4 факта о Мандельштаме
1. Мандельштам очень любил живую музыку. Она была для него необходимостью, как бы подпитывая поэтическое сознание. В повести «Египетская марка» поэт признавался: «Мне ставили руку по системе Лешетицкого [польского поэта и педагога]».
2. Во время Гражданской войны Мандельштама арестовали белогвардейцы. Друзьям пришлось вступаться. Даже Максимилиан Волошин, не очень любивший Осипа, обратился с письмом к начальнику политического розыска: «Мне говорили, что Мандельштам обвиняется в службе у большевиков. В этом отношении я могу Вас успокоить вполне: Мандельштам ни к какой службе не способен, а также и к политическим убеждениям: этим он никогда в жизни не страдал».
3. Когда Мандельштам читал стихи, он будто погружался в транс. Из книги Надежды Павлович: «С первого взгляда, лицо Мандельштама не поражало. Худой, с мелкими неправильными чертами… Но вот он начал читать, нараспев и слегка ритмически покачиваясь. Мы с Блоком сидели рядом. Вдруг он тихонько тронул меня за рукав и показал глазами на лицо Осипа Эмильевича. Я никогда не видела, чтобы человеческое лицо так изменялось от вдохновения и самозабвения».
4. Однажды Мандельштам подрался с Вадимом Шершеневичем (имажинист, о котором я рассказывал в цикле о Есенине). Дело было на вечеринке Камерного театра, и Шершеневич весь вечер задевал Мандельштама наглыми остротами, да ещё и в присутствии дам. Осип резко ответил: «Всё искусство т. Шершеневича ставить других в неловкое положение основано на трудности ударить его по лицу, но в крайнем случае трудность эту можно преодолеть». После впечатляющей тирады поэт развернулся и ушёл.
Через две минуты Шершеневич нагнал уходившего Мандельштама и в присутствии гардеробных женщин ударил его по лицу. Осип ответил ему тем же, после чего Шершеневич повалил его на землю. На следующий день имажинисту был передан вызов на дуэль, от которой тот, однако, уклонился.
#мандельштам
1. Мандельштам очень любил живую музыку. Она была для него необходимостью, как бы подпитывая поэтическое сознание. В повести «Египетская марка» поэт признавался: «Мне ставили руку по системе Лешетицкого [польского поэта и педагога]».
2. Во время Гражданской войны Мандельштама арестовали белогвардейцы. Друзьям пришлось вступаться. Даже Максимилиан Волошин, не очень любивший Осипа, обратился с письмом к начальнику политического розыска: «Мне говорили, что Мандельштам обвиняется в службе у большевиков. В этом отношении я могу Вас успокоить вполне: Мандельштам ни к какой службе не способен, а также и к политическим убеждениям: этим он никогда в жизни не страдал».
3. Когда Мандельштам читал стихи, он будто погружался в транс. Из книги Надежды Павлович: «С первого взгляда, лицо Мандельштама не поражало. Худой, с мелкими неправильными чертами… Но вот он начал читать, нараспев и слегка ритмически покачиваясь. Мы с Блоком сидели рядом. Вдруг он тихонько тронул меня за рукав и показал глазами на лицо Осипа Эмильевича. Я никогда не видела, чтобы человеческое лицо так изменялось от вдохновения и самозабвения».
4. Однажды Мандельштам подрался с Вадимом Шершеневичем (имажинист, о котором я рассказывал в цикле о Есенине). Дело было на вечеринке Камерного театра, и Шершеневич весь вечер задевал Мандельштама наглыми остротами, да ещё и в присутствии дам. Осип резко ответил: «Всё искусство т. Шершеневича ставить других в неловкое положение основано на трудности ударить его по лицу, но в крайнем случае трудность эту можно преодолеть». После впечатляющей тирады поэт развернулся и ушёл.
Через две минуты Шершеневич нагнал уходившего Мандельштама и в присутствии гардеробных женщин ударил его по лицу. Осип ответил ему тем же, после чего Шершеневич повалил его на землю. На следующий день имажинисту был передан вызов на дуэль, от которой тот, однако, уклонился.
#мандельштам
👍5
Цитаты Мандельштама
«Я не имею никаких определённых чувств к обществу, Богу и человеку – но тем сильнее люблю жизнь, веру и любовь»
«Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочёл, – и биография готова».
(о Пастернаке) «Я так много думал о нём, что даже устал»
(реакция на смерть поэта) «Маяковский – гигант, мы недостойны даже целовать его колени».
«Маяковский – точильный камень нашей поэзии».
#мандельштам
«Я не имею никаких определённых чувств к обществу, Богу и человеку – но тем сильнее люблю жизнь, веру и любовь»
«Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочёл, – и биография готова».
(о Пастернаке) «Я так много думал о нём, что даже устал»
(реакция на смерть поэта) «Маяковский – гигант, мы недостойны даже целовать его колени».
«Маяковский – точильный камень нашей поэзии».
#мандельштам
👍2
Как Мандельштам прозу писал
Из воспоминаний Надежды Яковлевны: «На террасе он диктовал мне “Шум времени”, точнее, то, что стало потом “Шумом времени”. Он диктовал кусками, главку приблизительно в раз. Перед сеансом диктовки он часто уходил один погулять – на час, а то и на два. Возвращался напряжённый, злой, требовал, чтобы я скорее чинила карандаши и записывала. Первые фразы он диктовал так быстро, словно помнил их наизусть, и я еле успевала их записывать. Потом темп замедлялся. Когда накапливалась кучка бумаг, он просил, чтобы я прочла их ему вслух: “Только без выраженья…” Он хотел, чтобы я читала, как десятилетняя школьница, пока учительница не научила её “со слезой” поднимать и опускать голос».
#мандельштам
Из воспоминаний Надежды Яковлевны: «На террасе он диктовал мне “Шум времени”, точнее, то, что стало потом “Шумом времени”. Он диктовал кусками, главку приблизительно в раз. Перед сеансом диктовки он часто уходил один погулять – на час, а то и на два. Возвращался напряжённый, злой, требовал, чтобы я скорее чинила карандаши и записывала. Первые фразы он диктовал так быстро, словно помнил их наизусть, и я еле успевала их записывать. Потом темп замедлялся. Когда накапливалась кучка бумаг, он просил, чтобы я прочла их ему вслух: “Только без выраженья…” Он хотел, чтобы я читала, как десятилетняя школьница, пока учительница не научила её “со слезой” поднимать и опускать голос».
#мандельштам
👍2
Мандельштам в глазах современников
Давид Выгодский, 9 февраля 1928 года: «Вчера вечером Мандельштам. Непереносимый, неприятный, но один из немногих, может быть единственный (ещё Андрей Белый) настоящий, с подлинным внутренним пафосом, с подлинной глубиной. Дикий, непокойный. В равном ужасе от того, что знает, и от того, что не дано знать. После него все остальные – такие маленькие, болтливые и низменные».
Корней Чуковский, 14 марта 1928: «Мандельштам небрит, на подбородке и щеках у него седая щетина. Он говорит натужно, после всяких трёх-четырёх слов произносит м-м-м-м-м-м и даже эм-эм-эм, – но его слова так находчивы, так своеобразны, так глубоки, что вся его фигура вызвала во мне то благоговейное чувство, какое бывало в детстве по отношению к священнику, выходящему с дарами из “врат”».
Д. Усов, 18 июня 1926 года: «В Петербурге видел ещё Осипа Мандельштама (который больше совсем не пишет, а только переводит разные случайные книги и мечтает открыть ларек)».
#мандельштам
Давид Выгодский, 9 февраля 1928 года: «Вчера вечером Мандельштам. Непереносимый, неприятный, но один из немногих, может быть единственный (ещё Андрей Белый) настоящий, с подлинным внутренним пафосом, с подлинной глубиной. Дикий, непокойный. В равном ужасе от того, что знает, и от того, что не дано знать. После него все остальные – такие маленькие, болтливые и низменные».
Корней Чуковский, 14 марта 1928: «Мандельштам небрит, на подбородке и щеках у него седая щетина. Он говорит натужно, после всяких трёх-четырёх слов произносит м-м-м-м-м-м и даже эм-эм-эм, – но его слова так находчивы, так своеобразны, так глубоки, что вся его фигура вызвала во мне то благоговейное чувство, какое бывало в детстве по отношению к священнику, выходящему с дарами из “врат”».
Д. Усов, 18 июня 1926 года: «В Петербурге видел ещё Осипа Мандельштама (который больше совсем не пишет, а только переводит разные случайные книги и мечтает открыть ларек)».
#мандельштам
👍1
Трагедия и счастье Мандельштама
Из письма Надежды Мандельштам к В.М. Молотову: «Основная беда в том, что Мандельштам не может прокормиться чисто литературным трудом – своими стихами и прозой. Скупой и малолистный автор, он даёт чрезвычайно малую продукцию… После тяжелого жизненного кризиса, после перенесённой болезни, Мандельштам – пожилой и утомленный человек – очутился у разбитого корыта. А чтобы его сохранить, нужно создать для него нормальные условия жизни – дать ему академическую спокойную работу. Второй вопрос – квартирный. Все эти годы у нас не было средств, чтобы купить себе квартиру. Нигде, ни в одном городе нельзя получить жилплощади. Мандельштам оказался беспризорным во всесоюзном масштабе».
Из «Второй книги» Надежды Яковлевны: «Мы были подвижны и много гуляли. Всё, что мы видели, попадало в стихи: китайская прачечная, куда мы отдавали бельё, развал, где мы листали книги, ещё не покупая из-за отсутствия денег и жилья, уличный фотограф, щёлкнувший меня, Мандельштама и жену Шуры, турецкий барабан и струя из бочки для поливки улиц. Возвращение к стихам привело к чувству единения с миром, с людьми, с толпой на улицах… Это блаженное чувство, и нам чудесно жилось».
#мандельштам
Из письма Надежды Мандельштам к В.М. Молотову: «Основная беда в том, что Мандельштам не может прокормиться чисто литературным трудом – своими стихами и прозой. Скупой и малолистный автор, он даёт чрезвычайно малую продукцию… После тяжелого жизненного кризиса, после перенесённой болезни, Мандельштам – пожилой и утомленный человек – очутился у разбитого корыта. А чтобы его сохранить, нужно создать для него нормальные условия жизни – дать ему академическую спокойную работу. Второй вопрос – квартирный. Все эти годы у нас не было средств, чтобы купить себе квартиру. Нигде, ни в одном городе нельзя получить жилплощади. Мандельштам оказался беспризорным во всесоюзном масштабе».
Из «Второй книги» Надежды Яковлевны: «Мы были подвижны и много гуляли. Всё, что мы видели, попадало в стихи: китайская прачечная, куда мы отдавали бельё, развал, где мы листали книги, ещё не покупая из-за отсутствия денег и жилья, уличный фотограф, щёлкнувший меня, Мандельштама и жену Шуры, турецкий барабан и струя из бочки для поливки улиц. Возвращение к стихам привело к чувству единения с миром, с людьми, с толпой на улицах… Это блаженное чувство, и нам чудесно жилось».
#мандельштам
👍1
Дела налаживаются
В январе 1932 года Мандельштамы наконец-то получили крохотную комнатку (10 квадратных метров) в Доме Герцена. Вскоре им удалось переехать в чуть бо́льшую комнату в этом же флигеле. Мандельштам, конечно, сетовал на судьбу: «Помещение мне отвели в сыром, негодном для жилья флигеле без кухни, питьевой кран в гниющей уборной, на стенах плесень, дощатые перегородки, ледяной пол».
Осип с женой жили очень бедно. Вот, как описывал одну из встреч с поэтом Николай Тихонов: «Мандельштам всё время, я обратил внимание, старался держаться, прикрывая спину. Как-то даже было непонятно, почему он жмётся к стенке. Но его жена сказала: «Не обращайте на него внимания. Он не может повернуться, потому что у него разорванные брюки сзади и такая громадная дыра, что он прикрывается газетой».
Но всё-таки первая половина 1932 года – островок стабильности в беспокойной жизни Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны. «Хотя новая комната была рядом со старой и окна выходили на ту же сторону, она казалась весёлой и солнечной; может быть, тут играли роль светлые обои и не было перед самым окном дерева», – вспоминала Эмма Герштейн.
Потихоньку налаживались и денежные дела. Весной 1932 года Бухарин выхлопотал 41-летнему Мандельштаму пожизненную ежемесячную пенсию в размере 200 рублей за «заслуги перед русской литературой» (выплата пенсии прекратилась лишь после окончания ссылки Мандельштама в 1937 году).
#мандельштам
В январе 1932 года Мандельштамы наконец-то получили крохотную комнатку (10 квадратных метров) в Доме Герцена. Вскоре им удалось переехать в чуть бо́льшую комнату в этом же флигеле. Мандельштам, конечно, сетовал на судьбу: «Помещение мне отвели в сыром, негодном для жилья флигеле без кухни, питьевой кран в гниющей уборной, на стенах плесень, дощатые перегородки, ледяной пол».
Осип с женой жили очень бедно. Вот, как описывал одну из встреч с поэтом Николай Тихонов: «Мандельштам всё время, я обратил внимание, старался держаться, прикрывая спину. Как-то даже было непонятно, почему он жмётся к стенке. Но его жена сказала: «Не обращайте на него внимания. Он не может повернуться, потому что у него разорванные брюки сзади и такая громадная дыра, что он прикрывается газетой».
Но всё-таки первая половина 1932 года – островок стабильности в беспокойной жизни Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны. «Хотя новая комната была рядом со старой и окна выходили на ту же сторону, она казалась весёлой и солнечной; может быть, тут играли роль светлые обои и не было перед самым окном дерева», – вспоминала Эмма Герштейн.
Потихоньку налаживались и денежные дела. Весной 1932 года Бухарин выхлопотал 41-летнему Мандельштаму пожизненную ежемесячную пенсию в размере 200 рублей за «заслуги перед русской литературой» (выплата пенсии прекратилась лишь после окончания ссылки Мандельштама в 1937 году).
#мандельштам
👍3
3 факта о Мандельштаме
1. Весной 1925 года у Мандельштама случился сердечный приступ. После него поэт до конца жизни страдал одышкой.
2. Мандельштам был среднего роста, но почему-то в мемуарах современников мы можем найти очень противоречивые оценки. Надежда Вольпин: «Ростом он значительно выше среднего»; Надежда Мандельштам: «Рост выше среднего (я чуть выше плеча, но не до уха), и плечи широкие». Всеволод Рождественский: «Низенький, щуплый, невзрачный с виду»; И. Наппельбаум: «Он стоял на эстраде, крохотный, острый, как собственный силуэт». Итог в своих воспоминаниях подвела Эмма Герштейн: «Вообще-то он был классического среднего роста, но иногда выглядел выше среднего, а иногда – ниже. Это зависело от осанки, а осанка зависела от внутреннего состояния».
3. Мандельштам недолюбливал других писателей. Литературное сообщество отвечало ему тем же. Из мемуаров Эммы Герштейн: «Чем больше новых стихов он писал, тем чаще его раздражали писатели, постоянно мелькавшие во дворе. Он становился у открытого окна своей комнаты, руки в карманах, и кричал вслед кому-нибудь из них: “Вот идёт подлец NN!”. И только тут, глядя на Осипа Эмильевича со спины, я замечала, какие у него торчащие уши и как он весь похож в такие минуты на “гадкого мальчишку”».
#мандельштам
1. Весной 1925 года у Мандельштама случился сердечный приступ. После него поэт до конца жизни страдал одышкой.
2. Мандельштам был среднего роста, но почему-то в мемуарах современников мы можем найти очень противоречивые оценки. Надежда Вольпин: «Ростом он значительно выше среднего»; Надежда Мандельштам: «Рост выше среднего (я чуть выше плеча, но не до уха), и плечи широкие». Всеволод Рождественский: «Низенький, щуплый, невзрачный с виду»; И. Наппельбаум: «Он стоял на эстраде, крохотный, острый, как собственный силуэт». Итог в своих воспоминаниях подвела Эмма Герштейн: «Вообще-то он был классического среднего роста, но иногда выглядел выше среднего, а иногда – ниже. Это зависело от осанки, а осанка зависела от внутреннего состояния».
3. Мандельштам недолюбливал других писателей. Литературное сообщество отвечало ему тем же. Из мемуаров Эммы Герштейн: «Чем больше новых стихов он писал, тем чаще его раздражали писатели, постоянно мелькавшие во дворе. Он становился у открытого окна своей комнаты, руки в карманах, и кричал вслед кому-нибудь из них: “Вот идёт подлец NN!”. И только тут, глядя на Осипа Эмильевича со спины, я замечала, какие у него торчащие уши и как он весь похож в такие минуты на “гадкого мальчишку”».
#мандельштам
👍3
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Мандельштамова борода
2 марта 1933 года, выступая в ленинградском Доме печати, Осип Эмильевич, что называется, удивил всех своим новым имиджем. Из дневника И. Басалаева: «Мандельштам – лысый, с седой бородкой. Ленинградцы изумлены. Здесь привыкли его видеть бритым. Его борода дала право Тихонову на одном из ближайших выступлений сказать о трудности пути поэта:
– Даже Мандельштам, как видите, зарывшись в работе, оброс бородой – вот как надо работать, чтобы писать настоящие стихи!..
#мандельштам
#анимаксы
2 марта 1933 года, выступая в ленинградском Доме печати, Осип Эмильевич, что называется, удивил всех своим новым имиджем. Из дневника И. Басалаева: «Мандельштам – лысый, с седой бородкой. Ленинградцы изумлены. Здесь привыкли его видеть бритым. Его борода дала право Тихонову на одном из ближайших выступлений сказать о трудности пути поэта:
– Даже Мандельштам, как видите, зарывшись в работе, оброс бородой – вот как надо работать, чтобы писать настоящие стихи!..
#мандельштам
#анимаксы
👍1
Грустный еврейско-армянский анекдот
Как-то сосед Мандельштама, Амир Саргиджан (Бородин), заняв у поэта 75 рублей, всячески увиливал, не отдавая долга. Осип Эмильевич был не самым деликатным кредитором и однажды резко напомнил Саргиджану о взятых деньгах. В ответ должник пустил в ход кулаки, причем досталось не только Мандельштаму, но и Надежде Яковлевне. 15 сентября 1932 года состоялся товарищеский суд «по делу Мандельштама – Саргиджана». Председателем на этом суде выступил давний знакомый Осипа Эмильевича – Алексей Толстой.
Из мемуаров Ф.Ф. Волькенштейна: «Предварительно, в течение 10-15 минут Толстого инструктировали, как надо вести процесс: проявить снисхождение к молодому национальному поэту, только начинающему печататься, к тому же члену партии. Толстой с папкой под мышкой поднялся на сцену и сел на приготовленное для него место. Воцарилась тишина. Толстой открыл заседание:
– Мы будем судить диалектицки.
Все переглянулись. Раздался тихий ропот. Никто не понял, и сам председатель не знал, что это значит. Начались вопросы, речи, суд протекал, как ему положено. Истец, Мандельштам, нервно ходил по сцене. Обвиняемый, развалясь на стуле, молчал и рассматривал публику. На его лице не было и тени волнения. Всё выглядело так, как будто судили именно Мандельштама, а не молодого начинающего национального поэта.
После выступлений всех, кому это было положено, суд удалился на совещание. Довольно быстро Толстой вернулся и объявил решение суда: суд вменил в обязанность молодому поэту вернуть Осипу Мандельштаму взятые у него сорок рублей. Поэт был не удовлетворен таким решением и требовал иной формулировки: вернуть сорок рублей, когда это будет возможно. Суд, кажется, принял эту поправку».
Дело попало в газеты. В «Вечерней Москве» от 15 сентября 1932 года вышла заметка «Нелитературный вечер»: «Заседание общественного суда по вине организаторов превратилось в какой-то творческий вечер Саргиджана. Судьи почему-то считали необходимым выяснить литературные вкусы Осипа Мандельштама и отношение мордобойцы к ним. Какое имеет значение, что и как писал Саргиджан? Почему нужно превращать уголовное событие в литературное?».
Мандельштам подал апелляцию. Вот, что писал поэт в вышестоящую организацию: «Расправа, достойная сутенёра или охранника, изображается как дело чести. Человек, истязавший женщину, был объявлен защитником… При этом избиение моей жены рассматривалось как наказание меня самого, а двойной задачей преступного суда было поднять вторую часть расправы на принципиальную высоту, а первую – вынуть из дела».
#мандельштам
Как-то сосед Мандельштама, Амир Саргиджан (Бородин), заняв у поэта 75 рублей, всячески увиливал, не отдавая долга. Осип Эмильевич был не самым деликатным кредитором и однажды резко напомнил Саргиджану о взятых деньгах. В ответ должник пустил в ход кулаки, причем досталось не только Мандельштаму, но и Надежде Яковлевне. 15 сентября 1932 года состоялся товарищеский суд «по делу Мандельштама – Саргиджана». Председателем на этом суде выступил давний знакомый Осипа Эмильевича – Алексей Толстой.
Из мемуаров Ф.Ф. Волькенштейна: «Предварительно, в течение 10-15 минут Толстого инструктировали, как надо вести процесс: проявить снисхождение к молодому национальному поэту, только начинающему печататься, к тому же члену партии. Толстой с папкой под мышкой поднялся на сцену и сел на приготовленное для него место. Воцарилась тишина. Толстой открыл заседание:
– Мы будем судить диалектицки.
Все переглянулись. Раздался тихий ропот. Никто не понял, и сам председатель не знал, что это значит. Начались вопросы, речи, суд протекал, как ему положено. Истец, Мандельштам, нервно ходил по сцене. Обвиняемый, развалясь на стуле, молчал и рассматривал публику. На его лице не было и тени волнения. Всё выглядело так, как будто судили именно Мандельштама, а не молодого начинающего национального поэта.
После выступлений всех, кому это было положено, суд удалился на совещание. Довольно быстро Толстой вернулся и объявил решение суда: суд вменил в обязанность молодому поэту вернуть Осипу Мандельштаму взятые у него сорок рублей. Поэт был не удовлетворен таким решением и требовал иной формулировки: вернуть сорок рублей, когда это будет возможно. Суд, кажется, принял эту поправку».
Дело попало в газеты. В «Вечерней Москве» от 15 сентября 1932 года вышла заметка «Нелитературный вечер»: «Заседание общественного суда по вине организаторов превратилось в какой-то творческий вечер Саргиджана. Судьи почему-то считали необходимым выяснить литературные вкусы Осипа Мандельштама и отношение мордобойцы к ним. Какое имеет значение, что и как писал Саргиджан? Почему нужно превращать уголовное событие в литературное?».
Мандельштам подал апелляцию. Вот, что писал поэт в вышестоящую организацию: «Расправа, достойная сутенёра или охранника, изображается как дело чести. Человек, истязавший женщину, был объявлен защитником… При этом избиение моей жены рассматривалось как наказание меня самого, а двойной задачей преступного суда было поднять вторую часть расправы на принципиальную высоту, а первую – вынуть из дела».
#мандельштам
👍3
Мы живём, под собою не чуя страны…
«Я хорошо помню Осипа Эмильевича, – вспоминает старший сын Бориса Пастернака, Евгений, – его характерную позу с закинутой головой – в длиннополой шубе, с тросточкой, он ходил через двор обедать в литфондовскую столовую. Помню, как смеялись над ним наши дворовые мальчишки. Они с Надеждой Яковлевной вскоре получили новую квартиру в Нащокинском переулке и уехали из Дома Герцена».
В новую двухкомнатную квартиру Мандельштамы переселились в октябре 1933 года. Из «Мемуаров» Эммы Герштейн: «По действующим тогда законам жильца нельзя было выселить, если на спорной площади стоит его кровать. Надя прекрасно это знала, и как только был назначен день всеобщего вселения, она с ночи дежурила у подъезда, поставив рядом с собой пружинный матрац. Утром, как только дверь подъезда открыли, она ринулась со своим матрацем на пятый этаж (дом без лифта) и первая ворвалась в квартиру».
Именно здесь Мандельштам в ноябре 1933 года написал два своих самоубийственных стихотворения: «Квартира тиха, как бумага…» и «Мы живём, под собою не чуя страны…»
#мандельштам
«Я хорошо помню Осипа Эмильевича, – вспоминает старший сын Бориса Пастернака, Евгений, – его характерную позу с закинутой головой – в длиннополой шубе, с тросточкой, он ходил через двор обедать в литфондовскую столовую. Помню, как смеялись над ним наши дворовые мальчишки. Они с Надеждой Яковлевной вскоре получили новую квартиру в Нащокинском переулке и уехали из Дома Герцена».
В новую двухкомнатную квартиру Мандельштамы переселились в октябре 1933 года. Из «Мемуаров» Эммы Герштейн: «По действующим тогда законам жильца нельзя было выселить, если на спорной площади стоит его кровать. Надя прекрасно это знала, и как только был назначен день всеобщего вселения, она с ночи дежурила у подъезда, поставив рядом с собой пружинный матрац. Утром, как только дверь подъезда открыли, она ринулась со своим матрацем на пятый этаж (дом без лифта) и первая ворвалась в квартиру».
Именно здесь Мандельштам в ноябре 1933 года написал два своих самоубийственных стихотворения: «Квартира тиха, как бумага…» и «Мы живём, под собою не чуя страны…»
#мандельштам
👍4❤1
Мандельштам больше не может молчать
Мандельштам давно уже был на карандаше у надзорных органов. Агентурное сообщение ОГПУ: «На днях вернулся из Крыма О. Мандельштам. Настроение его резко окрасилось в антисоветские тона. Он взвинчен, резок в характеристиках и оценках, явно нетерпим к чужим взглядам. Резко отгородился от соседей, даже окна держит закрытыми со спущенными занавесками. Его очень угнетают картины голода, виденные в Крыму, а также собственные литературные неудачи: из его книги ГИХЛ собирается изъять даже старые стихи, о его последних работах молчат. Старые его огорчения (побои, травля в связи “с плагиатом”) не нашли сочувствия ни в литературных кругах, ни в высоких сферах. Мандельштам собирается вновь писать тов. Сталину».
Мандельштам начинает что-то подозревать. Хочет броситься бежать: «Если бы я получил заграничную поездку, я бы пошел на всё, на любой голод, но остался бы там». Отрицание. Затем гнев: «Литературы у нас нет, имя литератора стало позорным, писатель стал чиновником, регистратором лжи. «Литературная газета» – эта старая проститутка – права в одном: отрицает у нас литературу. В каждом номере вопль, что литература отстаёт, не перестроилась и прочее. Писатели жаждут не успеха, а того, чтобы их Ворошилов вешал на стенку, как художников (теперь вообще понятие литературного успеха – нонсенс, ибо нет общества)». Коснувшись вопроса о том, что на художественной выставке “за 15 лет” висят “дрянные” пейзажи Бухарина, Мандельштам добавляет: «Ну что же, читали мы стихи Луначарского, скоро, наверное, услышим рапсодии Крупской».
Мандельштам больше не может молчать. Осип Эмильевич принимается читать стихотворение «Мы живём, под собою не чуя страны…». Поэт читает его своим близким, а затем и не очень близким знакомым. Он больше был не в силах утаивать от них своё новое творение, которое сам считал «документом не личного восприятия и отношения, а документом восприятия и отношения определённой социальной группы, а именно части старой интеллигенции, считающей себя носительницей и передатчицей в наше время ценностей прежних культур» (из протокола допроса поэта от 25 мая 1934 года).
#мандельштам
Мандельштам давно уже был на карандаше у надзорных органов. Агентурное сообщение ОГПУ: «На днях вернулся из Крыма О. Мандельштам. Настроение его резко окрасилось в антисоветские тона. Он взвинчен, резок в характеристиках и оценках, явно нетерпим к чужим взглядам. Резко отгородился от соседей, даже окна держит закрытыми со спущенными занавесками. Его очень угнетают картины голода, виденные в Крыму, а также собственные литературные неудачи: из его книги ГИХЛ собирается изъять даже старые стихи, о его последних работах молчат. Старые его огорчения (побои, травля в связи “с плагиатом”) не нашли сочувствия ни в литературных кругах, ни в высоких сферах. Мандельштам собирается вновь писать тов. Сталину».
Мандельштам начинает что-то подозревать. Хочет броситься бежать: «Если бы я получил заграничную поездку, я бы пошел на всё, на любой голод, но остался бы там». Отрицание. Затем гнев: «Литературы у нас нет, имя литератора стало позорным, писатель стал чиновником, регистратором лжи. «Литературная газета» – эта старая проститутка – права в одном: отрицает у нас литературу. В каждом номере вопль, что литература отстаёт, не перестроилась и прочее. Писатели жаждут не успеха, а того, чтобы их Ворошилов вешал на стенку, как художников (теперь вообще понятие литературного успеха – нонсенс, ибо нет общества)». Коснувшись вопроса о том, что на художественной выставке “за 15 лет” висят “дрянные” пейзажи Бухарина, Мандельштам добавляет: «Ну что же, читали мы стихи Луначарского, скоро, наверное, услышим рапсодии Крупской».
Мандельштам больше не может молчать. Осип Эмильевич принимается читать стихотворение «Мы живём, под собою не чуя страны…». Поэт читает его своим близким, а затем и не очень близким знакомым. Он больше был не в силах утаивать от них своё новое творение, которое сам считал «документом не личного восприятия и отношения, а документом восприятия и отношения определённой социальной группы, а именно части старой интеллигенции, считающей себя носительницей и передатчицей в наше время ценностей прежних культур» (из протокола допроса поэта от 25 мая 1934 года).
#мандельштам
👍1
Двойной реквием
Важным событием зимы 1934 года стала для Осипа Эмильевича неожиданная смерть Андрея Белого, которая пришлась на 8 января. Сергей Рудаков в письме к своей жене рассказал, как «Мандельштам стоял в последнем карауле. В суматохе Мандельштаму на спину упала крышка гроба Белого».
Меж тобой и страной ледяная рождается связь —
Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.
Да не спросят тебя молодые, грядущие те,
Каково тебе там в пустоте, в чистоте, сироте...
Смерть Андрея Белого поэт оплакивал в нескольких стихотворениях, которые в семье Мандельштамов условно назывались «Реквием». Одно из стихотворений Осип Эмильевич передал вдове покойного писателя, но Клавдии Николаевне оно не понравилось, так как показалось слишком «непонятным».
Реквием по Белому – это реквием и по самому Мандельштаму. «…Тень неблагополучия и обреченности лежала на этом доме, – вспоминала Анна Ахматова. – Мы шли по Пречистенке (февраль 1934 года), о чём говорили, не помню. Свернули на Гоголевский бульвар, и Осип сказал: “Я к смерти готов”».
Тогда же Мандельштам спрятал в каблук своего ботинка лезвие безопасной бритвы – спустя несколько месяцев оно будет пущено в ход.
#мандельштам
Важным событием зимы 1934 года стала для Осипа Эмильевича неожиданная смерть Андрея Белого, которая пришлась на 8 января. Сергей Рудаков в письме к своей жене рассказал, как «Мандельштам стоял в последнем карауле. В суматохе Мандельштаму на спину упала крышка гроба Белого».
Меж тобой и страной ледяная рождается связь —
Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.
Да не спросят тебя молодые, грядущие те,
Каково тебе там в пустоте, в чистоте, сироте...
Смерть Андрея Белого поэт оплакивал в нескольких стихотворениях, которые в семье Мандельштамов условно назывались «Реквием». Одно из стихотворений Осип Эмильевич передал вдове покойного писателя, но Клавдии Николаевне оно не понравилось, так как показалось слишком «непонятным».
Реквием по Белому – это реквием и по самому Мандельштаму. «…Тень неблагополучия и обреченности лежала на этом доме, – вспоминала Анна Ахматова. – Мы шли по Пречистенке (февраль 1934 года), о чём говорили, не помню. Свернули на Гоголевский бульвар, и Осип сказал: “Я к смерти готов”».
Тогда же Мандельштам спрятал в каблук своего ботинка лезвие безопасной бритвы – спустя несколько месяцев оно будет пущено в ход.
#мандельштам
👍3
Морганитическая вендетта
В середине апреля 1934 года Мандельштамы приехали в Ленинград. В начале мая в помещении «Издательства писателей» Осип Эмильевич получил наконец возможность поквитаться с председателем позорного суда по «делу Саргиджана-Мандельштама» Алексеем Толстым. Елена Тагер записала со слов Валентина Стенича: «Мандельштам, увидев Толстого, пошёл к нему с протянутой рукой; намерения его были так неясны, что Толстой даже не отстранился. Мандельштам, дотянувшись до него, шлёпнул слегка, будто потрепал его, по щеке и произнёс в своей патетической манере: “Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены”».
Вариант Федора Волькенштейна: «Мандельштам побледнел, а затем, отскочив и развернувшись, дал Толстому звонкую пощёчину.
– Вот Вам за Ваш “товарищеский суд”, – пробормотал он.
Толстой схватил Мандельштама за руку.
– Что Вы делаете?! Разве Вы не понимаете, что я могу Вас у-ни-что-жить! – прошипел Толстой».
К этому Волькенштейн прибавляет: «Я знал и заверяю читателя, что ни к аресту Мандельштама, ни к его дальнейшей судьбе Толстой не имел никакого отношения». Однако на Первом всесоюзном съезде советских писателей Алексей Толстой высказался о Мандельштаме крайне негативно. К тому же поступок Мандельштама широко обсуждался в литературных кругах. Из воспоминаний Екатерины Петровых: «Поэт Перец Маркиш, узнав о пощёчине, с видом предельного изумления поднял палец кверху со словами: “О! Еврей дал пощечину графу!!!”».
#мандельштам
В середине апреля 1934 года Мандельштамы приехали в Ленинград. В начале мая в помещении «Издательства писателей» Осип Эмильевич получил наконец возможность поквитаться с председателем позорного суда по «делу Саргиджана-Мандельштама» Алексеем Толстым. Елена Тагер записала со слов Валентина Стенича: «Мандельштам, увидев Толстого, пошёл к нему с протянутой рукой; намерения его были так неясны, что Толстой даже не отстранился. Мандельштам, дотянувшись до него, шлёпнул слегка, будто потрепал его, по щеке и произнёс в своей патетической манере: “Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены”».
Вариант Федора Волькенштейна: «Мандельштам побледнел, а затем, отскочив и развернувшись, дал Толстому звонкую пощёчину.
– Вот Вам за Ваш “товарищеский суд”, – пробормотал он.
Толстой схватил Мандельштама за руку.
– Что Вы делаете?! Разве Вы не понимаете, что я могу Вас у-ни-что-жить! – прошипел Толстой».
К этому Волькенштейн прибавляет: «Я знал и заверяю читателя, что ни к аресту Мандельштама, ни к его дальнейшей судьбе Толстой не имел никакого отношения». Однако на Первом всесоюзном съезде советских писателей Алексей Толстой высказался о Мандельштаме крайне негативно. К тому же поступок Мандельштама широко обсуждался в литературных кругах. Из воспоминаний Екатерины Петровых: «Поэт Перец Маркиш, узнав о пощёчине, с видом предельного изумления поднял палец кверху со словами: “О! Еврей дал пощечину графу!!!”».
#мандельштам
👍1
Мне на плечи кидается век-волкодав...
Из книги Анны Ахматовой «Листки из дневника»: «Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара. Следователь при мне нашёл “Волка” и показал О.Э. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня. Его увели в семь утра. Было совсем светло».
Из «Воспоминаний» Надежды Яковлевны: «Всего их было пятеро – трое агентов и двое понятых. Старший из агентов занялся сундучком с архивом, а двое других – обыском. Наступило утро четырнадцатого мая. Все гости, званые и незваные, ушли. Незваные увели с собой хозяина дома. Мы остались с глазу на глаз с Анной Андреевной, вдвоём в пустой квартире, хранившей следы ночного дебоша. Кажется, мы просто сидели друг против друга и молчали».
Из протокола обыска-ареста О.Э. Мандельштама: изъяты «письма, записки с телефонами и адресами и рукописи на отдельных листах в количестве 48 /сорок восемь/ листов. Обыск производили комиссары Оперода Герасимов, Вепринцев, Забловский».
Санкция на обыск и арест Мандельштама была выдана заместителем председателя ОГПУ Яковом Аграновым. С собой поэт взял, согласно тюремной квитанции, «восемь штук воротничков, мыльницу, щеточку, семь штук разных книг» и деньги – 30 рублей.
#мандельштам
Из книги Анны Ахматовой «Листки из дневника»: «Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара. Следователь при мне нашёл “Волка” и показал О.Э. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня. Его увели в семь утра. Было совсем светло».
Из «Воспоминаний» Надежды Яковлевны: «Всего их было пятеро – трое агентов и двое понятых. Старший из агентов занялся сундучком с архивом, а двое других – обыском. Наступило утро четырнадцатого мая. Все гости, званые и незваные, ушли. Незваные увели с собой хозяина дома. Мы остались с глазу на глаз с Анной Андреевной, вдвоём в пустой квартире, хранившей следы ночного дебоша. Кажется, мы просто сидели друг против друга и молчали».
Из протокола обыска-ареста О.Э. Мандельштама: изъяты «письма, записки с телефонами и адресами и рукописи на отдельных листах в количестве 48 /сорок восемь/ листов. Обыск производили комиссары Оперода Герасимов, Вепринцев, Забловский».
Санкция на обыск и арест Мандельштама была выдана заместителем председателя ОГПУ Яковом Аграновым. С собой поэт взял, согласно тюремной квитанции, «восемь штук воротничков, мыльницу, щеточку, семь штук разных книг» и деньги – 30 рублей.
#мандельштам
👍2
Мандельштам раскололся
Осип Эмильевич сразу же согласился сотрудничать со следствием. Из воспоминаний Надежды Мандельштам: «Представить себе О. М. в роли конспиратора совершенно невозможно – это был открытый человек, не способный ни на какие хитроумные ходы». Уже в предварительном протоколе первого допроса, Осип признался в своей юношеской принадлежности к партии эсеров (и в 1934, и в 1938 годах членство в этой партии было вменено Мандельштаму в вину).
Из первого же протокола мандельштамовского допроса следует, что текст стихотворения «Мы живём, под собою не чуя страны…» поэт вызвался воспроизвести сам. Однако при тюремном свидании с женой Осип Эмильевич сообщил ей, что «у следователя уже были стихи, они попали к нему в первом варианте со словом “мужикоборец” в четвёртой строке: “только слышно кремлевского горца – душегубца и мужикоборца”». Следователь вынул из папки листок, дал описание стихов о Сталине и зачитал ряд строк. Мандельштам признал авторство.
На первом же допросе Мандельштам назвал имена семерых слушателей своей антисталинской эпиграммы (А. Мандельштама, Е. Хазина, Э. Герштейн, А. Ахматову, Л. Гумилева, Д. Бродского, Б. Кузина). Имя переводчика Давида Бродского он затем вычеркнул, приписав, что указал его ошибочно. На следующем допросе были названы ещё два слушателя: Мария Петровых и Владимир Нарбут. Однако целый ряд имён Мандельштам от следователя скрыл.
Вряд ли Осип просто забыл, что читал «Мы живём, под собою не чуя страны…» Борису Пастернаку. Да и как можно забыть последовавшую за чтением тираду слушателя: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал и прошу Вас не читать их никому другому».
#мандельштам
Осип Эмильевич сразу же согласился сотрудничать со следствием. Из воспоминаний Надежды Мандельштам: «Представить себе О. М. в роли конспиратора совершенно невозможно – это был открытый человек, не способный ни на какие хитроумные ходы». Уже в предварительном протоколе первого допроса, Осип признался в своей юношеской принадлежности к партии эсеров (и в 1934, и в 1938 годах членство в этой партии было вменено Мандельштаму в вину).
Из первого же протокола мандельштамовского допроса следует, что текст стихотворения «Мы живём, под собою не чуя страны…» поэт вызвался воспроизвести сам. Однако при тюремном свидании с женой Осип Эмильевич сообщил ей, что «у следователя уже были стихи, они попали к нему в первом варианте со словом “мужикоборец” в четвёртой строке: “только слышно кремлевского горца – душегубца и мужикоборца”». Следователь вынул из папки листок, дал описание стихов о Сталине и зачитал ряд строк. Мандельштам признал авторство.
На первом же допросе Мандельштам назвал имена семерых слушателей своей антисталинской эпиграммы (А. Мандельштама, Е. Хазина, Э. Герштейн, А. Ахматову, Л. Гумилева, Д. Бродского, Б. Кузина). Имя переводчика Давида Бродского он затем вычеркнул, приписав, что указал его ошибочно. На следующем допросе были названы ещё два слушателя: Мария Петровых и Владимир Нарбут. Однако целый ряд имён Мандельштам от следователя скрыл.
Вряд ли Осип просто забыл, что читал «Мы живём, под собою не чуя страны…» Борису Пастернаку. Да и как можно забыть последовавшую за чтением тираду слушателя: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал и прошу Вас не читать их никому другому».
#мандельштам
👍3
Изолировать, но сохранить
Мандельштама на Лубянке изводили психологически: свет в камере не выключался даже ночью; в сокамерники к поэту определили «наседку» – человека из НКВД, который изматывал поэта бесконечными разговорами и запугивал сообщениями об аресте родных.
Из мемуаров Эммы Герштейн: «Он стал мне рассказывать, как страшно было на Лубянке. Я запомнила только один эпизод, переданный мне Осипом с удивительной откровенностью:
– Меня подымали куда-то на внутреннем лифте. Там стояло несколько человек. Я упал на пол. Бился… вдруг слышу над собой голос: “Мандельштам, Мандельштам, как вам не стыдно?”».
В приступе отчаяния поэт попробовал вскрыть себе вены лезвием, извлеченным из ботинка. Однако попытка самоубийства была пресечена.
На третий, последний допрос автор стихотворения «Мы живём, под собою не чуя страны…» был вызван 25 мая. Через несколько дней следствие было закончено. Мандельштама ждал неожиданно мягкий приговор: трёхлетняя ссылка на поселение в город Чердынь Свердловской области. Более того, Надежде Яковлевне было разрешено сопровождать мужа.
В Чердынь прибыли в начале июня 1934 года. Мандельштам бредил наяву, мучительно боялся расстрела. Чтобы избежать казни, он в первый же день, ранним утром по прибытии в Чердынь попробовал покончить с собой. Напуганная Надежда Яковлевна телеграфировала в Москву своей матери: «Ося болен травмопсихозом вчера выбросился окна второго этажа отделался вывихом плеча сегодня бред затихает врачи акушер девочка терапевт возможен перевоз Пермь психиатрическую считаю нежелательным опасность новой травмы провинциальной больнице Надя».
10 июня в деле Мандельштама случилось новое чудо: приговор был пересмотрен. 14 июня в Чердынь пришла официальная телеграмма о трехлетней административной высылке поэта из столицы с лишением по истечении этого срока права проживать в Москве, Ленинграде и еще десяти городах СССР. Вскоре Мандельштамов вызвали в чердынскую комендатуру для выбора нового города ссылки. Из «Воспоминаний» Надежды Яковлевны: «Провинции мы не знали, знакомых у нас не было нигде, кроме двенадцати запрещённых городов, да ещё окраин, которые тоже находились под запретом. Вдруг О. М. вспомнил, что биолог Леонов из ташкентского университета хвалил Воронеж, откуда был родом. Отец Леонова был там тюремным врачом. “Кто знает, может, ещё понадобится тюремный врач”, – сказал О. М., и мы остановились на Воронеже. Комендант выписал бумаги».
С чего бы системе менять гнев на милость? Почему и без того мягкий приговор смягчили ещё сильнее? Видимо, определённом этапе в ход следствия вмешался лично «кремлёвский горец». «Изолировать, но сохранить», – вот приказ, который Сталин, по слухам, отдал в отношении Мандельштама.
#мандельштам
Мандельштама на Лубянке изводили психологически: свет в камере не выключался даже ночью; в сокамерники к поэту определили «наседку» – человека из НКВД, который изматывал поэта бесконечными разговорами и запугивал сообщениями об аресте родных.
Из мемуаров Эммы Герштейн: «Он стал мне рассказывать, как страшно было на Лубянке. Я запомнила только один эпизод, переданный мне Осипом с удивительной откровенностью:
– Меня подымали куда-то на внутреннем лифте. Там стояло несколько человек. Я упал на пол. Бился… вдруг слышу над собой голос: “Мандельштам, Мандельштам, как вам не стыдно?”».
В приступе отчаяния поэт попробовал вскрыть себе вены лезвием, извлеченным из ботинка. Однако попытка самоубийства была пресечена.
На третий, последний допрос автор стихотворения «Мы живём, под собою не чуя страны…» был вызван 25 мая. Через несколько дней следствие было закончено. Мандельштама ждал неожиданно мягкий приговор: трёхлетняя ссылка на поселение в город Чердынь Свердловской области. Более того, Надежде Яковлевне было разрешено сопровождать мужа.
В Чердынь прибыли в начале июня 1934 года. Мандельштам бредил наяву, мучительно боялся расстрела. Чтобы избежать казни, он в первый же день, ранним утром по прибытии в Чердынь попробовал покончить с собой. Напуганная Надежда Яковлевна телеграфировала в Москву своей матери: «Ося болен травмопсихозом вчера выбросился окна второго этажа отделался вывихом плеча сегодня бред затихает врачи акушер девочка терапевт возможен перевоз Пермь психиатрическую считаю нежелательным опасность новой травмы провинциальной больнице Надя».
10 июня в деле Мандельштама случилось новое чудо: приговор был пересмотрен. 14 июня в Чердынь пришла официальная телеграмма о трехлетней административной высылке поэта из столицы с лишением по истечении этого срока права проживать в Москве, Ленинграде и еще десяти городах СССР. Вскоре Мандельштамов вызвали в чердынскую комендатуру для выбора нового города ссылки. Из «Воспоминаний» Надежды Яковлевны: «Провинции мы не знали, знакомых у нас не было нигде, кроме двенадцати запрещённых городов, да ещё окраин, которые тоже находились под запретом. Вдруг О. М. вспомнил, что биолог Леонов из ташкентского университета хвалил Воронеж, откуда был родом. Отец Леонова был там тюремным врачом. “Кто знает, может, ещё понадобится тюремный врач”, – сказал О. М., и мы остановились на Воронеже. Комендант выписал бумаги».
С чего бы системе менять гнев на милость? Почему и без того мягкий приговор смягчили ещё сильнее? Видимо, определённом этапе в ход следствия вмешался лично «кремлёвский горец». «Изолировать, но сохранить», – вот приказ, который Сталин, по слухам, отдал в отношении Мандельштама.
#мандельштам
👍1
Кто дал им право арестовывать Мандельштама?
Сталин вмешался в дело Мандельштама. Примем это утверждение за истину. Может, всё дело в письме Николая Бухарина, написанного под воздействием телеграмм Надежды Яковлевны и визита Бориса Пастернака: «О поэте Мандельштаме. Он был недавно арестован и выслан. До ареста он приходил со своей женой ко мне и высказывал свои опасения на сей предмет в связи с тем, что он подрался (!) с Алексеем Толстым, которому нанес “символический удар” за то, что тот несправедливо якобы решил его дело, когда другой писатель побил его жену. Я говорил с Аграновым, но он мне ничего конкретного не сказал. Теперь я получаю отчаянные телеграммы от жены Мандельштама, что он психически расстроен, пытался выброситься из окна и т. д.
Моя оценка О. Мандельштама: он – первоклассный поэт, но абсолютно несовременен; он, безусловно, не совсем нормален; он чувствует себя затравленным и т. д. Так как ко мне всё время апеллируют, а я не знаю, что он и в чеё он “наблудил”, то я решил тебе написать и об этом.
P. S. О Мандельштаме пишу ещё раз (на обороте), потому что Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста Мандельштама и никто ничего не знает».
На это письмо Сталин наложил резолюцию: «Кто дал им право арестовывать Мандельштама? Безобразие…». «Им» – мило, не находите? Впрочем, вождь, мог ведь ещё и ничего не знать о роковых стихах.
#мандельштам
Сталин вмешался в дело Мандельштама. Примем это утверждение за истину. Может, всё дело в письме Николая Бухарина, написанного под воздействием телеграмм Надежды Яковлевны и визита Бориса Пастернака: «О поэте Мандельштаме. Он был недавно арестован и выслан. До ареста он приходил со своей женой ко мне и высказывал свои опасения на сей предмет в связи с тем, что он подрался (!) с Алексеем Толстым, которому нанес “символический удар” за то, что тот несправедливо якобы решил его дело, когда другой писатель побил его жену. Я говорил с Аграновым, но он мне ничего конкретного не сказал. Теперь я получаю отчаянные телеграммы от жены Мандельштама, что он психически расстроен, пытался выброситься из окна и т. д.
Моя оценка О. Мандельштама: он – первоклассный поэт, но абсолютно несовременен; он, безусловно, не совсем нормален; он чувствует себя затравленным и т. д. Так как ко мне всё время апеллируют, а я не знаю, что он и в чеё он “наблудил”, то я решил тебе написать и об этом.
P. S. О Мандельштаме пишу ещё раз (на обороте), потому что Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста Мандельштама и никто ничего не знает».
На это письмо Сталин наложил резолюцию: «Кто дал им право арестовывать Мандельштама? Безобразие…». «Им» – мило, не находите? Впрочем, вождь, мог ведь ещё и ничего не знать о роковых стихах.
#мандельштам
👍4
Скажите, Мандельштам – ваш друг?
Может быть, смягчая участь поэта, Сталин стремился отвлечь внимание других литераторов от дела Мандельштама. Или же, напротив, это небольшой спектакль, попытка разыграть просвещённого властителя, снизошедшего до милости к зарвавшемуся подданному. Возможно, Сталина просто поразила неожиданная смелость Осипа. А может, стихи даже польстили вождю? Ведь в них он предстаёт могучей, хотя и страшной фигурой, особенно на фоне жалких «тонкошеих вождей»?
Первый и второй вариант как-то более логичны, правда? Они как будто даже подтверждаются легендарным полумифическим звонком вождя Борису Пастернаку: уличая своего собеседника в нерешительности, Сталин косвенно «ставил ему в пример» отважного Мандельштама.
Хроника этого телефонного разговора такова. 13 июня 1934 года в коммунальной квартире Пастернаков раздался звонок. Сталин начал с того, что заверил поэта: дело Мандельштама пересматривается и с ним всё будет хорошо. Затем он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал о Мандельштаме, почему не обратился в писательские организации или лично к нему, Сталину.
– Я бы на стену лез, если бы узнал, что мой друг поэт арестован.
– Писательские организации не занимаются такими делами с 27-го года, а если бы я не хлопотал, Вы бы ничего не узнали.
– Но ведь он Ваш друг?
– Поэты, как женщины, ревнуют друг друга.
– Но ведь он же мастер, мастер!
– Да не в этом дело. Да что мы всё о Мандельштаме да о Мандельштаме, я давно хотел с Вами встретиться и поговорить серьёзно.
– О чём?
– О жизни и смерти.
Иосиф Сталин положил трубку.
#мандельштам
Может быть, смягчая участь поэта, Сталин стремился отвлечь внимание других литераторов от дела Мандельштама. Или же, напротив, это небольшой спектакль, попытка разыграть просвещённого властителя, снизошедшего до милости к зарвавшемуся подданному. Возможно, Сталина просто поразила неожиданная смелость Осипа. А может, стихи даже польстили вождю? Ведь в них он предстаёт могучей, хотя и страшной фигурой, особенно на фоне жалких «тонкошеих вождей»?
Первый и второй вариант как-то более логичны, правда? Они как будто даже подтверждаются легендарным полумифическим звонком вождя Борису Пастернаку: уличая своего собеседника в нерешительности, Сталин косвенно «ставил ему в пример» отважного Мандельштама.
Хроника этого телефонного разговора такова. 13 июня 1934 года в коммунальной квартире Пастернаков раздался звонок. Сталин начал с того, что заверил поэта: дело Мандельштама пересматривается и с ним всё будет хорошо. Затем он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал о Мандельштаме, почему не обратился в писательские организации или лично к нему, Сталину.
– Я бы на стену лез, если бы узнал, что мой друг поэт арестован.
– Писательские организации не занимаются такими делами с 27-го года, а если бы я не хлопотал, Вы бы ничего не узнали.
– Но ведь он Ваш друг?
– Поэты, как женщины, ревнуют друг друга.
– Но ведь он же мастер, мастер!
– Да не в этом дело. Да что мы всё о Мандельштаме да о Мандельштаме, я давно хотел с Вами встретиться и поговорить серьёзно.
– О чём?
– О жизни и смерти.
Иосиф Сталин положил трубку.
#мандельштам
👍1👎1
Хочу работать, учиться…
На новое место ссылки Мандельштамы прибыли 25 июня 1934 года. Осмотревший Осипа Эмильевича психиатр следов травматического психоза у него уже не обнаружил, а вот жена Мандельштама, измотанная злоключениями мужа, заболела тифом и была доставлена в воронежскую инфекционную больницу, где пролежала несколько недель. В конце августа вдобавок она переболела дизентерией.
31 октября 1934 года в приступе отчаяния Надежда Яковлевна напишет Мариэтте Шагинян: «По-моему, пора кончать. Я верю, что уже конец. Быть может, это последствие тифа и дизентерии, но у меня больше нет сил, и я не верю, что мы вытянем».
Вытянули. Безумие первых месяцев прошло. И в сентябре 1934 года Мандельштам обратился к председателю правления Воронежского областного отделения ССП с просьбой дать ему возможность участвовать в работе местной писательской организации. Аналогичное прошение в Культпроп ЦК ВКП(б) направил Борис Пастернак. Бюрократическая машина заработала: «Мандельштама следует постепенно вовлекать в писательскую работу, и использовать его по мере возможности как культурную силу, и дать возможность заработать».
Осип получил место. «Никаких лишений нет и в помине, – в конце июля 1935 года сообщал Мандельштам отцу из Воронежа. – Впервые за много лет я не чувствую себя отщепенцем, живу социально, и мне по-настоящему хорошо. Хочу массу вещей видеть и теоретически работать, учиться… Совсем как и ты… Мы с тобой молодые. Нам бы в вуз поступить…».
#мандельштам
На новое место ссылки Мандельштамы прибыли 25 июня 1934 года. Осмотревший Осипа Эмильевича психиатр следов травматического психоза у него уже не обнаружил, а вот жена Мандельштама, измотанная злоключениями мужа, заболела тифом и была доставлена в воронежскую инфекционную больницу, где пролежала несколько недель. В конце августа вдобавок она переболела дизентерией.
31 октября 1934 года в приступе отчаяния Надежда Яковлевна напишет Мариэтте Шагинян: «По-моему, пора кончать. Я верю, что уже конец. Быть может, это последствие тифа и дизентерии, но у меня больше нет сил, и я не верю, что мы вытянем».
Вытянули. Безумие первых месяцев прошло. И в сентябре 1934 года Мандельштам обратился к председателю правления Воронежского областного отделения ССП с просьбой дать ему возможность участвовать в работе местной писательской организации. Аналогичное прошение в Культпроп ЦК ВКП(б) направил Борис Пастернак. Бюрократическая машина заработала: «Мандельштама следует постепенно вовлекать в писательскую работу, и использовать его по мере возможности как культурную силу, и дать возможность заработать».
Осип получил место. «Никаких лишений нет и в помине, – в конце июля 1935 года сообщал Мандельштам отцу из Воронежа. – Впервые за много лет я не чувствую себя отщепенцем, живу социально, и мне по-настоящему хорошо. Хочу массу вещей видеть и теоретически работать, учиться… Совсем как и ты… Мы с тобой молодые. Нам бы в вуз поступить…».
#мандельштам
👍2
Скоро допотрошу психа
В конце марта 1935 года Надежда Яковлевна почти на месяц уехала в Москву. 30 марта в Воронеж прибыл филолог-формалист Сергей Рудаков, молодой человек хотел написать книгу о Мандельштаме. Объект исследования Рудаков разыскал уже на третий день после прибытия в Воронеж.
При Мандельштамах Рудаков почти мгновенно занял место темпераментного собеседника, оценщика старых и новых творений, заботливо опекал болезненного Осипа. Когда филолог сам внезапно заболел скарлатиной, роли переменились. «Полтора дня я пролежал у Мандельштамов,– писал Рудаков жене. – Они были изумительно заботливы».
Рудакову для написания книги Надежда Яковлевна передала на хранение часть архива поэта. Вроде бы всё тихо, мирно и положительно со всех сторон. Вот только четверть века спустя исследователям стали доступны многочисленные воронежские письма Сергея Рудакова к жене, из которых выяснилось, что молодой честолюбивый филолог, любя Осипа Эмильевича и терпя Надежду Яковлевну, испытывал при общении с поэтом страшные муки уязвлённого самолюбия.
Во-первых, Мандельштам не признал рудаковских стихов. Во-вторых, Мандельштам принижал роль Рудакова в создании собственных произведений. Так, Сергей Борисович досадливо писал жене о совместной работе с Мандельштамом над стихотворением «Ариост»: «Лика, честное слово, план (количество строф и строк в них, тематика строф, созданная по полустрочным обрывкам) – мой. Вся композиция – лицо вещи – и она прекрасна, стройна. Оська смущён и… старается делать вид, что я “только помогал”. Это стало так обидно, что я чуть не плюнул и собрался всё бросить и уйти. Какая-то ослиная тупость, страх за свою славу. Дикая потребность – выслушать меня, руководиться мною».
Но это ещё можно понять, это человеческое. А как понимать следующее? Рудаков в своих письмах рассуждал о Мандельштаме как «о подопытном кролике или собаке Павлова», а о себе – как об «академике» или даже чучельнике – «сейчас занимался “шуточными” стихами Мандельштама – скоро допотрошу психа».
Правда, в этих письмах есть и другие строки: «Близость Мандельштама столько даёт, что сейчас не учесть всего. Это то же, что жить рядом с живым Вергилием или Пушкиным на худой конец (какой-нибудь Баратынский уже мало)» (из письма от 17 апреля 1935 года). И еще: «Пусть он сто раз псих. Кто не может его вынести – только слаб. А кто может – с тем стоит разговаривать. Меня-то он изводил достаточно, а как бы был я к чертям годен, если бы из-за этого только перекис» (из письма от 13 января 1936 года). Такая вот амбивалентность.
#мандельштам
В конце марта 1935 года Надежда Яковлевна почти на месяц уехала в Москву. 30 марта в Воронеж прибыл филолог-формалист Сергей Рудаков, молодой человек хотел написать книгу о Мандельштаме. Объект исследования Рудаков разыскал уже на третий день после прибытия в Воронеж.
При Мандельштамах Рудаков почти мгновенно занял место темпераментного собеседника, оценщика старых и новых творений, заботливо опекал болезненного Осипа. Когда филолог сам внезапно заболел скарлатиной, роли переменились. «Полтора дня я пролежал у Мандельштамов,– писал Рудаков жене. – Они были изумительно заботливы».
Рудакову для написания книги Надежда Яковлевна передала на хранение часть архива поэта. Вроде бы всё тихо, мирно и положительно со всех сторон. Вот только четверть века спустя исследователям стали доступны многочисленные воронежские письма Сергея Рудакова к жене, из которых выяснилось, что молодой честолюбивый филолог, любя Осипа Эмильевича и терпя Надежду Яковлевну, испытывал при общении с поэтом страшные муки уязвлённого самолюбия.
Во-первых, Мандельштам не признал рудаковских стихов. Во-вторых, Мандельштам принижал роль Рудакова в создании собственных произведений. Так, Сергей Борисович досадливо писал жене о совместной работе с Мандельштамом над стихотворением «Ариост»: «Лика, честное слово, план (количество строф и строк в них, тематика строф, созданная по полустрочным обрывкам) – мой. Вся композиция – лицо вещи – и она прекрасна, стройна. Оська смущён и… старается делать вид, что я “только помогал”. Это стало так обидно, что я чуть не плюнул и собрался всё бросить и уйти. Какая-то ослиная тупость, страх за свою славу. Дикая потребность – выслушать меня, руководиться мною».
Но это ещё можно понять, это человеческое. А как понимать следующее? Рудаков в своих письмах рассуждал о Мандельштаме как «о подопытном кролике или собаке Павлова», а о себе – как об «академике» или даже чучельнике – «сейчас занимался “шуточными” стихами Мандельштама – скоро допотрошу психа».
Правда, в этих письмах есть и другие строки: «Близость Мандельштама столько даёт, что сейчас не учесть всего. Это то же, что жить рядом с живым Вергилием или Пушкиным на худой конец (какой-нибудь Баратынский уже мало)» (из письма от 17 апреля 1935 года). И еще: «Пусть он сто раз псих. Кто не может его вынести – только слаб. А кто может – с тем стоит разговаривать. Меня-то он изводил достаточно, а как бы был я к чертям годен, если бы из-за этого только перекис» (из письма от 13 января 1936 года). Такая вот амбивалентность.
#мандельштам
👍1
Ты должен мной повелевать
В апреле-мае 1935 года Мандельштам работал над одним из тех стихотворений, которые должны были торжественно объявить советской власти о новой политической позиции поэта:
Ты должен мной повелевать,
А я обязан быть послушным.
На честь, на имя наплевать –
Я рос больным и стал тщедушным.
Так пробуй выдуманный метод
Напропалую, напрямик:
Я – беспартийный большевик,
Как все друзья, как недруг этот.
Об этих стихах есть два диаметрально противоположных мнения. М.Л. Гаспаров в предисловии к «Полному собранию стихотворений» Мандельштама пишет, что строки «Ты должен мной повелевать, / А я обязан быть послушным» «получают разработку» в просоветских мандельштамовских «Стансах». А вот А.Г. Мец в комментарии к тому же стихотворению замечает: «По жанру» оно «близко эпиграмме» на Сталина.
Ясность в этот заочный спор вносит соотнесение финальных строк мандельштамовского стихотворения с тостом Сталина, прозвучавшим на встрече участников первомайского парада с членами ЦК и правительством Советского Союза в зале Большого дворца в Кремле 2 мая 1935 года. Сталинский тост цитирует в своём отчёте в «Известиях» Николай Бухарин: «На встрече в Кремле вождь народов поднял бокал за всех большевиков: партийных и непартийных. Да. И непартийных. Партийных меньшинство. Непартийных большинство. Но разве среди непартийных нет настоящих большевиков? Большевик – это тот, кто предан до конца делу пролетарской революции. Таких много среди непартийных. Они или не успели вступить в ряды партии. Или они так высоко ценят партию, видят в ней такую святыню, что хотят подготовиться ещё и ещё к вступлению в партийные ряды. Часто такие люди, такие товарищи, такие бойцы стоят даже выше многих и многих членов партии. Они верны ей до гроба».
Назвавшись «беспартийным большевиком», Мандельштам не просто приложил к себе характеристику, которую дал «непартийным большевикам» Сталин. В первой строфе своего стихотворения поэт адресовался к рабочему классу; цитата из сталинского тоста во второй строфе превращает весь текст в обращение персонально к вождю. Можно предположить, что восьмистишие «Ты должен мной повелевать…» относится к тем мандельштамовским творениям, о которых он спрашивал Надежду Яковлевну 26 декабря 1935 года: «Постарайся узнать, как отвечает Союз, т. е. Ц. К. партии, на мои стихи». «Разрыва с партией большевиков у меня быть не может при любом ответе, при молчании даже, даже при ухудшении ситуации. Никакой обиды. Никакого брюзжания. Партия не нянька и не доктор», – писал Мандельштам ей же 3 января 1936 года.
Я сказал, что на эти стихи есть два диаметрально противоположных мнения. Я ошибся, есть ещё одно – вашего покорного слуги. Не эпиграмма на Сталина стала актом самоубийства для Мандельштама. Просоветские стихи – вот, где истинный суицид. Все мы прекрасно знаем, как быстро кончается поэт, рискнувший наступить на горло собственной песне.
#мандельштам
В апреле-мае 1935 года Мандельштам работал над одним из тех стихотворений, которые должны были торжественно объявить советской власти о новой политической позиции поэта:
Ты должен мной повелевать,
А я обязан быть послушным.
На честь, на имя наплевать –
Я рос больным и стал тщедушным.
Так пробуй выдуманный метод
Напропалую, напрямик:
Я – беспартийный большевик,
Как все друзья, как недруг этот.
Об этих стихах есть два диаметрально противоположных мнения. М.Л. Гаспаров в предисловии к «Полному собранию стихотворений» Мандельштама пишет, что строки «Ты должен мной повелевать, / А я обязан быть послушным» «получают разработку» в просоветских мандельштамовских «Стансах». А вот А.Г. Мец в комментарии к тому же стихотворению замечает: «По жанру» оно «близко эпиграмме» на Сталина.
Ясность в этот заочный спор вносит соотнесение финальных строк мандельштамовского стихотворения с тостом Сталина, прозвучавшим на встрече участников первомайского парада с членами ЦК и правительством Советского Союза в зале Большого дворца в Кремле 2 мая 1935 года. Сталинский тост цитирует в своём отчёте в «Известиях» Николай Бухарин: «На встрече в Кремле вождь народов поднял бокал за всех большевиков: партийных и непартийных. Да. И непартийных. Партийных меньшинство. Непартийных большинство. Но разве среди непартийных нет настоящих большевиков? Большевик – это тот, кто предан до конца делу пролетарской революции. Таких много среди непартийных. Они или не успели вступить в ряды партии. Или они так высоко ценят партию, видят в ней такую святыню, что хотят подготовиться ещё и ещё к вступлению в партийные ряды. Часто такие люди, такие товарищи, такие бойцы стоят даже выше многих и многих членов партии. Они верны ей до гроба».
Назвавшись «беспартийным большевиком», Мандельштам не просто приложил к себе характеристику, которую дал «непартийным большевикам» Сталин. В первой строфе своего стихотворения поэт адресовался к рабочему классу; цитата из сталинского тоста во второй строфе превращает весь текст в обращение персонально к вождю. Можно предположить, что восьмистишие «Ты должен мной повелевать…» относится к тем мандельштамовским творениям, о которых он спрашивал Надежду Яковлевну 26 декабря 1935 года: «Постарайся узнать, как отвечает Союз, т. е. Ц. К. партии, на мои стихи». «Разрыва с партией большевиков у меня быть не может при любом ответе, при молчании даже, даже при ухудшении ситуации. Никакой обиды. Никакого брюзжания. Партия не нянька и не доктор», – писал Мандельштам ей же 3 января 1936 года.
Я сказал, что на эти стихи есть два диаметрально противоположных мнения. Я ошибся, есть ещё одно – вашего покорного слуги. Не эпиграмма на Сталина стала актом самоубийства для Мандельштама. Просоветские стихи – вот, где истинный суицид. Все мы прекрасно знаем, как быстро кончается поэт, рискнувший наступить на горло собственной песне.
#мандельштам
👍2