Родилась где-то кошечка,
на улице росла.
Зимой и летом мягкая,
пушистая была.

Метель ей пела песенки,
неся с собой мороз.
Мороз снежком по шерсти бил,
и мёрз кошачий хвост.

Трусишка-котик серенький,
бывало, с ней играл.
Порою пёс, кусачий пёс,
на шлейке пробегал.

Чу! Снег по мокрой улице
под обувью скрипит,
и кошка мохноногая,
напугана, бежит!

Но умные двуногие
поймать её смогли.
Схватили нашу кошечку,
под крышу принесли.

Теперь она, домашняя,
на праздник к нам пришла
и много, много гемора
двуногим принесла...

ЭДЖИ

Что долго зреет, то быстро и просто пишется.
Так говори — нынче самое время сказать.
Куришь на лоджии, и самолёты над крышами.
Нас убивает то, что призвано защищать.

Нет, это не про войны, химеры адские,
хоть и про них, конечно, куда же деться.
Нас убивают разум и цивилизация.
Нас убивает людское горящее сердце.

Соль для улитки, песок для медузы. Хуже.
Вы же роняли в детстве медуз в песок?
Люди — спорткар, завязший на первой луже,
не предназначенный для бытия кусок.

Я говорю о разуме. Что есть разум?
Наш элемент выживания в хаосе дней.
В древности. В яме. В ничто. Мы находим лазы
и создаём себе клетку — привет, Фарадей!

Ткань безобразного нашего прошлого вспорота.
Бей, убегай, жри чужих и своих — успех!
То, что должно нас спасать, не умеет жить в городе.
То, что должно направлять, одурачило всех.

Мы в двадцать первом — а палеокортекс в безвременье.
Тварям нечистым не пережить потоп.
Нас убивает мясная машина спасения.
Соль для улитки.
Яма.
Покой.
Ничто.

Мы все однажды вернёмся в сырую землю.
Мы станем пеплом и ветром над старым оврагом.
Но персонажи историй не умирают.
Они уходят на отдых.
В Серую гавань.

Когда покой возможен лишь понарошку,
и душу жалит отчаяния наконечник —
пиши про своих друзей, про собак и кошек.
Пускай они выживут.
Пусть они будут вечно.

P. S. Учитывая, какие истории я обычно пишу, сомневаюсь, что кто-то захотел бы себе такой вечности. Но что есть, то есть.

— Я был там, мам! Я видел этот мрак!
— А точно мрак? А точно знаешь, чей он?
По комнате взгляд мечется, потерян,
и комната — витрина для зевак.

Такой вот мрак. Как жировоск, как рак.
Кто посмотрел — тот, видимо, дурак.
Иван-дурак ни поля ни засеял,
ни разобрался, кто здесь друг, кто враг.

Строчит исправно пищу для бумаг,
своей дурацкой сути вечно верен.
Хотя идей во мраке — не измерить,
его вершина выглядит вот так.

Смотри наверх! Смотри! Светлеет небо.
Больное Солнце принесёт нам хлеба.

В последние ночи мне снится, что я ребёнок.
Что мне снова девять, а может быть, шесть. Неважно.
И всё перепуталось: люди, деревня, город.
Но главное — мне опять ни за что не страшно.

Там у людей снова ясные добрые лица,
дедушка снова хохочет, и пахнет дымом,
и люди не злятся, а если кто-то и злится,
это не вспомнишь наутро. Прости, помилуй,

сны — это глупость, синапсы и стихия.
Только идут один за другим по кругу.
Смерть ничего не значит, она бессильна.
Горлица плачет: «угу-гу».

Руинами оборачивается сказка.
С рассвета лучами заканчиваются силы.
Живи с этим дальше. Дари оставшимся ласку.
Не выйдет теперь проведать родные могилы.

Я закрываю глаза. Мне снится, что я ребёнок.
Солнце сияет над городом и над нами.
Город не тронут разрухой, войной не тронут.
Кошка без имени ластится под ногами.
Носится мёртвый Шарик, и лай его звонок.
Мёртвая бабушка кормит меня блинами.

Солнце сияет.

----
первая версия была написана в середине февраля 2022 года
но все изменилось — и текст стихотворения тоже

железная лялька да в железной люльке.
каменная лялька да в каменной люльке.
говорил родным, прозорливей будьте
да глядите зорче за красой-сестрицей,
может быть, не стоило ей на свет родиться?

каменная лялька зубами скрежещет,
каменная люлька холодом веет,
матушка да батюшка, сон мой был вещий,
будто у сестрицы моей нету тени,
солнце сквозь неё проходит — не греет.

каменная люлька да каменная лялька.
с чего бы вам, родимые, верить старым байкам,
растёт краса-сестрица, глаза черным-черны,
и косы словно каменные, руки ледяные.

матушка да батюшка, как придёт угроза,
спрячет сила древняя, старая берёза,
я уйду на север, туда, где мир кончается,
не о чем печалиться,
не о чем печалиться.

***

давно ушёл, оказался прав. не вернулся — тяжёл был путь.
кора у берёзы горькая, тошно — ни выдохнуть, ни вдохнуть.
слышно — всё ходит снаружи, каменная, неживая,
каменному ребёнку песни свои напевает,
тень не ложится наземь, и песенке вторит метель,
снег засыпает каменную колыбель.

-----

1 февраля 2022 года. Выкладываю сейчас, в последний день зимы (хотелось бы!).

О Живом замолвлю слово.

Этот рассказ на самом деле — очень личный. Все описанные пейзажи настоящие (включая оранжерею, только без подвала!), персонажи списаны с моих реальных знакомых того времени, их привычки утащены у настоящих людей — в том числе у меня.

Это у нас с друзьями была манера скупать пирожки в ларьке у математической школы.

Это была моя guilty pleasure — покупать сахарные сигареты пачками.

Это моя школьная подруга слушала Каскаду и пересказывала крипоту с ффатала.

Золотые были деньки. Жаль, что не вернутся.

В общем, да, несмотря на общую мрачность сюжета, для меня Живое — это тёплая личная ностальгия.

Как показывает опыт проведения голосования за Историю месяца, рассказ может быть бесконечно хорош, но в самый последний момент уступить один или пару голосов своему конкуренту. Этот марафон призван напомнить вам эти шедевры, так и не получившие признания.

Открывает его история, всего на один голос проигрвашая чейновскому "Блэкауту".

Подростки отправляются в заброшенную оранжерею...

https://telegra.ph/ZHivoe-03-05

Автор: Litchi Claw
⬆️Подписывайтесь на её группу

#Мракопедия #Крипи #Страшные_истории #Истории_участников #Litchi_Claw #Абандон #Библиотека_Клуба #Дети #Любители_крипи #Медицина #Монстры #Под_землёй #Растения #Сделка #Сквозь_время #Учебные_заведения

В леса в наших краях ходить опасно.

Не потому, что там водятся дикие звери: говорят, задолго до катастрофы так и было, но никто из ныне живущих этого уже не помнит.

Сейчас в лесу водится что-то похуже обычных диких зверей. Чудовища, испарения, живые растения. Кто знает, когда безобидное с виду дерево нагнётся, захватит веткой, затянет в оскаленную пасть дупла — и всё, поминай как звали?

В лес никто не ходит. Почти никто. Древесина на вес золота, а дровосек — профессия не просто почётная, но смертельно опасная, сродни пожарному.

Глубоко в лесные чащи суются только вооружённые отряды с несколькими немагами в составе.

И я.

Не знаю, почему пока ничего меня не сожрало. Мне везёт: я иду второй день, и до сих пор моя единственная потеря — локон волос, сорванный когтями-лезвиями попавшегося хищного дерева.

Бережёт амулет? Ведёт судьба? Кто знает. Но я иду по бездорожью, по лесу, где нет даже тропы, и остаюсь в живых.

Да и лес непростой. Последний рубеж перед пустыней, за которой начинается Разлом.

А может, это и вовсе не лес, а смерть, воплощённая в разорванном мире. С этих краёв станется.

Я не знаю.

Я ищу пустотную ведьму. Ту, что живёт на краю Разлома, ведущего в бездну между мирами. Ей единственной не страшны ни чудовища, ни холодные ветры, дующие из расселины на краю мироздания. Говорят, когда-то она была человеком, но слишком долго смотрела в бездну, и теперь её волосы белы, а речи непонятны, и нет ей ни покоя, ни смерти, ни радости.

Кто ходил к ней — не возвращался, но мне всё равно.

Знать, и чудовища меня не берут, потому что между рёбер — холодок да тишина? Им-то живую кровь подавай.

Не помню, как то вышло. Вроде и человек я, а вроде… Верника тогда умерла, а меня вроде как задело, но не насмерть. Только лучше бы — насмерть. Сердце с тех пор не стучит, не поёт, а жизнь — тоска, если и съедят чудовища, какая мне разница.

Говорят, дом пустотной ведьмы вроде последнего рубежа. Только отчаявшиеся туда добираются. Не знаю, получалось ли у кого-то вообще, но слухи ходят: она всегда даёт правильные советы и указывает верную дорогу.

А если окажется, что дорога таким, как я — прямо вперёд, головой в Разлом, в пустоту, где самого мира нет, — значит, так тому и бывать.

Лес расступается перед моими шагами.
____

2020, написано на Writober. Сейчас я пишу целую книгу (даже несколько) по этому сеттингу. Интересно было бы почитать?

Один из главных героев истории про мир выше — персонаж, который видел некоторое дерьмо, в силу этого стал довольно циничным, замкнутым и саркастичным. Мне всегда было сложно его описывать: он моя полная противоположность. Был, по крайней мере.

Сейчас я замечаю, что говорю его словами, а он говорит моими. О нём стало легче писать, но сложнее стало о других — юных, горящих и идеалистичных. Тех, чьи мотивы и поведение раньше были для меня самыми понятными.

Так выглядит взросление?
Хочется верить, что нет.

— Смотрите, это заброшенный дом посреди леса!
— Ну, лезть мы туда точно не будем. Небезопасно, у нас неподходящая обувь. А ещё не хотелось бы получить солью в лицо, там вон какие-то жилые строения рядом.
— Чердак открыт… Давайте хоть глазком посмотрим.
— Что там?
— Ебака!
— Не, какие-то веники.
— О. Самое место для ебаки.
— Ага, для банника.
— Ну так банник — это и есть ебака!
— Что, серьёзно? Это же типа домового!
— Ты что, ты что! Банник — это прям стрёмная ебака, одна из самых стрёмных из домашних духов.
— Ага, он и убить может, домовой максимум напакостит, а этот…
— Запарит до смерти!
— Запрёт в бане!
— И сожжёт!
— Вы все серьёзно?
— Да!

На этом моменте мы начинаем обсуждать славянщину по Проппу, вспоминаем кикимор, домовых, других домашних духов. Нас четверо. Ни одного историка, филолога или культуролога, сплошные инженеры да менеджеры.

И, к счастью, ни одного Макса.

Ничего почему-то не помню о прошлых днях.
Вспоминается лишь металлическая труба
посреди стадиона, нагретого летним солнцем.
На скамейке меня, лет семи, ожидает ба,
я же лазаю, и ладони мои горят,
прикоснувшись к металлу цвета старых червонцев.

Времена, когда слово «снаряд» означало спортивный снаряд,
обсчитавшая тётка на рынке — единственный враг,
на скамейке красные капли — божьи коровки.
Целый мир, безделушка, вселенная, сор, пустяк.
Говорят, если помнишь такое — оно не зря,
помнят — значит, живое. Изысканная издёвка.

Бабушкины годины одиннадцатого ноября.
Я, безбожник, поставлю свечу.
Посвети, чертовка.

Оказывается, читатели меня потеряли. Мой косяк — исправляюсь)

Ситуация такая: в последнее время я почти не пишу малые формы, потому что вся фантазия брошена на большую историю. Она тоже продвигается медленно и печально, но понемногу идёт, и это главное.

Помните, здесь была небольшая зарисовка про человека, который идёт через хищный лес к таинственному Разлому, за которым кончается мир?

Вот по этому сеттингу у меня будет книга. Естественно, с чудесами и чудовищами, разумеется, со вселенским виноградником — и скорее всего не единственная.

Этот мир придумывался годами: первые идеи пришли, когда мне было 17, для локальной текстовой ролевой. Но его сегодняшний облик очень далёк от изначального.

В какой-то степени это история про взросление. Про то, что всех и всё не спасти, а жизнь не всегда складывается как задумано. Ну, а если проще, это дарк фэнтези с монстрами, путешествиями и шутками про говно, потому что они всё делают лучше.

inb4: что я ни пишу, получаются Часы. Даже не знаю, хорошо это или плохо.

Ночь на окраине города — удивительно тёмная, особенно если сравнивать с залитым огнями мегаполисом, где они прожили последние несколько лет. Только горят внизу редкие фонари, да порой свет фар прорезает густую черноту.

Темнота — это плохо. В темноте выходят на охоту даже те твари, которые днём не осмеливаются выбираться из укрытия. В тенях легко таиться, усыпляя бдительность.

У взрослого Женьки — резко очерченные скулы и синяки под глазами, следы бессонных ночей. Он стоит у окна и курит в форточку: сколько раз она пыталась убедить его бросить, но все попытки оказывались тщетны.

Только взгляд остался прежним: до странности серые светлые глаза в обрамлении тёмных ресниц, внимательные, но тревожные.

Теперь Оля знает больше, намного больше, чем тогда, когда юношеская безрассудность впервые бросила её в бездну. Знает про себя, про него, про мир вокруг.

Знает и молчит: незачем больше говорить.

А ночь живёт. В форточку улетает дым — он научился делать это так незаметно, что не замечают ни злая комендантша, ни натыканные везде системы пожарной сигнализации. Только она вот замечает.

Впрочем, от её взгляда теперь ничему не укрыться.

Шевелится в углу что-то тёмное, бесформенное. Оля отгоняет его одним движением: пусть хотя бы сейчас не тревожат, уйдут прочь. У них так редко есть эти минуты тишины.

— Знаешь, Оль, — говорит Женька, не отворачиваясь от окна, — я иногда думаю — если бы это всё произошло сейчас, как бы я поступил?

Оля не отвечает, хотя знает ответ. Он поступил бы как всегда: сделал бы всё что мог, даже если бы это значило больше опасности, больше страхов и сомнений. Сколько бы времени ни прошло — Женька всегда останется собой, даже если он хочет убедить себя в обратном.

Он бросает окурок в пепельницу и наконец поворачивается. Комната маленькая, а лампочка снова барахлит: старая проводка общежития не справляется с таким количеством невидимых жильцов. На столе разбросаны конспекты и стоит её фотография.

Если бы всё произошло сейчас — она, наверное, была бы смелее. Не безрассудной смелостью невротичного подростка, а той взрослой, спокойной и уверенной смелостью человека, который не боится говорить о своих чувствах. Даже если знает, что их не поймут.

Легко судить о прошлом с опытом настоящего.

— А, впрочем, какая разница, — Женька едва заметно улыбается в пустоту, и в этой улыбке нет ни грамма радости.

Оля молча гладит его по голове. У него всё такие же непослушные волосы, всё та же привычка ерошить их в минуты раздумий. Ничего не изменилось — но изменилось всё.

Когда он углубляется в неизменные тетради, она долго стоит у него за спиной. Близко-близко — протяни руку и дотронешься. Он не дотрагивается. И не мог бы, даже если бы захотел.

Оля молча стоит, отгоняя от него мелкую ночную нечисть — меньшее, что она может сделать сейчас. Она везде с ним, всегда с ним. На парах, в толпе, в минуты веселья и отчаяния. Она в каждом уголке комнаты, смотрит со всех ракурсов сразу — теперь у неё нет нужды ограничиваться неловким человеческим телом.

Когда он ложится спать, Оля улыбается и растворяется в воздухе.

_______

Внезапная ночная зарисовка. Несостоявшийся сиквел/спин-офф. Я даже не знаю, можно ли считать этот вариант будущего персонажей каноном.

Мне снова снилась Библиотека.

Библиотека расположена в центре Москвы, в укромном уголке — это кажется фантастикой, ведь откуда укромные уголки посреди столицы? Но она есть. В длинном сером доме, рядом с фешенебельным кафе и магазином ювелирных украшений — неприметный маленький подъезд. А за ним целый мир.

Рядом с Библиотекой всегда охватывает то самое ощущение уюта — как в детстве, когда заходишь из сырой слякоти в тёплый гостеприимный дом. Какой бы ни была погода на улице, кажется, что рядом с Библиотекой всегда солнечно.

Вестибюль Библиотеки — тесный и пыльный, но этим и уютный. Везде нагромождены пожелтевшие от времени листы, сквозь тусклые окна слабо пробивается свет. Но здесь всегда включены тёплые жёлтые лампы и никогда не темно.

Бессменный библиотекарь этого места — давний знакомый вашей семьи. Любой семьи: поэтому я говорю «вашей», а не просто «моей». Кто угодно, подойдя к Библиотеке, вспомнит, что здесь вообще-то работает какой-то дальний, но хороший знакомый.

Он всегда рад посетителям.

Самое интересное начинается за вестибюлем — там, где стоят бесконечные шкафы и стеллажи с книгами. Из них торчат карточки, каталожные номера, какие-то листки, некоторые книги и вовсе не имеют обложек — на полках лежат рукописи и машинописи. Любую можно взять в руки, прочесть — и понять, что таких книг в мире снаружи нет и никогда не было.

Быстро становится понятно, что Библиотека больше, чем помещение, где она находится. Больше, чем всё здание. Можно идти, идти, идти, насчитать второй десяток одинаковых окон и бесчисленное множество шкафов — а она всё не закончится. Лишь за окнами вместо привычного городского пейзажа будет видеться серая туманная дымка.

В Библиотеке тихо и спокойно. Чем дальше заходишь — тем более интересные вещи можно найти, и любопытство гонит вперёд, стеллажи и подоконники ломятся от бумаг, а страха нет совершенно: библиотекарь всегда защитит и придёт на помощь, если нужно.

Он знает это место лучше, чем кто угодно ещё, хотя почти не покидает вестибюля.

Со временем начинают попадаться не только книги. Вот подшивка журналов: в каждом — образец минерала для юных коллекционеров. Кварц, лазурит, опал, многоцветник, маленький кусочек тёмной материи... А вот здесь — пробирки: в каждой птичий череп, настолько крохотный, что уместится на ногте.

Какими бы странными или страшными ни были находки — ощущение уюта не покидает. Библиотека тепла и дружелюбна. Даже местные чудовища вряд ли смогут навредить: великан с кожей словно из камня двигается медленно и постоянно цепляется за стеллажи. Обтянутая кожей кукла, схематичная, без лица и суставов — двигается быстро, но боится гостей сильнее, чем они её.

Библиотекарь старается, чтобы гости не встречались с местными жителями. Если спросить его о них, ответ будет туманным и неясным. Я думаю, они — тоже книги. Истории или их персонажи. Наконец, образцы для коллекций с какого-то принципиально иного плана мироздания.

Я каждый раз радуюсь появлению в моих снах Библиотеки: это как вернуться домой после долгого путешествия. Как объятия близкого друга в самый мрачный час. Как горячий сладкий чай после мороза.

Этим снам не нужна конкретика и сюжет. Даже если просто ходишь и смотришь — уже интересно, уже захватывает дух. Поэтому рассказ о Библиотеке я вряд ли напишу.

Поэтому я мечтаю создать о ней игру.

Мне очень, очень хочется, чтобы Библиотека была реальной.

Самое неприятное в писательстве — когда ты дописываешь рассказ, отшлифовываешь формулировки, компонуешь, причёсываешь, наконец добиваешься результата, который нравится даже тебе...

...а потом просыпаешься.

BANI

Антихрупкость стоит на пяти китах:
осторожность, сплочённость, анализ рисков,
децентрализация — значит, гибкость,
вместо года планов — режим спринта.

А ещё вспоминается Виктор Франкл.
Шансов больше для тех, кто живёт сегодня,
горизонт планирования подводит,
и его безнадёжно закрыл буран.

Но дурацкую сущность не обойти.
Усмехается с неба Сергей Мавроди.
Подложил свинью предиктивный кодинг,
и не так-то просто свернуть с пути.

Новый мир, обдуривший и тех, и тех.
Нелинейность. Тревожность. Непостижимость.
Этот грёбаный кролик бежит к обрыву,
ну а мы — шерстинки в его хвосте.