцией. От прежних ступеней развития человечества нам оставлено искусство, как самое загадочное и вечно существующее. Но у нас потому такая бестолочь, что на поэтов все кричат: «Это надо!», «То надо!». Искусство само себе ставит цели… У нас диктатура пролетариата, а не диктатура посредственностей. Это разны понятия! Прежде всего, нужно говорить о том, что нужно самому поэту: время существует для человека, а не человек для времени. Я человек этого времени, и я это знаю».
#пастернак
Выступление Пастернака в Союзе писателей в дискуссии о поэзии: «Кое-что не уничтожено революцией. От прежних ступеней развития человечества нам оставлено искусство, как самое загадочное и вечно существующее. Но у нас потому такая бестолочь, что на поэтов все кричат: «Это надо!», «То надо!». Искусство само себе ставит цели… У нас диктатура пролетариата, а не диктатура посредственностей. Это разны понятия! Прежде всего, нужно говорить о том, что нужно самому поэту: время существует для человека, а не человек для времени. Я человек этого времени, и я это знаю».
#пастернак
❤3👍1
Неразрешимый семейный узел
Из писем Евгении Пастернак в ноябре-декабре 1931 года: «Ты ведь ходишь с расстёгнутыми штанами. Люди делают вид, что тебя понимают и слушают, а отвернувшись, удивляются»; «Я не хочу шататься по миру, я хочу домой. Я за девять лет привыкла быть вместе и это стало сильнее меня. Я хочу, чтобы ты восстановил семью. Я не могу одна растить Женю». Законная жена возвращается в Москву из Берлина.
Из дневника Бориса Леонидовича: «Боже, Боже, я не могу понять, как, почему этот кошмар въехал в мою жизнь, ни зеркало, ни люди не дают мне ответа. Я жду и дико боюсь того момента, когда утрачу совсем рассудок. Больно, больно, не хватает воздуху. Помоги. Спаси меня и Женю. Пусть Зина вернётся на своё место».
В конце января Зина возвращается к Нейгаузу – «Я сказала ему, чтобы он смотрел на меня как на няньку детей и только». Борис освобождает квартиру для жены и сына. Зину в Киеве осаждают поклонники Пастернака. Вскоре поэт заявляется и сам.
Из письма Пастернака к сестре Жозефине: «Было около 12-ти ночи и мороз. Во мне быстро-быстро развёртывалась пружина болезненной обречённости. Я вдруг увидел банкротство моей жизни, никем не понятой и в этой смертельной тревоге теперь непонятной и мне, Женя и Женечка встали в моём сознаньи… Ещё когда мы были с Женей, позапрошлой зимой, я всегда думал, что последний день, отчётный, прощающийся и благодарный, провёл бы весь с утра до вечера (и это была оттеперь в марте) с Зиной, тогда ещё Зинаидой Николаевной, женой изумительного Нейгауза… Я провёл бы его с ней, я в её лице простился бы с землёй. Я спешил к ней, потому что боялся, что не доживу до утра, я шептал её имя… Мне отпёр Г.Г. Я прошёл к Зине. Она спросила меня, что нового, с чем я явился. Мне трудно было что-то оформить.
«Что же ты молчишь?» – сказала она и вышла запереть за Г.Г., он отправился на сборный концерт. Я увидал на аптечной полочке флакон с йодом и залпом выпил его. Мне обожгло глотку, у меня начались автоматические жевательные движения. Вяжущие ощущения в горловых связках вызвали их.
«Что ты жуёшь? Отчего так пахнет йодом»? – спросила Зина, воротясь. – «Где йод?» – и закричала, и заплакала, и бросилась хлопотать. Меня спасло то, что она на войне была сестрой милосердия. Раз двенадцать подряд мне устраивали искусственную рвоту и ополаскивали внутренности. От всего этого, как от своего бега по улице, я страшно устал».
#пастернак
Из писем Евгении Пастернак в ноябре-декабре 1931 года: «Ты ведь ходишь с расстёгнутыми штанами. Люди делают вид, что тебя понимают и слушают, а отвернувшись, удивляются»; «Я не хочу шататься по миру, я хочу домой. Я за девять лет привыкла быть вместе и это стало сильнее меня. Я хочу, чтобы ты восстановил семью. Я не могу одна растить Женю». Законная жена возвращается в Москву из Берлина.
Из дневника Бориса Леонидовича: «Боже, Боже, я не могу понять, как, почему этот кошмар въехал в мою жизнь, ни зеркало, ни люди не дают мне ответа. Я жду и дико боюсь того момента, когда утрачу совсем рассудок. Больно, больно, не хватает воздуху. Помоги. Спаси меня и Женю. Пусть Зина вернётся на своё место».
В конце января Зина возвращается к Нейгаузу – «Я сказала ему, чтобы он смотрел на меня как на няньку детей и только». Борис освобождает квартиру для жены и сына. Зину в Киеве осаждают поклонники Пастернака. Вскоре поэт заявляется и сам.
Из письма Пастернака к сестре Жозефине: «Было около 12-ти ночи и мороз. Во мне быстро-быстро развёртывалась пружина болезненной обречённости. Я вдруг увидел банкротство моей жизни, никем не понятой и в этой смертельной тревоге теперь непонятной и мне, Женя и Женечка встали в моём сознаньи… Ещё когда мы были с Женей, позапрошлой зимой, я всегда думал, что последний день, отчётный, прощающийся и благодарный, провёл бы весь с утра до вечера (и это была оттеперь в марте) с Зиной, тогда ещё Зинаидой Николаевной, женой изумительного Нейгауза… Я провёл бы его с ней, я в её лице простился бы с землёй. Я спешил к ней, потому что боялся, что не доживу до утра, я шептал её имя… Мне отпёр Г.Г. Я прошёл к Зине. Она спросила меня, что нового, с чем я явился. Мне трудно было что-то оформить.
«Что же ты молчишь?» – сказала она и вышла запереть за Г.Г., он отправился на сборный концерт. Я увидал на аптечной полочке флакон с йодом и залпом выпил его. Мне обожгло глотку, у меня начались автоматические жевательные движения. Вяжущие ощущения в горловых связках вызвали их.
«Что ты жуёшь? Отчего так пахнет йодом»? – спросила Зина, воротясь. – «Где йод?» – и закричала, и заплакала, и бросилась хлопотать. Меня спасло то, что она на войне была сестрой милосердия. Раз двенадцать подряд мне устраивали искусственную рвоту и ополаскивали внутренности. От всего этого, как от своего бега по улице, я страшно устал».
#пастернак
👍2
Нет хлеба? Отдай им пирожные!
Пастернака отправили на Урал – творческая командировка с целью написать очерк или поэму о ходе коллективизации и индустриализации. Поэт едет со второй женой – Зиной. Размещают в дачном посёлке у озера Шарташ. Кормят хорошо – горячие пирожные, чёрная икра. Ночью в посёлок приходят голодные крестьяне просить хлеба.
Пастернаки стали тайком выносить хлеб из столовой. Вскоре у Бориса Леонидовича случился нервный срыв – он перестал есть, начал кричать, что его послали за восторженными очерками, а на деле кругом нищета и унижение, которые старательно прячут от гостей. Зина заставляла мужа есть, резонно заявляя, дескать, своей голодовкой ты крестьянам не поможешь. Прагматичная и мудрая женщина.
Внутри Пастернака всё бурлило. Он терял рассудок. После первого месяца творческой командировки чуть не произошло несчастье. Поплыли на другой берег озера за малиной. Долго собирали, поднялся ветер, началась буря. Зина предлагала переждать непогоду, Пастернак настоял на немедленном возвращении. В такие моменты жена старалась с ним не спорить. Поплыли, на середине озера волны стали перехлёстывать через борт, лодку чуть не перевернуло. Борис справился с поразительным спокойствием, вырулил, испугался, кажется, уже на берегу.
Катастрофа, им же созданная и им же побеждённая, вернула поэту веру в свои силы. Пастернак тут же потребовал возвращения в Москву. Местные чиновники просили подождать неделю, чтобы достать мягкий вагон. Борис Леонидович отказался, сказал – поедем в жёстком. На вокзале Пастернакам вручили огромную корзину еды. Жена не дала закипающему от ярости мужу отказаться. Взбешённый Борис потребовал раздать всю еду попутчикам, Зина ругалась – нечем будет кормить детей. Поэт настаивал. Часть продуктов раздали, часть жена припрятала – тайно кормила детей в туалете.
По возвращению в Москву Пастернаку пришлось искать срочный заработок, чтобы вернуть авансы. Эта поездка навсегда отбила у поэта желание «изучать жизнь» в творческих командировках.
#пастернак
Пастернака отправили на Урал – творческая командировка с целью написать очерк или поэму о ходе коллективизации и индустриализации. Поэт едет со второй женой – Зиной. Размещают в дачном посёлке у озера Шарташ. Кормят хорошо – горячие пирожные, чёрная икра. Ночью в посёлок приходят голодные крестьяне просить хлеба.
Пастернаки стали тайком выносить хлеб из столовой. Вскоре у Бориса Леонидовича случился нервный срыв – он перестал есть, начал кричать, что его послали за восторженными очерками, а на деле кругом нищета и унижение, которые старательно прячут от гостей. Зина заставляла мужа есть, резонно заявляя, дескать, своей голодовкой ты крестьянам не поможешь. Прагматичная и мудрая женщина.
Внутри Пастернака всё бурлило. Он терял рассудок. После первого месяца творческой командировки чуть не произошло несчастье. Поплыли на другой берег озера за малиной. Долго собирали, поднялся ветер, началась буря. Зина предлагала переждать непогоду, Пастернак настоял на немедленном возвращении. В такие моменты жена старалась с ним не спорить. Поплыли, на середине озера волны стали перехлёстывать через борт, лодку чуть не перевернуло. Борис справился с поразительным спокойствием, вырулил, испугался, кажется, уже на берегу.
Катастрофа, им же созданная и им же побеждённая, вернула поэту веру в свои силы. Пастернак тут же потребовал возвращения в Москву. Местные чиновники просили подождать неделю, чтобы достать мягкий вагон. Борис Леонидович отказался, сказал – поедем в жёстком. На вокзале Пастернакам вручили огромную корзину еды. Жена не дала закипающему от ярости мужу отказаться. Взбешённый Борис потребовал раздать всю еду попутчикам, Зина ругалась – нечем будет кормить детей. Поэт настаивал. Часть продуктов раздали, часть жена припрятала – тайно кормила детей в туалете.
По возвращению в Москву Пастернаку пришлось искать срочный заработок, чтобы вернуть авансы. Эта поездка навсегда отбила у поэта желание «изучать жизнь» в творческих командировках.
#пастернак
Мой сын, не больно ли тебе?
Пастернака отправляют на антифашистский конгресс в Париж. В эти годы в столице Франции живёт Марина Цветаева с семьёй. Долгожданная встреча почти состоялась. После конгресса сидели в кафе. Разговор шёл о возращении – муж (Сергей Эфрон) и дочь (Аля) рвались в Россию. Бориса Леонидовича беседа тяготила. Он встал, сказал, что идёт купить папирос, вышел из кафе и не вернулся.
В конце октября 1935 года Цветаева пишет резкое письмо: «О тебе: право, тебя нельзя судить, как человека… Убей меня, никогда не пойму, как можно проехать мимо матери на поезде, мимо 12-летнего ожидания. И мать не поймёт – не жди. Здесь предел моего понимания, человеческого понимания. Я, в этом, обратное тебе: я на себе поезд повезу, чтобы повидаться (хотя, может быть, так же этого боюсь и так же мало радуюсь).
О вашей мягкости: вы – ею – откупаетесь, затыкаете этой гигроскопической ватой дыры ран, вами наносимых, вопиющую глотку – ранам. О, вы добры, вы при встрече не можете первыми встать, ни даже откашляться для начала прощальной фразы – чтобы «не обидеть». Вы «идёте за папиросами» и исчезаете навсегда и оказываетесь в Москве или ещё дальше. Но – теперь ваше оправдание – только такие создают такое. Я сама выбрала мир нечеловеков – что же мне роптать?
Твоя мать, если тебе простит, – та самая мать из средневекового стихотворенья – помнишь, он бежал, сердце матери упало из его рук, и он о него споткнулся?».
Пастернак, конечно, знал французскую песенку Жана Ришпена: «В одной деревне парень жил и злую девушку любил… Она сказала: для свиней дай сердце матери твоей!». Парень вырвал материнское сердце, бежит с ним к девушке, спотыкается, падает – а сердце спрашивает: «Мой сын, не больно ли тебе?». Жёсткий упрёк.
Вот только Пастернак ничего не решал. Ему не дали времени заехать в Мюнхен на пути в Париж, не дали переночевать в Берлине, а обратно поэту предстояло бы ехать через фашистскую Германию с антифашистского конгресса. Борис Леонидович при всём желании не смог бы объяснить Цветаевой, что ослушаться нельзя. Ей ещё предстояло вернуться в Россию и всё понять.
#пастернак
Пастернака отправляют на антифашистский конгресс в Париж. В эти годы в столице Франции живёт Марина Цветаева с семьёй. Долгожданная встреча почти состоялась. После конгресса сидели в кафе. Разговор шёл о возращении – муж (Сергей Эфрон) и дочь (Аля) рвались в Россию. Бориса Леонидовича беседа тяготила. Он встал, сказал, что идёт купить папирос, вышел из кафе и не вернулся.
В конце октября 1935 года Цветаева пишет резкое письмо: «О тебе: право, тебя нельзя судить, как человека… Убей меня, никогда не пойму, как можно проехать мимо матери на поезде, мимо 12-летнего ожидания. И мать не поймёт – не жди. Здесь предел моего понимания, человеческого понимания. Я, в этом, обратное тебе: я на себе поезд повезу, чтобы повидаться (хотя, может быть, так же этого боюсь и так же мало радуюсь).
О вашей мягкости: вы – ею – откупаетесь, затыкаете этой гигроскопической ватой дыры ран, вами наносимых, вопиющую глотку – ранам. О, вы добры, вы при встрече не можете первыми встать, ни даже откашляться для начала прощальной фразы – чтобы «не обидеть». Вы «идёте за папиросами» и исчезаете навсегда и оказываетесь в Москве или ещё дальше. Но – теперь ваше оправдание – только такие создают такое. Я сама выбрала мир нечеловеков – что же мне роптать?
Твоя мать, если тебе простит, – та самая мать из средневекового стихотворенья – помнишь, он бежал, сердце матери упало из его рук, и он о него споткнулся?».
Пастернак, конечно, знал французскую песенку Жана Ришпена: «В одной деревне парень жил и злую девушку любил… Она сказала: для свиней дай сердце матери твоей!». Парень вырвал материнское сердце, бежит с ним к девушке, спотыкается, падает – а сердце спрашивает: «Мой сын, не больно ли тебе?». Жёсткий упрёк.
Вот только Пастернак ничего не решал. Ему не дали времени заехать в Мюнхен на пути в Париж, не дали переночевать в Берлине, а обратно поэту предстояло бы ехать через фашистскую Германию с антифашистского конгресса. Борис Леонидович при всём желании не смог бы объяснить Цветаевой, что ослушаться нельзя. Ей ещё предстояло вернуться в Россию и всё понять.
#пастернак
👍8
Упорство повторения одной и той же мысли
Из разговора с Тарасенковым весной 1936 года: «У нас отсутствует борьба мнений, борьба точек зрения. И даже по-своему честные люди начинают говорить с чужого голоса. Я вот верил в Бухарина… А, оказывается, и Бухарин печатает статьи все с того же, общего голоса. Мне предложили в первомайском номере «Известий» высказаться на тему о свободе личности. Я написал, что свобода личности – вещь, за которую надо бороться ежечасно, ежедневно, – конечно, этого не напечатали… У нас трудное время. Мы находимся в подводной лодке, которая совершает трудный исторический рейс. Иногда она поднимается на поверхность, и можно сделать глоток воздуха. А нас вместо этого уверяют, что едем мы на прекрасном корабле, на увеселительной яхте и что вокруг открываются великолепные виды… Я свою задачу вижу в том, чтобы время от времени говорить резкие вещи, говорить правду обо всём этом. Нужно, чтобы и другие начали. Когда люди видят упорство повторения одной и той же мысли – они смогут увидеть, что надо менять положение вещей, и, может быть, оно действительно изменится».
#пастернак
Из разговора с Тарасенковым весной 1936 года: «У нас отсутствует борьба мнений, борьба точек зрения. И даже по-своему честные люди начинают говорить с чужого голоса. Я вот верил в Бухарина… А, оказывается, и Бухарин печатает статьи все с того же, общего голоса. Мне предложили в первомайском номере «Известий» высказаться на тему о свободе личности. Я написал, что свобода личности – вещь, за которую надо бороться ежечасно, ежедневно, – конечно, этого не напечатали… У нас трудное время. Мы находимся в подводной лодке, которая совершает трудный исторический рейс. Иногда она поднимается на поверхность, и можно сделать глоток воздуха. А нас вместо этого уверяют, что едем мы на прекрасном корабле, на увеселительной яхте и что вокруг открываются великолепные виды… Я свою задачу вижу в том, чтобы время от времени говорить резкие вещи, говорить правду обо всём этом. Нужно, чтобы и другие начали. Когда люди видят упорство повторения одной и той же мысли – они смогут увидеть, что надо менять положение вещей, и, может быть, оно действительно изменится».
#пастернак
Сколько стоит подпись Пастернака?
14 июня 1937 года в Переделкино приехала машина из города. Пастернак ждал ареста. Зина была на третьем месяце беременности, тут же собрала мужу чемодан. За 1937 год в писательском посёлке арестовали 25 человек. Каждый автомобиль вызывал ужас. На этот раз машина повернула прямо к дому Пастернаков.
Борис спокойно вышел за ворота, ему сообщили, что требуется подпись под коллективной литераторской петицией с требованием расстрела. Пастернак чуть ли не с кулаками набросился на чиновника:
– Чтобы подписать, – кричал поэт на весь посёлок, – надо знать этих людей и знать, что они сделали! Я ничего о них не знаю! Не я им давал жизнь и не мне её отнимать! Это вам, товарищ, не контрамарки в театр подписывать!
Узнав о поступке мужа, Зина стала умолять подписать проклятый документ ради их будущего ребёнка.
– Если я подпишу, я буду другим человеком, – сказал Пастернак. – А судьба ребёнка от другого человека меня не волнует.
– Но он погибнет!
– Пусть гибнет!
Пастернак снова вышел к чиновнику и громко, чтобы и Зина услышала, произнёс: «Пусть и мне грозит та же участь. Я готов погибнуть со всеми».
Чиновник сам поставит подпись за Пастернака, но об этом поэт узнает из утренних «Известий». Зина так и не смогла уснуть, ждала, что арестуют этой же ночью. Из воспоминаний жены: «Я поняла, как велика его совесть, и мне стало стыдно, что я осмелилась просить такого большого человека об этой подписи».
Когда Борис прочёл газету и увидел своё имя под расстрельным письмом, то вскрикнул «Меня убили!». Помчался в редакцию, требовал опровержения. Редактор орал: «Сколько будет продолжаться это толстовское юродство?» – «Не я давал жизнь, не мне её отбирать!». Пастернак написал Сталину с просьбой освободить его от необходимости подписывать письма о расстрелах. Больше с подобными просьбами к поэту не обращались.
#пастернак
14 июня 1937 года в Переделкино приехала машина из города. Пастернак ждал ареста. Зина была на третьем месяце беременности, тут же собрала мужу чемодан. За 1937 год в писательском посёлке арестовали 25 человек. Каждый автомобиль вызывал ужас. На этот раз машина повернула прямо к дому Пастернаков.
Борис спокойно вышел за ворота, ему сообщили, что требуется подпись под коллективной литераторской петицией с требованием расстрела. Пастернак чуть ли не с кулаками набросился на чиновника:
– Чтобы подписать, – кричал поэт на весь посёлок, – надо знать этих людей и знать, что они сделали! Я ничего о них не знаю! Не я им давал жизнь и не мне её отнимать! Это вам, товарищ, не контрамарки в театр подписывать!
Узнав о поступке мужа, Зина стала умолять подписать проклятый документ ради их будущего ребёнка.
– Если я подпишу, я буду другим человеком, – сказал Пастернак. – А судьба ребёнка от другого человека меня не волнует.
– Но он погибнет!
– Пусть гибнет!
Пастернак снова вышел к чиновнику и громко, чтобы и Зина услышала, произнёс: «Пусть и мне грозит та же участь. Я готов погибнуть со всеми».
Чиновник сам поставит подпись за Пастернака, но об этом поэт узнает из утренних «Известий». Зина так и не смогла уснуть, ждала, что арестуют этой же ночью. Из воспоминаний жены: «Я поняла, как велика его совесть, и мне стало стыдно, что я осмелилась просить такого большого человека об этой подписи».
Когда Борис прочёл газету и увидел своё имя под расстрельным письмом, то вскрикнул «Меня убили!». Помчался в редакцию, требовал опровержения. Редактор орал: «Сколько будет продолжаться это толстовское юродство?» – «Не я давал жизнь, не мне её отбирать!». Пастернак написал Сталину с просьбой освободить его от необходимости подписывать письма о расстрелах. Больше с подобными просьбами к поэту не обращались.
#пастернак
👍3
На войне нет чужих детей, или 5 фактов о Пастернаке в годы войны
1. Во время войны на даче Пастернака в Переделкине квартировали зенитчики. Они пустили большую часть архива поэта на растопку печи.
2. Осенью 1941 года Борис Леонидович жил впроголодь, питаясь картошкой и огурцами со своего огорода. В начале войны Пастернак отказался от эвакуации.
3. Зину Пастернак с сыновьями отправили в Чистополь. Много вещей взять не разрешили. Женщина спрятала в шубу письма мужа и рукопись второй части «Охранной грамоты».
4. Детей эвакуировали без родителей. Чтобы остаться с сыновьями, Зина Пастернак нанялась воспитателем. Работала усердно, делала даже то, что не входило в прямые обязанности – мыла пол, горшки, топила печи.
Хозяйство детдома разворовывалось. Зина этому активно мешала. За время её работы не пропало ни грамма муки и риса. Один из начальников даже кричал, что она закармливает детей. Но у кого хватит сил остановить мать, защищающую своих детей? Она облила чиновника чернилами и высказала всё, что о нём думает.
5. На 7 ноября Зина Пастернак умудрилась испечь пирожные: «У меня в наличии была только ржаная мука, и я всю ночь делала с ней всякие пробы. Наконец я её пережарила на сковородке, растолкла, прибавила туда яиц, мёду и белого вина, и получилось вкусное пирожное «картошка». С утра я засадила весь штат делать бумажные корзиночки для пирожных». Борис справедливо заметил: «Как счастливы наши дети, что у них такая мать, как ты».
#пастернак
1. Во время войны на даче Пастернака в Переделкине квартировали зенитчики. Они пустили большую часть архива поэта на растопку печи.
2. Осенью 1941 года Борис Леонидович жил впроголодь, питаясь картошкой и огурцами со своего огорода. В начале войны Пастернак отказался от эвакуации.
3. Зину Пастернак с сыновьями отправили в Чистополь. Много вещей взять не разрешили. Женщина спрятала в шубу письма мужа и рукопись второй части «Охранной грамоты».
4. Детей эвакуировали без родителей. Чтобы остаться с сыновьями, Зина Пастернак нанялась воспитателем. Работала усердно, делала даже то, что не входило в прямые обязанности – мыла пол, горшки, топила печи.
Хозяйство детдома разворовывалось. Зина этому активно мешала. За время её работы не пропало ни грамма муки и риса. Один из начальников даже кричал, что она закармливает детей. Но у кого хватит сил остановить мать, защищающую своих детей? Она облила чиновника чернилами и высказала всё, что о нём думает.
5. На 7 ноября Зина Пастернак умудрилась испечь пирожные: «У меня в наличии была только ржаная мука, и я всю ночь делала с ней всякие пробы. Наконец я её пережарила на сковородке, растолкла, прибавила туда яиц, мёду и белого вина, и получилось вкусное пирожное «картошка». С утра я засадила весь штат делать бумажные корзиночки для пирожных». Борис справедливо заметил: «Как счастливы наши дети, что у них такая мать, как ты».
#пастернак
👍6
Пастернак – военный корреспондент
Из воспоминаний Петра Горелика: «В штабе я узнал, что в армию приехала группа известных писателей: А. Серафимович, К. Федин, К. Симонов, П. Антокольский и – я с трудом поверил – Борис Пастернак.
Для меня и многих моих сверстников Пастернак был поэтическим кумиром. Мы зачитывались «Спекторским»… В провинциальном Харькове я в юности думал о встрече с Пастернаком и был убеждён, что ещё предстоит увидеть его и услышать живой голос поэта. В пору распространённых в те годы художественных вечеров это не было чем-то несбыточным. Но даже самое необузданное воображение не могло представить, что увижусь с Пастернаком на фронте. Между тем становилась возможной встреча с поэтом именно на дорогах войны. Я понял, что не должен расставаться с его книгами, и положил их в командирский планшет.
В одну из своих поездок в части я увидел живописную группу людей, плотно окружившую полковника Амосова. Рядом с Амосовым выделялась фигура молодого статного чиновника в полевой форме. Я легко узнал Симонова. Но глазами искал Пастернака.
Он стоял у плетня с противоположной от меня стороны. Мне показалось, что он здесь одинок. Сейчас я думаю, что это впечатление могло быть ошибочным, возможно, представление о его одиночестве слишком глубоко сидело во мне всегда, задолго до встречи, и всё-таки память сохранила именно это впечатление.
Преодолевая робость, я спросил у полковника Амосова разрешения обратиться к Борису Леонидовичу Пастернаку (таков закон армейской субординации). Все посмотрели в мою сторону с любопытством. Получив разрешение, я подошёл к Пастернаку. Он был смущён. Мы тепло поздоровались. Я достал из планшета его книги и громко, так, чтобы все слышали, попросил подписать на память о нашей встрече. Мне не видна была реакция писателей, оставшихся за моей спиной. Но в глазах Пастернака я видел еле сдерживаемую радость. Он подписал обе книги. На одной он написал: «Тов. Горелику на память о встрече в деревне Ильинка. 31 августа 1943 года. Борис Пастернак». На другой: «Товарищу Горелику на счастье. Борис Пастернак».
Кто знает, может быть, искреннее пожелание счастья привело меня живым в поверженный Берлин».
#пастернак
Из воспоминаний Петра Горелика: «В штабе я узнал, что в армию приехала группа известных писателей: А. Серафимович, К. Федин, К. Симонов, П. Антокольский и – я с трудом поверил – Борис Пастернак.
Для меня и многих моих сверстников Пастернак был поэтическим кумиром. Мы зачитывались «Спекторским»… В провинциальном Харькове я в юности думал о встрече с Пастернаком и был убеждён, что ещё предстоит увидеть его и услышать живой голос поэта. В пору распространённых в те годы художественных вечеров это не было чем-то несбыточным. Но даже самое необузданное воображение не могло представить, что увижусь с Пастернаком на фронте. Между тем становилась возможной встреча с поэтом именно на дорогах войны. Я понял, что не должен расставаться с его книгами, и положил их в командирский планшет.
В одну из своих поездок в части я увидел живописную группу людей, плотно окружившую полковника Амосова. Рядом с Амосовым выделялась фигура молодого статного чиновника в полевой форме. Я легко узнал Симонова. Но глазами искал Пастернака.
Он стоял у плетня с противоположной от меня стороны. Мне показалось, что он здесь одинок. Сейчас я думаю, что это впечатление могло быть ошибочным, возможно, представление о его одиночестве слишком глубоко сидело во мне всегда, задолго до встречи, и всё-таки память сохранила именно это впечатление.
Преодолевая робость, я спросил у полковника Амосова разрешения обратиться к Борису Леонидовичу Пастернаку (таков закон армейской субординации). Все посмотрели в мою сторону с любопытством. Получив разрешение, я подошёл к Пастернаку. Он был смущён. Мы тепло поздоровались. Я достал из планшета его книги и громко, так, чтобы все слышали, попросил подписать на память о нашей встрече. Мне не видна была реакция писателей, оставшихся за моей спиной. Но в глазах Пастернака я видел еле сдерживаемую радость. Он подписал обе книги. На одной он написал: «Тов. Горелику на память о встрече в деревне Ильинка. 31 августа 1943 года. Борис Пастернак». На другой: «Товарищу Горелику на счастье. Борис Пастернак».
Кто знает, может быть, искреннее пожелание счастья привело меня живым в поверженный Берлин».
#пастернак
👍7