В августе 1968 года в Москве умер поэт-футурист Крученых. Помню, что мы, компания молодых поэтов ― помню двоих, Александра Морозова и Володю Алейникова,― узнали о его кремации и явились на кладбище к крематорию Донского монастыря раньше времени и уселись в аллее. Было очень жарко, воняли полугнилые мокрые цветы, назойливо докучали уколами, шелестом и жужжанием насекомые. Молодые поэты всегда веселы и навеселе, мы приехали, видимо, с какой-то сходки, где, вероятнее всего, пили сухое вино. Я помню отчетливо-отчетливо этот день сорок лет назад. Я был под воздействием возбуждения от события и от алкоголя.
Автобус с телом запаздывал. Саша Морозов (он впоследствии стал лауреатом «Букера» за роман «Чужие письма») пошел к администрации крематория, он был самый коммуникабельный и светский из нас, и ему сообщили, что «Крученых» запаздывает. Появилась Анна в крепдешиновом платье, вся томная, с сумочкой, тяжело стуча стальными «шпильками» по старому асфальту крематория. Выяснилось, что она принесла цветы ― георгины ― и уже успела положить их к гробу.
― Какому гробу!― воскликнули мы.― Крученых еще не привезли! Ты положила цветы к гробу чужого человека!
Бесцеремонная и бестактная Анна пошла и совершила кощунство. Сняла свои цветы с гроба и вновь появилась перед нами. С цветами.
Когда наконец приехал автобус, то из него вышли несколько сопровождавших покойного: горстка сопровождавших. Там были, помню, поэт Борис Слуцкий, исследователь футуристов Харджиев и поэт Геннадий Айги. Если я правильно помню, то распорядителем был именно Айги. У Алексея Крученых не то не осталось родственников, не то они не захотели принимать участия в кремации. Я писал об этом эпизоде в «Книге мертвых», потому не стану повторяться. Почти под самый уже конец приехали Лиля Брик в белых сапогах и поэт Вознесенский в клетчатой кепке. В тот день в крематории мы с Айги лишь поздоровались.
Эдуард Лимонов Книга мертвых 2💀
Автобус с телом запаздывал. Саша Морозов (он впоследствии стал лауреатом «Букера» за роман «Чужие письма») пошел к администрации крематория, он был самый коммуникабельный и светский из нас, и ему сообщили, что «Крученых» запаздывает. Появилась Анна в крепдешиновом платье, вся томная, с сумочкой, тяжело стуча стальными «шпильками» по старому асфальту крематория. Выяснилось, что она принесла цветы ― георгины ― и уже успела положить их к гробу.
― Какому гробу!― воскликнули мы.― Крученых еще не привезли! Ты положила цветы к гробу чужого человека!
Бесцеремонная и бестактная Анна пошла и совершила кощунство. Сняла свои цветы с гроба и вновь появилась перед нами. С цветами.
Когда наконец приехал автобус, то из него вышли несколько сопровождавших покойного: горстка сопровождавших. Там были, помню, поэт Борис Слуцкий, исследователь футуристов Харджиев и поэт Геннадий Айги. Если я правильно помню, то распорядителем был именно Айги. У Алексея Крученых не то не осталось родственников, не то они не захотели принимать участия в кремации. Я писал об этом эпизоде в «Книге мертвых», потому не стану повторяться. Почти под самый уже конец приехали Лиля Брик в белых сапогах и поэт Вознесенский в клетчатой кепке. В тот день в крематории мы с Айги лишь поздоровались.
Эдуард Лимонов Книга мертвых 2
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Forwarded from Суперкультура
Без названия, 2018
В целом, можно сказать, что эта работа вдохновлена творчеством Юрия Мамлеева, Федора Сологуба и Пимена Карпова
В целом, можно сказать, что эта работа вдохновлена творчеством Юрия Мамлеева, Федора Сологуба и Пимена Карпова
Самое ужасное — это то, что еще 43 года назад я предвидел политкорректность.
— Неужто в «Фаренгейте»?
Да. Босс–пожарный в одном моменте там описывает, как всевозможные меньшинства одно за другим затыкают рот мыслящему обществу, приводя пример: «Евреи не любят литературных героев Фейгина и Шейлока — надо сжечь все книги с ними, запретить даже всякое упоминание. Черным не нравится негр Джим (в оригинале у Марка Твена — Nigger Jim. — Прим. перев.), сплавляющийся на пароме с Гекльберри Финном, — сожгите или хотя бы спрячьте все книги о Томе Сойере. Борцы за права женщин ненавидят Джейн Остин как слишком неудобную и старомодную — сорвать с нее голову! Апологетам семейных ценностей неугоден Оскар Уайльд — твое место на параше, Оскар! Коммунисты ненавидят буржуев — убить всех буржуев!.." Так все и происходит. Но если во времена «Фаренгейта» я писал о тирании большинства, то теперь я говорю о тирании меньшинств. В наши дни остерегайся и тех и других! Первые пытаются заставить тебя делать каждый день одни и те же вещи, вторые пишут мне, например, что стоило бы уделить больше внимания правам женщин в «Марсианских хрониках» или придумать больше чернокожих героев в «Вине из одуванчиков».
— Вы что–нибудь отвечаете на подобные письма?
Мой ответ обоим сборищам одинаков: большинство вы или меньшинство — идите к черту, прямо в ад, вместе со всеми, кто попытается говорить мне, что делать и как писать. Сейчас все общество разделилось на разнокалиберные меньшинства, которые на деле те же книгосжигатели — они жгут книги путем их запрещения. Вся эта политкорректность, разросшаяся одиозными дебрями в студенческих кампусах, — дерьмо собачье".
Из интервью Рэя Брэдбери журналу Playboy, май 1996 года
— Неужто в «Фаренгейте»?
Да. Босс–пожарный в одном моменте там описывает, как всевозможные меньшинства одно за другим затыкают рот мыслящему обществу, приводя пример: «Евреи не любят литературных героев Фейгина и Шейлока — надо сжечь все книги с ними, запретить даже всякое упоминание. Черным не нравится негр Джим (в оригинале у Марка Твена — Nigger Jim. — Прим. перев.), сплавляющийся на пароме с Гекльберри Финном, — сожгите или хотя бы спрячьте все книги о Томе Сойере. Борцы за права женщин ненавидят Джейн Остин как слишком неудобную и старомодную — сорвать с нее голову! Апологетам семейных ценностей неугоден Оскар Уайльд — твое место на параше, Оскар! Коммунисты ненавидят буржуев — убить всех буржуев!.." Так все и происходит. Но если во времена «Фаренгейта» я писал о тирании большинства, то теперь я говорю о тирании меньшинств. В наши дни остерегайся и тех и других! Первые пытаются заставить тебя делать каждый день одни и те же вещи, вторые пишут мне, например, что стоило бы уделить больше внимания правам женщин в «Марсианских хрониках» или придумать больше чернокожих героев в «Вине из одуванчиков».
— Вы что–нибудь отвечаете на подобные письма?
Мой ответ обоим сборищам одинаков: большинство вы или меньшинство — идите к черту, прямо в ад, вместе со всеми, кто попытается говорить мне, что делать и как писать. Сейчас все общество разделилось на разнокалиберные меньшинства, которые на деле те же книгосжигатели — они жгут книги путем их запрещения. Вся эта политкорректность, разросшаяся одиозными дебрями в студенческих кампусах, — дерьмо собачье".
Из интервью Рэя Брэдбери журналу Playboy, май 1996 года
Наши подписчики - самые замечательные!
Макс Трефан прислал нам видео (и другие материалы) из Гнессинки с исполнением песен на стихи южинцев. Например, Джемаль:
Макс Трефан прислал нам видео (и другие материалы) из Гнессинки с исполнением песен на стихи южинцев. Например, Джемаль:
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Gnessin's Russian Academy of Music / Concert of the Composition department, apr 26, 2017
Евгений Магдалиц / Eugene Magdalits, voc
Макс Трефан / M. Trefan, piano
Г. Джемаль / H. Dzhemal, lyrics
Евгений Магдалиц / Eugene Magdalits, voc
Макс Трефан / M. Trefan, piano
Г. Джемаль / H. Dzhemal, lyrics
Forwarded from Суверенное искусство
Дэвид Линч
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Эксклюзивно для канала Дружок, это Южинский кружок Макс Трефан о дружбе с Мамлеевым и о том, как Головин ломает пальцы
Все произошло благодаря причудливым совпадениям и встречам. Я побывал на выставке художников-нонконформистов на Грузинской улице – это был своего рода тусовочный центр, куда приходили люди с иными взглядами и творческими устремлениями. Там я впервые увидел Лорик Пятницкую, через которую познакомился с Игорем Дудинским. Он меня познакомил с Жигалкиным, а тот уже меня привел к Дарику Джемалю.
Кроме того, Дудинский дал мне прочитать «Шатунов» в очень приличном виде для тех времен: двухсторонний ксерокс в отличном переплете. Предисловие Дуды было обращено к Дугину, а послесловие написано Дариком. Вот так я постепенно и втянулся во всю эту историю.
Случилось это все примерно в 1982-1983 годах. Юрий Витальевич Мамлеев тогда еще был за границей. Когда он вернулся, мы как-то сразу подружились.
После того как в 1968 году в Южинском переулке снесли барак, где изначально собирался этот кружок, многие встречи стали проходить на даче у Жигалкина. Там собирались в основном те же завсегдатаи Южинского. Бывал там и Пелевин. Другим местом втреч были комнаты Гражданкина на ул. Качалова. На них Гражданкин пел свои песни, аккомпанируя себе на пианино, хотя играть не умел. А еще раньше Головин сломал ему палец. Потому что в компании мог быть только один бард – Эжен Головин.
Все произошло благодаря причудливым совпадениям и встречам. Я побывал на выставке художников-нонконформистов на Грузинской улице – это был своего рода тусовочный центр, куда приходили люди с иными взглядами и творческими устремлениями. Там я впервые увидел Лорик Пятницкую, через которую познакомился с Игорем Дудинским. Он меня познакомил с Жигалкиным, а тот уже меня привел к Дарику Джемалю.
Кроме того, Дудинский дал мне прочитать «Шатунов» в очень приличном виде для тех времен: двухсторонний ксерокс в отличном переплете. Предисловие Дуды было обращено к Дугину, а послесловие написано Дариком. Вот так я постепенно и втянулся во всю эту историю.
Случилось это все примерно в 1982-1983 годах. Юрий Витальевич Мамлеев тогда еще был за границей. Когда он вернулся, мы как-то сразу подружились.
После того как в 1968 году в Южинском переулке снесли барак, где изначально собирался этот кружок, многие встречи стали проходить на даче у Жигалкина. Там собирались в основном те же завсегдатаи Южинского. Бывал там и Пелевин. Другим местом втреч были комнаты Гражданкина на ул. Качалова. На них Гражданкин пел свои песни, аккомпанируя себе на пианино, хотя играть не умел. А еще раньше Головин сломал ему палец. Потому что в компании мог быть только один бард – Эжен Головин.