В апреле имажинисты замахнулись на Большую аудиторию Политехнического музея. Развесили огромные плакаты, зазвали знакомых и знакомых знакомых. Выступление состоялось 3 апреля – sold out не случился, но людей было предостаточно. Выступали с докладами: Есенин – «Кол в живот (футуристы и прочие ветхозаветчики)», Мариенгоф – «Бунт нас (нота имажинистов миру)», Шершеневич – «Мы кто и как нас оплёвывают».

Есенин импровизировал. Вышло своеобразно. Шершеневич по этому поводу сказал: «Есенин говорил непонятно, но очень убедительно… У него было слабоволье речи, но не слабоволье мысли…».

Имажинисты брали наглостью, напором. На кооперативных началах они открыли ряд издательств: «Имажинисты», «Орднас», «Чихи-Пихи», «Сандро». Затем в газете «Советская страна» анонсировали выпуск девяти книг: двух антологий, двух Есенина, двух Мариенгофа и по одной – Шершеневича и Ивнева.

Важной фигурой для имажинистов в это время становится Сандро Кусиков. На самом деле, его звали Александр Борисович Кусикян – армянин по отцу и черкес по матери, однако Сандро представлялся исключительно черкесом. Ходил во френче, сапогах с кавалерийскими шпорами и был чрезвычайно амбициозен. Участвовал и в Первой Мировой, и в Гражданской войне. Претендовал на первые роли в имажинисткой тусовке, но Есенин с товарищами его стихи пока придерживали – Кусикова взяли за деловые качества и колоритность.

С книгопечатанием в те времена было трудно. Дорогая бумага, наличие цензуры. Разрешение нужно было получать сразу в двух ведомствах – Госиздате и Военно-революционнной цензуре. Штамп «РВЦ» – «Разрешено военной цензурой» – свидетельствовал о том, что никаких военных тайн поэт или прозаик не разглашает. Иногда имажинисты честно пытались визировать свои сборники, но чаще договаривались, периодически подделывая подписи ответственных лиц, а то и вовсе просто, в наглую печатали буквы «РВЦ» на своих обложках.

В сущности, имажинистов могли посадить за махинации, если бы о них узнало партийное руководство. Особенно, если бы за них взялись плотно и стали копать глубже.

А глубже – вот что. Бумагу имажинисты перехватывали у большевистких вождей – на политические цели столь дефицитный продукт всё же выделялся. И туда, где этот продукт имелся, слетались имажинисты, уговаривая директора типографии отдать хотя бы часть бумаги им – ведь стихи, дорогой товарищ директор типографии, важнее, гораздо важнее!

Другой аспект – тираж. Разрешалось в целях экономии книги публиковать тиражом не более 2000-3000 экземпляров, но имажинисты, опять же договаривавшись с нужными людьми, публиковали свои скандальные сочинения тиражом и в 10, и в 15 тысяч. Кстати, в ущерб сочинениям то Зиновьева, то Бухарина, то Троцкого, а то и самого Владимира Ильича.

Шершеневич признаёт в своих воспоминаниях: «Мы с Мариенгофом были плохими издателями. Практически издавали Кусиков и Есенин. Типографии, где они издают, и места, где покупают бумагу, они всегда таили друг от друга… Есенин хитрит с улыбочкой, по-рязански. Сандро – с нарочитой любезностью, по-кавказски.

Схожесть характеров Есенина и Кусикова должна была именно их сделать «парой» в имажинисткой компании: два простолюдина с крепкой хваткой и необычайным артистизмом, они являли собой противовес Шершеневичу и Мариенгофу – поэтам явно «городским», завзятым экспериментаторам, длинноногим умникам. Но жизнь любит противоположности, потому Есенин сошёлся с Мариенгофом, а Кусиков – с Шершеневичем.
#есенин

Именины свои, 8 октября, Есенин встречал в Богословском (здесь они с Мариенгофом сняли квартиру) в компании имажинистов. Чтобы растопить самовар, разбили на щепки несколько иконок – Есенин сам стругал, посмеиваясь. Дрова в то время были дорогим удовольствием. Мариенгоф – «При военном коммунизме дрова покупали на фунты, как селёдку». Блок:

И не раз, и не два
Вспоминаю святые слова:
Дрова.

Во второй половине октября Есенин и Мариенгоф открыли собственное кафе – «Стойло Пегаса». Сергей, наконец, получил доход, не связанный непосредственно с литературной деятельностью. Помещалось в «Стойле Пегаса» около 40 человек, имелась эстрада. Несколькими днями позже выше названные друзья-товарищи открыли и собственный книжный магазин.

В своём кафе имажинисты могли устраивать поэтические вечера хоть каждый день. И не только. В конце декабря Есенин попросит Кусикова аккомпанировать ему на гитаре и неожиданно выступит с циклом частушек. По большей части они были посвящены поэтам. Одна про Маяковского, обокравшего Уитмена, другая про Брюсова, похожего на крысу, третья про Клюева и его стихи в лаптях. Финальную Сергей посвятил себе:

Ветер дует, ветер дует
Под подолы шляется…
У Есенина Сергея
Золотые яйца…

Новый, 1920 год встречал вместе с имажинистами. Вообще, зима выдалась лютой. Отопления в домах не было, дров достать негде. Хоть ложись и умирай, но нет – для Есенина и Мариенгофа эта зима стала настоящим анекдотом.

Поначалу поэты спали под пятью одеялами и шубами. Но залезать под них было сущей пыткой – холодно. Тут Серёжке и Тольке в голову пришла замечательная идея: позвать соседскую девушку (кровь с молоком!) за умеренную плату отогревать им перед сном постель. Та сначала согласилась, но, поняв, что этим всё и ограничится, обиженно ушла. Пришлось справляться самим, поочерёдно согревая кровать.

В автобиографии пару лет спустя Есенин напишет: «Самое лучшее время в моей жизни – 1919 год. Тогда мы зиму прожили в 5 градусах комнатного холода. Дров у нас не было ни полена». Мариенгоф и Есенин перебрались спать в ванную, уложенную матрасами. На умывальник приладили доски – письменный стол, водонагревательную колонку топили книгами. Настроение при этом было задорное, боевое.

11 января в «Кафе поэтов» выступали молодые пролетарии со стихами. Есенин пришёл их послушать. В тот вечер в заведении собралась погреться далёкая от поэзии публика – спекулянты и мошенники всех мастей – в мехах, сытые и, как в любые времена при таком количестве денег, самодовольные. Громко бряцали ложками о стенки чашек с кофе и не обращали никакого внимания на выступающих.

Когда последний пролетарский поэт закончил читать, на сцену вышел разъярённый Есенин. Без шапки, в меховой куртке, несколько секунд улыбался, а потом, за секунду побледнев, заорал:

– Вы думаете, я вышел читать вам стихи?! Нет, я вышел за тем, чтобы послать вас к ёбаной матери! Спекулянты и шарлатаны!..

Публика начала подниматься со своих мест. Кто-то полез на сцену, другие кричали: «Вызывайте «чеку!». Есенин бычился, размахивал руками, был готов к драке, но никто не решился его ударить. Сергей был доволен. Не сходя со сцены, продолжал орать, обучая собравшихся с использованием самых убедительных лексических оборотов, как им впредь надо реагировать на поэтов, читающих стихи. Вот оно, первое явление другого амплуа Есенина – хулигана и скандалиста.
#есенин

3 октября 1921 года Есенин познакомится с великой танцовщицей Айседорой Дункан. 5 октября, наконец, разведётся с Зинаидой Райх.

Студия Якулова. Якулов – имажинист и художник, бывший солдат и выпить не дурак – постоянно устраивал у себя, что называется, вечеринки. Здесь собиралась вся московская богема и даже партийные руководители – вплоть до наркомпроса Луначарского. 3 октября у Якулова был и Есенин.

Гости пьют, поют, читают стихи, общаются и смеются – всё как у людей. В полночь вдруг является сама Айседора Дункан в компании взрослой девушки – приёмной дочери Ирмы – и секретаря Ильи Ильича Шнейдера.

Дункан – крупная, глазастая женщина, переодень – так и за русскую сойдёт. Только волосы коротко стриженные, медного оттенка. В движениях грациозна, плавна. Одета в соболевый жакет, под ним красная танцевальная туника, шёлковые туфли. Но главное – аура всемирной славы. Есенин её, конечно, сразу заметил.

Айседора была проста, как королева. Обращаться к себе требовала «товарищ», но при этом полулежала на софе. Разговаривала сразу на трёх языках – английском, французском и немецком. И всё это время чувствовала заинтересованный есенинский взгляд.

Сергей, в отличие от остальных, к ней сразу не подошёл. Не потому, что не знал языков. Здесь мужской расчёт: не сдвинусь с места, пока не позовёшь, буду единственным, кто к тебе не подойдёт. Айседора приняла правила. Отвечая на пронзительный есенинский взгляд, она одарила его долгой улыбкой и поманила. Есенин подошёл и улёгся у её ног. Дункан начала гладить его по волосам. Вдруг она вспомнила и сопоставила пару из десятка известных ей русских слов. Произнесла по слогам: «Зо-ло-та-я го-ло-ва!». И добавила на английском – angel.

Есенин вскочил и начал читать стихи. Читал, как всегда, великолепно. Бывший тут же Сандро Кусиков вовремя произнёс тост «за великого русского поэта Сергея Есенина». Дункан попросила Шнейдера перевести. Есенин читал ещё. Айседора громко, почти крича, повторяла, расплёскивая водку: «Дьявол! Ангел! Гений».

Есенин был решительно настроен уехать с Дункан. Великая ирландка не возражала. Ближе к утру отправились от Якулова в особняк Айседоры на Пречистенке, выделенный ей советской властью. По дороге случился весёлый казус: задремавший извозчик трижды обвёз их вокруг одной из московских церквей. Есенин и Дункан, целовавшиеся, не обращая внимания на Шнейдера, этого не заметили, а Шнейдер, которому не терпелось домой извозчика растолкал:

– Эй, голубчик, ты венчаешь, что ли, кого?

Сергей и Айседора, наконец, оторвались друг от друга – и узнав, что произошло, ужасно развеселились.

– Повенчал! Повенчал! – кричал Есенин.
– Mariage – сладко повторяла Дункан.
#есенин

Айседора Дункан – ирландка, гражданка США, феминистка, принципиально не выходила замуж, живя с теми, с кем считала нужным. Это в пуританской-то Америке! Росла без отца.

Главное – Дункан была великой танцовщицей. Разработала свою уникальную хореографическую манеру, используя движения, зафиксированные в античной скульптуре. Уверяла, что в танце нужно подражать природе: движению веток, крыльев, теней – потому что там таится идеальная гармония. Айседора была истинным новатором танцевального искусства, исполнительницей мирового класса. Выступать начала в американских ночных клубах в 1895 году, когда ей было восемнадцать лет. 1895, если не забыли – год рождения Есенина.

В начале XX века Дункан уже имела международную известность. Большевики пригласили её в Россию – строить вместе новый мир: «Русское правительство единственное, которое может понять Вас. Приезжайте к нам. Мы создадим Вашу школу». Айседора согласилась. Перед отъездом из Лондона в Москву зашла к гадалке, та нагадала: «Вы едете в далёкое путешествие. Там выйдете замуж». Дункан на тот момент было 43 года.

Есенин и Дункан – разница в возрасте 18 лет. По сути, она годилась ему в матери. Люди из разных поколений, конечно, они имели почти противоположные взгляды на главные вещи. Но влюблённые об этом пока не догадывались.
У Дункан спросили, что больше – слава и любовь. Айседора ответила, не задумываясь: «Искусство – туман, дым, ничто. Искусство – это чёрное, негр любви, слуга, раб. Без любви – нет искусства».

У Есенина всё было наоборот. Любовь – служанка поэзии, холопка, крепостная крестьянка. Только поэзия имеет смысл, всё остальное – дым, ничто.

Есенин сразу и всерьёз выбрал Дункан для совместной жизни. Углубляясь в психологию, можно предположить, что с помощью Айседоры Сергей лечил свою детскую травму, когда рос один и недополучил материнской любви. Вот только в других своих женщинах, ни до, ни после, он ничего не подобного не искал. Конечно, Дункан относилась к Есенину по-матерински, но это не значит, что он играл в эту игру.

Айседора ему действительно нравилась: в ней было совсем не иссякшее женское обаяние, красота. Дункан вся была такая горячая, ласковая, обволакивающая. Что уж греха таить, Есенин чувствовал к ней сильнейшее физическое влечение. Он сам потом признается, что после Айседоры с молодыми ему скучно. К тому же Сергея обескураживало натуральное обожание своей новой возлюбленной.

Мариенгоф вспоминал, как напившийся Есенин замахивался на неё, а Дункан влюблённо смотрела на занесённую руку и, перехватив её, целовала. Сергей, наверное, в первый раз в жизни поймал себя на искренней, охватившей его, болезненной влюблённости. Для Есенина настоящая любовь и ненависть всегда шли рука об руку.

Чувства Айседоры тоже носили несколько патологический характер. Она не просто прощала Есенину всего его выходки, но и одновременно как бы просила прощения у своего сына, Патрика, погибшего в автомобильной катастрофе в 1913 году в Париже. Они будто бы слились для Дункан в одно целое.

Есенин кричит и дебоширит? Ничего, это Патрик расшалился. Тот же Мариенгоф пишет, как Есенин опрокидывал в себя шампанское фужер за фужером, а его Айседора восхищалась им: «Есенин крепкий! Крепкий».

Как про ребёнка, не находите? В какой-то мере её обожание оказалось губительным для Есенина, потому что его алкоголизм берёт начало именно здесь, в особняке на Пречистенке.

Продукты и алкоголь в огромных количествах поступали к Айседоре из кремлёвских запасов и никогда не переводились. Есенин начнёт пить под финал 1921-го и за четыре года полноценно сопьётся. Его здоровье не было рассчитано на такие перегрузки. По сути, Есенин так и не превратился в «мужика» – устойчивого, нахрапистого, тяжёлого – какими бывают деревенские выходцы, крестьяне, способные и в 30, и в 60, и в 80 лет пить по-чёрному, чуть ли не ковшами, а с утра встать, как ни в чём не бывало, рубить дрова. Есенин же так и остался почти подростком, юношей, который из взросления сразу перебрался в смерть.
#есенин

Во время европейского турне Есенин заявил Дункан, что болен. Можно было предположить, учитывая, что в каждом городе, где знаменитая пара останавливалась, случался скандал. Точнее, пьяный дебош Есенина.

И известность моя не хуже, -
От Москвы по парижскую рвань
Мое имя наводит ужас,
Как заборная, громкая брань.

Не врёт наш затейник. Действительно, в какой-то момент европейских скитаний Есенина с Дункан, главного русского поэта и всемирно известную танцовщицу, не хотели заселять ни в одну из гостиниц. Все боялись крутого нрава этого падкого на алкоголь русского.

Итак, Айседора повезла своего Серёжу на фешенебельный водный курорт Висбаден, чтобы его пролечить. Осмотрев Есенина, доктора диагностировали у него неврит (воспаление периферических нервов). Дункан сообщили, что, если её муж не бросит пить, вскоре у него начнутся припадки – и тогда понадобится полноценное лечение в психиатрической больнице.

Есенин докторам не внял, но светила немецкой врачебной науки оказались правы. Однажды на чтении перед немецкими издателями выяснилось, что Сергей начисто забыл свою главную поэму «Пугачёв» – пришлось читать с листа. До зимы 1923 года подобного с ним не случалось – Есенин помнил каждую строчку своих стихотворений и прекрасно читал в любом состоянии. Но теперь что-то надломилось в нём.

После возвращения из Европы и Америки литературная карьера Есенина пошла в гору. Вот только, помимо прочего, прогрессировали алкоголизм и возникшие на его фоне психические проблемы. Сергей всё так же устраивал пьяные дебоши, особой ненавистью почему-то пользовались зеркала – он всегда старался разбить зеркало в заведении, в котором напивался, бросив в него чем-нибудь тяжёлым. Есенина часто посещали приступы паники и тревоги – в такие моменты он боялся оставаться в комнате один, всегда требовал, что гости оставались у него ночевать. По сути, Есенин уже жил на краю, прыгая от мании к глубокой депрессии – и назад.

Повторюсь, что Есенин в те годы становится чуть ли не главным советским поэтом. Он на карандаше у высшего партийного руководства, потому и могло состояться следующее письмо Дзержинскому: «Дорогой Феликс Эдмундович! Прошу Вас оказать нам содействие, чтобы спасти жизнь известного поэта Есенина – несомненно, самого талантливого в нашем Союзе. Найти, куда его послать на лечение, нетрудно. Ему уже предоставлено место в Надеждинском санаториуме под Москвой, но несчастье в том, что он, вследствие своего хулиганского характера и пьянства, не поддаётся никакому врачебному воздействию». И дальше в том же духе. Вкратце – проситель хочет, чтобы Дзержинский приставил к Есенину человека, который бы не давал ему пить. Не вышло.

Немного спойлеров – Есенин повесится. Кто-то будет говорить, что повесили, сгубили, мол, великого поэта. Бред всё это, дорогие мои, хорошие. Есенин сам себя погубил. Встречаются у людей такие характеры, а у великих – у каждого второго. Государство прощало ему пьяные дебоши и другие хулиганства, платило по высшему разряду. Есенин в последние годы жизни получал столько, что даже 1/12 гонорара за собрание сочинений хватало, чтобы купить дачу в Подмосковье. За поступками и стихами Есенина следили многие члены правительства и, конечно, их волновали упаднические, почти суицидальные настроения в его творчестве. Вот только сделать они с этим ничего не смогли. Да и, если разобраться, не было возможности.

По всей видимости, у Есенина на фоне алкоголизма развилось БАР – биполярное аффективное расстройство. Суицид в отсутствие какой бы то ни было терапии (а действенных лекарств и хороших психотерапевтов в нашей стране тогда не было) – закономерный исход.
#есенин

«Пора и мне собираться» – сказал Есенин, когда узнал о скоропостижной смерти своего товарища, коллеги по цеху крестьянских поэтов, Александра Ширяевца. После похорон на вечере памяти Есенин прочёл посвящённые ему стихи:

Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать…

И действительно, засобирался. Шёл 1924 год. После очередной пьянки Есенина отпаивали возле ржавой колонки. Сергей тогда сказал обречённым голосом: «Смотри, до чего ржавый жёлоб. Вот такой же проржавевший жёлоб и я. Через меня вода течёт почище этой родниковой. А сам я – ржавый. Хуже этого жёлоба».

1925 год. В последние дни октября Есенин пишет завещание в пользу сестры Кати. 3 ноября Сергей уже в Ленинграде. Встречается с Клюевым. Клюев после посещения запишет в дневнике: «одна шкура осталась от человека».

Ленинград – не финал в истории Есенина, а, скорее, последняя судорога в предсмертной агонии. Сергей с кем-то виделся, что-то пил, улыбался и веселился, но всё это – смех висельника.

Время проводил с Эрлихом и Клюевым, ужинал у четы Устиновых. Георгий Устинов – советский журналист, литературный критик – жил вместе с женой в ленинградской гостинице «Англетер». Здесь же перед своим европейским турне останавливались Есенин и Дункан. В какой-то момент Сергей переселился в гостиницу. Ничего нового не сочинял. Каждый вечер читал одно и то же – «Чёрного человека»:

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь…

Есенин кричал, молил о помощи, но никто его не услышал. Не поверил услышанному. А значит, выбор верный – так он, наверное, думал.

Все разошлись. Сергей остался один. Пробовал заснуть – не вышло, пробивал пот, то горячий, то ледяной. Вся одежда, комната, жизнь да и он сам пропахли плотью, усталостью и алкоголем. Есенин сидел у окна, ждал рассвета. Наконец, родились стихи. Сделал надрез на левой руке, нацедил крови и записал два четверостишия. До свиданья!..

День повторился. Гости разошлись. В ночь на 28 декабря Есенин спать не ложился. Закрыл дверь изнутри, оставив ключ в замке. У потолка проходила труба парового отопления (Сергей её заметил в первый же день). Потолок высокий, пришлось выстроить пирамиду из мебели.

Снял с чемодана верёвку. Сделал надрез на правой руке. Зачем? То ли для того, чтобы ещё что-то написать, то ли хотел через боль почувствовать, что происходящее – явь. Полез наверх. Голова кружилась, накатывала тошнота. Нужно было торопиться. Забрался, перекинул верёвку через трубу, затянул. Другой конец – на шею. Толкнулся ногами. Услышал грохот. Всё, финита ля комедиа.
#есенин

Послесловие

До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.

Вот они, предсмертные стихи Есенина. С них начинается моё послесловие. Это было удивительное путешествие. Изучая биографию Есенина, я будто бы прожил его жизнь. Вместе с ним бродил по улицам Москвы и Петербурга, пил в европейских столицах и десяти американских штатах, издавал сборники стихов тысячными тиражами и проводил ночи в разговорах о любви и поэзии. Поэтому-то петля, затянутая Есениным на своей шее, сдавила и моё сердце.

«Рассказываю о людях, а не о памятниках» – сначала для меня это было абстракцией. Но, закончив изучение жизненного пути Есенина, читая о последних днях жизни поэта, я ощутил горечь потери. Да, конечно, только отголосок, но всё же – горечь. Надеюсь, и для вас за эти несколько месяцев Сергей Александрович Есенин стал чуточку ближе. Нам с вами легче, чем его друзьям, ведь для нас Есенин останется вечным, только теперь в его бронзовом лице можно будет различить голубые глаза, соломенные волосы и бледную кожу. А может быть, и услышать, как шепчет статуя. Пускай, и голосом Безрукова.

Я не рассказал вам ни о Гале Бениславской, ни о Софье Толстой. Только коснулся европейской части пути Есенина и его алкоголизма. Рассказал всего лишь несколько историй о проделках имажинистов. И совсем забыл поведать о том, как удалой санитар, почти мальчишка, Серёжка Есенин целовался с одной из великих княгинь Романовых!

О Есенине можно говорить долго. Но есть ведь и другие, правда? Завтра, дорогие мои, хорошие, вас ждёт новый, не менее интересный персонаж. А Серёжка Есенин ещё вернётся, уверяю, это будет интересно. Я, как и он, обещаю вам встречу впереди.

Ну, как вам история Есенина?
#есенин
#послесловие

Сергею Есенину

- Прекратите!
Бросьте!
Вы в своем уме ли?
Дать,
чтоб щеки
заливал
смертельный мел?!
Вы ж
такое
загибать умели,
что другой
на свете
не умел.

Автор этих стихов тоже умел загибать такое, что другой на свете не умел. Владимир Маяковский, конечно. Главный поэт революции, отдавший все силы, весь свой талант Советам. Ни один писатель не был столь неразрывно связан с Октябрьской революцией, как Маяковский.

Владимир Маяковский родился 19 июля 1893 года в селении Багдады на западе Грузии, неподалёку от губернского города Кутаиси. Его семья принадлежала к дворянскому сословию, но жила исключительно на жалованье отца, то есть, достойно, но без излишеств. Отец, Владимир Константинович, происходил из запорожских казаков, мать, Александра Алексеевна, была родом с Украины. У Маяковского было две сестры: Людмила старше на 9 лет и Ольга старше на три года.

Володя рос активным мальчиком, рано научился плавать и ездить верхом. Любил опасные игры и занятия – чем опаснее, тем лучше. Вместе с Ольгой лазал по деревьям, карабкался по склонам, бегал по узким горным тропинкам. Уже в пятилетнем возрасте начал декламировать стихи, любовь к которым перенял у отца, который часто вслух читал домочадцам классиков – Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Не умевший ещё ни читать, ни писать, Володя Маяковский обладал феноменальной памятью, на слух запоминая длинные стихотворения. Читал хорошо, выразительно. Чтобы тренировать голос, он залезал в огромные опрокинутые кувшины для вина и читал стихи Ольге, изображавшей публику.

В 1900 году семья Маяковского переехала в Кутаиси, чтобы дети смогли получить образование. После двух лет подготовки Володю зачислили в гимназию. Учёба протекала успешно, особенно легко Маяковскому давалось рисование. Старшая сестра Людмила брала уроки у местного художника, который считал Володю настолько талантливым, что даже учил его бесплатно. Из воспоминаний Людмилы Маяковской: «Володя быстро почти догнал меня в рисовании. Мы стали привыкать к мысли, что Володя будет художником».
#маяковский

Зимой 1906 года, когда Маяковскому было 12, умер его отец. Причина смерти – заражение крови. Владимир Константинович укололся булавкой, сшивая бумаги. Странная, даже нелепая смерть потрясла всю семью, и особенно сына, который, по словам старшей дочери Людмилы, с того момента «стал серьёзней» и «сразу почувствовал себя мужчиной». Причина смерти Маяковского-старшего сказалась на психике будущего великого поэта. Появилась мнительность, паническая боязнь инфекций. Это вылилось в то, что в более взрослые годы Владимир Маяковский всегда носил с собой собственное мыло, резиновый стакан, в путешествия брал резиновую раскладную таз-ванну.

Поэт избегал общественного транспорта, неохотно подавал руку для рукопожатия, за дверные ручки брался через платок или пиджачный карман. Пивную кружку держал левой рукой, чтобы пить с той стороны, где не касались чужие губы. Кстати, держать на весу тяжёлую кружку, полную пива, левой рукой для Маяковского было нетрудно – он был амбидекстром.

Со смертью отца значительно ухудшилось материальное положение семьи. Маяковские были вынуждены переехать в Москву, где уже два года жила Людмила, обучаясь в Строгановском художественно-промышленном училище. Доход семьи на тот момент составляла пенсия вдовы и рента от сдачи внаём комнат студентам.
#маяковский

С революционной литературой Владимир Маяковский познакомился ещё в кутаисской гимназии, однако более близкое знакомство c идеями социализма состоялось благодаря квартирантам. В четвёртом классе гимназии он вступил в студенческий социал-демократический кружок. Одновременно его исключили из учебного заведения по причине невзноса платы за обучение.

1908-1909 годы Маяковский практически полностью посвятил политической деятельности. Он читал и распространял нелегальную литературу среди булочников, сапожников и типографских рабочих. Полиция вела за ним слежку. Несмотря на юный возраст (на тот момент Маяковскому было 15-16 лет), его несколько раз арестовывали. Во время одной из облав Владимир съел вместе с переплётом записную книжку, где содержались адреса, которые не должны были попасть в руки полиции. Два первых ареста длились по месяцу, в третий раз Маяковский провёл в Бутырской тюрьме полгода, причём 5 месяцев из них – в камере-одиночке.

Владимир в воспоминаниях так описывает своё заключение: «Важнейшее для меня время. После трёх лет теории и практики – бросился на беллетристику». Маяковский читает классиков – Байрона, Шекспира, Толстого. Знакомится с творчеством современников – Белым, Бальмонтом. Но всё без особого энтузиазма. Реальность нужно описывать иначе! Но пока у Маяковского не выходит. В январе 1910 года, когда Маяковский вышел на свободу, надзиратели отобрали у него тетрадку со стихами, за что, как Владимир признавался впоследствии, он был им очень благодарен.

Между арестами Маяковский, как и его сестра, учился в Строгановском училище. Однако и оттуда его исключили, в этот раз – за политическую деятельность. Но Маяковский страстно желал получить образование! Вот только эта задача казалась ему несовместимой с работой в политическом кружке: «Перспектива – всю жизнь писать летучки, выкладывать мысли, взятые из правильных, но не мной придуманных книг. Если из меня вытряхнуть прочитанное, что останется?». В общем, конфликт между искусством и политикой был у Маяковского с самого начала, он наложит отпечаток на всё его творчество и, что уж греха таить, ускорит его смерть.

Маяковский бросил политическую работу, но поскольку в своём литературном таланте пока сомневался, то вскоре после освобождения вернулся к живописи. После учёбы в художественной школе и частных уроков у уже состоявшихся художников Владимир со второй попытки, в августе 1911 года, поступает в Училище живописи, ваяния и зодчества – единственное место, куда принимали без свидетельства о политической благонадёжности.
#маяковский

Маяковскому было 18 лет, когда он поступил в училище, где быстро стал знаменитым благодаря своей самоуверенности и дерзости. Высокий (189 см), громкий, постоянно опускающий остроты – конечно, он многим не нравился. Симпатию Владимир вызывал только у тех, кто видел в нём «громаднейшую, выпиравшую из берегов личность». Вызывающее поведение подчёркивалось нарочито богемным стилем в одежде: длинные нечёсаные волосы, надвинутая на глаза широкополая чёрная шляпа, чёрная блуза, чёрный галстук и вечная папироса в углу рта.

Но нахальство и постоянные провокации – только внешняя сторона характера Маяковского. По сути, он был очень чувствительным человеком (стихи – тому доказательство). Агрессивность, грубость и надменность – лишь защитный механизм. Об этом точнее всех высказался Борис Пастернак, говоря, что «беззастенчивость Маяковского – результат дикой застенчивости, а притворная воля – следствие феноменально мнительного и склонного к беспричинной угрюмости безволия».

Свою вторую сторону Маяковский тщательно скрывал, а характер внешнего поведения неизменно порождал конфликты. Поэтому первое столкновение с Давидом Бурлюком, старшим, столь же самоуверенным коллегой-художником, чуть было не дошло до драки. Но, как это часто бывает у горячих юношей, дело закончилось примирением и даже больше – Маяковский и Бурлюк стали лучшими друзьями и, по сути, идеологами только зарождавшегося футуризма.

Именно Бурлюк открыл поэтический талант Маяковского. Когда во время прогулки осенью 1912 года Владимир прочитал своему новому другу стихотворение, он был не уверен в своих силах и сказал, что стихи принадлежат знакомому. Но Бурлюк не дал себя обмануть и сразу объявил Маяковского гениальным поэтом.

Открытие стало ошеломляющим для обоих. Согласно Бурлюку, Маяковский, который никогда не занимался серьёзно написанием стихов, «вдруг явился законченным поэтом». Эта ночная прогулка по Страстному бульвару в Москве определила направление творческого пути Маяковского. «Я весь ушёл в поэзию, – вспоминал он впоследствии. – В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом».
#маяковский

Бурлюк стал тем авторитетом, в котором нуждался ещё только начинавший своё восхождение на творческие вершины Маяковский. Давид читал Владимиру французскую и немецкую поэзию, снабжал его книгами и, что важнее, деньгами. Маяковский был настолько беден, что у него не было средств на стоматолога: «При разговоре и улыбке виднелись лишь коричневые изъеденные остатки кривеньких гвоздеобразных корешков». Бурлюк, напротив, был из состоятельной семьи, что позволяло ему выдавать Маяковскому по 50 копеек в день на еду.

Когда средств не хватало, будущий великий поэт голодал, спал на улице, прямо на садовых скамейках. Чтобы зарабатывать на пропитание, играл в карты и на бильярде, в котором был настоящим мастером. Азарт был у Маяковского в крови, каждую свободную минуту он проводил за бильярдным или карточным столом. Так будет всю жизнь, даже когда исчезнет необходимость играть ради денег: где бы ни оказался Маяковский, первым делом он находил бильярдную и узнавал имена местных картёжников.

С азартом Маяковского могла сравниться только его поразительная чистоплотность. Вообще, Владимир был крайне невротическим человеком. Это подчёркивает странная привычка постоянно держать в углу рта папиросу, при этом не затягиваясь. Таким образом Маяковский потреблял до 100 папирос в день, зажигая одну папиросу от другой.

Несмотря на поэтический дар, Маяковский пока был известен главным образом как скандалист и эпатажная личность. Хотя такая дурная слова тоже играла поэту на руку – Владимир вызывал сильнейшие чувства у женщин. Уже при первой встрече Бурлюка поразило хвастовство, с которым Маяковский рассказывал о своих успехах на личном фронте. По словам Давида, Владимир был «мало разборчив касательно предмета удовлетворения своих страстей, он довольствовался либо любовью мещанок, на дачах изменявших своим мужьям, или же ранней невзнузданной страстью курсисток».

Двойственность характера Маяковского проявилась и в его отношениях с женщинами: за провокационным и наглым поведением скрывалась неуверенность, стеснительность и страх остаться неоцененным, непонятым. Сексуальная ненасытность была в равной степени результатом потребности в признании и следствием развитого либидо. Молодые женщины, которые общались с Маяковским в этот период, отзываются о нём в одном ключе: подонок, любил провоцировать, но иногда снимал с себя маску нахала и циника. Одна из них вспоминает: «Ухаживал он за всеми, но всегда с небрежностью, как бы считая нас существами низшего порядка. Разговаривал о пустяках, приглашал кататься и тут же забывал о присутствии девушки».

Действительно, отношение Маяковского к противоположному полу было несколько циничным (ох и окупится это ему!). Владимир с лёгкостью мог охарактеризовать женщину как «вкусный кусок мяса». И хотя наедине бывал мягким и нежным, стоило появиться кому-нибудь постороннему, он сразу же начинал вести себя вызывающе.
#маяковский

Главная встреча в жизни Владимира Маяковского произойдёт летом 1915 года. А пока – Каган, Эльза Каган, младшая сестрёнка той самой, ну, вы знаете, или поймёте, дочитав до конца. Семнадцатилетняя Эльза знакомится с Маяковским осенью 1913 года. Теперь, после футуристического турне, Владимир не носит лоснящиеся, потрёпанные брюки и жёлтую аляповатую кофту – на Маяковском цилиндр, чёрное пальто, в руках трость. Элегантный, но всё ещё нахальный молодой человек. Эльза была без ума. Вот только притягательность, которую чувствовали в Маяковском юные барышни, сравнима лишь с отвращением, которое он вызывал у их родителей.

Вот как описывает Эльза ужин у них дома: «Володя вежливо молчит, изредка обращаясь к моей матери с фразами вроде: «Простите, Елена Юльевна, я у вас все котлеты сжевал…» – и категорически избегает вступать в разговоры с моим отцом. Под конец вечера, когда родители шли спать, мы с Володей переезжали в отцовский кабинет. Но мать не спала, ждала, когда же Володя наконец уйдёт, и по нескольку раз, уже в халате, приходила его выгонять: «Владимир Владимирович, вам пора уходить!». Но Володя, нисколько не обижаясь, упирался и не уходил.

Можно представить, вспоминая приличия того времени, что мать Эльзы была в отчаянии от того, что её дочь общается с Маяковским. Вскоре Эльза представила Владимира своей старшей сестре, Лили Юрьевне Брик, и её мужу – Осипу. С порога Маяковский начал хвастаться, что никто не пишет стихи лучше него, добавив, что их не понимают и не умеют читать так, как надо. Лили сказала, что готова попытаться, и, действительно, прочитала стихи так, как хотел Маяковский, добавив, что ей «не особенно» понравилось. Лили вспоминала: «Я знала, что авторов надо хвалить, но меня так возмутило Володино нахальство!».

После смерти отца Эльза одно время жила в квартире с Бриками, которые уговаривали её порвать с Маяковским. Эльза категорически этого не желала, а поскольку он постоянно приходил в квартиру, проблему нужно было решить. Как? Конечно, убедить Лили и Осипа, что Маяковский – великий поэт, дать ему шанс прочесть свои стихи. После долгих уговоров Брики сдались. Маяковский прочёл «Облако в штанах».

Квартира замерла. Первым пришёл в себя Осип, заявивший, что Маяковский – великий поэт, даже если он не напишет больше ни строчки. Он отнял у него тетрадь с поэмой и не отдавал весь вечер. Когда Маяковский снова взял её в руки, то написал посвящение: «Лиле Юрьевне Брик». В этот день её имя появилось над его стихами впервые, и с этого дня практически все стихотворения Маяковский писал о ней и для неё.

Судя по всему, Брики были первыми слушателями окончательной версии «Облака в штанах». До этого Маяковский читал фрагменты поэмы Горькому, Чуковскому, Репину с тем же ошеломляющим эффектом. Горького, например, Маяковский «испугал и взволновал так, что тот разрыдался, как женщина». Услышав от Горького, что «у него большое, хотя, наверное, тяжёлое будущее», Маяковский заявил, что «хотел бы будущего сегодня, без радости мне не надо будущего, а радости я не чувствую». Ещё из воспоминаний Максима Горького: «Владимир разговаривал как-то в два голоса, то как чистейший лирик, то резко сатирически. Чувствуется, что он не знает себя и вечно чего-то боится. Ясно одно: это человек своеобразно чувствующий, очень талантливый и несчастный».
#маяковский

Зачем нам пирожные, когда есть хлеб?

«Брики отнеслись к стихам восторженно, а Маяковский безвозвратно полюбил Лилю» – так подвела итог Эльза чтения «Облака в штанах». Лиличка, Осип Брик и Владимир Маяковский – эти имена, по сути, нераздельны. Именно они будут задавать моду, тон и настроение в известных литературных кругах. Уникальное, странное и харизматичное трио, но об этом позже.

Несмотря на то, что «Облако» получило одобрение таких маститых литераторов, как Максим Горький и Корней Чуковский, Маяковскому было трудно найти издателя. Услышав об этом, Осип Брик предложил профинансировать издание и попросил Маяковского узнать стоимость. Владимир был беден и поначалу рассматривал Брика как потенциального мецената. Поэтому Маяковский указал завышенную сумму, положив часть денег в собственный карман. Когда много лет спустя Владимир понял, что Брики знали о его махинациях, ему стало очень стыдно.

Вскоре Маяковскому понял, что Брик – не простой богач, а искренне увлекается футуризмом. Владимир постепенно знакомил своих друзей со своей литературной шайкой, в результате получился отличный союз. Бриков и футуризма – временный, а вот Бриков и Маяковского – до конца дней поэта.

Маяковский и Брики – здесь не в деньгах было дело, но деньги всё же – хороший показатель. Сначала друзья, более знатного, еврейского, кстати, происхождения, финансово помогали многообещающему, но ещё никому не известному поэту, а потом, и вы в этом убедитесь, дорогие мои, Маяковский сполна вернёт этот долг. Если утрировать, добавив изрядную долю цинизма, то Владимир Маяковский – лучшее капиталовложение четы Бриков.

Да, Лили и Осип сразу увидели во Владимире великого поэта, но с трудом принимали его неотёсанность, так резко контрастировавшую с их манерами – пусть свободными, но по сути буржуазными. Маяковский не умел притворяться и не знал меры, чем бы он ни занимался. На самом деле, по мнению одного из друзей семьи Бриков, «Владимир был совершенно не для Лили человек, но она его очень переделала». Как? Заставила его снять жёлтую блузу и остричь волосы, оплатила поход к дантисту, Маяковскому вставили зубы. На её деньги был сшит замечательный костюм и куплено английское пальто. Маяковский стал походить на человека.

В начале сентября 1915 года Маяковского призвали в армию. Благодаря своим новым друзьям он устроился в ту же автомобильную роту, где служил Осип. Поскольку у Владимира было художественное образование, он получил работу чертёжника. Средств, как и прежде, не хватало, и деньги на зимнюю одежду и форму ему пришлось просить у матери.

Военная служба не мешала Брику и Маяковскому собирать материалы для футуристического альманаха «Взял», который вышел в декабре. Из воспоминаний Лили: «Володя давно уже жаждал что-нибудь назвать этим именем: сына или собаку – назвал журнал». Кроме Маяковского в альманахе принимали участие Пастернак, Хлебников и Виктор Шкловский – молодой студент, переполненный новаторскими идеями о литературе. Во «Взял» также состоялся дебют Осипа как критика. В статье «Хлеба!» он окрестил современную русскую поэзию, которой ещё недавно поклонялся, приторными пирожными («снежные буше Блока», «вкуснейшие эклеры Бальмонта»), к тому же выпеченными за границей. Из той же статьи:

Радуйтесь, кричите громче: у нас опять есть хлеб! Не доверяйте прислуге, пойдите сами, встаньте в очередь и купите книгу Маяковского «Облако в штанах». Бережней разрезайте страницы, чтобы как голодный не теряет ни одной крошки, вы ни одной буквы не потеряли из этой книги-хлеба. Если же вы так отравлены, что лекарство здоровой пищи вам помочь не может, умрите, – умрите от своей сахарной болезни.
#маяковский

Хоть «Облако в штанах» и посвящалось Лили, не она вдохновила Маяковского на создание этой поэмы. Осенью поэт начал работу над новым произведением, оно называлось «Флейта-позвоночник». В ней-то Лили уже честно отыграла свою роль.

Из воспоминаний Брик: «Писалась «Флейта» медленно, каждое стихотворение сопровождалось торжественным чтением вслух. Сначала стихотворение читалось мне, потом мне и Осе и, наконец, всем остальным». Именно в умении слушать заключался один из самых выраженных талантов Лили – она обладала изысканным поэтическим слухом и была очень щедрой ко всем творчески одарённым людям. Поэму напечатали в феврале 1916 года с посвящением «Лиле Юриевне Б.».

Маяковский боготворил Лили, взгляните на стихи тех лет: та же «Флейта-позвоночник», знаменитая, шикарно спетая Васильевым «Лиличка!», «Ко всему». Вот, кстати, несколько строк из «Флейты»:

Быть царем назначено мне —
твоё личико
на солнечном золоте моих монет
велю народу:
вычекань!
А там,
где тундрой мир вылинял,
где с северным ветром ведёт река торги, —
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги.

-/-

Сердце обокравшая,
всего его лишив,
вымучившая душу в бреду мою,
прими мой дар, дорогая,
больше я, может быть, ничего не придумаю.

Автобиографичные стихи. Именно так Маяковский воспринимал отношения с Лили. Из воспоминаний Брик: «Любовь, ревность, дружба были в Маяковском гиперболически сильны, но он не любил разговоров об этом. Он всегда, непрерывно сочинял стихи, и в них нерастраченно вошли его переживания».
#маяковский

Завершив «Флейту-позвоночник», Маяковский пригласил Лили к себе. На деньги от карточного выигрыша и газетного гонорара купил ростбиф, миндальные пирожные, три фунта пьяной вишни, шоколад, цветы – всё в лучших лавках Петрограда. Почистил туфли, надел самый красивый галстук, прочёл поэму. Лили сказала, что он ей нравится. Маяковский взорвался: «Нравлюсь? И только? Почему не любишь?». Лили ответила, что, конечно, любит, но в глубине души знала: «Люблю Осю».

Провожая Лили домой, Маяковский был таким подавленным, что Осип спросил, в чём дело. В ответ Владимир всхлипнул, почти вскрикнул и со всего роста бросился на диван. Его огромное тело лежало на полу, а лицом он зарылся в подушки и обхватил руками голову. Маяковский рыдал. Лили растерянно нагнулась над ним и прошептала: «Володя, брось, не плачь. Ты устал от таких стихов. Писал день и ночь». Осип побежал на кухню за водой. Вернувшись, он присел на диван и попытался силой приподнять голову Маяковского. Владимир поднял лицо, залитое слезами, и прижался к коленям Осипа. Сквозь всхлипывающий вой выкрикнул: «Лиля меня не любит!». Затем вырвался и убежал на кухню. Он стонал и плакал так громко, что Лили и Осип забились в самый дальний угол спальни.

Первые годы общей жизни Лили Брик и Маяковского оказались сложными для них обоих. Маяковский «короновал» возлюбленную в своих стихах, но чрезмерность его чувств утомляла и раздражала её. Ухаживания были такими настойчивыми, что она воспринимала их как нападение: «Два с половиной года у меня не было спокойной минуты». Когда Маяковский написал ещё одну поэму о любовных муках, «Дон Жуан», терпение Лили лопнуло: «Я не знала о том, что он пишет поэму. Володя неожиданно прочёл её мне на ходу, на улице, наизусть, всю. Я рассердилась, что опять про любовь – как не надоело! Володя вырвал рукопись из кармана, разорвал в клочья и пустил по Жуковской улице по ветру».

Из мемуаров Лили: «Я сразу поняла, что Володя – гениальный поэт, но он мне не нравился. Я не любила звонких людей – внешне звонких. Мне не нравилось, что он такого большого роста, что на него оборачиваются на улице, не нравилось, что он слушает свой собственный голос, не нравилось даже, что фамилия его – Маяковский – такая звучная и похожая на псевдоним, причём на пошлый псевдоним».

Один разговор с ним показался ей особенно отталкивающим. Речь шла об изнасилованной женщине. Лили считала, что мужчину надо застрелить, но Маяковский сказал, что «он понимает его, что сам мог бы изнасиловать женщину, что понимает, как можно не удержаться». У Лили это вызвало отвращение: «Слов я, конечно, не помню, но вижу, вижу выражение лица, глаза рот, помню своё чувство омерзения. Если бы Володя не был таким поэтом, то на этом закончилось бы наше знакомство».

Как ни оценивай чувства Лили Брик к Маяковскому, не стоило ожидать, что с его появлением она изменит своё отношение к любви и сексу. Поклонников у неё, как и раньше, было несколько, и она не скрывала ни это, ни свою неугасимую любовь к Осипу. Маяковский же сгорал от ревности: к мужу – меньше, к кавалерам – больше.

У Бриков всё, вообще, было странно прагматично. Осип никогда не ревновал Лили, а физические отношения с женой прервались до того, как она встретила Маяковского. Из воспоминаний Лили: «Это случилось само собою. Мы слишком сильно и глубоко любили друг друга для того, чтобы обращать на это внимание». Мотив, конечно, мог и должен был быть иной. Например, несовместимость в сексуальном плане. Впрочем, Лили действительно любила Осипа, любила так же сильно, как её любил Маяковский. Не могла представить себе жизни без него – может быть, именно из-за эмоциональной сдержанности, которую проявлял муж.
#маяковский

Знаете, почему ни Февральская, ни Октябрьская революция ничего не изменили? За ней не пришла третья – революция духа. Она должна была последовать за экономической и политической, но не последовала, а потому весь процесс остался незавершённым. В области культуры царило старое искусство, и футуристы призывали «пролетариев фабрик и земель к третьей, бескровной, но жестокой революции, революции духа».

Чувство незавершённости, неправильности – всё это преследовало Маяковского. То, что случилось – не то, чего ждал поэт. Но пока он не видит этого, а лишь чувствует. Оттого-то всего его революционные и патриотические произведения отдают вымученностью и даже фальшью. Это всё маски, настоящий поэт в этих строках (поэма «Человек»):

Встрясывают революции царств тельца,
меняет погонщиков человечий табун,
но тебя,
некоронованного сердец владельца,
ни один не трогает бунт!

Наверное, любовь к Лили Брик – самое настоящее, что было у Маяковского. А тот период, когда их чувства были более-менее взаимны, можно назвать счастливейшем временем жизни. Лили в одном из писем: «Ты мне сегодня всю ночь снился, что ты живёшь с какой-то с женщиной, что она тебя ужасно ревнует и ты боишься ей про меня рассказать. Как тебе не стыдно, Володенька?». Маяковский оправдывался: «От женщин отсаживаюсь на 3-4 стула – не надышали б чего вредного».

И откуда эти женщины всё всегда знают, особенно касательно соперниц, мнимых или настоящих? Девушка, от которой отсаживался Маяковский, была художницей, её звали Евгения Ланг. Молодые люди были знакомы с 1911 года, и вот теперь в 1918 снова начали встречаться. Впоследствии Евгения расскажет о том, как сильно любил её Маяковский, однако подтверждений тому, что его чувства к ней были более глубокими, чем к другим женщинам, с которыми он встречался, нет. Любил он только Лили.

Первое сохранившееся письмо, в котором Маяковский обращается только к ней, а не к ней и Осипу, написано в середине марта 1918 года. Начиная с этого момента тон в письмах Маяковского меняется – это уже не сухие отчёты о жизни в Москве. Изменения происходят и в письмах Лили: она называет Владимира своим «щенёнком» и признаётся, что скучает по нему.

И всё же активной стороной был Маяковский. В конце марта-начале апреля он пишет Лили три письма, на которые не получает ответа. Из четвёртого письма: «Отчего ты не пишешь мне ни слова? Я послал тебе три письма, а в ответ – ни строчки. Неужели шестьсот вёрст – такая сильная штука? Не надо этого, детанька. Тебе не к лицу! Напиши, пожалуйста, я каждый день встаю с тоской: «Что Лиля?». Не забывай, что, кроме тебя, мне ничего не нужно и не интересно».

Лили отвечает, что ужасно скучает по нему и что он может приехать и пожить у них в Петрограде – «Ужасно люблю получать от тебя письма и ужасно люблю тебя». Она не снимает подаренное им кольцо, на котором по кругу выгравированы её инициалы «Л.Ю.Б», образовывая бесконечное «люблю». На внутренней стороне так же есть гравировка – «Володя». У Маяковского тоже есть кольцо от Лили, внешняя гравировка – латинские буквы «WM» (Wladimir Majakovskij), внутренняя – «Лили».
#маяковский

Кстати, Маяковский снимался в фильмах и сам писал для них сценарии. С одной стороны, работу над «кинемо», как он сам называл свою деятельность по созданию фильмов, Владимир считал «сентиментальной заказной ерундой». С другой стороны, к такому мнению Маяковский пришёл годы спустя. В 1918 же году поэта всерьёз интересовали художественные возможности кинематографа.

Пренебрежительный отзыв о «заказной ерунде» объясняется тем, что Маяковский был недоволен конечным результатом – его первоначальные идеи искажались из-за многочисленных компромиссов, на которые ему приходилось соглашаться. Однако Владимира хвалили за актёрское мастерство – в критике говорилось, что он произвёл «очень хорошее впечатление и обещает быть хорошим киноактёром». Сам Маяковский писал Лили: «Кинематографщики говорят, что я для них небывалый артист. Соблазняют речами, славой и деньгами».

Маяковский поддался соблазну: помимо того, что кинематограф представлял творческий вызов, он давал возможность Маяковскому сформулировать то, что он не мог выразить привычным способом из-за творческой засухи. Из апрельского письма к Лили: «Стихов не пишу. На лето хотелось бы сняться с тобой в кино. Сделал бы для тебя сценарий». Лили ответила, что она очень хочет, чтобы он написал сценарий для них обоих и чтобы, если это возможно, они начали сниматься в ближайшее время: «Ужасно хочется сняться с тобой в одной картине».

Задуманное удалось осуществить. Тема кинокартины «Закованная фильмой» – неразделённая любовь. Герой – художник, героиня – балерина (Лили Брик одно время брала уроки балета). В общем, снова автобиографично. В начале июня работа над фильмом была закончена. Картина стала символическим началом нового этапа в отношениях Лилички и Маяковского. 17 июня Владимир покинул Москву, а через неделю прописался по петроградскому адресу Бриков, сняв в той же парадной однокомнатную квартиру, такую крохотную, что ванна помещалась только в прихожей.

Оставшееся лето 1918 года Брики и Маяковский проводили вместе – в Левашово, под Петроградом. Мечта Владимира сбылась, и он, наконец, обладал женщиной, которую три года любил и которая не любила его – или, если любила, не допускала проявлений своих чувств.

В Левашове они сняли три комнаты с полным пансионом. Маяковский рисовал пейзажи, Брики собирали грибы, по вечерам играли в карты, но не на деньги: определённое количество очков значило, что нужно помыть бритву Маяковского, большее – обязывало выгнать комаров из комнаты вечером, самым тяжёлым наказанием был поход в дождливую погоду на станцию за свежей газетой. В перерывах между всем этим Маяковский работал над пьесой «Мистерия-буфф» – революционной феерией, которая была поставлена к первой годовщине Октябрьской революции.

Что побудило Лили открыто стать женщиной Маяковского и почему именно сейчас? То, что Маяковский – гениальный поэт, она признавала и раньше, но его назойливое ухаживание её по большей части мучило. Из воспоминаний Лили: «Только в 1918 году я могла с уверенностью сказать Осипу о нашей любви», но всегда добавляла, что немедленно бросила бы Маяковского, если бы их союз не пришёлся бы мужу по душе. Осип отвечал, что бросать Маяковского не нужно, но Лили должна пообещать, что они никогда не будут жить по отдельности. «Так оно и получилось: мы всегда жили вместе с Осей». Такими были правила игры в этом странном союзе.

Жить без Осипа Лили не могла, но муж не мог удовлетворить её эмоциональные потребности. Ей нужна была самозабвенная, пылкая любовь Маяковского? Три года обходилась без этого. Стихи? Маяковский в любом случае продолжил бы посвящать Лили строчку за строчкой. Слава? Маяковский ещё не был знаменит. Деньги? Ещё не появились. Значит, всё-таки любовь.
#маяковский

Собачье-кошачья семья

Зимой 1918-1919 годов немецкие войска вплотную приблизились к Петрограду, и в марте правительство из соображений безопасности переехало в Москву, которая снова стала столицей. В начале марта 1919 года Маяковский и Брики тоже перебрались в Первопрестольную, поскольку культурно-исторические баталии теперь шли там.

Первое время трио жило в Полуэктовом переулке. В квартире было много комнат, но, чтобы сохранить тепло, все теснились в самой маленькой, где стояли две кровати и раскладушка. Из воспоминаний Лили: «Закрыли стены и пол коврами, чтобы ниоткуда не дуло. В углу печь и камин. Печь топили редко, а камин – и утром, и вечером – старыми газетами, сломанными ящиками, чем попало». Время было голодное, и однажды положение стало настолько тяжёлым, что Лили пришлось поменять жемчужное ожерелье на мешок картошки.

Вместе с ними в этой квартире жил сеттер Щеник. Ещё весной 1918-го Лили в одном из писем называла Маяковского своим «Щенком», но теперь он стал отожествляться с конкретной собакой. Из воспоминаний Лили: «Они были очень похожи друг на друга. Оба – большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чём-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца. Мы стали звать Владимира Владимировича Щенком».

С тех пор Маяковский стал подписывать письма и телеграммы этим прозвищем, часто рисуя себя в виде щенка. «В нашей совместной жизни постоянной темой разговора были животные, – признавалась Лили. – Когда я приходила откуда-нибудь домой, Володя всегда спрашивал, не видела ли я «каких-нибудь интересных собаков и кошков». Щен был первой из нескольких собак «семьи», которая окружила себя животной символикой. Маяковский был щенком, Лили – кошечкой, кисой, а Осип – котом. Лили и Осип подписывались рисунками, а позднее Лиличка даже закажет специальную «кошачью печать».

Животная символика намекала на сердечность отношений между Лили и Маяковским, однако Владимир по-прежнему ревновал и постоянно чувствовал себя обиженным и оскорблённым – ссоры вспыхивали так часто, что была даже заведена «Жёлтая книга боевых действий между Лилей и Володей»: маленький блокнот на шнурке, карандаш, которым Лили сочиняла мирные договоры, и ластик, чтобы Маяковский смог стереть обиды, ей причинённые. Летом 1919 года конфликты возникали так часто, что Лиличка не хотела больше оставаться под одной крышей с Маяковским. В итоге осенью Владимир съехал с квартиры, а через несколько месяцев романтические отношения между ними и Лили прекратились вовсе.

Таким образом, эксперимент совместного проживания провалился. Почему? С одной, Лилиной стороны, Маяковский превратился в «мещанского мужа, который жену кормит – откармливает». Владимир долгое время боролся за любовь этой женщины, и когда его чувство приняли, он словно обрёл семью, поэтому да, в страхе потерять её, действительно мог вести себя подобным образом. Но с другой, объективной стороны, Лили просто устала от ревности Маяковского. Она глубоко презирала это чувство. До того, как они съехались, она могла удовлетворять свои романтические потребности, скрывая лишние подробности от Маяковского. Теперь всё было иначе. Когда много лет спустя у Лили спросили, знал ли Маяковский о её романах, она ответила «Всегда». На вопрос, как он реагировал, последовал ответ: «Молчал». Чтобы совладать со своими чувствами Маяковский их вытеснял, точнее, сублимировал.
#маяковский

Как бы Маяковский ни хотел, он не мог разделять взгляды Лили на любовь и верность – и тем более не мог им следовать. Хотя у него самого случалось множество романов, он был по натуре стыдливым человеком и гордился тем, что никогда в жизни не написал ничего непристойного. Как-то Брики и Маяковский посещали выставку эротической гравюры. Владимиру было неловко, он смущался, в то время как Лили и Осип комментировали гравюры со светской лёгкостью, а одну решили купить и подарить общему другу – Роману Якобсону. Под надписью «Ромику» на обратной стороне гравюры, преодолевая своё смущение подписался и Маяковский.

Помимо трудностей, которыми чревата любая супружеская жизнь, в случае Лили имелось одно осложнение более глубокого рода. Оно касалось сексуальной несовместимости между Лили и двумя мужчинами, с которыми она жила: Осип не испытывал к ней физического влечения, у Маяковского это влечение было, но он, по-видимому, страдал некой формой сексуальной слабости, предположительно, преждевременным семяизвержением. По словам Лили, Маяковский был «мукой в постели», а его сексуальные проблемы, возможно, были вызваны слишком сильным чувством к своей возлюбленной.
#маяковский