Типографские труженики Есенина не приняли, зато Сергей сблизился с большевистской ячейкой рабочих. На дворе 1912, памятны Кровавое воскресенье и Третьеиюнский переворот 1905 и 1907 года соответственно, поэтому различные политические организации набирали силу. Партии соперничали между собой, а большевики выступали безусловными противниками действующей власти.

Есенин с головой ушёл в политическую деятельность. Собирал подписи с рабочих против меньшевиков, участвовал в забастовках. Товарищи Есенина организовали в типографии революционный кружок, и Сергей стал его секретарём. Есенин даже пишет Панфилову о том, что в его доме проводили обыск. Приврал, конечно, но сам факт подобной выдумки говорит о многом.

23 сентября забастовки охватили все предприятия центра Москвы. Члены революционного кружка вместе с Есениным гуляли по улицам, пели песни. Этого большевикам, видимо, оказалось мало, поэтому они остановили трамвай и стали бросать в него камни. На улицу высыпал народ. Где-то 1000 человек. В воздухе витало ощущение надвигающейся большой драки.

Через месяц на Есенина в Московском охранном отделении завели регистрационную карточку. Сергей получил кличку Набор. Была установлена слежка, его письма читались. Вообще, в то время Есенин был чрезвычайно близок к работе революционного кружка, выступал на собраниях, выполнял задания. Но представлял ли будущий поэт действительную угрозу тогдашнему государственному строю? Вряд ли. Он просто был молодым человеком, который нашёл компанию, в которой его приняли и оценили по достоинству.

Это могло обернуться катастрофой для русской литературы. Если бы Есенина увлекла революционная деятельность, то на тюремный срок и ссылку точно бы хватило. Слава Богу (скорее, парнасским музам, конечно), одержимость поэзией оказалась сильнее.
#есенин

«Таланта у меня нет. Я только бегал за ним. Моё я – это позор личности. Я выдохся, изолгался и, можно даже говорить, похоронил или продал свою душу чёрту, и всё за талант… Если я буду гений, то вместе с этим буду поганый человек».

1914 год, Есенин – Бальзамовой (девушке, в которую был влюблён в юности).

Так честно о себе Сергей позже не расскажет ни одной женщине. Объективно оценивая личность Есенина, можно, конечно, говорить о том, что поэт сгустил краски. Но важнее не реальное положение вещей, а то, как Есенин себя позиционировал. Ещё до первого опубликованного стихотворения великий поэт знал, что он – «Чёрный человек».
#есенин

Настоящее стихотворение у Есенина получится только в 1913 году. До этого – лишь подражания Надсону. Надсон был видным поэтом, но на Сергея влиял деструктивно. Есенин в те годы писал так, будто всё свободное время проводил в тёмном сыром подвале, умирая от туберкулёза. Ни коров, ни нив, ничего крестьянского. Слава богу, в 1912 с Есениным случилась одна девушка, Анна Изряднова, подарившая Есенину сборник первого крестьянского поэта Николая Клюева «Сосен перезвон». Попадание в яблочко.

И вот в 1913 году Есенин пишет ту самую «Белую берёзу». 16 строчек, 15 копеек за каждую. Итого: 2 рубля 40 копеек. Первый гонорар (на него можно было купить разве что пару летних ботинок) Сергей, как я уже рассказывал, отдаст отцу.

Интереснее другое. «Берёзу» Есенин подпишет аляповатым псевдонимом – Аристон. Так назывался немецкий музыкальный ящик. Чувствуете противоречие? Стоит, значит, берёза в сонной тишине, русской, сельской тишине, наша родненькая берёза! А подпись – немецкая. Вот и редактор журнала «Мирок» поначалу снял псевдоним, но Есенин оказался настойчив. В следующих публикациях Сергей всё же внемлет редактору. Тот, как оказалось, избавил восходящую звезду русской поэзии от больших неприятностей. Ведь скоро Россия вступит в Первую Мировую войну, и неприязнь ко всему немецкому превзойдёт любые ожидания.
#есенин

Есенин прошёл вольнослушателем два курса обучения в Московском городском народном университете (сейчас его здания занимает РГГУ) в группе общественно-философских наук. Вместе с поэтом курсы посещала его подруга, Анна Изряднова, с которой у Сергея начнут складываться романтические отношения. В марте 1914 года молодые люди снимут небольшую квартиру. Платить будет Изряднова. Есенин в то время все свои деньги тратил на книги и журналы.

Зная характер и особое отношение к женщинам Сергея, Анна Изряднова всё равно никогда не будет в обиде на Есенина. Вообще, для всех женщин великого поэта характерно глубокое понимание того, с кем связала их судьба. Ни одна из них не станет сводить с Есениным счёты, каждая будет бережно хранить память о нём.

«Он был такой чистый, светлый, у него была такая нетронутая, хорошая душа – он весь светился» – таким Анна Изряднова запомнит Сергея Есенина, не посвятившего ей ни строчки. Впрочем, у Есенина так будет случаться часто: для той, что недостижима – поэзия, а жене – ничего.

В апреле того же года Анна забеременела, но скрыла сей факт от Сергея. Она хотела ребёнка, а Есенин – и думать об этом не желал. В сентябре уже округлившаяся Изряднова сообщает Сергею о беременности. Есенин жениться не собирается, родителям рассказать о случившемся стыдится. Перед отцом девушки держать ответ тоже не в состоянии.

21 декабря у Сергея и Анны родился сын. По документам – Георгий, но впоследствии все будут звать его Юрой. Есенин тепло встретил мать с ребёнком в съёмной квартире. Вымыл полы, натопил печь. Казался ласковым и заботливым, много пел ребёнку и Анну просил о том же. И всё-таки в январе Есенин съезжает от Изрядновой, сославшись на то, что не может работать рядом с вечно плачущем младенцем.

Жил один, мёрз, сочинял. В новом жилище Есенина из мебели был только огромный письменный стол. По комнате гуляли сквозняки. Поэта тянуло в Петербург, именно там, он считал, настоящая литература. «Славу надо брать за рога!» – говорил Есенин. Не соврал. 8 марта 1915 года Есенин выехал в Петроград. Изрядновой сказал, что вернётся. А вот здесь обманул.
#есенин

Дальше – как в сказке. 9 марта, в день приезда Есенин заявляется к Блоку. Выбор неслучайный. Сергей после прочтения «Стихов о прекрасной даме» почему-то знал, что его не прогонят. К тому же в те годы Блок был первым поэтом России. К кому ещё мог идти Есенин, собиравшийся сам взойти на поэтический Олимп?

По легенде, Есенин адрес Блока спрашивал чуть ли не у прохожих на улице, мол, подскажите, уважаемый человек, где здесь живёт известный поэт, Такой-то Такой-тович? Сказка, конечно. Сергей прекрасно знал, куда идти. Не знал другого: что делать, если Блок не примет его? Денег было на неделю максимум. Неудача – и придётся возвращаться в Москву, а то и в Константиново.

Но Есенина вела Судьба. И вот ещё никому не известный поэт стоит у двери Блока и не решается позвонить. «Стою и руки к звонку не могу поднять. Легко ли подумать, а вдруг сам откроет…» – из воспоминаний Есенина.

Хозяина дома не застал. Оставил записку – «Я хотел бы поговорить с Вами. Дело очень важное». После обеда Есенин вернулся, и его впустили. Блок был удивлён тому, что видит перед собой деревенского парня. Есенин крепко запомнит это. Зинаида Гиппиус позже скажет, что вся петербургская литературная богема была уверена, что Сергей пришёл пешком из деревни.

Блок попросил почитать стихи. Есенин прочтёт 5-7 стихотворений, потом хозяин остановит гостя. Скажет несколько слов о поэзии, о роли поэта – чуть путано, сомневаясь, что этот деревенский мальчик поймёт его. Подпишет сборник стихотворений и даст два рекомендательных письма. Издателю Михаилу Мурашову и поэту Сергею Городецкому.

То, что перед ним настоящий талант, Блок, конечно, понял, но постарался не перехвалить. И всё равно Есенин вышел из дома первого поэта России вне себя от счастья. Сергей знал: ему только девятнадцать лет, а уже всё началось. Всё теперь будет, абсолютно всё, что успел себе нафантазировать. Теперь все узнают это имя – Сергей Есенин.

А вечером Блок запишет в дневнике: «Сегодня у меня был рязанский парень со стихами».
#есенин

Городецкий уверял, что Есенин принёс свои стихи, завёрнутыми в деревенский платок. Приукрасил, но показательно. Известный в те годы петербургский поэт действительно был очарован Есениным, чей талант угадал сразу, будучи знатоком крестьянской поэзии.

Сергей Митрофанович Городецкий буквально влюбится в Есенина и чуть ли не в первый день напишет его портрет. Будет уговаривать остаться на ночь – Сергей несколько раз воспользуется гостеприимством.

Напишет дюжину писем в журналы и издательства: примите парня, приласкайте – «В кармане у него рубль, а в душе – богатство». Видимо, Есенин пожаловался доброму Городецкому на затруднительное финансовое положение. Тот в записке редактору «Журнала для детей» подчеркнёт: «Надеюсь, Вы примете его стихи и оплатите по рукописи – и прилично…».

Есенин потом будет немало злословить по поводу других петербуржских поэтов (особенно достанется Зинаиде Гиппиус, которая в их первую встречу посмеялась над его валенками и бросила обидную фразу «Вы вообще кривляетесь»), а вот Городецкого не тронет никогда. Сергей на всю жизнь запомнит его доброту.
#есенин

Вы вообще кривляетесь!

Конечно, Есенин чувствовал себя неуютно в среде петроградских аристократов, дворян и буржуа. Все смотрели на него сверху вниз. Но как на Есенина вообще можно смотреть сверху вниз? С его-то самолюбием и самомнением? Он ведь изначально, ещё до появления первых признаков своего таланта знал о своей гениальности.

Сергей в Петрограде чувствовал себя чужим. «Вы вообще кривляетесь» – это смертельно обидело поэта. Дело даже не в том, что его обвинили в неискренности, а в тоне фразы – надменно-высокомерном.

Разве смогла бы Гиппиус бросить что-то подобное Георгию Иванову, тоже известному поэту тех лет, но являвшемуся сыном дворянина и баронессы? Навряд ли. А вот Есенину – вполне. «Вы вообще кривляетесь» – читаем между строк:

– Юноша, зачем вы строите из себя, равного нам? Вам ведь и так много позволили – например, усадили с господами за один стол и позволили прочесть свои крестьянские вирши.

Можно представить, как кипел внутри себя Есенин в этот момент. Милый юноша, стеснительно улыбаясь, пытался скрыть искры, рвавшиеся на волю из глаз:

– Дайте время, я ваш стол переверну ко всем чертям. Не сегодня, так завтра. Сейчас только ещё почитаю – и переверну. Я злопамятный.

Годом позже Есенин напишет, что в Петрограде ночевал по вокзалам и питался на две копейки. Фактически – ложь. Но эмоциональный фон поэт передал верно. Есенин произвёл локальный фурор, но своим в петроградской богеме, конечно, не стал, да и не мог стать, если честно.
#есенин

Есенин, помня завет отца о необходимости стаи, 24 апреля напишет крестьянскому поэту Николаю Клюеву: «У нас с Вами много общего. Я тоже крестьянин и пишу так же, как Вы. Стихи у меня в Питере прошли успешно. Из 60 приняты 51. А в «Голосе жизни» есть обо мне статья Гиппиус под псевдонимом Роман Аренский, где упоминаетесь и Вы…»

Первый петроградский фурор Есенину, конечно, польстил, но надвигались другие, более насущные проблемы – разгоралась Первая Мировая война, и Сергей подлежал призыву в армию. В срок с 15 мая по 15 июня следовало явиться на призывной пункт. Вот и всё. Прогулялся по литературным салонам, а теперь винтовку в руки – и на фронт. Наверняка, убьют. Лежи под мокрой землёй, может, и не родной даже, мёрзни, разлагайся. Нет, не о том мечтал.

Есенин не скрывает своей растерянности перед железом и насильственной, невесть откуда взявшейся смертью. Что угодно, но не это. В 1790 году предок Есенина Никита Кверденёв смог откупиться от рекрутской повинности. Настала очередь Сергея.

Смотр в призывном участке в Рязани назначен был на 20 мая, после чего Есенин мог сразу уехать на фронт. Накануне отъезда Сергей с другими рекрутами, как и полагается, напился и ходил по деревне с гармонью, пели песни. Нарвались на каких-то незнакомых мужиков – подрались. Старая русская забава.

Наутро Есенин смотрел на себя, похмельного, побитого, в зеркало и, должно быть, думал: «Это я, что ли, стихи в петроградских салонах читал?».

В положенный день Сергей явился в Рязань на медкомиссию. Здесь выяснилось, что Есенин близорукий. Сверстники – на фронт, поэт – пусть и временно, но домой.

Странное дело. Никаких сведений о есенинском зрении не сохранилось, очков поэт не носил. В мемуарах современников не описан ни один случай, когда Есенин обознался на улице или не смог что-то разглядеть. Делаем вывод: Сергей пошёл по стопам предка – дал взятку. Ну, либо симулировал. Первый вариант вероятнее, конечно.
#есенин

Близился первый поэтический вечер Есенина. Ещё не сольный – до этого далеко – но первый случай представить свою поэзию слушателям, которые разбираются в поэзии много хуже маститых литераторов.

Клюев и Городецкий закономерно решили, что Сергея нужно приодеть – заказали фрак. Зрелище вышло забавным: хрупкое тело, детское испуганное лицо и строгий костюм, казавшийся великоватым. Здесь на старших товарищей снизошёл инсайт – нужно раздобыть русский костюм.

Белая шёлковая рубашка, плисовые шаровары, цветные остроносые сапоги на каблуках. Вышло, что надо – рязанский деревенский юноша с открытки. В деревне, правда, так не одевались, но кто в Петрограде знает, как выглядят люди в деревне, правда ведь? Клюев достал румяна и нарумянил Есенина, повязал пояс, повесил золотой гребешок. Городецкий принёс гармонь как завершающий штрих этого маскарада.

Итак, в воскресенье, 25 октября 1915 года, состоялся поэтический вечер. Стихи читали: Сергей Городецкий, Алексей Ремизов, Сергей Есенин, Николай Клюев. Отдельно на афише отмечалось: «Рязанские и заонежские страдания, частушки, прибаски, веленки и страдания (под ливенку)». За эту часть также отвечал Есенин.

Городецкий уже видел Есенина артистом, с которым они едут по городам, собирая публику и деньги. Однако большие ожидания неизменно ведут к большим разочарованиям.

Итак, Сергея буквально вытолкнули на сцену. Стихи Есенин отчитал звонко, ему аплодировали. Но лучшее, по замыслу организаторов, оставалось впереди. Стараясь звучать громко и значительно, Есенин стал натуральным образом терзать гармонь, горланя частушки и краснея от натуги.

В зале воцарилась тишина. Затем один за другим стали раздаваться смешки. Публика разразилась хохотом. Блок, лично приглашённый Есениным и Клюевым, сидел в первом ряду, наблюдая за происходящим с грустью и ужасом. Сергей ничего не замечал. Не выдержав, в случившейся паузе, Блок громко произнёс:

– Сергей, остановитесь. Почитайте стихи!

Кто-то из зала выкрикнул:

– Нет-нет, продолжай!

Есенин ничего не понимал, усмешек в зале рассмотреть не мог и продолжал играть. Ему казалось, что всё идёт замечательно. Через несколько минут на сцену выбежал Городецкий и буквально за шиворот утащил Есенина за кулисы:

– Хватит, Серёжа, хватит.
#есенин

Интересны отношения Есенина с другими, уже успевшими набрать вес в те годы литераторами. Так, в 1915 же году Сергей познакомится с Маяковским. Главный футурист страны сразу же начнёт задирать Есенина:

– А чего мы такие наряженные?

Совсем ещё птенец Серёжа тогда не ответил ничего внятного – мол, мы деревенские, мы такие. В общем, смутился, начал оправдываться, а вот лет семь спустя мог бы и ударить оппонента, бросившего неосторожную фразу.

Маяковский в ответ захохотал и забил пари, что в следующий раз, когда они с Есениным встретятся, тот будет в отличном костюме. Так и случилось.

В тот же год Клюев и Есенин придут с визитом в гости к Гумилёву и Ахматовой. Иконы акмеизма Сергея не впечатлили. Женщин в поэзии он и вовсе всерьёз воспринимать никогда не будет. Есть в этом что-то патриархальное, деревенское и, как ни странно, пушкинское.

Есенин прочтёт свои стихи, Ахматова – свои. Сергей просто, по-деревенски прокомментирует:

– Хорошо, но слишком много про любовь!
– А про что надо было? Про кобыл?

Ловко, Анна Андреевна, ловко. Есенин был весьма раздражён этой фразой. В нём снова проснулось что-то патриархальное и деревенское: дама, а говорит такие вещи, будто и не смущается вовсе. Как муж такое позволяет?
#есенин

Как спасти Есенина от солдатской жизни, придумал Городецкий и стал выбивать для него место санитара. Просил за Сергея и другой, более известный и удивительный персонаж – Григорий Распутин.

Просили у полковника Ломана, уполномоченного по полевому Царскосельскому военно-санитарному поезду. Городецкий писал: «Есть тут у нас один удивительный юноша, жалко было бы загубить такой дар; не возьмёте ли его послужить в свой поезд?».

А у Распутина за Сергея просил Клюев, ну и за себя, конечно. Чем-то они были похожи. Распутин тоже пишет записку Ломану: «Милой, дорогой, присылаю к тебе двух парешков. Будь отцом родным, обогрей. Робята славные, особливо этот белобрысый. Ей-Богу, он далеко пойдёт».

Сработало. Есенина приняли в состав санитарного поезда. Сергей ухаживал за ранеными. Выносил-приносил утки, таскал грязное бельё в стирку, следил за порядком – в общем, был рядовым санитаром.

Поезд вывозил раненых с Юго-Западного фронта по маршруту Симферополь – Синельниково – Лозовая – Полтава – Киев. В дороге у Есенина случился приступ аппендицита – и он сам угодил на операционный стол. Отлежался после операции совсем немного; зная, что поезд тащит сотни покалеченных и раненых, на вопрос, как он себя чувствует, отвечал – нормально; быстро вернулся к службе.

У полковника Ломана на Есенина были свои виды. Политические – офицер хотел получить в руки фигуру, приближенную ко двору. Ломан начал готовить встречу Есенина с императрицей и великими княгинями, хотел, так сказать, привить Сергея ко двору. Так, между полковником и рядовым завязались весьма странные отношения, ни имевшие ничего общего с принципом субординации.

Как-то заехал в гости к Есенину один из петербургских друзей. Молодые люди сидели в казарме (что уже, вообще-то, запрещено уставом), когда туда зашёл полковник Ломан. Объясняю для людей, далёких от реалий военной жизни: в ситуации, когда в расположение подразделения заходит прямой начальник (да и вообще любой офицер), солдат должен встать, доложить и объяснить, почему в казарме находится посторонний.

Вместо этого Есенин непринуждённо (видно, не в первый раз) попросил:

– Господин полковник, дайте записочку, хочу угостить друга!

И Ломан тут же выдал записку: отпустить Есенину за наличный расчёт 4 бутылки вина и 12 бутылок пива. В стране в то время между прочим действовало ограничение на продажу спиртного.

Пить отправились в Феодоровский собор. Там, кстати, обычно исповедовался сам Николай II у своего духовника. Место выбрано из явного хулиганства – видишь, дескать, милый друг, мне здесь всё дозволено.
#есенин

В конце января 1916 года в петроградском издательстве вышла первая книга Есенина – «Радуница». В ней было 32 стихотворения и поэма «Микола». Книжка стоила 70 копеек. Через месяц она продавалась не только в Питере и Москве, но и в Ростове-на-Дону, Саратове, Одессе и Харькове.

Есенину выдали 50 авторских экземпляров. Жаль, что Гришка Панфилов умер, не дождался. Поэтому первую дарственную надпись Сергей сделает учителю из сельской школы – Евгению Хитрову. Вторую – Зинаиде Гиппиус, написавшей дебютную рецензию о Есенине – «Дорогой, но проборчивой… с низким поклоном».

Критики тепло приняли «Радуницу». Позже в автобиографии Есенин вычленит самое важное из всего, что писали по поводу его первого сборника: «Все в один голос говорили, что я талант. Я знал это лучше других».
#есенин

В день Февральской революции Есенин сидел в гостях у петроградских знакомых, пил чай. В городе шла перестрелка. Императора и его семью Сергею совершенно не было жалко. Для него Россия всегда была важнее любого правителя.

Есенин с Клюевым выступают на митингах, ищут себе применения, ждут, когда их позовут. Но кто и куда?

«В принципе, Есенину было безразлично, откуда пойдёт революция – сверху или снизу. Он знал, что в последнюю минуту примкнёт к тем, кто первый подожжёт Россию; ждал, что из этого пламени фениксом, жар-птицею возлетит мужицкая Русь. Революция для него была лишь прологом гораздо более значительных событий» – пишет Ходасевич в 1926 году, уже находясь в эмиграции.

Февраль обещал много, а дал жалкие крохи. И тут грянул Октябрь. Настало время большевиков. Орешин, коллега Сергея по цеху крестьянских поэтов пишет: «Есенин принял Октябрь с неописуемым восторгом… весь его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрём».

Время принимать чью-то сторону. И Есенин делает однозначный выбор:

…Небо – как колокол,
Месяц – язык,
Мать моя родина.
Я – большевик…
#есенин

Пока в стране разгорался революционный пожар, что-то подобное зарождалось и в душе поэта. После демобилизации для Есенина наступило время больших страстей и пылких романов, которые буквально будут следовать один за другим, а иногда и вовсе – параллельно.

В марте 1917 года Сергей Есенин познакомится с Зинаидой Райх. Она служит машинисткой в редакции газеты «Дело народа». 22 года, родом из Одессы, в Петрограде живёт одна, родители – обедневшая русская дворянка и немец, высококлассный инженер-механик.

Зина росла под влиянием отца. Ещё в юности занималась в подпольном кружке, за что по окончанию гимназии вместе с аттестатом получила свидетельство о политической неблагонадёжности. Эта бумага лишала её права поступления в государственные университеты, поэтому Райх училась в частном учебном заведении – на историко-литературном факультете Высших женских курсов.

Райх была хороша собой, очень смешлива и, что называется, очаровательна. Чёрные волосы, статна – на каблуках даже выше Есенина. Хотя, ладно, сам Сергей был не очень высок (168 см). Художница Софья Вишневская так описывает Райх: «прелестные, как вишни, глаза и веки, как два лепестка; необыкновенная матовая кожа и абсолютная женственность».

Мариенгоф позже отмечал пышные и круглые бёдра Зинаиды – его почему-то они будут раздражать. Вот только для стройной девушки двадцати двух лет – это только плюс, разве нет? Тем более, сам Есенин – парень деревенский, а в деревне субтильность – далеко не образец красоты.

Сергей натуральным образом влюбляется, а как подступиться – не знает. Ситуация осложняется тем, что в Райх влюблён товарищ Есенина, ещё один коллега по цеху крестьянских поэтов – Алексей Ганин.

Есенин занимает выжидательную позицию – просто частенько приходит в Общество распространения эсеровской литературы при ЦК, где нередко собираются Райх и другие работники редакции (Ганин, кстати, тоже работает в «Деле народа»).

Со временем молодые люди начинают гулять вчетвером: Есенин, Райх, Ганин и ещё одна девица – Мария Свирская. Причём Есенин всё ещё держит дистанцию. Компания условно поделилась на пары: Райх-Ганин и Есенин-Свирская.

Молодые поэты читают своим подругам стихи. У Зины, кстати, имелись свои суждения о поэзии, притом неглупые. Девушка, вы, вообще, из этого мира? – так, верно, думал влюблённый, развесивший уши Есенин.

Ганин, ничего пока не подозревающий о чувствах друга, делает ход конём и зовёт всю компанию в гости, в Вологду. Райх загорелась этой идеей и тут же отпросилась в редакции. Даже больше – узнав, что у молодых людей совсем нет денег, сама вызвалась проспонсировать поездку. Кажется, Зина знала, чем всё кончится. Наверное, понимала и Свирская, потому и отказалась ехать. Ничего не понимал только несчастный Ганин.
#есенин

В середине июля Есенин, Райх и Ганин выехали в Вологодскую губернию. Сергей и Зина по-прежнему называли друг друга на «вы», а Ганин всё так же ни о чём не подозревал. Все трое были как-то возбуждены и чрезмерно внимательны друг другу.

Из Вологды выдвинулись в Архангельск, там сели на пароход. О той дороге мы знаем только, что Есенин просил Райх петь – и та пела. Ну, и маршрут: Умба, Кандалакша, Кереть, Кемь, Соловки…

Деньги заканчивались. На обратном пути Есенин, подгадав момент, когда Ганин отлучится, почему-то шёпотом сказал Райх:

– Я хочу на вас жениться.
– Дайте подумать.

Конечно, Зина уже обо всём подумала, но просто не могла сразу выпалить «Да!». Есенин не понял и обиделся: о чём тут раздумывать? Они оба были легкомысленны, молоды, за душой – ни гроша, ни жилья, ничего. Они даже толком не знали друг друга. Даже не целовались.

Но всё закрутилось, завертелось и уже нельзя было ничего остановить. Райх, видя погрустневшего Есенина, решила разом всё исправить. Сначала, улыбаясь, кивнула головой. Есенин не желал этих полунамёков:

– О чём ты? Что имеешь в виду? Скажи словами!

Рядом уже сидел Ганин. Зинаида твёрдо и уверенно произнесла: «Да!».

Ганин, по началу удивлённо, а потом, обо всём догадавшись, посмотрел на них. Сцен устраивать не стал – Зина не давала ему никаких намёков на сближения, а так хоть пусть другу повезёт.

Из Вологды Райх отбила телеграмму отцу: «Вышли сто, венчаюсь». Отец без вопросов выслал деньги. Хватило на обручальные кольца и оплату самого венчания. Свадебное платье в бюджет не укладывалось. Зина перед алтарём стояла в белой кофте и чёрной юбке. Букет невесте Есенин нарвал в поле по дороге к храму. Шафером стал Ганин. Жизнь порой гораздо забавнее любой придуманной истории.
#есенин

Вернувшись в Петроград, Есенин и Райх вместе не поселились. Нет, пока не рассорились, просто договорились друг другу, что называется, не мешать. Однако визит вежливости родителям жены нанести всё-таки следовало. По крайней мере, отец, прагматичный старый Райх, должен понять, куда ушли высланные им 100 рублей.

Так, молодожёны отправились в Орёл. Дед Зины потом расскажет: «…приехали трое в Орёл, Зинаида с мужем и какой-то белобрысый паренёк. Муж – высокий, темноволосый, солидный, серьёзный. Ну, конечно, устроили небольшой пир. Посидели, попили, поговорили. Ночь подошла. Молодым я комнату отвёл. Гляжу, а Зинаида не к мужу, а к белобрысенькому подходит. Я ничего не понимаю. Она с ним вдвоём идёт в отведённую комнату. Только тогда я и сообразил – муж-то белобрысенький. А второй – это его приятель». Приятелем был Ганин, конечно, бедный Ганин.

Между прочим, дед отметил важную есенинскую черту: при всей своей кажущейся ласковости с женщинами, даже с прекрасной Зиной Райх, Сергей вёл себя сдержанно, как-то по-крестьянски, отстранённо что ли. Мало, кто вспоминал Есенина наглядно заботливым по отношению к очередной своей жене или подруге.

После Орла, в середине сентября молодые всё же поселились вместе. Начало было каким-то идиллическим даже. Владимир Чернявский, лучший друг их семьи на то время описывал быт Есенина и Райх так: «Жили они без особенного комфорта (тогда было не до этого), но со своего рода домашним укладом и не очень бедно. Сергей много печатался, и ему платили как поэту большого масштаба. И он, и Зинаида Николаевна умели быть, несмотря на начавшуюся голодовку, приветливыми хлебосолами».

Райх отлично готовила, Есенин потом не раз об этом вспомнит. Зина варит борщ, а Серёжа смотрит – чем не семья? И что ещё нужно для счастья?

Блок однажды запишет в дневнике: «Есенин теперь женат. Привыкает к собственности». Собственность – это с долей здоровой иронии, но про Райх, конечно. Блок подметил точно: в скором времени Есенин потребует, чтобы жена оставила работу в редакции «Дело народа».

– Тебе надо рожать, а не заниматься не пойми чем.

Райх послушалась. Забеременела, кстати, чуть ли не в первые дни совместной жизни. Вот только «в ней дремали вспыльчивость и резкая прямота отца» – так напишет несколько позже Татьяна Есенина-Райх, дочь, соответственно.

Дальше – картина в русской традиции. У мужа проблемы на работе (поссорился с издателями), под горячую руку попадается жена (ходит тут с лицом недостаточно целомудренным). Короче – скандал. Всё перебили, переколотили. Есенин ругался последними словами, Райх рыдала. Помирились. Дальше всё вроде пошло на лад. Вот только Зинаида, очень умная женщина, увидев, каким Сергей может быть, не смогла ему этого простить и попросту перестала доверять.

Есенин, кажется, начал остывать ещё раньше. Это вообще в его стиле – вспышки быстропроходящей обжигающей влюблённости, которые никогда не превратятся в любовь. Есенин мог любить только так. В последний день знакового, рокового, во многом великого 1917 года Сергей не будет торопиться к жене, и появится дома только за час до Нового года. Его любовь, такая, на какую он был способен, таяла на глазах.
#есенин

В мае 1918 года у Есенин вышел второй сборник – «Голубень». В книге – революционная поэма «Октоих» и 34 стихотворения. Ходасевич позже утверждал, что сборник был готов ещё в 1916 году и Есенин хотел посвятить его императрице. В сущности, это так, кроме посвящения – вряд ли сам Есенин Ходасевичу пьяный ночью на Тверской в таком признавался. А вот Ходасевичу было очень важно показать, что ни у Есенина, ни у Клюева, ни у Блока не было постоянных убеждений в те годы, а вот у него с единомышленниками – были.

Впрочем, в России подобное происходит с завидным постоянством. Либеральные революционеры становятся консерваторами, вчерашние консерваторами – новыми радикалами. Но Есенину это до лампочки. Что бы Сергей ни делал, он всегда будет сверяться только с собственным пониманием того, что правильно, а что – нет.

Задачи, которые ставит перед собой Есенин в начале 1918 года, кажутся неподъёмными для человека двадцати трёх лет. Сергей задумывает цикл «Сотворение мира» и пишет его первую и главную поэму «Инония». Это такая религиозная песнь об Ином граде, Ином государстве, которое должно быть построено. Именно так Есенин, в общем-то, воспринимает революцию.

Ортодоксальные христиане же видят в этих стихах чуть ли не богохульство. Им режут глаза, видимо, эти строки:

…Время моё приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело,
Выплёвываю изо рта…

Есть в этом богохульство? Судите сами. По мне, Есенин просто ищет Бога – ликующего и спасающего, а не обрекающего на муки. В этом неистовая вера, а не безверие.

Критики, конечно, поэму ругали. Дальше всех пошёл Бунин. Он, вообще говоря, страшно не любил Есенина. «Я обещаю вам Инонию! – ничего ты, братец, обещать не можешь, ибо у тебя за душой гроша ломаного нет, и поди-ка ты лучше проспись и не дыши на меня своей мессианской самогонкой! А главное, всё-то ты врёшь, холоп, в угоду своему новому барину!».

На больное. А потом ещё спрашивают, от чего Есенин и его крестьянские сотоварищи по ремеслу пришли в бешенство?

Есенин не врал. Сложно врать в поэзии, когда каждое стихотворение – исповедь. Снова обратимся к Ходасевичу, который после смерти Сергея Есенина несколько пересмотрит свой взгляд на его фигуру: «Прекрасно и благородно в Есенине то, что он бесконечно правдив в своём творчестве и пред своей совестью и во всём доходил до конца».
#есенин

Накануне родов Райх уехала к родителям в Орёл. Одна, конечно. С Есениным они жили уже по инерции, но всё же вместе. По двум причинам, во-первых, Зина действительно любила Сергея, во-вторых, Есенин ещё не понял о себе, что разойтись с очередной женщиной станет для него обычным делом, да и Райх пока что не была очередной. Ну и крестьянские традиции, конечно – в семье никто не разводился. Тем более, жена вынашивает ребёнка – значит, надо жить.

Только жизнь для Есенина не в этом. Чувствовать себя восьмикрылым пророком; проговорить о поэзии всю ночь, гуляя и к жене не торопясь; придумать новую поэму, в которой просишь самого Господа-Бога отелиться и хохотать от своей неуёмной фантазии – вот в этом, да, жизнь.

«Этот сектор был у него из маловажных» – так пишет Городецкий по поводу отношения Есенина к женщинам. Женщина для чего нужна? Разве что для вдохновения, но Зина Сергея уже не вдохновляла. Зато скандалили всё чаще. Есенин потом даже будет жаловаться очередной пассии на ставшую к тому времени бывшей жену: «Зинаида очень ревновала меня. К каждому звонку телефона подбегала, хватала трубку, не давая мне говорить».

В общем, уехала – и хорошо. Неизвестно даже, написали ли они друг другу хоть по одному письму.

В Орле Зина родит белокурую голубоглазую девочку. Назовут Таней. Чуть придя в себя после родов, устроится на работу в Орловский наркомпрос. Нужны деньги.

В то же время Есенин выезжает из Москвы, но не к жене, не к дочери. Есенин едет в Константиново, посмотреть, как приживаются декреты новой власти, послушать, о чём говорят мужики. Тогда для него это было на первом месте.
#есенин

Осенью 1918 года Есенин знакомится с Анатолием Мариенгофом и Вадимом Шершеневичем. Все трое составят будущий костяк имажинизма. Символизм по-тихоньку отмирал, Маяковский и компания представляли футуризм. Есенину нужна была собственная модернисткая школа.

Пара слов о новых героях. Вадим Шершеневич, 25 лет, москвич. Начинал как посредственный символист, затем примкнул к эгофутуристам. К 1918 году дорос до того, чтобы создать собственное направление. Свободно владевший английским, французским, немецким и итальянским языками, Шершеневич на тот момент знал о мировой поэзии больше, чем кто бы то ни было в России.

Анатолий Мариенгоф, 21 год, уроженец Нижнего Новгорода. К 1918 году написал, дай Бог, 30 стихотворений. Впрочем, некоторые из них были шедеврами. Зато амбициозен до жути – почти хозяин Москвы, а не запуганный провинциал.

Имажинизм – школа образа (от английского image). Новоявленные имажинисты помножили свои таланты на усердие и юношеский максимализм, чтобы взять высочайшую планку. Пришла новая эпоха, новой эпохе нужны новый язык, новый стиль. Имажинисты готовы были дать это юному государству. Есенин, Мариенгоф и Шершеневич искренне верили, что у них получится.

В поэтическом смысле новые друзья Есенина ни имели с ним ничего общего, хотя в будущем их взаимовлияние станет безусловным. Даже больше – и в Мариенгофе, и в Шершеневиче отражался Маяковский. Главный футурист страны стремительно прогрессировал в творческом плане и шаг за шагом буквально завоёвывал государство. В одиночку против такой махины Есенин пока выступить не мог, значит, нужны единомышленники. Стая.

К тому же, в Мариенгофе и Шершеневиче текла благородная кровь – не чета Есенину. Дворянские корни, вдобавок к тому – еврейские. Всё это имело значение для Сергея и ярко проявится чуть позже. А пока Есенин хранил в сердце если не зависть, то обиду, считая, что дворянская кровь дарует своим обладателям таланты и возможности, которых у него не было. Не совсем справедливо. Возможности – да, талант – отнюдь. Талант Есенина только-только начинал расцветать.
#есенин

В январе 1919 года собравшаяся компания уже ввязалась в реорганизацию союза поэтов с целью занять там лидирующие позиции. Их вызвали на совещание в Народный комиссариат просвещения. И вот за одним столом собрались наркомпрос Луначарский, главный прозаик страны – Горький, а напротив сидели наши старые знакомые – Есенин, Мариенгоф, Шершеневич. Вот так вот – чуете масштаб?

Поговорили продуктивно. После этой встречи имажинисты практически оккупируют «Кафе поэтов» – главную площадку Всероссийского союза поэтов. Там и пройдёт их первый совместный поэтический вечер. 29 января 1919 года в «Кафе поэтов» выступили Есенин, Ивнев, Мариенгоф, Шершеневич и Кусиков. Последним, вишенкой на торте, читал Есенин – каждый в компании знал, что самый знаменитый среди них именно Сергей.

Будущий близкий товарищ Есенина Александр Сахаров вспоминал: «Кутаясь в свою чуйку, по-извозчичьи засовывая руки в рукав, словно они у него мёрзли, начал читать «Пантократор». Читал он хорошо, зажигаясь и по мере чтения освобождая себя от всего связывающего. Сначала были освобождены руки, и он энергично размахивал правой рукой, затем на помощь пришла левая, к чёрту полетела сброшенная с головы шапка, из-под которой освободились пышные волосы цвета спелой ржи, волосы золотисто-соломенные с пробором посередине головы, и он весь закачался, как корабль, борющийся с непогодой. Когда он закончил, в зале была минута оцепенения и вслед за тем гром рукоплесканий».

Пожалуй, именно дату проведения вечера стоило бы считать днём рождения имажинизма, но традиционно это событие связывают с публикацией манифеста. Он назывался «Декларация» и сочинил его по большей части Шершеневич. 10 марта 1919 года «Декларация» была опубликована в газете «Советская страна»: «Мы, настоящие мастеровые искусства, мы, кто отшлифовывает образ, кто чистит форму от пыли содержания лучше, чем уличный чистильщик обуви, утверждаем, что единственным законом искусства, единственным и несравненным методом является выявление жизни через образ и ритмику образов».

В правильности выбора направления Есенин доубедил себя сам. Позже он будет рассказывать удивлённым знакомым, что к имажинизму шёл с детства. Если точнее, то с 15 лет, когда написал это четверостишие:

Там, где капустные грядки,
Красной водой поливает восход.
Кленёночек маленький матке
Зелёное вымя сосёт.

Врёт, конечно, но врёт красиво. Впоследствии имажинизм будет развиваться и как поэтическая школа, и как просто модное течение, которому будут следовать тысячи молодых людей по всей России. Имажинисты взяли невиданный старт, с места обгоняя всех конкурентов.
#есенин

В апреле имажинисты замахнулись на Большую аудиторию Политехнического музея. Развесили огромные плакаты, зазвали знакомых и знакомых знакомых. Выступление состоялось 3 апреля – sold out не случился, но людей было предостаточно. Выступали с докладами: Есенин – «Кол в живот (футуристы и прочие ветхозаветчики)», Мариенгоф – «Бунт нас (нота имажинистов миру)», Шершеневич – «Мы кто и как нас оплёвывают».

Есенин импровизировал. Вышло своеобразно. Шершеневич по этому поводу сказал: «Есенин говорил непонятно, но очень убедительно… У него было слабоволье речи, но не слабоволье мысли…».

Имажинисты брали наглостью, напором. На кооперативных началах они открыли ряд издательств: «Имажинисты», «Орднас», «Чихи-Пихи», «Сандро». Затем в газете «Советская страна» анонсировали выпуск девяти книг: двух антологий, двух Есенина, двух Мариенгофа и по одной – Шершеневича и Ивнева.

Важной фигурой для имажинистов в это время становится Сандро Кусиков. На самом деле, его звали Александр Борисович Кусикян – армянин по отцу и черкес по матери, однако Сандро представлялся исключительно черкесом. Ходил во френче, сапогах с кавалерийскими шпорами и был чрезвычайно амбициозен. Участвовал и в Первой Мировой, и в Гражданской войне. Претендовал на первые роли в имажинисткой тусовке, но Есенин с товарищами его стихи пока придерживали – Кусикова взяли за деловые качества и колоритность.

С книгопечатанием в те времена было трудно. Дорогая бумага, наличие цензуры. Разрешение нужно было получать сразу в двух ведомствах – Госиздате и Военно-революционнной цензуре. Штамп «РВЦ» – «Разрешено военной цензурой» – свидетельствовал о том, что никаких военных тайн поэт или прозаик не разглашает. Иногда имажинисты честно пытались визировать свои сборники, но чаще договаривались, периодически подделывая подписи ответственных лиц, а то и вовсе просто, в наглую печатали буквы «РВЦ» на своих обложках.

В сущности, имажинистов могли посадить за махинации, если бы о них узнало партийное руководство. Особенно, если бы за них взялись плотно и стали копать глубже.

А глубже – вот что. Бумагу имажинисты перехватывали у большевистких вождей – на политические цели столь дефицитный продукт всё же выделялся. И туда, где этот продукт имелся, слетались имажинисты, уговаривая директора типографии отдать хотя бы часть бумаги им – ведь стихи, дорогой товарищ директор типографии, важнее, гораздо важнее!

Другой аспект – тираж. Разрешалось в целях экономии книги публиковать тиражом не более 2000-3000 экземпляров, но имажинисты, опять же договаривавшись с нужными людьми, публиковали свои скандальные сочинения тиражом и в 10, и в 15 тысяч. Кстати, в ущерб сочинениям то Зиновьева, то Бухарина, то Троцкого, а то и самого Владимира Ильича.

Шершеневич признаёт в своих воспоминаниях: «Мы с Мариенгофом были плохими издателями. Практически издавали Кусиков и Есенин. Типографии, где они издают, и места, где покупают бумагу, они всегда таили друг от друга… Есенин хитрит с улыбочкой, по-рязански. Сандро – с нарочитой любезностью, по-кавказски.

Схожесть характеров Есенина и Кусикова должна была именно их сделать «парой» в имажинисткой компании: два простолюдина с крепкой хваткой и необычайным артистизмом, они являли собой противовес Шершеневичу и Мариенгофу – поэтам явно «городским», завзятым экспериментаторам, длинноногим умникам. Но жизнь любит противоположности, потому Есенин сошёлся с Мариенгофом, а Кусиков – с Шершеневичем.
#есенин