Как бы Маяковский ни хотел, он не мог разделять взгляды Лили на любовь и верность – и тем более не мог им следовать. Хотя у него самого случалось множество романов, он был по натуре стыдливым человеком и гордился тем, что никогда в жизни не написал ничего непристойного. Как-то Брики и Маяковский посещали выставку эротической гравюры. Владимиру было неловко, он смущался, в то время как Лили и Осип комментировали гравюры со светской лёгкостью, а одну решили купить и подарить общему другу – Роману Якобсону. Под надписью «Ромику» на обратной стороне гравюры, преодолевая своё смущение подписался и Маяковский.

Помимо трудностей, которыми чревата любая супружеская жизнь, в случае Лили имелось одно осложнение более глубокого рода. Оно касалось сексуальной несовместимости между Лили и двумя мужчинами, с которыми она жила: Осип не испытывал к ней физического влечения, у Маяковского это влечение было, но он, по-видимому, страдал некой формой сексуальной слабости, предположительно, преждевременным семяизвержением. По словам Лили, Маяковский был «мукой в постели», а его сексуальные проблемы, возможно, были вызваны слишком сильным чувством к своей возлюбленной.
#маяковский

Осенью 1919 года Маяковский начал работать в телеграфном агентстве РОСТА. Сочинял тексты и делал рисунки для агитационных плакатов, которые вывешивались в окнах агентства в центре Москвы. Большинство плакатов служило оружием в Гражданской войне, которая шла полным ходом. На два с лишним года плакаты стали основным делом Маяковского. В их создание активное участие принимала и Лили: он рисовал контуры, а она раскрашивала.

Служба в этом государственном учреждении обеспечивала «семью» деньгами и пропитанием. Работа, несомненно, имела идеологическую мотивировку, однако в голодной Москве материальные преимущества тоже играли не последнюю роль.

Одновременно с работой в РОСТА Маяковский писал поэму «150 000 000», которая была опубликована без указания имени автора и начиналась словами: «150 000 000 мастера этой поэмы имя». То есть, автором произведения как бы выступало всё население Советской России. Имя Маяковского не упоминалось нигде. Разумеется, это был риторический трюк – никто в авторстве Маяковского не сомневался, тем более, что он часто читал поэму на публике.

Первый раз Маяковский читал её дома у Лили и Осипа в Полуэктовом переулке. Присутствовали около 20 человек, в том числе наркомпрос Луначарский, которого пригласили в надежде, что он поможет с публикацией. Выразив радость по поводу того, что Маяковский воспевает революцию, наркомпрос тем не менее заявил, что не уверен, искренне ли это или только риторика.

Неоднозначная реакция Луначарского повлияла на издательскую судьбу поэмы. Год рукопись гуляла по разным отделам Наркомпроса, но всё-таки вышла. Правда, не рекомендованным тиражом в 25 000 экземпляров, а меньшим в пять раз.

Случай с постановкой «Мистерии-Буфф» оказался ещё более сложным. В конце 1920 года Маяковский закончился новую редакцию пьесы, которая была поставлена Мейерхольдом 1 мая 1921 года. Госиздат не хотел публиковать пьесу, но Маяковскому удалось поместить её в двойном номере журнала «Вестник театра». Журнал издавался Госиздатом, и там отказались выплачивать Маяковскому гонорар, в связи с чем автор обратился в суд. В августе в суд обязал ответчика выплатить деньги, но издательство упорствовало – и гонорар Маяковский получил только после двух судов.

В общем, государство к Маяковскому и футуризму в целом относилось пренебрежительно-неприязненно. Характерен выпад Ленина в сторону Луначарского по этому поводу: «Как не стыдно голосовать за издание «150 000 000» Маяковского в 5 000 экземплярах. Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экземпляров для библиотек и чудаков. А Луначарского сечь за футуризм».
#маяковский

С окончанием Гражданской войны политическая ситуация в стране стабилизировалась, однако советские граждане всё равно не могли покидать страну без разрешения. Железный занавес постепенно опускался, но пока ещё можно было проскочить. Это прекрасно понимала и Лиля Брик, намеревавшаяся ехать в Лондон к матери осенью 1921 года. Для чего? Не только повидать родню, но и рассмотреть возможность эмиграции.

К счастью или несчастью, Лиля застряла в Риге, где ждала и так и не дождалась английской визы. В то время между Англией и Советской Россией не существовало дипломатических отношений, поэтому запрос на въезд необходимо было подавать через третью страну. В общем, множество бюрократических проволочек.

Из Латвии Лили пишет Маяковскому: «Любимый мой щеник! Не плачь из-за меня! Я тебя ужасно крепко и навсегда люблю! Приеду непременно! Жди меня! Не изменяй!!! Я ужасно боюсь этого. Я тебе верна абсолютно. Знакомых у меня теперь много. Есть даже поклонники, но мне никто, нисколько не нравится. Все они по сравнению с тобой – дураки и уроды! Вообще, ты мой любимый щен, чего уж там! Каждый вечер целую твой переносик! Не пью совершенно! Не хочется. Словом – ты был бы мною доволен. Я очень отдохнула нервами. Приеду добрая.

Супружеская верность Лили не свойственна. Но на этот раз она действительно боится потерять Маяковского. Ещё одно письмо Брик: «Напиши честно, тебе не легче живётся иногда без меня? Никто не мучает? Не капризничает? Не треплет твои и без того трепатые нервишки? Люблю тебя, Щеник! Ты мой? Тебе больше никто не нужен? Я совсем твоя, родной мой детик!». Мило, почти сахарно. Однако Лили умела и выпустить когти. Ещё как умела. Посмотрите, как в её тоне появляются стальные нотки, когда до неё доходят слухи о том, что Маяковский напился до рвоты и был замечен в нежных позах вместе с какой-то девицей:

«Через две недели я буду в Москве и сделаю по отношению к тебе вид, что я ни о чём не знаю. Но требую: чтобы всё, что мне может не понравиться, было абсолютно ликвидировано. Чтобы ни единого телефонного звонка и т.п. Если всё это не будет исполнено до самой мелкой мелочи – мне придётся расстаться с тобой, что мне совсем не хочется, оттого что я тебя люблю. Хорошо же ты выполняешь условия: «не напиваться» и «ждать». Я до сих пор выполняла и то и другое. Дальше – видно будет.

Маяковский пишет, что дошедшая до Лили «чушь фантастическая» повергает его в отчаяние и что все его отношения «не выходят из пределов балдежа». Кроме того, он нашёл новую бильярдную и времени на дам у него не остаётся. В общем, за исключением последнего письма Лили их переписка в это время наполнена нежностью, гармонией и юмором.
#маяковский

Пока Лили находилась в Риге, жизнь в Москве шла своим чередом. Маяковский принимает участие в нескольких публичных дискуссиях о современной литературе и один раз выступает вместе с давними коллегами-футуристами Кручёных, Каменским и Хлебниковым. Но в основном Маяковский и Осип Брик сидят дома. У них есть только одна тема для разговоров: «единственный человек на свете – киса».

Маяковский в письме к Лили: «Я всё такой же твой щен, живу, только и думая о тебе, жду тебя и обожаю. Каждое утро прихожу к Осе и говорю: «скучно, брат Кис, без Киски» – и Оська отвечает: «скучно, брат Щен, без Кисы».

В течение осени и зимы Маяковский продолжает писать и рисовать агитплакаты на злободневные темы: «Вот, что говорил Ленин на съезде политпросветов…», «Вот о помощи голодающим отчёт». Но вскоре он получает заказ иного рода. «Напиши для меня стихи» – просит Владимира Лили в конце октября. Маяковский сразу принимает вызов.

К возвращению Брик в начале февраля 1922 года поэма была закончена. Сочинение стихов для Лили Маяковский считал самым надёжным, возможно, единственным способом заручиться её любовью. Владимир знал, что лучшего подарка к приезду возлюбленной ему не найти. В конце марта поэма «Люблю» была опубликована с неизменным (пока что!) посвящением Л.Ю.Б.

Подъемля торжественно стих строкопёрстый,
клянусь –
люблю
неизменно и верно!

«Люблю» – самое светлое произведение Маяковского, переполненное нежностью и оптимизмом, совершенно лишённое мрачности и мыслей о самоубийстве. В поэме отражается счастливый и гармоничный период отношений с Лилей, один из самых бесконфликтных за всю их совместную жизнь. Понимаете, да? Счастливый период – время, когда они жили врозь. Проговорился наш Володя!
#маяковский

Публикация поэмы совпала с концом важного этапа в литературном и художественном творчестве Маяковского. В феврале 1922 года он сделал последний плакат для РОСТА. Завершился агитационный период русской политики, теперь жизнь протекала в условиях нэпа. Кроме того, появилось множество частных издательств, что для Маяковского означало независимость от Госиздата. Однако важнее экономических факторов оказались политические. В жизнь Владимира вмешался его высокопоставленный тёзка – Ленин.

5 марта в правительственной газете «Известия» было опубликовано стихотворение Маяковского «Прозаседавшиеся» – остроумная и свирепая атака на растущую бюрократизацию советской системы.

О, хотя бы
ещё
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!

На следующий день Ленин сказал: «Вчера случайно прочитал стихотворение Маяковского на политическую тему. Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этом вопросе. Но давно я не испытывал такого удовольствия с точки зрения политической и административной. В своём стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они всё заседают и перезаседают. Не знаю, насчёт поэзии, а насчёт политики ручаюсь, что это совершенно правильно».

Если критика Лениным поэмы «150 000 000» сделала Маяковского персоной нон-грата в глазах чиновников, руководивших культурой, то положительный отзыв о «Прозаседавшихся» возымел обратный эффект. Для поэта, который не хотел ничего другого, как служить революции, похвала Ленина стала настоящим подарком. Маяковский верно уловил политический сигнал: уже через два дня «Известия» напечатали ещё одно стихотворение на эту же тему – «Бюрократиада». Раньше правительственный орган публиковал его стихи лишь спорадически, теперь же за короткое время свет увидели 6 новых стихотворений.

Маяковский был поставлен – и поставил себя – в положение зависимости от милости вождя. Понимал ли он это? Думаю, понимал. Понимал ли, какую девальвацию его таланта – и репутации поэта – означало сочинений подобных произведений? Наверное, ещё нет, но вот другие понимали, например, Пастернак и Мандельштам.

Пастернак высоко ценил Маяковского, но, прочитав «нетворческие» «150 000 000», почувствовал, что ему впервые не о чем сказать Владимиру о его стихах. В стихотворной надписи Маяковскому на своём сборнике Пастернак пишет:

Я знаю, ваш путь неподделен,
Но как могло вас занести
Под своды таких богаделен
На искреннем вашем пути?

Осип Мандельштам ещё точнее уловил дилемму Маяковского. Из его статьи: «Экстенсивное расширение площади под поэзию идёт, разумеется, за счёт интенсивности, содержательности поэтической культуры». Далее: «Обращаться в стихах к совершенно поэтически неподготовленному слушателю столь же неблагодарная задача, как попытаться усесться на кол». Поэзия, лишённая своей поэтической культуры, перестаёт быть поэзией. По мнению Мандельштама, Маяковский – поэт, чьи стихи отличаются техническим мастерством и насыщены гиперболической метафорикой. «Поэтому совершенно напрасно Владимир обедняет самого себя» – делает вывод Мандельштам. Спустя время то же самое, но другими словами скажет о себе сам Маяковский, говоря, что он «наступил на горло собственной песне».
#маяковский

Немножко штрихов в образ Маяковского в виде нескольких несвязанных между собой фактов.

1. Маяковский, по словам друга «семьи» Романа Якобсона, невероятно боялся Лили. «Она могла ему выговор сделать, и он был кончен».

2. Однажды Лиля забыла в кафе сумку, и Маяковский за ней вернулся. В заведении наши герои сидели в компании, и одна девушка прокомментировала поступок Владимира, когда тот вернулся: «Теперь вы будете таскать эту сумочку всю жизнь». Маяковский ответил: «Я эту сумочку могу в зубах носить. В любви обиды нет».

3. Маяковский носил 46 размер обуви.

4. Во время одного из своих визитов в Париж, Маяковский встретился с Филиппо Томмазо Маринетти, лидером итальянского футуризма. Сведений о беседе не сохранилось, но, согласно воспоминаниям Эльзы (сестры Лили), часто бывавшей переводчиком Маяковского в его французских поездках, Маринетти пытался доказать Владимиру, что фашизм для Италии – то же самое, что коммунизм для России. Маяковский позднее утверждал, что ему было не о чем говорить с Маринетти и что они всего лишь «из вежливости перекинулись несколькими фразами». Однако, по сведениям одной газеты, запись их беседы предполагалось опубликовать, следовательно, она была куда более содержательной. И вообще, частичная потеря памяти Эльзы и уклончивость Маяковского могут говорить о том, что между поэтами было много общего, в том числе и во мнении о фашизме. Это подтверждается «футуристическими пожеланиями» «дорогому Маяковскому и великой России – энергичной и оптимистической», которые Маринетти оставил в записной книжке Владимира. Неудивительно, что, раз встреча оказалась такой дружеской, Маяковский предпочёл её не афишировать.

5. Маяковский не владел иностранными языками (только грузинским). Во время его поездки в Америку он носил в кармане пиджака бумажку с единственной фразой, которую мог выговаривать: извинением за то, что он не пожимает руку, когда здоровается (вспомним здесь о страхе Маяковского перед инфекциями).

6. Маяковский был ужасно нетерпелив. Он редко дочитывал книги до конца и ел только рыбу без костей, потому что иначе еда отнимала слишком много времени
#маяковский

Поддержка Ленина значительно облегчила процедуру получения визы для Маяковского, решившего ехать в Берлин и Париж вместе с Бриками. И мир повидать, и себя показать, как говорится. Вот только Маяковский, как и наш старый друг Есенин, большинство времени в поездках проводил в гостиницах. Сергей пил, Владимир играл в бильярд, в покер. По возвращении в Москву Маяковский и Осип Брик отчитывались в Институте художественной культуры о своих впечатлениях.

Также Маяковский выступил в Политехническом музее с лекциями «Что делает Берлин?» и «Что делает Париж?». Зал был набит битком, на одном стуле сидели подвое, порядок поддерживала конная милиция. Лили тоже находилась на сцене, за трибуной, где стояли стулья для друзей и знакомых. В зале царила атмосфера ожидания. Когда Маяковский под гром аплодисментов стал рассказывать о Берлине, Лили возмутилась. По её мнению, вместо того, чтобы говорить о собственных впечатлениях, Маяковский пересказывал чужие мысли. Она-то прекрасно знала, что большую часть времени Владимир провёл за игрой в покер.

Из воспоминаний Лили: «Сначала я слушала, недоумевая и огорчаясь. Потом стала прерывать его обидными, но, как казалось мне, справедливыми замечаниями». Маяковский испуганно косился в сторону Брик. Разразился скандал.

Лили не пришла на следующий доклад, о Париже. Маяковский сделал выводы из критики Лили, и рассказ о французских впечатлениях вышел замечательным. Этот репортаж появился на первой полосе «Известий», статья «Сегодняшний Берлин» отправилась в провинциальную прессу.

На следующий день после доклада Маяковский пришёл к Лили. Из воспоминаний Брик: «Длинный у нас был разговор, тяжкий. Оба мы плакали». В итоге она его прогнала.
#маяковский

Лилек!

Я вижу, ты решила твёрдо. Я знаю, что моё приставание к тебе для тебя боль. Но, Лилик, слишком страшно то, что случилось сегодня со мной, чтоб я не ухватился за последнюю соломинку – за письмо.

Так тяжело мне не было никогда – я, должно быть, действительно, чересчур вырос. Раньше прогоняемый тобой, я верил во встречу. Теперь я чувствую, что меня совсем отодрали от жизни, что больше ничего и никогда не будет. Жизни без тебя нет. Я это всегда говорил, всегда знал, теперь я это чувствую всем своим существом, всё, о чём я думал с удовольствием, сейчас не имеет никакой цены – отвратительно.

Я не грожу и не вымогаю прощения. Я ничего с собой не сделаю – мне чересчур страшно за маму и Люду. Сентиментальная взрослость. Я ничего не могу тебе обещать. Я знаю, нет такого обещания, в которое бы ты поверила. Я знаю, нет такого способа видеть тебя, мириться, который не заставил бы тебя мучиться. И всё-таки я не в состоянии не писать, не просить тебя простить меня за всё. Если ты принимала решение с тяжестью, с борьбой, ты простишь, ты ответишь.

Но если ты даже не ответишь, знай, что, как я любил я тебя семь лет назад, так люблю и сию секунду, что б ты ни захотела, что б ты ни велела, сделаю сейчас же, сделаю с восторгом. Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь и в расставании сам виноват.

Я сижу в кафе и реву, надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою. Я пишу только о себе, а не о тебе. Мне страшно думать, что ты спокойна и что с каждой секундой ты дальше от меня, и ещё несколько их – и я забыт совсем.

Если ты почувствуешь от этого письма что-нибудь, кроме боли и отвращения, ответь, ради Христа ответь. Сейчас же я бегу домой и буду ждать Если нет – страшное горе. (30-32).

Целую. Твой весь. Я

P.S. Сейчас 10, если до 11 не ответишь, буду знать, что ждать нечего.
#маяковский

Получив с посыльным письмо, Лили набрала номер Маяковского (30-32). Под скрытой угрозой самоубийства она заменила разрыв двухмесячным разводом. Вот другое письмо Маяковского, написанное в тот же день:

Я буду честен до мелочей 2 месяца. Людей буду измерять по отношению ко мне. Мозг говорит мне, что делать такое с человеком нельзя. Если бы такое случилось с Лиличкой, я бы прекратил это в тот же день. Если Лилик меня любит, она (я чувствую это всем сердцем) прекратит это или как-то облегчит. Она должна почувствовать это, должна понять. Я буду у Лилика в 14:30 28 февраля. Если хотя б за час до срока Лилик ничего не сделает, я буду знать, что я любящий идиот и для Лилика испытуемый кролик.

Договорённость заключалась в следующем: Маяковский обещал два месяца «добровольно» оставаться в своей рабочей комнате, не играть в карты, не ходить в гости и не видеться с Лили – взамен на её обещание пересмотреть решение о разрыве, если двухмесячное «сидение» даст желаемый результат. Маяковскому следовало использовать это время для того, чтобы подумать, как он должен «изменить свой характер». Для себя условий Лили не ставила. По её мнению, она была лишь обычным человеком, а Маяковский – революционным поэтом, следовательно, он должен вести образцовую жизнь.

Маяковский тайком гулял под окнами квартиры Лили в надежде увидеть хотя бы силуэт:

и угол вон,
за ним
она —
виновница.
Прикрывши окна ладонью угла,
стекло за стеклом вытягивал с краю.
Вся жизнь
на карты окон легла.
Очко стекла —
и я проиграю.

Гуляя под окнами возлюбленной, Маяковский видит, как она живёт в его отсутствие – постоянные гости, музыка, танцы. И вскоре ревность, которую он пытается преодолеть, пробивается с новой силой: «Ты не ответишь, потому что я уже заменён, уже не существую для тебя и тебе хочется, чтоб я никогда не был». Лили утверждает, что у неё нет никого другого.

Вместе с тем чувство собственного достоинства заставляет её обвинять Маяковского в ухаживании за другими женщинами, и делает она это в такой же угрожающей манере, в какой ругала его за то, что он позволяет себе развлекаться, пока она была в Риге: «мне известны со всеми подробностями все твои лирические делишки». Реакция Маяковского отчаянна: «Надо узнать мою теперешнюю жизнь, чтоб как-нибудь подумать о каких-то «делишках», страшно не подозрение, страшно то, что я при всей бесконечности любви к тебе, не могу знать всего, что может огорчить тебя».
#маяковский

Любовь – это сердце всего

Письма, посланные Маяковским Лили во время разлуки, достаточно искренни, но самые сокровенные мысли он доверял дневнику. По сути, это документ, написанный человеком на грани психического срыва и даже самоубийства. Текст – сплошной обвинительный акт против Лили: он винит её в полном безразличии к нему и в том, что она погубила его жизнь.

В центральных фрагментах дневника Маяковский анализирует свою любовь к Лили и её чувства к нему. Под заголовком «Люблю ли я тебя?» он пишет:

Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, своя или чужая. Всё равно люблю. Аминь. Смешно об этом писать, ты сама это знаешь. Исчерпывает ли для меня любовь всё? Всё, но только иначе. Любовь – это жизнь, это главное. От неё разворачиваются и стихи, и дела, и всё остальное. Любовь – это сердце всего. Если оно прекратит работу, всё остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает, оно не может не проявляться во всём. Без тебя (не без тебя «в отъезде», внутренне без тебя) я прекращаюсь. Это было всегда, это и сейчас.

Лилиному взгляду на любовь посвящена глава «Любишь ли ты меня?»: «Для тебя, должно быть, это странный вопрос – конечно, любишь. Но любишь ли ты меня? Любишь ли ты так, чтоб это мной постоянно чувствовалось? Нет. Я уже говорил Осе. У тебя не любовь ко мне, у тебя – вообще любовь, ко всему. Занимаю в ней место и я (может быть, даже большое), но если я кончаюсь, то я вынимаюсь, как камень из речки, а твоя любовь опять всплывает над всем остальным. Плохо ли это? Нет, тебе хорошо, я б хотел так любить.

Я бы хотел так любить. Семей идеальных нет. Все семьи лопаются. Может быть, только идеальная любовь. А любовь не установишь никаким «должен», никаким «нельзя» – только свободные соревнования со всем миром.
#маяковский

За время разлуки Маяковский метался от надежды к отчаянию. Когда же 7 февраля он получает письмо, в котором Лиля предлагает вместе поехать в Петроград, надежда разгорается с новой силой. Одновременно Владимир понимает, что возможное продолжение их отношений, как и прежде – результат инициативы Лили, именно её желания. Свои размышления на эту тему он доверят дневнику:

Мы разошлись, чтоб подумать о жизни в дальнейшем, длить отношения не хотела ты. Вдруг ты решила вчера, что отношения со мной быть могут, почему же мы не вчера поехали, а едем через 3 недели? Потому что мне нельзя? Этой мысли мне не должно являться, иначе моё сидение становится не добровольным, а заточением, с чем я ни на секунду не хочу согласиться. Я никогда не смогу быть создателем отношений, если по мановению твоего пальчика сажусь дома реветь два месяца, а по мановению другого – срываюсь, даже не зная, что думаешь, и, бросив всё, мчусь.

Маяковский снова колеблется между надеждой, что всё вернётся – пусть даже с новыми правилами – и подозрением, что поездка не состоится, что Лили уже передумала и просто не хочет сообщить ему об этом. В самые мрачные моменты Владимиру даже кажется, что она собирается устроить ему настоящую «казнь» – пошлёт к чёрту при встрече 28 февраля. Наступает заветное число, Маяковский забирает билеты и посылает их Лили со словами: «Дорогой Детик! Шлю билет. Поезд идёт ровно в 8 часов. Встретимся в вагоне». Вместо подписи – радостно лающий щенок.

Лили – Эльзе, письмо от 6 февраля: «Если Володя увидит, что овчинка стоит выделки, то через два месяца я опять приму его. Если же нет, то и Бог с ним! Прошло уже больше месяца: он днём и ночью ходит под окнами, нигде не бывает и написал лирическую поэму в 1300 строк!!! Значит, на пользу!».

Слова Лили циничны, впрочем, только на первый взгляд. Устав от Маяковского, ревнивого поклонника, Брик одновременно знала, что только она способна заставить его писать не агитстихи, а лирику. Если Лили не могла любить Маяковского как мужчину, она искренне любила его как поэта. В этом была её миссия: пробуждать его лирический талант – или словами самого Маяковского – «сердце выстывший мотор».

Как только поезд тронулся, Маяковский, прислонившись к двери купе, начал читать Лили свою поэму. Из воспоминаний Брик: «Прочёл и облегчённо расплакался». Это была поэма «Про это» – возможно, лучшее лирическое произведение Маяковского.
#маяковский

«Про это» – поэма о любви и разлуке. С посвящением «Ей и мне». «Про что – про это?» – спрашивается в заглавии пролога. Вот несколько сильных строк:

В этой теме,
и личной
и мелкой,
перепетой не раз
и не пять,
я кружил поэтической белкой
и хочу кружиться опять.
-/-
снявши башмаки,
вступаю на ступеньки.
Не молкнет в сердце боль никак,
кует к звену звено.
Вот так,
убив,
Раскольников
пришел звенеть в звонок.

Отсылка к Раскольникову неслучайна – «Про это» полна скрытых и явных цитат из Достоевского, любимого писателя Маяковского. Это касается и собственно названия, которое заимствовано из «Преступления и наказания». Когда Раскольников говорил про это, он имел в виду своё преступление. В Раскольникове Маяковский узнавал себя: безудержная увлечённость идеей, страсть совершать действия, изменяющие мир, отказ мириться с обыденщиной.
#маяковский

Летом 1923 года Маяковский приступил к работе над рекламными стихами и рисунками. По мнению поэта, реклама являлась важным оружием в борьбе против частного производства, за государственные и кооперативные товары. В течение двух лет Маяковский сочинил сотни рекламных текстов – о сосках и сигаретах, конфетах и галошах. Главными заказчиками были ГУМ и Моссельпром, а лозунг, также придуманный Маяковским – «Нигде кроме, как в Моссельпроме!» – стал официальным девизом предприятия.

Владимир любил каламбурить и производил замысловатые рифмы со скоростью и продуктивностью конвейера. Но многие относились к его деятельности критически, считая, что он растрачивает свой талант на пустяки. По словам же своего Маяковского, рекламные стихи были естественной частью его поэтической лаборатории, а пресловутые рифмовки для Моссельпрома он называл «поэзией самой высокой квалификации».

По сути, рекламные стихи – логическое продолжение работы над плакатами для РОСТА. Это тоже были злободневные тексты. Изменилась реальность – на смену военному коммунизму пришёл нэп – изменилась и форма. Кроме того, как и плакаты, рекламная работа имела огромное значение для семейного бюджета.
#маяковский

Всё дальше уходя от лирики, Маяковский действительно «наступал на горло собственной песне», пусть и пока неосознанно. Ведь его желание быть революционным, советским, коммунистическим поэтом было подлинным.

21 января 1924 года скончался Владимир Ильич Ленин. Среди тысячной толпы в очереди, обвивавшей Дом Союзов, где проходила церемония прощания с вождём, находились и Маяковский с Лилей и Осипом. Смерть Ленина глубоко потрясла поэта. Вскоре после похорон Маяковский приступил к реализации своего самого амбициозного поэтического проекта – крупной поэме о вожде. Знания о жизни и деятельности Ленина у Маяковского были весьма поверхностными, и для того, чтобы писать о нём, пришлось учиться. Его наставником, как и всегда, стал Осип, устроивший другу краткий курс ленинианы.

Поэма создавалась на протяжении лета и была закончена в начале октября 1924 года. Она получила название «Владимир Ильич Ленин» и стала самой обширной из всех его поэм, 3000 строк, почти вдвое длиннее, чем «Про это». Произведение посвящено Российской коммунистической партии.

Я буду писать
и про то
и про это,
но нынче
не время
любовных ляс.
Я
всю свою
звонкую силу поэта
тебе отдаю,
атакующий класс.
-/-
Мы говорим Ленин,
подразумеваем -
партия,
мы говорим
партия,
подразумеваем -
Ленин.

Один из немногих рецензентов поэмы, пролетарский критик и ярый антифутурист Г. Лелевич писал: "ультра-индивидуалистические стихи Маяковского в строках «Про это» выходят потрясающе-искренне по сравнению с поэмой «Владимир Ильич Ленин», которая за немногими исключениями рассудочна и риторична. Единственное, что Маяковский сможет сделать с этим трагическим фактом – это попытаться перешагнуть через себя. Поэма о Ленине есть неудачная, но знаменательная и плодотворная попытка вступить на этот путь".

Я боюсь,
чтоб шествия
и мавзолеи,
поклонений
установленный статут
не залили б
приторным елеем
ленинскую
простоту, –

предупреждает Маяковский, забывая, что своей поэмой в 75 страниц сам способствует такому развитию.
#маяковский

Спустя год с лишним после разлуки, породившей «Про это», весной 1924 в отношениях между Маяковским и Лили назрел новый кризис. На этот раз Брик решилась окончательно порвать порвать с Маяковским. Ей было трудно сказать об этом лично, поэтому Владимир получил письмо: «Ты обещал мне: когда скажу, спорить не будешь. Я тебя больше не люблю. Мне кажется, что и ты любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь».

Маяковский, любивший Лили с прежней силой, был сокрушён тем, что она его отстранила. В конце мая Владимир просил у Луначарского рекомендательное письмо в советские заграничные представительства: чтобы отвлечься от своего горя, он снова собирался в путешествие.

Удивительно, но письма этого периода наполнены теми же проявлениями нежности, как и прежде. «Родной мой и милый Кашалотик, ужасно, ужасно по тебе скучаю» – пишет Маяковский. Лили в ответных письмах обнимает его и целует. Разрыв произошёл, но он лишь изменил статус отношений. Теперь Брик не относилась к Маяковскому, как к «мужу» и «любовнику», но он оставался для Лили любимым другом, поэтом, чьё творчество её искренне восхищало. Порвать с Маяковским полностью означало разрушить союз, выстроенный ими вместе с Осипом за многие годы, союз, основой которого была не физическая любовь, а общность идеалов и интересов.
#маяковский

24 октября Маяковский отправляется в Париж через Ригу и Берлин. За день до отъезда он получает привет от Лили, которая надеется на скорую встречу, может быть, в Америке. Изменившиеся отношения, таким образом, не исключали совместных путешествий. Для Маяковского это было важным сигналом.

Владимир прибыл в Париж 2 ноября, но на вокзале его никто не встретил, так как отправленная Эльзе, взявшей фамилию мужа – Триоле, телеграмма опоздала. Не владевшему французским языком поэту пришлось самому добираться до маленькой гостиницы «Истрия» на Монпарнасе, где жила Эльза.

Эльза постоянна была рядом, как гид и переводчик – в Париже Маяковский, по собственному выражению, изъяснялся на «на триоле». Владимира безумно раздражало незнание языка. Поэтический гений, мастер острот и каламбуров, человек-рифма, за границей он был обречён на молчание. Маяковский злился из-за того, что его не понимали и реагировал иногда так грубо, что Эльза стеснялась передать его слова.

Из воспоминаний Эльзы: «Мне бывало трудно с ним. Трудно каждый вечер где-нибудь шататься, выдерживать всю тяжесть молчания или такого разговора, что уже лучше бы молчал! А когда мы встречались с людьми, то это бывало ещё мучительней, чем вдвоём. Маяковский вдруг начинал демонстративно, так сказать шумно, молчать. Или же неожиданно посылал взрослого, почтенного человека за папиросами…

Маяковский не был ни самодуром, ни скандалистом из-за пересоленного супа, он был в общежитии человеком необычайно деликатным, вежливым и ласковым – его требовательность к близким носила совсем другой характер: ему необходимо было властвовать над их сердцем и душой. У него было в превосходной степени развита потребность абсолютного, максимального чувства и в дружбе, и в любви, чувства, никогда не ослабевающего, апогейного, бескомпромиссного, без сучка и задоринки, без уступок, без скидки на что бы то ни было.
#маяковский

Маяковский намеревался посетить Америку, но из-за проблем с визой не знал, когда это случится. В Париже у Владимира была с собой крупная сумма денег, 24 000 франков (годовая зарплата французского учителя и трёхгодичная зарплата советского рабочего). 24 000 франков соответствовали 2400 советским рублям, что опять говорит об особом статусе поэта: рядовому советскому гражданину разрешалось перевозить (или получать денежным переводом) за границу не более 200 рублей в месяц.

Стоит отметить, что стоимость советского рубля определялась государственным банком и была произвольной. После Первой Мировой войны франк упал, поэтому за один рубль давали 10 франков. Поскольку рубль был неконвертируемым, валюту следовало покупать до отъезда из Советского Союза. Столь выгодный курс был установлен властями, чтобы немногочисленные выезжающие не выглядели за границей бедными и служили живым доказательством успехов советской экономики.

24 000 франков были рассчитаны на несколько месяцев жизни в Америке плюс билет на пароход. Соответственно, Маяковский не мог позволить себе жить на широкую ногу, а напротив, старался ничего не тратить. Повседневные расходы покрывали гонорары от публикаций в «Парижском вестнике», газете, учреждённой советской дипломатической миссией в Париже. Владимиру платили два франка за строку. Эти деньги пришлись весьма кстати, учитывая, что 10 июня Маяковского обокрали.

Из письма к Лиле: «Вор снял номер напротив меня в «Истрие», и, когда я на двадцать секунд вышел по делам моего живота, он с необычайной талантливостью вытащил у меня все деньги и бумажник (с твоей фотокарточкой и всеми бумагами) и скрылся из номера в неизвестном направлении. Все мои заявления не привели ни к чему, только по приметам сказали, что это очень известный по этим делам вор. Денег по молодости не чересчур жалко. Но мысль, что моё путешествие прекратится и я опять дураком приеду на твоё посмешище, меня совершенно бесит».

Странно, однако, что Маяковский всю сумму хранил в бумажнике. Может, его и не обокрали вовсе? Может, он проиграл деньги? Аргументов, кроме игромании, в пользу этого суждения нет. Впрочем, если бы Маяковский действительно проиграл все деньги, он бы вряд ли признался об этом Лили.

Какова бы ни была причина исчезновения денег, Маяковскому повезло: за несколько месяцев до происшествия он заключил договор с Госиздатом на издание собрания сочинений в четырёх томах. Договор был заключен, несмотря на серьёзные противодействия со стороны издательства, которое по-прежнему отрицательно относилось к поэту. Вопрос удалось решить после поручительства Луначарского и финансовых уступок со стороны Маяковского, который согласился на непривычно низкие расценки – 12 копеек за строку.

Благодаря изданию Владимир с помощью Лили смог получить аванс (2000 рублей ~ 20 000 франков). Оставшуюся сумму Маяковский занял у мужа Эльзы и других русских туристов, находившихся в Париже в связи с художественной выставкой. Даже этот сбор денег поэт превратил в игру: обнаруживая в кафе какого-нибудь русского, они с Эльзой первым делом оценивали его возможности, и если сумма, которую он потом давал взаймы, была к ближе к предположению Эльзы, разница доставалась ей, если более точную цифру называл Маяковский, то деньги были его.

Собрав необходимую для путешествия сумму, 21 июня Маяковский ступил на борт 20 000-тонного корабля «Эспань», который должен был доставить его в Мексику.
#маяковский

Через 18 дней Маяковский прибыл в Мексику. В американском посольстве Владимир сообщил, что он художник, который едет в США, чтобы показать свои работы. Обстоятельства сложились удачно, и Маяковскому выдали визу сроком на 6 месяцев.

Первым человеком, с которым Маяковский связался в Америке, был Давид Бурлюк, отец русского футуризма и во многом «отец» Маяковского-поэта. Давид к тому времени уже некоторое время жил в Нью-Йорке. Из воспоминаний Бурлюка: «С особым волнением услыхал в телефоне его звучный, мужественный бас. Бросаюсь в подземку и мчусь на Пятое авеню, где остановился Маяковский. Ещё издали вижу большую «русскую» ногу, шагающую через порог, и пару увесистых чемоданов, застрявших в дверях».

Если американские власти не поняли этого ранее, то теперь им стало ясно, что в США приехал не художник, а поэт. Портреты и интервью Владимира Маяковского, который «за последние десять лет был самым известным поэтом в Советской России» и чьи стихи «расходятся в новой России миллионными тиражами», стали появляться во множестве газет. А читатели «New York Times» могли узнать о нём и такую информацию: «Самый популярный поэт России, Маяковский, одновременно и самый богатый поэт – в той мере, в какой богатство позволительно на его родине. Последняя книга принесла ему 10 000 долларов. Маяковский – самый известный картёжник в России. Он проигрывает в карты намного больше того, что зарабатывает, и живёт на выигрыши».

Не будем забывать, что «богатства» Владимира исчислялись в рублях, неконвертируемой валюте, а значит, за границей не стоили почти ничего.

Маяковский провёл несколько нашумевших выступлений в Нью-Йорке, а во время турне по восточным штатам посетил Кливленд, Детройт, Чикаго, Филадельфию и Питтсбург. Он читал стихи, рассказывал об СССР и делился впечатлениями о США. На его выступление в Нью-Йорке пришло две тысячи человек. «Так же прост и велик, как сама Советская Россия» – сообщалось в одной из газет после этого вечера.
#маяковский

«Как я её рассмешил» – юмористический рассказ Маяковского об языковом барьере.

Должно быть, иностранцы меня уважают, но, возможно, и считают идиотом. О русских я пока не говорю. Войдите хотя бы в американское положение: пригласили поэта, – сказано им – гений. Гений – это ещё больше, чем знаменитый. Прихожу и сразу:
– Гив ми плиз сэм ти!
Ладно. Дают. Подожду – и опять:
– Гив ми плиз…
Опять дают. А я ещё и ещё, разными голосами и на разные выражения:
– Гив ми да сэм ти, сэм ти да гив ми – высказываюсь. Так и вечерок проходит.

Бодрые почтительные старички слушают, уважают и думают: «Вот оно русский, слово лишнего не скажет. Мыслитель. Толстой. Север». Американец думает для работы. Американцу и в голову не придёт думать после шести часов.

Не придёт ему в голову, что я – ни слова по-английски, что у меня язык подпрыгивает и завинчивается штопором от желания поговорить, что, подняв язык палкой серсо, старательно нанизываю бесполезные в разобранном виде разные там О и Ве. Американцу в голову не придёт, что судорожно рожаю дикие, сверханглийские фразы:
– Ес, уайт плиз добль арм стронг…

И кажется мне, что очарованные произношением, завлечённые остроумием, покорённые глубиной мысли обомлевают девушки с метровыми ногами, а мужчины худеют на глазах у всех и становятся пессимистами от полной невозможности меня пересоперничать.

Но леди отодвигаются, прослышав сотый раз приятным басом высказанную мольбу о чае, и джентльмены расходятся по углам, благоговейно поостривая на мой безмолвный счёт.

– Переведи им, – ору я Бурлюку, – что если бы знали они русский, я мог бы, не портя манишек, прибить их языком к крестам их собственных подтяжек, я поворачивал бы на вертеле языка всю эту насекомую коллекцию…

И добросовестный Бурлюк переводит:
– Мой великий друг Владимир Владимирович Маяковский просит ещё стаканчик чаю.
#маяковский

На своём первом вечере в Нью-Йорке Маяковский встретил молодую русскую девушку – Элли Джонс. Элли (по документам – Елизавета) родилась на Урале, в 18 лет вышла замуж за английского бухгалтера и транзитом через Англию оказалась в Америке.

При встрече Элли с Маяковским произошёл примерно такой диалог:
– Я читала ваши стихи.
– Все красивые девушки так говорят. А когда я спрашиваю, какое стихотворение они читали, они отвечают: одно длинное и одно короткое!
– Я не знаю ваших коротких, кроме рекламных лозунгов.

Первоначальный интерес Маяковского к Элли, видимо, был весьма утилитарным. Владимир не говорил по-английски, а девушка оказалась идеальным переводчиком, особенно, в делах, касающихся покупки подарков для Лили. Из дневника Элли: «Я понимаю, почему у него репутация сердцееда. Он сразу сообщил, что женат. Однако настаивал на том, чтобы я оставила ему свой номер телефона». Сигнал был ясен: мы можем развлечься, пока я в Нью-Йорке, но в Москве меня ждёт другая женщина. Однако после того, как они впервые поужинали вдвоём, Элли забыла о своих подозрениях: «Он вёл себя со мной абсолютно корректно, мне было очень интересно и хорошо без какого-либо алкоголя».

Расставаясь в тот вечер, Маяковский сказал, что хочет увидеться с Элли на следующий день. Прагматизм отброшен, верх взяли чувства. Вскоре их отношения стали интимными, но они тщательно это скрывали. Элли всё ещё была замужем за Джорджем Джонсом и имела только временный вид на жительство; если бы муж с ней развёлся, она бы не смогла остаться в стране. Маяковскому тоже следовало соблюдать осторожность: роман с эмигранткой мог сильно навредить репутации революционного поэта.
#маяковский

Мы целуем
— беззаконно! —
над Гудзоном
ваших
длинноногих жён.

Что же привлекло Маяковского в Элли, помимо внешности? Как и многие из её поколения, Элли за несколько лет увидела и пережила больше, чем другие за всю жизнь. Ей было всего 13, когда произошла революция. Для того чтобы выжить, девушке приходилось рассчитывать только на себя. Лишения и горести, испытанные в России за 6 послереволюционных лет, сделали её сильным человеком. Если добавить к этому врождённый ум, то станет понятно, что Маяковский видел в Элли вторую Лили: умную, начитанную, самостоятельную, требовательную. Именно к таким женщинам его влекло.

28 октября Маяковский сел на корабль, который должен был доставить его в Гавр (Франция). Больше в Нью-Йорке он оставаться не мог, даже если бы хотел. У поэта попросту не осталось денег. 22 сентября Лили сообщила Маяковскому, что едет в Италию. В октябре Владимир послал ей 950 долларов (почти те же 2400 рублей, которые у него были в начале путешествия). Откуда деньги? Часть получил за выступления, часть занял, часть выиграл, но, видимо, поэт колоссально экономил на себе. Это в его духе – он отдавал себя полностью, душевном, физическом и экономическом плане, объекту любви.

В общем, Маяковский покидал покидал Америку без цента в кармане. Несмотря на безденежье, до своего отъезда он купил Элли тёплую одежду – в Нью-Йорке резко похолодало – шерстяной костюм, твидовое пальто. На себе поэт сэкономил. Если из Парижа в Мексику он ехал первым классом, то теперь на 8 дней обратного пути должен был довольствоваться дешёвой койкой на нижней палубе, прямо под танцплощадкой: «Я в худшей каюте из всех кают – всю ночь надо мною ногами куют».

Из воспоминаний Элли Джонс после прощания: «Я хотела броситься на кровать и рыдать, но не могла. Моя кровать была устлана цветами – незабудками. У него совсем не было денег! Но он был такой». Типичный пример гиперболизма Маяковского: ухаживая за женщиной, он посылал ей не одну корзину цветов, а несколько, не одну коробку конфет, а десять.
#маяковский